Lib.ru : Ручко Сергей Викторович. Восстание против смыслов

Сергей Ручко

ВОССТАНИЕ ПРОТИВ СМЫСЛОВ

ї1. Сумерки наук

Мы не будем задавать вопроса, который задавал Эйнштейн, отвечая на критику Бергсона, совпадает ли время философа и время физика. Решительно очевидно, что мир вполне может существовать без физиков, но он никогда не существует без философов. Физик же, а равно как и наукоемкий ум - это безнравственные ростовщики на базарной площади. Наука если и размышляет о чем-то, то только о том, что так или иначе возможно измерить, сосчитать, посчитать...и положить себе в карман. Научный ум берется разрешить не разрешаемые проблемы лишь только для того, чтобы приличнее заработать на них. Так и повелось в мире, более всего зарабатывается денег на решении не разрешаемых проблем. Ростовщическая спекулятивная болтология, не приводящая к тому же к положительным практическим следствиям, и есть суть физики. Научный ум - спекулянт, торгующий смыслами, некий известный продавец воздуха. Если же наука создает нечто материальное, то эти создания ничем не отличаются от мутантов.

Их количественное увеличение ничего положительного в мир не несет. Если античный человек, не имея представления об этих самых технических нововведениях при помощи гимнастики и употребления в пищу качественных продуктов на лоне чистой природы, счастливо проживал свои дни до самой глубокой старости, то теперь научное творчество сделало так, что счастье человеческой жизни сделалось искусственным. Бурный рост техники и науки в прошлом веке дал возможность возникновения второй мировой войны, которая унесла жизней более, чем, наверное, вся предшествовавшая история. Индустриализация, дающая народам свет, газ, воду и прочее, создала казарменные бараки и сделала из людей "трудолюбивых" рабов. Фабрики, заводы, комбинаты расплодились по всей земле. Где раньше цвели цветы, растекались заливные луга, горели всеми цветами радуги фруктовые сады, где из чистейших рек можно было пить воду, не заражаясь ею, и где воздух на вкус был подобен вкусу майского мёда, в небо взвились трубы, харкающие в атмосферу аммиачные или хлорные пары.

Теперь уже нет природы, есть только - экономия на средствах производства. Песни соловьев сменились ревом заводских гудков, парное молоко превратилось в порошковую бормотуху, из колбасы, которую производят мясокомбинаты, исчезло мясо, рыба вся вытравилась из водоемов, а земля сверху покрылась реактивными шлаками. На головы людям теперь льются кислотные дожди, на юге России стоит африканская жара, а от солнечных лучей на телах людей образуются миазмы. Примеров уродцев, производящих научным умом, нет конца, поэтому посчитаем, что сказанного достаточно для того, чтобы возможно было возложить вину за все страдания мира именно на науку с её технической оснащенностью - этот жалкий суррогат последних эпох, впавшей в тотальную научно-прогрессивную пошлость. Путь науки - это бытие мудрости, идущее к глупости. Иными словами, научное знание, ставшее знанием, неумолимо потребует для себя глупости. И эту глупость мы созерцаем вокруг.

В одном провинциальном городке между двух домов постоянно стоит лужа. Эта лужа то расширяется в объеме после дождя, то сходит на нет, когда стоит серьезная жара. Мэрия, вняв постоянным и долгим требованиям граждан, решила избавиться от этой лужи. Казалось бы, простейшая задача! Прочистили стоки, заменили решетку, через которую уходит вода, соорудили откосы, проверили - все нормально, вода уходит. Прошел маленький дождь, и на том месте снова образовалась лужа. Вновь приехали работники коммунальных служб. Приехали уже с всякими "коммунальными астролябиями" и прочим инвентарем. Замеряли, вымеряли, высчитывали, что-то чертили и приняли решение наново постелить асфальт, расширить трубы стоков, соорудить уклоны для ухода воды, и прочее. Сделали, наконец! Вызвали пожарную машину, вылили несколько тонн воды, - все нормально, вода уходит. Прошел дождь - лужа снова образовалась. Так и бросили. Не курган же возводить на том месте. Только старуха, после долгого наблюдения за движением коммунальных служб, просто и лаконично заявила: "Всё бесполезно. Чёрт из этой лужи воду пьёт". В самом деле, то, что для старухи является проклятым местом, для научного ума кажется местом геопатогенным.

