Зимой за окном торчат голые ветки. Отчего соседняя улица, открытая взгляду до самого перекрестка, дома, гаражи, пристройки - как заштриховано небрежной рукой. Будто какой взбалмошный рисовальщик взял и перечеркнул зигзагами - Вот вам назло!
Только наш глаз-лакировщик так устроен - пытается чинить повреждения, стирает помарки, подчищает ландшафт. На неприглядных сучьях он не задерживается. Все одно, день за днем под хмурыми зимними небесами вид из окна походит на унылый карандашный эскиз.
И то бывало нечаянной радости, когда в поле зрения жарко загоралось вдруг красное пятно. Залетный кардинал висел почему-то недвижно в воздухе сам по себе. В пустоте? Как такое возможно? Не сразу вспоминалось мне, что под ним имеются ветки. Чуть сообразил, и тут же смог ясно увидеть их вновь - вот же они под самым носом. Ветки, кстати, были чего-то плодово-ягодного, кажется шелковицы. Тутового дерева, иначе говоря.
Кардинал сидел себе сиднем, нахохлившись, будто ожидая чего-то. Колкий ветер пушил его переливчатые перья. Я любовался птицей особенно каким-нибудь утром после ночного снегопада, когда в ярко промытом синем небе повисали белые хлопья, и в центре - мой красавец со своим фасонным хохолком-зачесом. Как я теперь понимаю, кардинал, знал, что он делает. В снег и мороз прилетал он застолбить себе место, не сомневаясь в приходе весны.
И она приходила.
Начиналась теплынь, таянье, ручьи - все по программе. Только ветки тутовника, как не старались, ни бились над ними весенние дожди, долго еще оставались безжизненными. Дождевые капли задерживались, повисали вдоль прутьев. И не спроста. В один пресловутый прекрасный день на коре, причем будто бы точно на месте прежних капель, появлялись неровности и задиры. Потом - бугорки. Потом - коленца. Само время начинало двигаться поживее. Выстреливали побеги, свернутая в трубочку зелень, листва, сережки... Окно занавешивалось. Зелень закрывала обычные висты; одни лишь проблески неба попадались теперь в разрывах. Не только улицу по-соседству, телеграфный столб за окном и тот нельзя было разглядеть.
По отработанной схеме вдоль веток там и сям повисали столбики бледно-розовой пенки. День - другой, из пенки выпекались бугристые сочные ягоды. Так и есть - шелковица!
Однажды перед самым рассветом, еще в бледнеющей ночи раздавался свист. С него начинался шабаш. Казалось, что к моему окну собирается весь наличный летный состав не только нашего городка, но и отдаленных районов. Ясное дело - и кардинал мой все чаще попадался на своем насиженном месте. Дергая головой вправо-влево, он брал шелковицу в ножницы клюва и - опрокидывал залпом, как заправский питух. Один стопарь за другим. Мотая головой, парикмахерским жестом правил о ветку свой клюв. И - по новой! Что ж - заработал, заслужил за упорство и веру. Чем не прекрасный пример для птичьего населения. И кого только не было вместе с ним на усеянных плодами ветках моего mulberry tree: шебаршились краснопузые малиновки, robins, ярко-желтые триоли, orioles, черноголовые иволги, и скворцы, starlings, дрозды, thrushes и зяблики, finches, певуны, warbles и трельщики, thrillers... Не говоря уже о всесущих sparrows, воробьях. Многих я не берусь и назвать, особенно по-английски.
Вдруг ветки шарахались - в зарослях тарзанила белка. Птицы улетучивались. Белка нерасторопно основательно насыщалась, вытягивалась, балансируя хвостом, зависала на нем вниз головой, размахивала своими негритянскими лапками. Когда белка, отяжелев, спускалась на землю, летуны возвращались. Столовая не имела простоев.
