По 25 человек вызывают из камеры с вещами. Вопреки правилу выводить по определенному списку, предлагается по желанию. При выходе в коридор, со слов записывают фамилию, имя, отчество, год рождения. На дворе, куда нас вывели, стоят несколько грузовых машин с высокими бортами, готовые к отъезду. Мы обратили внимание на кучку людей, собравшуюся возле тюремных ворот, человек около 10-14, внимательно следивших за нами. Позднее мы узнали, что это были представители колхозов Красноярского края, специально приехавшие разобрать нас на сельхоз работы в свои колхозы.
Раздалась команда: "Всем положить вещи около первой машины и гуськом, медленно двигаться вокруг двора!"
Колхозные предприниматели вышли вперед и внимательно разглядывали проходивших мимо них ссыльных, как будто прикидывая наши способности трудиться на крестьянстве, определяли достоинства и недостатки каждого в отдельности.
В голове у меня воскресла унизительная картина покупки крепостных крестьян в дореформенной России.
Мы обязаны были совершить несколько кругов. "Покупатели живых душ" что-то записывали в свои блокнотики, обменивались впечатлениями, спорили между собой, а мы, как безмолвная скотина, продолжали идти до тех пор, пока не услышали нового распоряжения: "Забрать вещи и садиться в машину!"
В нашу машину сели представитель колхоза и конвоир с винтовкой. Мы расценили это как-то, что ссылка ещё не началась, мы все на положении заключенных...
Первое, что мы узнали, это то, что едем в Казачинский район Красноярского края, более чем за двести километров от Красноярска.
Солнечное мартовское утро предвещало хороший весенний день. Ветра не было, над головой безоблачное небо. Снег таял, дороги развезло.
Скоро выехали за черту города. Ненадолго задержались, пока нас не догнали остальные три машины. Сидели, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Город остался далеко позади. По сторонам дороги, то тут, то там мелькали жалкие деревушки, застрявшие в снежных сугробах, домишки с соломенными крышами и бедно одетыми крестьянами. На крестьянах были надеты выцветшие шапки-ушанки, нахлобученные так низко, что лиц невозможно было разглядеть, замусоленные бушлаты повязаны цветными поясами, на ногах рваные валенки.
Тем страннее было слышать пропагандистские речи, разглагольствования сидевшего неподалеку от меня колхозного уполномоченного, уверявшего всех, сидевших в машине, что колхозники сейчас живут неплохо, получают за трудодни не только продукты, но и деньги. И нам, мол, в колхозе будет хорошо. Каждого обеспечат жилплощадью, прилично оплачиваемой работой, а холостые смогут быстро устроить свою личную жизнь: в колхозе после войны остались вдовы, имеющие собственные дома и неплохие приусадебные участки.
Поля сменялись лесными массивами, раскинувшимися на многие десятки километров. Вот она, необозримая сибирская тайга.
К вечеру похолодало. Стыли ноги, не спасали даже валенки. Хотя ветра и не было, дрожь пробирала насквозь, каждый по своему пытался согреться: прятали головы в воротники пальто, залезали под скамейки, скрючивались в три погибели. Когда совершенно стемнело, остановились в какой-то деревне. По предварительной договоренности, нам было отведено три больших избы, жарко натопленных, и с соломой на полу для спанья. Выдали по небольшому куску хлеба. На столе стоял большой бак с кипятком.
Никого не интересовало, в какой мы деревне. Перекусив, сразу же легли спать. Сон пришел моментально, спали, как убитые. Поутру уполномоченный с трудом нас разбудил. Никому неохота было вставать, чтобы ехать дальше. Стали просить разрешения поспать еще пару часов. Но никакие просьбы и уговоры не помогали. Непреклонный в своем твердом намерении ехать дальше, уполномоченный требовал собираться в дорогу, чтобы засветло приехать на место.
Когда все расселись, мне выпало место рядом с уполномоченным и я решил поподробнее расспросить его о жизни сибирских колхозов. Но не тут то было. Его компетентность ограничивалась рамками восхваления колхозного строя и нежеланием говорить об отрицательных сторонах колхозной жизни. Если он и упоминал о незначительных трудностях, то называл их временными явлениями.
На мой вопрос, как работают деревенские клубы, есть ли в них кружки художественной самодеятельности и часто ли даются концерты, я узнал, что клубы имеются, но из-за отсутствия руководителей заниматься с молодежью некому и поэтому клубные помещения долгое время находятся под замком.
Узнав, кто я такой, стал меня агитировать по приезде в колхоз стать избачом, взять на себя руководство просветительной работой.
- Заниматься с молодежью вы сможете по окончанию рабочего дня, - закончил он.
Такой оборот дела меня несколько озадачил и, конечно, удивил:
- Если я вас правильно понял, руководство самодеятельностью не освобождает от обязанностей работать по хозяйству?
- Совершенно верно, - энергично поддержал меня уполномоченный, - клубный деятель в деревне должность не оплачиваемая, на общественных началах. Но почет и уважения я гарантирую.
- Ещё один вопрос, если можно. Могу ли я по собственному желанию покинуть колхоз и перейти на другую работу, скажем в леспромхоз, на местное предприятие или в какое-нибудь местное учреждение, где больше платят?
- Ни в коем случае! При данных обстоятельствах вы закрепляетесь за колхозом и покинуть его вы можете только с разрешения общего собрания колхоза, которое вас конечно никогда не отпустит, так как рабочей силы всегда не хватает. Вас может отпустить и местный отдел МГБ, если он считает нужным определить вам другое местожительство.
"Значит навсегда прикрепляюсь к земле, становлюсь подневольным рабом" - мелькнула в голове мысль и я даже испугался её, решив всеми средствами добиваться изменения своей судьбы.
Но что предпринять, как поступить? Бесполезно было просить содействия уполномоченного. Решил действовать по приезде на место, хотя и понятия не имел, с чего начать и на кого можно рассчитывать в столь непростом деле.
Пока я предавался столь безрадостным мыслям, дорога свернула ближе к Енисею. Вот она, огромная сибирская река, которая до поры до времени прячет свою могучую силу под лед. Проезжаем Казачинские пороги, узкое место реки, очень опасное для судоходства.