Мифологическое толкование, на самом деле, более открывает нам бытие, чем наука. Научный Нарцисс - не просто форма самолюбования, но радикальное упразднение видимости бытия. Представим себе реку жизни, в которую смотрит Нарцисс, - представим эту реку не просто чистым зеркалом, а последовательною текучестью событий бытия, в которых отражается лишь один лик - лицо Нарцисса. В веренице бытия, в течение человеческих склонностей, машин, квартир, жен, детей, знакомых, работ, кафе, баров, лесов, рек и т. д. научный дух все время видит один и тот же образ - самого себя. Для него, иными словами, не существует то, что можно перечислять бесконечно долго. Он временится в том, что не есть ни мы сами, ни он сам. Чистая поверхность воды, зерцало жизни, на поверхности которой есть только лицо Нарцисса, указывает на отсутствие у воды своих собственных частей. "Чистая вода жизни" оказывается тем потоком, где нет вовсе объективного бытия. Это не миф, отправляющий нас к трансценденции к "чистому феномену" жизни, но реальное положение научных дел. Да, и более того, на самом деле, нет никаких ни времени, ни пространства, есть дурно устроенная человеческая реальность, за пределами которой расстилается мистическая пустошь. Нет даже звезд на небе, ибо есть только свет, вспыхивающий у человека в голове или, скажем, на сетчатке глаза. Все остальное - ученая фикция! Нельзя забывать еще и о борьбе смыслов, которая возникла, благодаря науке. Не в силах отбросить от самой себя частные смыслы, она вынуждена создавать конфликт между этими частностями.

ї2. Общественная безнравственность

Скажем, общественное бытие характеризуется лицемерием, хитростью, лизоблюдством, подхалимством, и прочим. Следовательно, для того чтобы адаптироваться к этому общественному сосуществованию, нужно не иначе приобрести вышеперечисленные навыки. Хотя эти навыки не всегда называются безнравственными: как говорят, то, что нравственно в одной ситуации, безнравственно в другой. К примеру, человек не имеет права своею честностью обижать другого человека. Означает ли это, что все его сосуществование с другим, должно иметь характер лицемерия? Должен ли он постоянно искать именно те места, которые сглаживают неудобные моменты, обходят острые углы? Не вступает ли здесь этика в противоречие с традицией? Если я решу для себя быть честным и откровенным с каждым живым существом, то мне неумолимо придется двигаться в сторону одиночества, общественное бытие выплюнет меня из самое себя, поскольку честность в его понимании - это соразмерность выводов о другом только лишь тому положительному, что может за ними с другой стороны последовать. И если последовать может нечто отрицательное, - обида ли, разрыв отношений ли, злоба, конфликт, - то это не честность, а, например, наглость.

Познакомившись с женщиной, мужчина желает быстрее затащить её в постель, но не может выказать это желание прямо, поскольку страшится, что задуманное не осуществится, поэтому он выстраивает романтическую последовательность, состоящую из лживых комплексов неполноценности. Женщина, познакомившись с мужчиной, видит в нем будущего супруга, - хорошего кормильца, умеющего зарабатывать деньги, способного дать ей чувство безопасности и прочее. Она отодвигает на задний план свои истинные влечения только лишь потому, что традиция велит быть ей таковою. Она не должна видеть в мужчине мужчину, но принуждена опознавать его как средство к чему-то. Он видит в женщине средство к удовлетворению своей субъективной похоти, она - средство к удовлетворению объективной абулии. Вместе они избегают настоящего, следовательно, любят или ненавидят друг друга. Но если Настоящее здесь возникнет на фоне отсутствия Прошлого и Будущего, то оно, разумеется, предстанет нелепым Настоящим. Удовлетворение сексуального желания совместится с оплатой за него и возникает настоящая порнография, удовлетворяющая решительно всем сторонам.