Движения в кадре происходят рывками. Видите ли, сидя, птицы не могут двигаться плавно. Прыг-скок. Головой совершают дерганые, рваные жесты - now you see it, now you don't. Хвост мелко дрожит. Чувствуется готовность к прыжку. Мотор включен, чтобы сорваться в любой миг. Вечный стресс - судьба мелких животных. Еще они умеют каменеть, как в детской игре "Замри!". Сольются с пейзажем, не шелохнутся, не увидишь в упор. Хитро распорядилась природа, распустила спасительную мимикрию - бабочки походят на летящие лепестки, птицы в профиль каплевидны как те же листья. Если особенно не трепыхаться, верно, можно избежать опасности. Только, вот, голод не тетка.
Одна flycatcher - мухоловка привередливая просто не знала, за какую ягоду ей вперед ухватиться. Роняла или выбрасывала, вполне приличную, только завидев другую, более яркую, иссиня-черную рядом. На землю, траву и на дорожку к дому под шелковицей просыпалось множество ягод. Чуть сметешь - новые нападают. Их подбирают ленивые грудастые голубки, mourning doves - "поминальные". В трауре, но есть хочется. Даже белки не брезгуют палыми ягодами. И кролики, иногда. Случается, скунс и енот, или этот, как его? - мерзкий серо-зеленый дьявол - виргинский опоссум. Изредка, глядишь, появится заезжий ёжик. Или, бывает, приходит подслеповатый мармот-суслик в шубе и с черным хвостом лопаткой. Ползет, слизывает с земли ягоды, подбирается, не боится, по ступенькам аж к самой входной двери. И у него, конечно, голод побеждает страх.
Странно - ни у одного соседнего дома тутовник не растет. Я тоже его не сажал, достался в наследство. Как не сажал и густой кустарник, что под деревьями. И надо же так получиться, что и кустарник мой вышел ягодный - с blackberry, ежевикой по-нашему. Часто переспелая шелковица, что готова упасть от легкого ветерка, так и застревает на листьях посреди "черной малины". И это еще не все. Не иначе как божьим промыслом вдобавок к моей ежевике и шелковице на том же самом пятачке обнаружилось продолжение. Незнамо откуда, в кошеной траве под кустами вдруг высыпала земляника. Лесная, что редкость в Америке, где больше в ходу ухоженная, часто на вкус водянистая клубника.
В отличие от легковесной пенной шелковицы, плотно-зернистая ежевика просто так не дается. Ее ветки в шипах. Пучок ягод поспевает не разом, первой та из них, что в центре - самая крупная, спелая. Снимешь эту главную, наливную, пучок сразу же поворачивается, выставляя следующую, еще розовую и твердую, на почетное место под солнцем. Так надо для расцвета нового фаворита; таков закон природы - преуспел, уйди, дай дорогу другим. Спелая ягода падает - только тронь. Не готовая - упрямится. Лучше всего собирать, когда разом созрела вся группа. Тогда горсть сверкающей ежевики сама собою спадает в ладонь; после них облегченно взлетает ветка с опустевшими желтыми седлами. Так что поштучный выбор - не лучший прием. Выдает нетерпение сборщика. Но и обратное верно - пропустишь момент, не воротишь: вянет ягода, ни за что пропадает.
Американские жители, надо сказать, едва ли тебе нагнутся за придорожным питанием. Как можно без упаковки и официального ярлыка FDA! Я же, по старой памяти, всегда готов. Особенно раз чудо такое, что в одном месте - на тебе, ягоды разных сортов: all kinds of berries - mulberry, blackberry, strawberry. Бывает, с риском для жизни по пояс высовываюсь из окна спальни верхнего этажа, притягиваю к себе упругие плодовитые ветки, завтракаю к явному неудовольствию птиц и белок. Они упрямятся, верещат. Но я - царь природы, мне без очереди!