В районный центр, село Казачинское, приехали засветло, около двух часов дня. Машины остановились у крыльца одноэтажного деревянного дома, целиком занимаемого местным отделом МГБ. Нас встречало его руководство и председатели близлежащих колхозов.
Уполномоченный показал мне на одетого в овчинный полушубок высокого человека:
- Вот председатель колхоза, с которым вы будете иметь дело.
Как только выгрузились из машины, я подошел к этому человеку.
Передо мной стоял буквально Голиаф, ростом не менее двух метров и нескольких сантиметров. Когда я с ним разговаривал, приходилось все время задирать голову. Правда утешала одна мысль, сказанная кем-то, что крупные люди, как правило, мягкие по характеру, доброжелательно настроенные и отзывчивые. Это я сразу почувствовал, когда сбивчиво изложил свою просьбу. Обратив внимание на мой небольшой рост и на мою худобу, - за полгода пребывания в тюрьме я страшно исхудал, - он согласился не брать меня в колхоз, а оставить в Казачинске при одном условии: вместо меня в колхоз должен приехать кто-нибудь другой. Председателю важно привезти 25 человек, от этого количества он не может отказаться.
Не возражал против того, чтобы оставить меня в Казачинске и начальник МГБ. Но возникал сложный вопрос - кого найти вместо меня.
А дальше получилось, как в сказке. В кабинет, где мы уже обсуждали этот вопрос, вошел средних лет мужчина, тоже ссыльный, работник Казачинского леспромхоза, добровольно выразивший желание ехать в колхоз. На вопрос начальника, почему он хочет покинуть Казачинск, тот стал жаловаться, что его притесняют в леспромхозе, плохо к нему относятся, вдобавок квартирная хозяйка потребовала, чтобы он освободил занимаемый им угол, ибо со дня на день она ждет приезда родственников из Красноярска.
Через час четыре машины со ссыльными отправились в дальнейший путь, держа направления на колхозы Казачинского района, а я остался один со своими вещами в совершенно чужом и незнакомом мне месте с двадцатью рублями в кармане, которые у меня сначала отобрали в Таллинской, а затем возвратили в Красноярской тюрьме.
Начальник МГБ сразу же меня предупредил, что раз я отказался ехать в колхоз, где мне были обеспечены жилье и работа, то в Казачинске никто обо мне беспокоиться не будет, устраивать жизнь придется самостоятельно. Если в течение двух недель я не найду применения своему труду, то буду в принудительном порядке отправлен в колхоз.
Начальник МГБ познакомил меня и с обязанностями ссыльного. Через каждые две недели я обязан приходить в отдел для регистрации. Я также обязан поставить их в известность, куда я устроился на работу и где буду жить. Точно также необходимо поступать при смене работы и перемене места жительства. Без их разрешения я не имею права покидать Казачинска более чем на три километра. В случае самовольного отъезда, я буду считаться в бегах, за который меня осудят к 25 годам ИТР в лагерях.
Узнав, что в Казачинске имеется Дом Культуры, в первую очередь направился туда. Как и все деревенские клубы, встречавшиеся нам в пути, этот клуб имел также жалкий, неказистый вид. Здание клуба, представлявшее необшитый деревянный сруб, давно нуждалось в капитальном ремонте. Наружу выпирало полуразвалившееся крыльцо. Наружная дверь оказалась открытой. При входе в фойе, первое, что бросалось в глаза, это грязь и пыль. Валялись бумажки из-под конфет, сплошным слоем лежала шелуха от семечек. Неопрятное впечатление производили висевшие на прокопченных стенах оборванные, выцветшие лозунги и портреты членов Политбюро: Сталина, Молотова, Ворошилова, Берии и прочих.
Зашел в зрительный зал, благо дверь также было открытой. Такое же запустение и грязь. Большая часть скамеек сломана. Анахронизмом звучит текст висящего над сценой лозунга с ленинским изречением: "Искусство принадлежит народу!". "О каком искусстве может идти речь в этом хлеву, - подумал я, - если не соблюдаются элементарные правила чистоты и порядка в общественном учреждении, именуемом Домом Культуры. Можно жить в бедности, недостатке, но сопутствовать нужде не обязательно должна грязь..."
На сцене, куда я, пользуясь случаем, поднялся, такое же запустение. По углам валяются остатки каких-то декораций, сломанные стулья и такой же стол. Вместо сукон по краям сцены висят грязные, рваные тряпки.
Чей-то негромкий кашель из-за стены вывел меня из грустных размышлений. Я поискал глазам и увидел небольшую дверь, как будто в гримерную. Постучался. Мужской голос пригласил зайти. Захожу. В жарко натопленной небольшой комнате, действительно являющейся гримерной, сидит, склонившись над счетами, молодой человек. Знакомимся. Это директор Казачинского Дома Культуры - Бяков. Первое впечатление приятное: открытое русское лицо, приветливые светлые глаза, крепкое пожатие руки.
Рассказываю о себе со всеми подробностями: где и когда работал, как попал в тюрьму, как привезен в качестве ссыльного в Казачинск. Высказываю просьбу принять на работу руководителем драматического коллектива.
Мое появление и просьба об устройстве на работу, Бякова нисколько не удивила. Оказывается у него неоднократно руководителями кружков работали ссыльные. Бывали всякие: хорошие и плохие, трезвенники и пьяницы, которых приходилось затем увольнять. В настоящее время должность руководителя драматического кружка вакантна и он согласен принять меня на эту должность и платить 450 рублей в месяц. Прикидываю: а Нарве получал 700 рублей в месяц, но здесь, в деревенских условиях, можно обойтись и этой суммой. Тем более, что приехал из тюрьмы и на первых порах такой зарплатой должен быть доволен.
Бяков предложил начать работу сегодня же, обещав собрать коллектив к семи часам вечера.