Для того чтобы описать абсурдность жизни, вовсе не следует отворачиваться от объективного быта повседневности. Нужно всего лишь с холодным безразличием к внутреннему описать Настоящее как оно есть, не прибегая в описании ни к каким вообще коннотациям. Такое описание бытия сразу же откроет абсурдность жизни. "И если посмотришь с холодным вниманьем вокруг, то жизнью окажется пустая и глупая штука" (Лермонтов). Следовательно, жизнь - это то, что уже открыто нашему непосредственному созерцанию. Она - вокруг нас такова, какова на самом деле. Но, подразумевая под этою открытостью некие сокрытые смыслы, мы интенциально трансцендируем к чистому феномену абсурда, решительно упраздняя саму по себе повседневную озабоченность. Противоречие? Да. Оно выражается довольно-таки просто: в какую бы сторону мы не направляли свое внимание, выводы, которые мы сделаем, основываясь на наших "мудрых" основоположениях, с необходимостью оказываются ложными. В иллюзии одинаково пребывают и чайники и продвинутые пользователи. Необходим момент магического вмешательства в бытие, для того чтобы бытие открылось, но где взять магии, если все более-менее понятное есть суть дебелый рационализм, не признающий ничего кроме своих собственных идиотских фантастических представлений?

Человек попал в ситуацию бытия, он родился, возник в этом самом бытии. Бытие ему дано как фактическая наличность, а не он выбирает себе бытие, осмысляя его, наделяя бытие смыслами. Эта фактичность его собственного бытия в бытии не его собственном и есть существо бессмысленного положения дел. Теперь невозможно извлечь смыслы из прошлого, решительно ничего не дает поиск причин, достаточных оснований, каузальных рядов и прочее, потому что если даже человек познает причину, по которой он принужден существовать, это знание ему ровным счетом ничего не принесет. Абсурд бытия остается абсурдом. Более того, попадая в обстоятельства бытия, человеку логично искать выхода из этого затруднительного состояния, состояния отчаяния и тревоги, летаргии и скорби. Выхода, но не входа. К чему все это бытие, решительно всё, если в будущем мы все умрем? Смерть непреодолима, следовательно, либо смерть и есть выход, либо выхода вовсе нет. Конечно, так поставленная проблема единственно указывает на определенное мироощущение, на новую форму восприятия бытия, в котором должно что-либо возникать. Оно заставляет спрашивать, как нам не быть там, где никак нельзя не быть?

В самом деле, что нужно человеку для того, чтобы обречь себя на тотальное одиночество? Ответ один - открыть свой собственный смысл миру других смыслов. Можем ли вообще представить сообщество абсолютно открытых друг другу индивидов? Пусть человек, вступая в коммуникацию с кем-то или с чем-то, полностью изложит свои намерения; пусть мужчина скажет женщине, что он знакомится с нею лишь на одну ночь; пусть соискатель вакантного места на некоем предприятии скажет директору, что предприятие для него не имеет никакой значимости, поскольку его интересует лишь заработная плата или пусть он скажет, что гореть на работе он вовсе не собирается; пусть политик начнет излагать избирателям свои истинные намерения; пусть муж, собираясь к любовнице, скажет жене, куда он направляется, а жена, собираясь к любовнику, расскажет об этом мужу! Если все это произойдет, говорю я, то возникнет великая нравственная революция. Правда для начала, мужья и жены перестанут быть мужьями и женами, соискатели не займут вакантных должностей, а политики не выберутся в государственную думу.

Честность - это хорошо, заключают социологи, но она же - вредна для отношений. Как правильно поступить человеку, если он, например, изменил любимому или любящему - открыться или умолчать? Открыться здесь означает разрыв, следовательно, для того чтобы предотвратить разрыв, необходимо умолчать. То есть, честностью называется лишь такое явление, которое открывает нечто плохое. Напротив честности стоит скромность, которая молчит о хорошем. Человек окунается в молчание не потому, что в молчании заключен смысл скромности, а потому, что он уже наговорился, устал и решил отдохнуть или, проще говоря, ему уже нечего сказать. Теперь ему осталось лишь одно средство, которое избавит его от смысла, и это средство не есть бессмысленное, оно есть - молчание. Хотя молчание в некотором смысле осмысленно лишь относительно честности, которая есть ложь. "Ибо сама ложь, сказанная человеческим языком, казалась правдою и светом перед этим безнадежно-глухим и неотзывчивым молчанием" [Леонид Андреев. Иуда Искариот].

