Я знала Бодлера, но о бодлероидах узнала впервые из повести Юрия Кувалдина "Станция Энгельгардтовская", где в самом начале автор сообщает о герое: "Станция между тем была пустынна. Виноградов вышел из единственного вагона, прицепленного к тепловозу. В этом странном вагоне были мягкие кресла, кремовые шторки на окнах, витал запах кофе, и на каждом столике - розы в хрустальных вазах. Смущенный этим антуражем, Виноградов, дабы не пачкать сидений, спал в проходе на бушлате, сапоги не снимал, портянки на голенищах не развешивал. К сапогам не привыкать, всю жизнь проходил в сапогах, иначе нельзя - грязь..." Этот деревенский паренёк медленно соображает, что попал в параллельную реальность, которой управляет поэт Шарль Бодлер со своими "Цветами зла". И я очень хорошо понимаю писателя, поскольку в реальном мире правят далеко не поэты, и даже не интеллигенты, а управленцы командного типа, умеющие сколачивать большинство по командно-армейскому типу, иными словами большевики. И как же выходит из этого положения Кувалдин, а вот так, переворачивает ход истории с ног на голову: "В застекленной будке сидел благообразный, горбоносый, как Наполеон, офицер и увлеченно читал книгу. Специально высоко держал ее, чтобы Виноградов заметил название. Но Виноградов и не взглянул на книжку. Никогда ему на ум не приходило почитать книгу.
- Товарищ капитан! - обратился Виноградов к дежурному, сосчитав маленькие звездочки на погонах. - Где тут у вас магазин?
Офицер снисходительно улыбнулся, разглядывая Виноградова: его огромные синие глаза, с прелестью вечного недоумения в них, подпольного проказничества и смелости, румяные щеки, белый вихор, выбивавшийся из-под шапки, надетой задом наперед, так что содранной звезды не было видно. И чем-то Виноградов походил на жеребенка. Офицер строго сказал:
- Разве вы не видите, что я читаю "Цветы зла" Бодлера?
- Не-а, не вижу...
- Повторите за мной вслух: "Цветы зла", и голова ваша пройдет.
- "Цветы зла", - произнес Виноградов и почувствовал невероятное просветление, как будто вышел на зорьке косить траву.
- Вот и прекрасно, - сказал офицер. - А то вы своим магазином хотели сразу поставить меня на одну ступень с вами, по всей видимости, полагая, что дежурный станционный офицер тоже, как и вы, не в состоянии овладеть всем богатством поэзии. Это не так. За многие годы службы я перечитал всю мировую поэзию...
У Виноградова на лице постепенно появлялась пугливая улыбка от непонятных речей офицера..."
Конечно, это разговор о неминуемом будущем, когда не будет, как записано в Библии, ни эллинов, ни иудеев, то есть государства лишатся государей, и мир гармонично будет самоуправляться, как ныне действует интернет.
Плавать в океане своим стилем, попутно создавая острова и архипелаги из букв и слов, которые сами объединяются в материки, могут только истинно свободные личности, обладающие невероятной харизмой, глубочайшими знаниями не только мировой литературы, философии, психологии, но и жизни во всём её многообразии. Этими качествами в полной мере обладает Юрий Кувалдин, который не перестаёт меня поражать своей многоликостью - он сам пишет ежедневно, является главным редактором им же основанного ежемесячного журнала "Наша улица", в сентябре этого года вышел 250-й номер, публикуя в нём не только известных авторов, но и открывая новые имена, при этом он всё делает один, без какой либо помощи, да ещё пропагандирует творчество других друзей и своих авторов.
Романом Кувалдина "Родина" я была просто оглушена, хотя бы одним тем, что истинная родина не есть клочок земли, а лоно матери, Господь же запрятан в одежды, задрапирован, и имя его запрещено без маскировки произносить, мол, достаточно вам имени Христос, но Кувалдин и его очень просто вскрывает: Херос теос, иначе Хер бог наш. Кувалдин проник в такие тайны тайн языка, от которых становится страшно, а доктора филологии от ужаса заползают под стол. Человеком становятся, потому что рождаются животными, а животные неграмотны (крепостная Россия) и выгодны для большевизма и дрессировки. Обезьяна заговорила. Вот момент истины. А Моисей устную начальную речь перенёс на скрижали. Да и сейчас, иногда я думаю, мы живём в зоопарке. Как язык пошёл от - Х, так и дети рождаются от Х... Теперь понятен масштаб романа?! То-то и оно. Героиня, некто Щавелева, сходит с ума от кончины родины-матери, которую она удавила на спинке собственной кровати, потому что потеряла всё - партком, кафедру истории КПСС, страну.