- В середине апреля намечается районный смотр художественной самодеятельности, - внушительно добавил Бяков, - нужно спешить с подготовкой программ для смотра. А там и майские праздники не за горами, а к этим праздникам обычно готовятся большие спектакли. Перед Домом Культуры стоят большие и ответственные задачи, - посмотрел на меня и, видимо, посчитав официальную часть законченной, добавил, - А коллектив у нас не плохой: девчата и парни по много лет выступают в самодеятельности. Есть неплохие, способные, даже талантливые, вас не подведут. От вас зависит, как вы сумеете их организовать. Вы для них пример. Не допускайте пьянок и не потакайте любителям "зеленого змея", все внимание сосредоточьте на работе. И успех вам гарантирован. Сегодня вечером, когда они все соберутся, я познакомлю вас с ними. Вы побеседуйте, почитай те материал, который собираетесь ставить. Вот вам несколько сборников с пьесами и интермедиями, быть может найдете что-нибудь подходящее.
С этими словами Бяков протянул мне несколько потрепанных журналов.
Внимательно выслушав наставления и советы Бякова я ответил, что в отношении пьянок и дисциплины он может не беспокоиться. Сам я непьющий и конечно не допущу нарушения порядка в коллективе. На первый случай я материалом обеспечен, с собой имею литературу для канцерных программ, есть несколько многоактовых пьес, будет что выбрать для майских праздников.
В данную минуту меня беспокоит одно - нет крыши над головой, не имею пристанища. Вещи пока находятся в отделе МГБ. Никого здесь не знаю, не ведаю к кому обратиться, чтобы найти хотя бы угол. Бяков меня тут же прервал, сказав, что несколько дней я смогу прожить в доме колхозника, а дальше видно будет, молодежь поможет отыскать квартиру.
По указанным Бяковым приметам я быстро нашел дом колхозника, там для меня нашлась свободная койка и четыре первых ночи я провел в теплой комнате под чистыми простынями и пикейным одеялом. С помощью участников самодеятельности в дальнейшем я снял комнату в семье стихового агента.
Занятия драматического кружка проходили с полной отдачей сил, как моих, так и молодежи. Попутно с концертной программой для районного смотра художественной самодеятельности, готовил майский спектакль - 4-х актную комедию "Сады цветут". Вместо предусмотренных трех занятий в неделю, репетиции проводились каждый вечер.
Казачинские мытарства.
С первых дней работы в Казачинске я почувствовать за собой неусыпную слежку, за каждым шагом наблюдали, моя личность была под пристальным контролем. Почти на каждой репетиции наблюдателем присутствовал директор Бяков. Мало того. Через пару дней на репетиции уже сидело два наблюдателя - Бяков и заведующий районным культотделом, фамилию которого я уже забыл. Оба сидели молча, внимательно слушали, что я говорил кружковцам, ни разу не прерывая репетицию вопросами ко мне или к участникам самодеятельности. А когда занятия кончались, они, так ничего мне и, не сказав, уходили вместе со всеми. Меня это, конечно, очень нервировало, заставляя строить всякого рода предположения.
Встретив однажды Бякова днем на улице, я, не стесняясь, спросил его:
- Зачем вы и представитель культотдела постоянно приходите на мои занятия? Неужели для того, чтобы контролировать мою работу? Я понимаю, если раз, два. Но с какой стати ходить чуть ли не ежедневно?
Бяков заметно смутился, не зная, что ответить.
- Ничего удивительного в этом нет, - подумав немного, сказал он, - Вы для нас человек новый, незнакомый. Тем более ссыльный. Мы же должны знать, как вы ведете работу с молодежью!
Для меня этот ответ показался малоубедительным, но зато подтвердил мои предположения...
.
Смотровой концерт подготовили вовремя. Местная комиссия его приняла накануне районного смотра, дав высокую оценку за содержательную программу и исполнительское мастерство. В концерт решено было включить музыкальные и вокальные номера, выступление танцевального коллектива. Мои актеры показали сцену из 2-го акта пьесы Островского "Лес", отрывок из оперетты Александрова "Свадьбы в Малиновке", скетч Ардова "Укушенный". Подготовил чтецов и ведущего концерт.
Восемнадцатого апреля 1950 года авторитетная комиссия в составе секретарей районных комитетов партии и комсомола, представителей краевого Красноярского культотдела и директоров Домов Культуры, просматривала выступления семи коллективов художественной самодеятельности.
Смотр проходил в зале Казачинского Дома Культуры. Организация его была из рук вон плохой. Отсутствовала всякая торжественность. Выступали коллективы на грязной сцене, ничто не говорило, что в ДК проходит смотр. За порядком в зале никто не следил. Публика вслух разговаривала, лущила семечки, ходила по залу, не обращая внимания на происходящее на сцене.
Члены комиссии, сидевшие в первом ряду, нервничали. Неоднократно обращались к сидящему тут же Бякову навести порядок в зале. Тот вскакивал с места, подбегал к нарушителям тишины. На какое-то время наступала успокоение, а потом повторялась прежняя картина.
По регламенту концерта казачинцы, как хозяева, выступали последними. К тому времени расхлябанность публики перешла все границы. Появились пьяные, затеявшие ссору и драку. Не обошлось без вмешательства милиции.
С начала концерта и до выступления моего художественного коллектива времени было достаточно. Чтобы скоротать это время и не сидеть в грязном зале, я выходил на улицу и прогуливался на свежем воздухе вокруг ДК. В одну из таких прогулок, обратил внимание на показавшуюся очень знакомой фигуру невысокого мужчины, одетого в украинский национальный костюм.
Всмотревшись внимательно, безошибочно определил, что это Григорий Харитонов, хорист музыкально-драматического театра Вятлага. До организации театра, он входил в центральную культбригаду. Участвовал в маленьких эпизодических ролях в опереттах, чаще в хоре. В концертных программах пел русские и украинские народные песни. Он меня тоже узнал. Мы рассказали друг другу о своих судьбах после освобождения из заключения.
Он покинул Вятлаг раньше меня, уехав к себе на родину в город Таганрог. Работал в торговой сети, жил обеспеченно, в полном достатке более двух лет. Неожиданно его арестовали, не предъявив никакого обвинения, по старому делу. Как и в случае со мной, в тюрьме расписался под извещением о бессрочной высылке в Красноярский край.