Быть честным теперь - это значит быть не скромным, а лжецом оказывается тот, кто скромен. И все же, кем человеку быть - честным, но не скромным или скромным, но не честным? Безнравственное общество требует от человека нечестности. Как выразился один из героев фильма, правду и дурак скажет, а ты попробуй умно солгать. Однако для правды нужна не дурость, но мужество и решимость, тогда как для умной лжи, скорее всего, необходима трусость. Лгущий умник - это трус, который боится быть честным, который страшится высказать правду, даже если эта правда больно ударит и по нему самому и по другому. И если для правды скромность становится помехой, то её нужно отбросить в сторону.

ї3. Мультипликация смыслов

Человек в мире что-то должен мочь - вот propСsito человеческой экзистенции. Но это самое propСsito есть прямое указание на то, что человек ничего не может вообще. Он не может существовать с людьми и не может существовать, без людей. Но, однако, люди научились существовать синхронно и с людьми и без них. Это научение называется безразличием. Человек существует гармонично с другими лишь постольку, поскольку другие для него решительно безразличны, не представляют особенного интереса. Всякий человек как бы фланирует по жизни, будто бы он есть суть фанера, пролетающая над Парижем. Экзистенция, иными словами, это катаклизм человеческой активности. Она есть суть паралогизм апокалипсиса. Только в состоянии отречения от объективного бытия, человек способен актуализировать и свои поступки. Лишенный активности, он не в состоянии быть с другими; лишенный других, он не в состоянии быть с самим собою. Он стоит перед выбором. Но для этого выбора, сам выбор, собственно, не обязателен. Как бы то ни было, человек для людей представляет пустое место, а равно как и люди для человека. Как люди умудряются существовать таким именно образом, веря, что странно, в серьезнейший смысл каждого их поступка?

Если вдуматься, то смыслом в человеческой реальности обладает практически всё, что возрождается к существованию. Всякий мой поступок, всякое мое мнение, любое из множества моих собственных верований, любое моё внутреннее переживание, всякое моё намерение и прочее - обладает смыслом. Смыслы разбиваются на институции, классы, секты, общественные организации, союзы, коммуны и т. п. Все они обладают определенными смыслами, которые, враждуя с другими смыслами, создают основу для объединения вокруг только этого одного смысла. Так возникает плюрализм существований, в частностях основанный на мультипликативных смыслах. Теперь есть масса отдельных видов существования человеческой реальности. Основные вполне известны: христианство, наука, государство или политическая власть, культура, искусства.

Помимо данной фактической наличности смыслов, возможно, говорить и о тоталитаризме мультипликационных смыслов. Человек, имея в себе некий смысл, должен, обязан примкнуть к определенному виду существования, хотя бы для того чтобы не погибнуть. Эта мысль, рассказывающая о количествах существований, принадлежит Лейбницу. Правда она при его жизни им же не была озвучена. И только позже, когда в печати появились его неопубликованные работы, она оказалась реанимированной (так полагал Рассел). Но даже без Лейбница данная очевидность не нуждается в особенных мудрых истолкованиях. В самом деле, сутью борьбы за существования является процесс выбора между различными сообществами, некоего сообщества, которое гарантировало бы безопасность. Часто, правда, такой выбор просто-напросто невозможен, в силу, скажем, наследственных причин. Этот мир уже установлен по принципу размежевания классов, социальных страт, социальных иерархий и прочее. Достаточно родиться в определенной страте, для того чтобы навсегда похоронить сами возможности свободного выбора. Мультипликация смыслов - это, собственно, создание человеческого разума. Есть, правда, одна деталь, имеющая российскую особенность. В России мультипликация смыслов закончилась революцией, с которой начался монизм смысла, смысл, то есть, сделался один для всех.