Для понимания мощи романа Кувалдина "Родина" приведу один лишь пример, пусть и большой: "Зазвучала музыка Шнитке, компилятивная, пронзительная, постмодернистская. Достоевский в свете луча пистолета встал с кровати и обратился в зал:
- Господа! Вся наша жизнь есть постмодернизм! Вместо гармонии, к которой стремился Ренессанс, и интеграции, к которой стремился модерн, постмодернизм настаивает на гибридном искусстве, в основе которого лежат диссонансная красота и дисгармоничная гармония. Нельзя допускать преобладание какого-то слишком доминирующего стиля. Каждый элемент должен иметь свою функцию, дублирующуюся иронией, противоречивостью, множественностью значений. Постмодернизм. Постистория. Постиндустриальное общество. Даже с точки зрения лингвистической приставка "пост" во всех трех случаях не случайна, и на самом деле объединяет эти три явления, которые, не будучи синонимами, параллельны и взаимосвязаны, - Достоевский вздохнул и прошелся по огромной сцене театра Красной Армии. Фоном звучала музыка Шнитке, взвизгивали скрипки и плакал гобой. На заднике слабо высвечивалась Москва из Космоса, походящая на причудливую паутину. Достоевский продолжил: - Постисторией я бы назвал такое состояние общества, когда невозможно никакое подлинное новаторство, когда все уже создано, книга прочитана и закрыта. Единственным настроем остается горечь, цинизм, пассивность и серость. Движение мира достигает конечной стадии, когда возможности полностью нейтрализуют друг друга, порождая повсеместное безразличие, индифферентность, превращая нашу цивилизацию в гигантскую машину, мегамашину, которая, в свою очередь, окончательно и бесповоротно выравнивает все типы различий, порожденных жизнью. Так текстура мира, заключающаяся в производстве различий, перетекает к фазе производства безразличия. Иными словами, диалектика дифференциации опрокидывает свою основу и производит индифферентность. Все уже в прошлом: вера в утопии, надежды на лучший мир, поющее завтра. Происходит только одна и та же процедура: бесконечное клонирование, раковая пролиферация, напрочь лишенная всякого новшества...
Весь день 27 января прошел спокойно, но среди дня стал беспокоиться насчет "Дневника". Пришел метранпаж из типографии Суворина и принес последнюю сводку. На другой день утром Достоевский сказал:
- Знаешь, Аня, я уже часа три как не сплю и все думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.
Свет переключился на Анну Григорьевну, в исполнении Л. В. Щавелевой, которую в свою очередь играла Людмила Касаткина, стоявшую у левого портала. Голос Касаткиной слегка дрожал и был трагичен:
- В течение дня у нас перебывал весь Петербург. Около семи вечера без всякой видимой причины Федор Михайлович вздрогнул, слегка поднялся на диване, и полоска крови окрасила его лицо. Он потерял сознание. Дети и я стояли на коленях у его изголовья и плакали, изо всех сил удерживаясь от громких рыданий, так как доктор предупредил, что последнее чувство, оставляющее человека, это слух, и всякое нарушение тишины может замедлить агонию и продлить страдания умирающего. Я держала руку мужа в своей руке и чувствовала, что пульс слабеет. В восемь часов тридцать минут Федор Михайлович отошел в вечность".
Какие сближения, какое проникновение в нетленное время вечности, где все те, которых отрицают, называя прослойкой всяческие телевизионные держиморды-соловьёвы, так реально живы под пером мастера, что оторопь охватывает от размаха и смелости.