Свои коммерческие способности в лагере, в бытность в центральной культбригаде и позднее в театре, Харитонов с успехом применил в ссылке. В то время как его товарищи по несчастью вынуждены были идти на тяжелую работу в лес, он сразу же устроился заведующим столовой в леспромхозе. Когда я спросил его, как ему живется в ссылке, он, вместо ответа, показал большой оттопыренный палец правой руки, давая тем самым понять, что ему очень хорошо. В Казачинск он приехал с самодеятельностью на смотр.
- Будешь петь русские и украинские народные песни? - спросил я его.
На лице Харитонова появилась саркастическая улыбка:
- Я выступаю не только с песнями, - с долей присущего хвастовства ответил Харитонов. - Играю Карася в сцене с Одаркой из оперы "Запорожец за Дунаем"...
- Ну-у-у-у! - невольно вырвалось у меня при этой, ошеломляющей новости. Я никак не мог предположить себе, чтобы Харитонов мог сыграть такую сложную роль.
- Не удивляйся, Степан Владимирович, мой Карась ничуть не хуже Карася в исполнении Горского, сам увидишь... Вот только Одарка слабовата. Голос неплохой, да "слон на ухо наступил", часто детонирует... Да и оркестр слабоват, собрали воедино две мандолины, гитару, да баян...
Среди постановочного материала в моих бумагах находилось несколько фотографий из постановок Вятлаговского театра. На радостях, я показал их Горскому. Увидав сцену Одарки и Карася в исполнении П. Горского и А. Леман, Харитонов вспыхнул от радости, глаза его загорелись алчным блеском и он настоятельно и упорно стал просить отдать ему эту фотографию за любую цену.
Удивлению моему не было предела, пока я не догадался, что Харитонову эта фотография была нужна для того, чтобы подтвердить, что он исполнял эту партию в театре. Ведь под гримом трудно было определить, кто на снимке - Горский или Харитонов.
Заинтригованный, я постарался не пропустить сцену, когда будет на ней Харитонов. И вот я услышал этот знаменитый дует в исполнении самодеятельных артистов во главные с Харитоновым. Большего убожества, как исполнялась сцена Карая и Одарки, трудно было себе вообразить. Ничего не осталось от музыки Гулак-Артемовского. Огарка фальшивила, сбивалась, да и Карась пел не лучшим образом - больше рычал, да надоедал публике беспрерывным размахиванием дубинки.
Поздно вечером жюри смотра вынесло решение, признав лучшим коллектив Казачинского ДК, но оставило его без места и премии на том основании, что в программе участвовал руководитель самодеятельности, то есть я, игравший в сцене второго акта пьесы Островского "Лес" роль Счастливцева.
На таком решении особенно ревностно настаивали все директора Домов Культуры. Их поддержал представитель Казачинского райкома партии. Напрасно Бяков доказывал, что каждый руководитель волен выступать в своем коллективе, как это имело место на прошлых смотрах художественной самодеятельности, большинство голосовало против. Слишком велика была разница между казачинской самодеятельностью и остальными коллективами. Последние радовались исключению из конкурса своего главного соперника.
После смотра, я целиком переключился на спектакль "Сады цветут". Времени оставалась очень мало, репетировали каждый вечер.
Прекратил свои посещения репетиций зав-культотделом, редким гостем стал Бяков. Но вечером 25 апреля он пришел в подавленном настроении, при входе ни с кем не поздоровался, притулился к печке, где потеплее, и там просидел всю репетицию. Во время одного из перерывов он тихонько подошел ко мне и попросил, чтобы после репетиции я остался в ДК, ему необходимо со мной поговорить по важному делу. Я почему-то не предал большого значения конфиденциальности такого сообщения, решив, что наш разговор коснется результатов недавнего смотра художественной самодеятельности, тем более что отклики его продолжали волновать казачинскую общественность.
После репетиции мы остались вдвоем. Его беспокойство стало передаваться и мне. Он несколько раз прошелся по комнате, прежде чем стал говорить. Лицо его выражало явное беспокойство, в голосе слышались тревожные интонации:
- Поймите правильно то, что я сейчас скажу. Решение пришло сверху, помимо меня, в виде приказа, который я обязан выполнять безоговорочно. С завтрашнего дня вы считаетесь уволенным. Таково решение казачинского райкома партии. Вас, как ссыльного, нельзя оставлять руководителем театрального коллектива. Ребятам и мне искренне жаль терять вас, как опытного руководителя, сумевшего принести нам большую пользу, но оставить вас в ДК мы бессильны. В райкоме я просил оставить вас, чтобы осуществить постановку спектакля, но получил категорический отказ. Так что прошу завтра зайти за расчетом...
Оплеванным выходил я из клуба, не понимая, как можно так поступать с человеком только потому, что он ссыльный. А ведь нас заверяли, что ссыльные вправе работать по своей специальности. Единственное их ограничение, - покидать назначенное местожительство, - в остальном они живут и пользуются всеми правами советского гражданина. Получалось, что Казачинский райком партии, призванный блюсти законы Советского Государства, сам являлся нарушителем статьи Конституции СССР, предусматривающий право на труд каждому гражданину. Даже будучи заключенным, я постоянно слышал эту аксиому. Отказывающихся работать заключенных насильно выводили в лес, говоря: "Кто не работает, тот не ест!".
Бесполезным оказался и мой визит к начальнику казачинского отдела МГБ. Он развел руками, сказав, что ничем мне не может помочь. Посоветовать что-либо отказался:
- Придется отправиться в колхоз. Это, пожалуй, наилучший выход из положения, - сказал он.
- Ни под каким видом в колхоз не поеду, - ответил я и вышел на улицу.