ї4. Никак нельзя не быть не свободным

Кто-нибудь вообще задавался вопросом, вывести действительное отличие между имеющимися смыслами? Чем, собственно, отличается один смысл от другого? И вообще можно ли исчислить их значимость, расставляя каждый смысл по ранжиру? Построить по ранжиру смыслы вряд ли удастся, поскольку последующий будет аннигилировать предшествующий, а предшествующий - последующий. Причем всякий смысл будет верить в смысл только своего собственного смысла, то есть, в самого себя, отрицая ценность другого. Но мы постоянно слышим о различии смыслов, причем мы только и слышим смыслы в том случае, если они отчего-то отличаются. Так обыкновенно если начинают анализировать смысл чего-либо, то сначала опишут определенную массу бессмысленных иных смыслов, в конце определяя самый истинный из истинных смыслов. Это аксиома смыслотворческой деятельности ума. Кажется, по-другому, обозначать смыслы он не умеет вовсе. Но, однако же!

Возьмем человека, для которого единственным источником смысла является блаженная истома соприкосновенности с красавицей на сеновале в ясную летнюю ночь. Скажем, также, что для него все остальное - пусть катится ко всем чертям. Он, безусловно, для иных смыслов окажется лентяем, ничтожной личностью, равнодушным негодяем, для которого безразлично то, каким образом существуют их ближние. Мы соглашаемся с этим. Но, как выше уже говорилось, то же самое явление функционирует в жизни любого вообще сообщества. Чтобы быть внутри сообщества, говорили мы, необходимо быть крайне безразличным к своим ближним. Если, ни дай, ни приведи, ближний предстанет пред другим ближним во всей своей первозданной наготе, то они шарахнуться друг от друга как черти от ладана. Как же можно обвинять другого в том, чем мы сами являемся и в чем мы сами существуем? Где здесь ранжир смыслов, и какому смыслу мы можем вообще отдать предпочтение? Что лучше прожить в соприкосновении с любимым и любящим до самой смерти или до самой смерти обивать академические пороги, постоянно возбуждая вражду всех против всех? Что ценнее, экзистенциальное соприкосновение с другим или феноменологическое соприкосновение с идеями, изложенными в книжках? "Заползет ли муравей просто в щель своего муравейника, говорит Бибихин, или будет еще продолжать мужественно отстаивать, скажем, правопорядок в муравейнике и вокруг него - велика ли разница?".

Человеку никак нельзя не быть не свободным. Следовательно, либо где-то он свободен, либо он свободен, в принципе. Однако, мультипликация смыслов не позволяет человеку быть свободным притом, что каждый человек свободен только где-то. Во второй лекции "Что такое философия?" Ортега-и-Гассет таким образом представляет себе существование поколений: "Однажды я представил поколение в виде каравана, в котором шагает узник, непонятно почему считающий себя свободным и счастливым". В самом деле, узник, пребывающий в некоем институциональном смысле, не бессмысленно считает себя свободным и счастливым, поскольку он себя считает свободным потому, что он, до известной степени, счастлив. Счастлив постольку, поскольку нашел, скажем, свое место или, если оно не его, то все равно - просто нашел место. И коль скоро он нашел место, в котором он счастлив, это и есть свобода. Человеку, следовательно, дабы быть свободным, то есть, счастливым, нужно бороться с самим собою именно в те моменты, когда он сам не желает быть там, где ему быть приходится, - например, на ненавистной работе. Всякий, кто поступает в некое сообщество обязательно для начала должен каким-то образом избавить себя от самого себя. Только в этом случае он в состоянии смириться с самодурством начальников, а особенно начальниц. Ему заказано иметь некое свое мнение, поскольку за него есть, кому решать. И если самодурство решает по дурному, то это самое дурное не есть дурное, но есть настоящее мудрое, то есть, осмысленное именно в этом сообществе.