Юрия Александровича Кувалдина я воспринимаю как флотоводца в безбрежном океане мировой литературы, открывателя имён заблудших в повседневности душ, которые он, не жалея времени и сил, направляет, публикует и продвигает. Если у автора он увидит хотя бы одну "вкусную" фразу, то протянет ему руку, подскажет на что обратить внимание, в каком направлении развиваться, те кто откликаются и следуют его профессиональным объяснениям (слово "совет" не употребляю намеренно, потому что советы дают те, кто сами ничего не делают и мало, что умеют делать), растут профессионально и добиваются успехов в своих текстах.
Кувалдин утверждает, что тело человека есть животное, одинаковое во всех временах, одно и то же, что тело фараона, что тело марксиста-ленинца, всё дело только в загрузке этого тела, а так он на свет является серйный продуктом Господа, по образу и подобию, с табула раса, чистым диском новенького компьютера. Наиболее остро эта мысль мейнстримом проходит в рассказе "Близнецы", опубликованным пару лет назад в "Независимой газете. Вот экспозиция рассказа: "Как же так, удивилась Нинка, из неё вылезает, и широко отворилось место, которое тогда, только дотронься, визг вызвало восторга, а тот-то, с тяжеленным отбойным молотком, их таких по Москве кругом изобразили советские скульптора разные на барельефах и горельефах, так и шуровал неутомимо, как заведённый, весь в поту, и дышит, как паровой котёл, ху-ху, ху-ху, на этом, как его, на паровозе, и очень большим показался, а тут из неё сам собой вылезает, она ещё не видит того, кто так это запросто вылезает, глаза сильно до слёз зажмурила от нестерпимой боли, но не такой простой непереносимой боли, какая случалась в текущей жизни, а невиданной смачной какой-то боли смутного понимания, что в ней, в Нинке, скопился зачаток другого человека, и вот он оттуда из широко раздвинутых ног лезет наружу..."
Вылезли из известного места матери близнецы. Попали в детский дом. Взяли их на воспитание другие люди - интеллигентные. И один под другим именем стал артистом, а другой с мировым именем учёным.
Нинка же после этого рожала ещё, будущих алкоголиков, проституток и воров.
Кувалдин пишет: "Любовь - дело Господа, творимое Господом, размножающего Господа до бесконечности в плоде своем по образу и подобию. Любовь - типография Бога, печатающего никогда не заканчивающийся тираж с собственного оригинала. Тот, кто знает имя Господа, понимает, что ему постоянно нужно входить и выходить. Но имя это запрещено произносить. Тогда заговорили притчами. Иными словами, запрет на произнесение имени Бога открыл путь для эвфемизмов, то есть для всех слов на всех языках, прикрывающих, маскирующих запретное, сакральное, сексуальное имя. Так началась художественная литература..."
Поражаюсь многоликости и объёмности прозы мастера, ведь всю что им написано в течение многих десятилетий составляет энциклопедию жизни нескольких поколений примерно с середины второй половины XX начала XXI веков. Анализ его произведений оставляю специалистам, любителям вышивать по чужой кайме, но не сомневаюсь в том, что его проза доставляет истинное наслаждение мыслящим современникам, а оценить его талант и масштаб смогут только наши потомки через много лет.
Кувалдин пишет философские рассказы-притчи, в которых свободно вплетает все времена: "Человек пребывает во власти чередующихся дней, без дней не будет и годов, прописано лекарство всем известное от страха ускользающей жизни - сдружиться с буквами, их взбалтывать перед приёмом и выливать на белый чистый лист, как разольются, так и жизнь в бессмертье пойдёт сама собой без твоего участья, люби букварь - основу мирозданья, сменялись тысячелетья, а Данте ходит как ни в чём не бывало по букварю от буквы к букве, и ты пойдёшь с наступлением нового столетья по тем же буквам, составляющим всё на свете, они не просто долговечны, они нетленны, или как сказано недавно, что "рукописи не горят", и ты догадался, что эта мысль приобрела форму истины". (Юрий Кувалдин "ОТ 8 ДО 9").
Юрий Александрович любит повторять мысль о том, что устная и письменная речь абсолютно непересекающиеся вселенные, потому что свободно говорить умеют многие, иногда так безостановочно и гладко, что с сожалением понимаешь, что слова эти легковесны, как воробьиные, что тишина сотрет их, как будто вовсе никто и ничего не произносил. Иное дело - слово написанное.