Весна вступала в свои права. Под теплеющими с каждым днем лучами солнца оседал снег. Весело сбегали с высоких холмов, покрытых вековой тайгой, журчащие ручейки, спешащие отдать свою воду Енисею. А он еще пребывал в покое, покрытый посиневшим льдом, готовый в любую минуту сбросить ледяной панцирь, чтобы ринуться за несколько тысяч километров в Ледовитый океан. Казачинск готовился к ледоходу, который всегда был страшен для населения, когда вода, не имея свободного прохода из-за ледяных заторов ниже по течению, ищет путей по сторонам, затопляя наиболее низкую половину Казачинска. И горе населению, не успевшему перебраться в дома, расположенные на холмах, ближе к лесу. Приблизительно за неделю до майских праздников Казачинский горисполком начинает проводить эвакуацию населения из зоны затопления в северную часть поселка, где берег поднимается на 2-3 метра над уровнем реки. Происходит принудительное выселение, часто со скандалами и энергичными протестами жильцов, не желающих расставаться с собственным жильем.
Весна 1950 года смилостивилась над Казачинском и его жителями. Угроза большого наводнения была предотвращена минерами, вовремя ликвидировавшими мощные ледяные заторы ниже по течению. Подъем воды был, но не столь велик, чтобы причинить большие неприятности. Затопило только подвалы домов в средней части поселка, повредило дворовые постройки, под водой оказались огороды.
Моя квартирная хозяйка вспоминала, сколько бед причинило наводнение прошлого, 1949 года. Тогда вода поднялась более чем на три метра. Поселок полностью оказался под водой. Все сообщение поддерживалось только на лодках. Возникли перебои со снабжением населения продуктами питания, на несколько дней закрылись все учреждения, дети не ходили в школу.
Весна весной, но надо было искать работу. Решил сначала сходить в райком партии, узнать, в чем истинная причина моего увольнения и не возникнут ли новые трудности при устройстве на другую работу в Казачинске.
Секретарь по идеологии без объяснения причин отказался меня принять. Разговаривал с заведующей отделом агитации и пропаганды, весьма несимпатичной женщиной средних лет, державшейся официально и отвечавшей на мои вопросы, не скрывая своей неприязни ко мне. Когда я спросил её, на каком основании было допущено нарушение Трудового законодательства, - меня уволили без официального предупреждения за две недели,- она ответила:
- Уволили потому, что так было нужно. На то были веские основания. Вам, как политическому ссыльному, не место в Доме Культуры!
- Где же мне работать?
- Ищите! В Советском Союзе работы хватает всем, было бы только желание...
"Ищите и обрыщите!". Этот библейский лозунг невольно вертелся у меня в голове, когда я покидал неприветливое здание райкома партии.
Неожиданно на улице столкнулся с Бяковым. Он ходил ко мне домой и теперь, найдя меня, отвел в сторону и стал уговаривать помочь завершить майский спектакль:
- Вчера собрались участники спектакля "Сады цветут". Репетиция сорвалась. Переругались между собой и разошлись. Ребята заявляют, что без руководителя играть не станут. Просят, чтобы вы пришли на оставшиеся три репетиции, а спектакль постараются провести сами, никто ничего не узнает. Я вас очень прошу, придите сегодня вечером к нам, все обещали собраться, а я вас не забуду, после праздников отблагодарю...
Я не стал кочевряжиться и решил помочь довести спектакль до ума. Никогда не забуду этой репетиции. Она была самой плодотворной, результативной и, я бы сказал, творчески вдохновенной за всю мою многолетнюю практику театральной работы с молодежью.
На занятии стояла гробовая тишина. Девчата и парни вели себя сосредоточенно, собранно и внимательно относились ко всем моим указаниям. Они, конечно, знали, почему меня уволили. В каждой паре глаз я чувствовал сочувствие и поддержку. Охотно повторялись неудавшиеся сцены, никто не жаловался на то, что репетиция затянулась. Мы разошлись только после двенадцати часов ночи.
И все же в среде молодежи нашелся доносчик. А может не доносчик, а просто болтун. Это не имеет значения, ибо утром Бякова вызвали в райком партии. Позже он рассказал, что ему было вынесено партийное взыскание за низкий идеологический уровень партийной пропаганды, а при повторении подобного случая, он лишался партийного билета и места работы.
Майские праздники для всех были праздниками, а для меня нет. Предприятия не работали, все веселились, ходили на демонстрацию, поздравляли друг друга и собирались за праздничными столами. Мне собираться было не с кем, да и настроение у меня было далеко не праздничное. Днем я уходил в тайгу, отдыхая душой в расцветающем лесу, радуясь всеобщему гомону птиц и суете зверушек, а вечером сидел в своем уголке, читая хорошие книги и переживая жизнь этих героев.
На спектакль я конечно не пошел. О нем подробно рассказала моя квартирная хозяйка. Собралось много зрителей, были гости из соседних деревень. Ребята, по её словам, играли хорошо, в зале не смолкал смех и веселье.
После майских праздников отправился искать работу. Обошел все местные промышленные предприятия. Всюду предлагал себя в качестве чернорабочего, но везде получил отказ. Все руководители были в кусе моего увольнения и никто не хотел портить отношения с райкомом партии, так как я был им заклеймен.
Знакомые уверяли, что легче всего устроиться в леспромхозе, так как он был областного подчинения и не зависел от прихотей руководителей райкома партии. Но и здесь меня постигла неудача. Любопытно, что вслед за мной в леспромхоз пришел наниматься другой ссыльный и его приняли сразу же на работу в должности обходчика.
"Раз Райисполком меня уволил, пусть он и ищет мне работу" - решил я и стал наведываться туда, напоминая о своем существовании. Я там стал своим человеком, познакомился с секретарем по идеологии, надоедая ему своими посещениями.
Как-то во время очередного визита, уже не помню какого по счету, секретарь попросил меня подождать, когда он освободится от посетителей. Ждать пришлось очень долго, почти до обеденного перерыва. Уходя на обед, секретарь попросил меня следовать за ним. Остановились мы возле довольно большого земельного участка, с хилыми деревьями, жалким кустарником и заросшим сорняками клумбами, примыкающего к зданию Райисполкома.
- Есть у меня кое-что для вас, только не знаю, согласны ли вы будете принять мое предложение?..
- Никакого труда не боюсь, здоровье ещё не плохое, силенки есть, готов хоть сейчас взять в руки кирку и лопату... Сколько же можно ходить безработным?..