Разумеется, всякий человек должен иметь какое-то время для адаптации себя в смысловом самодурстве. Начальный этап адаптации связан с неудовлетворительными внутренними состояниями, которые со временем сходят на нет. Когда экзистенциальные переживания исчезают из человека совершенно, то есть когда он решительно адаптируется к коллективу, которым управляют самодуры, он становится полноправным его членом. Быть полноправным членом чего-нибудь, даже если это что-нибудь есть суть абсолютная дурость, теперь означает счастье, следовательно, и должно означать свободу. Таким образом, данный вид свободы имеет смысл тогда и только тогда, когда сам по себе человек ничего серьёзного собою не представляет, он - субъективно пуст как барабан...зато, он где-то свободен.

Возьмём другого человека, который ищет в мире "чистые феномены" любви, свободы, честности, справедливости. С точки зрения смысла, он, до известной степени, ненормальный лишь постольку, поскольку сам смысл не предусматривает феноменологической чистоты. Более того, существовать счастливо, основываясь на чистых феноменах, в принципе, невозможно. Следовательно, нет и свободы в том, что не есть счастье, если, конечно, счастье разуметь смыслом или свободой. Но человеку никак нельзя не быть не свободным, поэтому, даже если он существует не счастливо, то это не означает того, что он не свободен. Скажем, он несчастлив, но свободен. Свободен в чем? В страдании, поскольку страдание это состоит в том, что человек одинаково не может быть с людьми и не может не быть с ними. То есть, чистый феномен свободы раскалывается пополам, на два смысла, сам, переставая быть. Причем нужно еще задать вопрос, откуда этому последнему человеку пришла в голову нелепая мысль, искать в мире того, чего в нем нет, - например, чистой, откровенной, альтруистической любви или абсолютной свободы. Если есть две свободы, одинаково обладающие смыслами, то, что есть свобода, которая не имеет никакого смысла или что есть любовь, лишенная осмысленности? Мы вообще можем ли выразить бессмысленное как бессмысленное?

ї5. Язык смысла или смысл языка

На самом деле, выразить бессмысленное бессмысленным, кажется, невозможно вообще. Например, Киссель, исследуя жизнь Сартра и эволюцию его творчества, вполне конкретно заявляет, что тема абсурдности бытия становится лейтмотивом философского творчества Сартра. Абсурдностью же бытия называются такие модусы бытия как "бессмыслица факта, "радикальная случайность" человеческого существования, чуть ли не каждое мгновение подверженного неожиданностям, которые невозможно предвидеть и тем самым избежать". Поэтому, пишет он, "философия абсурда превращается в единственную альтернативу обанкротившемуся идеализму, с которым французский философ демонстративно спешит расквитаться, по крайней мере в форме открытых деклараций". Вопрос, собственно, не состоит в том, что и как делает Сартр, а в том, что Киссель ни много, ни мало заявляет приблизительно следующее: "смысл философии Сартра состоит в том, чтоб показать бессмысленность и абсурдность бытия". То есть, мы снова обнаруживаем смысл. Бог с ним, с этой абсурдностью бытия, главное, что есть смысл в показе этой абсурдности. Тогда если есть смысл в демонстрации абсурда, то нельзя говорить о том, что всё бытие абсурдно, ибо есть части и смысловые.

Представим себе весь объем текстов, лекций, изображений, которые интерпретируют какие-либо философемы, литературные идеи, поэтические тексты, художественные образы, запечатленные в картинах, человеческие действия, высказывания и прочее. Объем окажется весьма впечатлительным. Но нигде в этом объеме мы не отыщем материала, в котором бы не употреблялись выражения типа - "смысл высказывания состоит в том, что..." или "автор тем самым хотел высказать следующее..." или "красной нитью через все произведения писателя проходит тема..." или "смысл философии заключен в главном труде философа" или "образы, запечатленные художником на полотне, говорят нам о том, что..." или "в стихотворении поэт выразил мысль всей эпохи" или "цель поступка героя сводилась к тому, чтобы показать...". В сущности, нет, наверное, ни единого текста, в котором бы нечто иное, о котором идет повествование, не выделялось неким смысловым выражением. Грубо говоря, пусть философ говорит о бессмысленности, но смысл его говорения именно заключается в том, чтобы показать эту бессмысленность.