Язык Юрия Кувалдина настолько поэтичен, музыкален и живописен, что я, читая его, испытываю чувство ликования от такого виртуозного проникновения в слова, в результате взаимопонимания автора с ними возникает чувство, что автор уже живёт в слове вечном! Приведу слова самого писателя об этом: "Мелодия продолжала звучать, хотя никакой музыки не включалось, не удивляйтесь этому эффекту при чтении хорошего текста, ибо он подобен музыке, которая всегда почему-то имела больший смысл, нежели сюжетные и фабульные тонкости, ведь по сути, если мы действительно погружены в стилистически живописный мир, то перестаём отыскивать смыслы там, где они только мешают наслаждению, подобному любви, может быть, это к лучшему, вообще полезно отказаться от процесса думанья, и не стоило себя настраивать на философемы, просто хотелось услышать звучание великолепно построенных синтаксических конструкций, кстати говоря, у истинных знатоков и ценителей художественной прозы я не встречал и тени несогласия со мной, потому что это верно". (Юрий Кувалдин "От 8 до 9").
Произведения Юрия Кувалдина поражают своей раскованностью, смелостью и дерзостью. Он не ждет от литературы материальных благ, он сам вкладывает средства в её развитие. Его, на первый взгляд, фантазии не только ярче реальности в тексте, они со временем оказываются провидением классика. Об этом лучше всего пишет сам писатель: "Я отношу себя к первопроходцам, людям прорыва, не в формальном смысле, а в узловом в художественном. Не надо бояться крайностей. И в идеях, и в образах, и в языке".
На Яузском бульваре тишина. Лишь изредка слышны трамвайные звоночки. Всё здесь знакомо мне, и двухэтажный дом, и лужа перед ним. Всё те же цветы стоят на подоконниках. По-прежнему пустынно в переулке. Присела отдохнуть я на скамейку. Оглянулась. Вон Феофанов с цветами выходит из проходного двора, по которому я проходила не раз мимо церкви. Он спешит к Дегтярёвой. Поселил героиню "Яузского бульвара" здесь Кувалдин. Каждый раз вспоминаю я тут этот рассказ. Дома вновь погружаюсь в его поэтичный текст, поражаюсь глубиной и музыкальностью. У Кувалдина дождь шумит метафорой: плачет шиповник, лепестки которого сыплются на темно-зеленую траву от удара капель по лепесткам.
Я с восхищением отношусь к высказыванию Достоевского об отзывчивости русской души. Об этом Фёдор Михайлович говорил в своей знаменитой речи на открытии памятника Пушкину. Я представляю то время, когда в Москве будет открыт памятник истинному москвичу, гениальному писателю Юрию Александровичу Кувалдину из бронзы, в натуральную величину. Кто-то из классиков сказал, что каждый талант в будущем будет полностью издан, признан и ему будет поставлен памятник. Так и будет! Кувалдин же ещё в начале 70-х годов сказал, что в Москве будет станция метро "Достоевская", так оно и случилось.
Юрий Александрович удивительно любит Москву, он открывает ее нам с совершенно неожиданных сторон, его рассказы, такие, к примеру, как "Новоконная площадь", "Дрожжи", "Мейер" и многие другие, а также все его книги очень художественны, глубоки по содержанию, и дышат всегда новизной и особым взглядом автора, ни на кого не похожего... Еще раз подчеркну, что Юрий Кувалдин - очень московский писатель. Он знает Москву так, как никто другой, если вспомнить Москву в произведениях Чехова, который считал себя московским писателем и действительно является им, а потом читать Кувалдина, то сразу убедишься в том, что Юрий Александрович знает и любит этот город лучше, чем Антон Павлович. Чем больше я читаю и перечитываю произведения Кувалдина, например, любимые романы "Избушка на ёлке" или "Так говорил Заратустра", тем больше представляю Москву автора в разных временах, чтобы убедиться в правдивости моих слов, нужно просто читайте книги Кувалдина.