- Тогда смотрите, - он обвел рукою земельный участок, - это наш поселковый сквер. Забора, как видите, нет и сюда постоянно заходит личный скот, топчет траву, накладывает кучи навоза и съедает все посаженные цветы. В дневную пору нам нужен здесь сторож, который бы следил, чтобы скотина не заходила в сквер. Платить больше пятидесяти рублей в месяц мы не можем. Вы согласны на такую работу?
Поблагодарив секретаря за предложение, вынужден был отказаться, мотивируя это тем, что только за снимаемый угол ежемесячно плачу 25 рублей, а оставшиеся 25 рублей мне, при всем моем желании, не хватит даже на один черный хлеб.
При всей моей экономии, деньги, полученные при расчете в ДК, таяли на глазах. Обедал в столовой через день, заказывая только суп и хлеб и изредка второе. У хозяйки перестал брать молоко. Утром обходился чаем с черным хлебом, вечером варил картошку в мундире и покупал самую дешевую селедку.
Несколько раз пытался получить из сберкассы свои сбережения в размере 500 рублей, которые еще в Нарве положил на сберкнижку, отобранную во время вторичного ареста.
В отделе МГБ утешали обещаниями, что мою книжку не сегодя-завтра пришлют. Но день шел за днем, а книжку все не присылали. Потеряв всякую надежду, я написал в нарвскую сберкассу письмо, в котором сообщал, что книжка утеряна и одновременно просил переслать мои деньги в Казачинск.
Почти каждый день заходил в казачинскую сберкассу и узнавал, не пришли-ли деньги. В ответ слышал стандартную фразу:
- Нет, ваши деньги еще не поступали!..
Однажды у меня нервы не выдержал и после очередного "Нет, ваши деньги еще не поступали!", я с глубокой горечью воскликнул:
- Господи! Ну, как жить дальше?!.. Целый месяц хожу за своими деньгами и не могу получить... На работу не берут!.. Неужели идти воровать?!..
В сберкассе в это время находился незнакомый мне мужчина, скромно одетый, с седенькой бородкой. Подойдя ко мне, он вытащил их кармана потертый бумажник, достал одну за другой четыре ассигнации по 25 рублей каждая и протянул их мне со словами:
- Возьмите! Они на первых порах вас выручат! Когда появятся деньги, положите их в сберкассу на моё имя. Записывайте: Яковлев, Сергей Александрович. Берите, берите, не отказывайтесь, пригодятся.
В первый момент я так растерялся, что не знал, что и сказать. Ещё бы, совершенно незнакомый человек вдруг предлагает деньги, не имея понятия, кому он их дает и сможет ли получить что-либо обратно.
Придя в себя, я положил врученные мне незнакомцем деньги на стойку кассы.
- Большое вам спасибо, но вынужден от денег отказаться, - сказал я, - ведь вы меня совершенно не знаете, видите в первый раз. Откуда такое доверие?
- Напрасно вы так думаете, - поспешил с ответом Яковлев, - мы отлично знаем друг друга. Да-да, не удивляйтесь. Я говорю совершенно серьезно. Нас познакомило и сблизило общее горе - ссылка. Мы одинаково лишены семей, родного дома, родственников и друзей, свободы... Оказывать взаимную помощь, если она требуется, наш святой долг. Поэтому не возражайте, не стесняйтесь, берите деньги. Они сейчас вам значительно нужнее, чем мне. Как только обстоятельства позволят, вы их вернете. Не правда-ли?
С этими словами Яковлев забрал со стойки деньги и сунул их мне в карман.
Подобное событие в сберкассе, вероятно, происходило впервые. Им заинтересовались все, сидевшие за стойками кассирши, контролер и даже заведующая, выглядывающая из приоткрытой двери своего кабинетика. Они прекратили работу и с нескрываемым интересом следили за разворачивающимися событиями. На их лицах можно было прочесть приятное удивление, а мы с Яковлевым покидали сберкассу с затуманенными от слез глазами.
Обменявшись адресами и расставшись с неожиданным меценатом, я устроил себе большой праздник. В столовой заказал полный обед из трех блюд. По дороге домой купил белый батон, вкус которого ужа начал забываться, кусочек масла, колбасу, пачку чая и сахарный песок. Заплатил долг хозяйке. После сытного ужина написал огромную петицию в Красноярское краевое управление МГБ, в которой со всеми подробностями рассказал о казачинских злоключениях, о том, как меня незаслуженно выгнали из ДК только на том основании, что я ссыльный и теперь, вдобавок, никуда не принимают на работу. Свое заявление заканчивал просьбой разрешить мне выехать из Казачинска на Крайний Север, так как на Юг меня в любом случае никто бы не пустил. Просился в любой город Заполярья: Игарку, Дудинку, Норильск, где бы я мог работать по своей специальности.
Поиски работы в Казачинске я продолжал с упорной настойчивостью. По нескольку раз приходил в одно и тоже учреждение, просился на самые непристижные должности, оплата которых позволяла бы сводить концы с концами.
Прошло полтора месяца со дня моего увольнения. Зайдя в контору казачинского Райпромкомбината, узнал от знакомого бухгалтера, что увольняется учетчик и на его место пока никого нет. Начальник отдела кадров согласился меня принять с двухнедельным испытательным сроком.
С работой учетчика я стал справляться довольно легко. В мои обязанности входила проверка выработки производственных цехов комбината - парикмахерской, фотографии, сапожной мастерской, пошивочного цеха. К концу работы я должен был составлять ежедневный отчет, собирать выручку и сдавать её в кассу. За свой труд получал 225 рублей, то есть ровно половину заработка в ДК. Подсчитал, что, живя экономно, смогу не только удовлетворительно питаться, но еще и по 25-30 рублей в месяц откладывать на черный день.
Из Нарвы пришло приятное письмо от Раи, в котором сообщалось, что в июле, во время отпуска, она едет навестить больную сестру в Тимертау (Казахстан), а на обратном пути планирует заехать на несколько дней ко мне в Казачинск.