Только, скажите на милость, зачем так устроено это и почему? Услада ли это изначальная для одной местной живности, или Господь постарался и для меня? Мучает меня загадка - есть ли здесь место МНЕ в этой картине? Мне-то ягоды - баловство, птицам - пропитание. Или, скажите, вот, ягода, что она нарочно, что ли прячется от меня под листом, нарочно, что ли придумана у веток колючесть и недоступность? И зачем подгадало так, что вредные сорняки непременно заслонят тебе доступ к желанным плодам?
Задаются ли птицы вопросами? Человек без вопросов не может. Вопрос, и сразу же за ним другой наготове - вопрос о вопросе. Почему спросил так, а не иначе? А там, и следующее 'почему' не заставит себя ждать. Главное дело - зачем, скажите на милость, запоминаю я всякую такую всячину, зачем мне так хочется ее закрепить, записать? Ведь понимаю прекрасно, что мало кому это все интересно. Разве что отдельным знакомым и близким людям, которые посочувствовать могут. А так ведь, честно скажем, - что есть мы и наши сомнения постороннему человеку? Каждому хочется внимание к своей персоне, хочется поскорее выставить свои собственные вопросительные знаки и домыслы. Чужие ответы, признаться, подобны поддержанным товарам. Их терпят, если только по необходимости - как, например, в школе или на службе. Способность терпеть называется дисциплиной.
Итак, ягоды, птицы, тепло... Давно пора озвучить картину. Известно, что, как малые дети, животные не могут собираться в компанию, молча. Дети, вот, ни за что вам не станут купаться без крика. Чем пронзительней и бесшабашней визг, тем веселее.
С птицами, в зависимости от настроения, мне слышатся звуки по-разному. Иногда у меня возникают лишь механические параллели - зуммер, щелчки, назойливый свист уключин или дверных петель. В другой раз - тут тебе и арии и рулады и трели. И, главное, слышатся в птичьем грае мне оживленные речи, где всякое слово птица, не поленится, повторит тебе сто раз по слогам и вместе, где текст весь дрожит, будто птичий хвостик. Я запишу вкратце, что иная болтушка на полдня растянет. Отчего-то мне чудится, что беседы идут их все больше по-русски.
- Чай попью, и в Кременчуг.
Какой, спрашивается, Кременчуг, откуда он в американском штате Нью-Джерси?
- Пью, пью... Чай? Ти-ти-ти...Tea, tea, tea...
- Я-я-я... Пиня я. Пинь-пинь-пинь... Лечу. Шью. Вью. Лью.
Самореклама еврейского частника на все руки?
- А я к врачу.
- Зинь-Зинь-Зинь...
- Сдай мочу, чу, чу.
- Не хочу.
- Убью, убью...
- Почему, почему, почему?
- Шучу.
Кто-то меняет пластинку, перебивает, встревает:
- Эй, птицы, как насчет пиццы?
Сразу же оживление.
- Е-е, пиццы, пиццы...
- Си-си-си...
Можем и по-итальянски.
- Почем?
- По-чуть, чуть...
- Заплачу-чу-чу.
Такие вот чудятся мне разговоры. Где ж это было? Кажется, в золотых словах старой песни, что на всю жизнь в голову записалось. Спой нам ветер про синие горы, про глубокие тайны морей. Про дикие просторы, про птичьи разговоры...
Разные звуки случаются вокруг нас, напоминая слова. Знатоки фонетики объясняют, что любой нечеловеческий звук, как бы затейлив он не был, есть просто шум. Шум, и не более того. Ему всегда не хватает самой малости - неподдельного человеческого голоса и артикуляции. Извечное это "чуть-чуть" - непроходимая грань между человеком и всем остальным. Вроде, похоже. Да не совсем.
...Прямо в заросли сигает белка. С треском - фр-р-ря! - птицы снимаются с места. Прочь улетают. Пройдут месяцы, улетят последние листья. Разве что этот листок с моими каракулями. задержится ненадолго.