Читая и перечитывая его роман "Избушка на ёлке", я погружаюсь в текст. Несколько дней в Москве как будто не рассветало. А сегодня меня разбудил солнечный луч. Я протёрла глаза, свет не исчез. Не спеша выхожу на улицу. Иду по старой Москве. Мысленно перебираю по памяти строчки: "В Александровском саду было привычно, как во дворе "Славянского базара". Летают голуби-сизари и воробьи. Всюду скамейки, дорожки, посыпанные желтым песком или мелким дробленым кирпичом, и - множество детских песочниц. Такие крашенные зеленой, красной, синей масляной краской деревянные низенькие квадраты. Игорь любил песочницу, что находилась возле белоколонного арочного грота у Кремлевской стены. Стена была не реставрированная, многих кирпичей не хватало, как в китайской стене заднего двора "Славянского базара". Когда Игорь был совсем маленьким, он приходил к гроту с дедушкой слушать духовой оркестр, который играл в выходные дни и по праздникам". Я смотрю на сад глазами Игоря Фелицина. Щемит сердце от воспоминаний утраченной Москвы, хорошо, что она сохранилась в слове. Юрий Кувалдин сохранил прежнюю Москву в своих произведениях, которые помимо художественной ценности, являются ещё и энциклопедией его родного города.
Творчество Юрия Кувалдина не укладывается ни в какие схемы, они насыщенны глубинными философскими течениями, которые, как магнит, притягивают, увлекают парадоксальными открытиями и свободой. Кувалдин - острый и страстный критик, большой художник - один из своеобразнейших наших писателей, блестящий автор книг, умный историк литературы, острый и страстный критик, вызывающий порою противоречивые чувства, но к которому тянуться как к чистому роднику начинающие истинные любители и ценители слова.
Никуда не спеша, Юрий Кувалдин успевает всё, служение литературе и есть его всепоглощающая любовь, страсть, смысл жизни. Нам неведомо, сколько исследователей его творчества будет кормиться на его имени, главное то, что его произведения заняли достойное место на полках вечности.
В рассказе "Ошеломление" Кувалдин проводит такую мысль: "Слова летящие пришпиливать к бумаге учиться нужно с самых малых лет, и этот процесс - обратный по отношению к чтению, когда написанное слово произносится вслух, и даже про себя, хотя высший пилотаж чтения происходит без голосового сопровождения, только зрительно, когда слово за словом бегут на экране мозга со скоростью электрички, когда читаемое обрабатывается знаковой системой мозга в полотно текста без картинок.
Преодолеть себя почти невозможно, когда накатил новый день, пустой, как барабан, тянущий тебя по кругу всё дальше и дальше к известному выходу из строя твоего биокомпьютера, изматывающий до такой степени, что теряется всякий смысл в совершенствовании бытия и сознания, но для преодоления этого состояния явились на свет новые твои копии, такие же сознающие биокомпьютеры, в просторечии именуемые "человек", которые с утра пораньше усаживают себя за рабочий стол, и это уже не ты, а он выстукивает очередной текст, чтобы превратить новый день в наполненный глубоким вневременным смыслом, с лимонной кислинкой..."
Произведения Юрия Александровича погружают читателя в мир глубокой философии, приобщают его к размышлениям о ключевых её вопросах от смысла рождения, до размышлений на темы зачем я родился, зачем - живу, Кувалдин отвечает, что смысл жизни в творчестве, он постоянно повторяет своим авторам: "Писатель пишет для писателя", - и аргументирует это.
Умение радоваться успехов других авторов, каждой вкусной фразе у начинающего писателя, поддержка, доброжелательность являются убедительным подтверждением гениальности классика XX и XXI веков Юрия Александровича Кувалдина, а его преданность и служение литературе является достойнейшим примером всем для кого литература - смысл жизни, Юрий Александрович Кувалдин - великий подвижник, но прежде всего "Классик" русской литературы в самом широком и полном смысле.
О творчества Юрия Александровича в русской литературе надо писать отдельно, и будут писать, конечно, представители будущих поколений.
В его произведениях, как драгоценные жемчужины, рассыпаны глубочайшие мысли. Юрий Кувалдин во всём талантлив и оригинален, он подготовил и снял более десяти литературно-документальных фильмов. Юрий Кувалдин всегда и во всём доходит до самой сути. Он живет литературой. Живет словом.