А тут еще неожиданно позвонили по телефону на комбинат, разыскивая меня, чтобы я зашел в сберкассу. На мое имя пришло 500 рублей.
За короткое время произошло столько радостных событий.
После работы зашел в сберкассу. Перечислил на счет Яковлева 100 рублей. 400 рублей положил на свой, вновь открытый, счет.
Выходя из сберкассы, столкнулся со своим благодетелем, Сергеем Александровичем Яковлевым, который входил в сберкассу.
Мы встретились как давние хорошие друзья, крепко пожав друг другу руки. Я поспешил сообщить, что внес на его счет долг в размере 100 рублей. Кроме того, я поделился с ним своими неожиданными радостями: спустя полтора месяца все-же устроился на работу, жду приезда жены и, наконец, что поступили мои сбережения из Нарвы.
- В жизни человека не может без конца продолжаться горе, - радовался вместе со мной Яковлев, - иначе наше существование становится бессмысленным, бесперспективным. Я, например, твердо верю, что наша ссылка явление временное, преходящее. Рано или поздно должна восторжествовать справедливость. Мы обязательно вернемся домой в свои семьи, не сомневайтесь. Всегда живите этой мыслью и все будет хорошо...
Сергей Александрович вызвался проводить меня и по дороге рассказал о печалях своей жизни.
В тридцатых годах его захлестнула волна прокатившихся по стране арестов. Не избежал он мытарств пребывания в тюрьмах и лагерях. На короткое время выпустили из заключения, чтобы отправить в ссылку. Недалеко от Казачинска Яковлев построил себе домик, обзавелся небольшим огородом, имеет пасеку. Родные не забывают, постоянно пишут, присылают деньги, посылки.
В Казачинске наступило горячее сибирское лето. Неделями держалась сухая погода. Тучи пыли поднимали проезжавшие по песчаным дорогам грузовики. Живя рядом с Енисеем, спасался от жары и пыли частыми купаниями: по утрам, перед уходом на работу, и вечером, по возвращении домой. Донимали комары и мошкара. С раздеванием и одеванием мешкать не приходилось. Даже находясь в воде, трудно было избавиться от комаров.
В вечернюю пору гулять по Казачинску осмеливались только смельчаки, вооруженные густыми ветками, чтобы беспрерывно отмахиваться от назойливых насекомых, которые, как правило, появляются после 15 мая.
В один из выходных я все решился отправиться в тайгу, познакомиться поближе с богатствами сибирского леса
Загадочная тайга! От Казачинска до неё рукой подать. Нужно только пройти около полутора километров в сторону от реки, подняться на возвышенность и там её начало... Шутка сказать, тайга занимает площадь в семь миллионов квадратных километров! Меня предупредили, - нужно одеться в соответствующий костюм из плотного, крепкого материала, сквозь который не ощущались бы укусы комаров и мошки. Ноги необходимо обуть в высокие сапоги. На руки надеть кожаные перчатки, предварительно завязав рукава у кистей рук, чтобы туда не попадала мошка. Обязателен накомарник, без которого в лес лучше не ходить.
Немало наслышался я ужасов и небылиц о сибирской тайге. Одно было несомненно: уходить далеко вглубь леса опасно, легко можно заблудиться. Такие случаи бывал. И не только с детьми, но и с взрослыми, собиравшими грибы, ягоды, кедровые орехи. Из хищных зверей, которые водятся в тайге, опасны бурые медведи, рыси, дикие кошки. Я, на всякий случай, захватил с собой нож.
В лесу меня поразили размеры деревьев. Все они отличались чрезмерной высотой, даже такие обычные деревья, как береза, ольха, осина. Других лиственных деревьев я не встречал. В тайге нет дубов, кленов, ясеней. Зато в большом разнообразии преобладают хвойные породы деревьев: лиственница, ель, пихта, сибирский кедр и, конечно всеми знакомая, сосна. Лиственница - одно из наиболее красивых деревьев сибирской тайги. Eё высокий прямой ствол достигает высоты 30 - 40 метров.
Сибирский кедр, или как его называют - кедровидная сосна, самое мощное дерево темнохвойной тайги. Кедр живет свыше пятисот лет. Высота его не менее лиственницы, а толщина достигает двух метров.
Шишки кедра содержат черные орешки, в обиходе называемыми кедровыми, служащие важным объектом промысла сибиряков. Из кедрового ореха вырабатывают ценное душистое кедровое масло. Но у сборщиков орехов есть конкуренты в лице птиц-кедровок, которые, собираясь в огромные стаи, способны за несколько дней уничтожить весь урожай.
Гуляя по тайге, невольно вспомнил частые разговоры в лагере о том, как в сибирской тайге бесславно погибали пытавшиеся бежать из заключения смельчаки - беглецы, которые думали здесь спастись от своих преследователей. Если их не настигала пуля, то они все равно здесь умирали от голода, холода, сырости и от ... укусов комаров и мошек. От трупов, объеденных комарами, мошкой и муравьями оставалась только ветхая одежда и "обглоданные" кости.
В тайге я пробыл не более часу, больше не выдержал. Из-за налипшей мошки накомарник мешал дышать полной грудью, не хватало воздуху. Снять же его, даже на короткое время я не мог, ибо неминуемо стал бы жертвой миллиарда кровососущих, наполнявших воздух. Их укусы я ощущал даже сквозь одежду, тело горело и чесалось. По возвращении домой и после снятия одежды ужаснулся при виде воспаленного своего тела. Сплошные укусы вызывали сильнейший зуд.
По вечерам, когда спадала жара и веяло прохладой, я любил выходить на берег Енисея. Небольшой ветерок, дувший с реки, разгонял насекомых, давая возможность насладиться природой. До чего красиво бывало на реке в вечернюю пору. Тишину широкого русла реки, освещаемого выглядывающей из-за легких тучек луной, нарушало беспрерывное движение теплоходов, пароходов, самоходных барж, буксиров с баржами и длиннющими плотами древесины...
В сумерках играли, переливаясь разноцветными сигналами огоньки на мачтах судов. Басовитыми и тонкими голосами перекликались встречные пароходы. На берегу отчетливо слышались голоса плотовщиков, произносившие слова команд, перемежающихся отборным русским матом. Река трудилась, работала, не отдыхая ни днем, ни ночью и помогая доставлять грузы за тысячи километров...
Антон Павлович Чехов, проезжая Енисей во время своего путешествия на Сахалин, воскликнул, увидав могучую реку:
- В своей жизни не видел реки великолепнее Енисея!
Освоение Енисея, как судоходной реки, имеет свою историю.
Впервые судоходное сообщение на сибирских реках открылось в тридцатых годах восемнадцатого столетия. Колесные пароходы появились на Иртыше и в среднем течении Оби в 1837 году. Их доставляли из европейской части России в разобранном виде в Тюмень, где собирали и спускали на воду.
На Енисее колесный пароход (других тогда не было) появился в 1863 году. И вот прошло 100 лет. По реке курсируют трехпалубные пассажирские теплоходы, отличающиеся комфортом и быстроходностью. Благодаря мощным буксирам и современным самоходным баржам значительно ускорилась доставка грузов в низовья реки. И, тем не менее, колесные суда, отапливаемые каменным углем, не списаны Красноярским пароходством, а совершают рейсы между городом и ближайшими селениями.
В наше время все пассажирские и торговые суда, независимо от тоннажа, доставляются на Енисей морским путем по Северному Ледовитому океану через Карское море и дельту реки.
Во время очередной регистрации в отделе МГБ, его уполномоченный Чернов, к которому я вынужден был ходить отмечаться каждые две недели, сообщил, что из Красноярского краевого МГБ поступило указание: мне покинуть Казачинск и переехать на новое место жительства в город Норильск.
Самого указания я не видел, так как Чернов его не показал. В практике советских судебных и административных органов почему-то существует порядок не показывать находящемуся под следствием заключенным основных документов, непосредственно их касающихся. Чаще всего о них рассказывают, в любом случае их зачитывают и то не полностью, а только те места, которые с точки зрения руководства могут быть преданы гласности.
Полученное сообщение меня естественно обрадовало. Значит красноярское МГБ заняло правильную позицию, признало справедливой мою жалобу на дискриминационное поведение казачинских властей и признало просьбу о выезде заслуживающей внимание. Я не постеснялся сказать об этом Чернову. Мне даже показалось, что ему, как чекисту, даже приятно было услышать похвалу в адрес своего начальства.
Поблагодарив Чернова, за приятное известие, я счел необходимым поставить его в известность, что со дня на день в Казачинск должна на короткое время приехать моя жена, поэтому я прошу его отложить мой отъезд до времени её отъезда. Чернов посоветовал обратиться к начальнику отдела, что я и сделал. Получив согласие, я стал ждать приезда дорогой гостьи. В леспромхозе договорился, что по приезде жены мне дадут расчет.
О городе Норильске я имел весьма смутное представление. Кое-что слышал из рассказов заключенных, отбывавших там срока заключения.
Плохого об этом городе не рассказывали, наоборот только хвалили, называли его "землей обетованной", где можно хорошо заработать, потому что ставки там повышенные, а кто работает по договору получает ещё десятипроцентную северную надбавку.
Норильск самый северный город Советского Союза, расположен за Полярным кругом на 69 градусе северной широты.
Горнодобывающая промышленность на много сотен лет обеспечена запасами отличного качества каменным углем. В избытке добываются и перерабатываются более ценные полезные ископаемые: никель, олово, медь, алюминий, золото, платина.
Город большого, перспективного будущего привлекает не только изобилием работы и высокими заработками, но и хорошим, бесперебойным снабжением в течение всего года продуктами питания: фруктами, промтоварами (зимой на самолетах, в период навигации на пароходах до Дудинки). Многоэтажные здания, построенные на вечной мерзлоте, снабжены всеми удобствами: паровое отопление, горячая и холодная вода, ванны.
Узнал также, что в Норильске существует профессиональный театр, работает несколько Домов культуры и профсоюзные клубы с самодеятельными коллективами. В воображении уже рисовалась творческая работа в одном из этих коллективов.
Две с лишним тысячи километров до Норильска предстояло преодолеть сначала на пароходе трое суток, а затем узкоколейкой от Дудинки 112 километров.
Когда Рая появилась в Казачинске, я был на работе. Увидав меня, она ужаснулась, настолько я изменился. Постарел, осунулся, изрядно прибавилось седины, очень похудел. Сказалось полугодовое скитание по тюрьмам Таллина, Ленинграда, Кирова, Красноярска. Казачинские мытарства добавили мне седых волос и не улучшили мою внешность.
Рая добиралась до Казачинска также не без приключений. Из-за отсутствия пароходных рейсов, из Красноярска пришлось добираться на моторном катере, который не доехал до Казачинска несколько километров. Эти километры Рая преодолевала пешком вдоль берега реки.
Недельное пребывание Раи в Казачинске промчалось как один миг. Благоприятная, теплая погода позволяла нам много гулять, а иногда и купаться. Однажды, не побоявшись комаров и мошек, рискнули выйти за околицу Казачинска на заброшенное сельское кладбище и даже направились в сторону тайги. За что и поплатились. Вернулись с распухшими от укусов руками и волдырями на лицах...
Прощались в полной уверенности, что вскоре увидимся вновь. Договорились, что как только устроюсь с работой и квартирой, сразу же выпишу её и из детдома Алёшу. На прощание сунул Рае в карман 100 рублей. Каково же было моё изумление, когда через день деньги вернулись обратно. Видимо, подсчитав свои более чем скромные ресурсы, которых должно было хватить на железнодорожный билет до Ленинграда и билет доехать до дядюшки на Кировском проспекте, Рая решила, что эти деньги окажутся более полезными мне при переезде в неизвестность...
Уполномоченный Чернов торопил меня с отъездом. Парохода до Дудинки, как назло, не было. Из Красноярска прибыл колесный пароход "Александр Невский", направлявшийся только до города Енисейска, в 150 километрах от Казачинска. Чернов, чтобы отчитаться перед начальством, потребовал, чтобы я выезжал этим пароходом и ждал следующий рейс в Енисейске.