То есть, здесь мы имеем дело с языком смысла. У смысла есть свой собственный язык и кроме этого языка смысл ничего, собственно, не имеет. Язык, в смысле, не только слов, мыслей, но жестов, переживаний, действий, что восходит до самой по себе коммуникации. Но если мы взглянем на коммуникацию, то вряд ли способны будем обозначить её безусловно смысловой коммуникацией. Однако дело в том, что и бессмысленную коммуникацию мы просто не в состоянии выразить действительно бессмысленной, поскольку сам факт коммуникации уже окажется смыслом. В самом деле, язык смысла ограничен смыслом языка, а сам язык ограничен самим собою. Он не может трансцендировать за смысл, в бессмысленное, даже тогда, когда начнет выражать бессмысленное. Даже более того, бессмыслица обладает доселе тем смыслом, что она толпе кажется выражением "гениальности", ибо для толпы - логика - это предмет дурачества. С другой стороны, есть ли логика в смысле и всякий ли смысл, логичен?

Для Эко определенной логикой является выражение "пустота существует между двумя вещами, которых нет". Могут возразить, как обычно это делают, что данное предложение не следует брать отдельно, то есть, вырывать из контекста. Я же скажу, что у данного предложения не может быть никаких контекстов, оно даже само не встраивается ни в какой контекст, поскольку является чистой нелепостью в квадрате. Оно вообще ничего не обозначает, не несет никакого смысла, никакого значения. Данная фраза - чистейший абсурд, состоящий из набора слов. Но именно в этом семиология и усматривает структуру смысла. Или вспомним Лейбница с его "тождеством неразличимых". Ведь если есть нечто неразличимое, то оно и есть тождество или если есть две неразличимых вещи, то они уже тождественны. К Лейбницу прибавим и математический принцип различимости, в котором доказывается положение, что "если есть непересекающиеся множества, то они некоторым образом могут быть разделены". Для математика, то есть, не является даже аксиомой, что если есть множества, которые не пересекаются, то уже из этого следует, что они некоторым образом разделены. Но этого мало, нужно еще написать кучу книг, доказывающих очевидное положение. Одна из них весьма красноречиво и образно звучит даже в самом своем названии, - я имею в виду книгу Бенно Хюбнера "Смысл бессмысленного существования современного человека". Более кардинального упразднения идеи бессмысленного и придумать нельзя.

Смысл языка, иными словами, определяет наше сознание в некие границы, причем определяет так, что ни сам по себе язык, ни его антипод - антиязык, не ведут сознание за пределы смысла. Пусть мы выражаем тавтологии, они уже пребывают внутри языка, следовательно, до известной степени уже осмыслены. И поэтому чтобы мы ни говорили о предметах, мы всегда конституируем смысловую последовательность. Из этого мрака смыслов никак нельзя выбраться, если, конечно, не замолчать совсем. Люди имеют экзистенциальный интерес не к искусству, как доказывает Бенно Хюбнер, а к общению друг с другом. Без общения человек погибает. Ему равно нужны и питьё и еда и общение. Впрочем, речь не об этом. Некий философский бакалавр написал работу, в которой исследуется смысл "Логико-философского трактата" Витгенштейна. Смыслом оказался смысл, который выразил сам Витгенштейн, намекнув на то, что основная часть трактата осталась не написанной, но сохранившейся в безмолвии. Бакалавр сделал вывод, что это самое ненаписанное является этикой. Жаль, правда, что дальше ничего не было сказано о том, что ненаписанная этика Витгенштейна более этична, чем написанные этики Спинозы и Николая Гартмана.

ї6. Невозможно желать возможного

Человеческие смыслы так устроены, что они не могут желать чего-то возможного, им всегда необходимо невозможное. Человек, существуя в провинциальных мистических пустошах бытия, желает полететь в космос или перебраться на постоянное место жительство в Америку или на необитаемый остров. Это его желание никогда не осуществится, но он будет им существовать до тех пор, пока в нем желания не иссякнут вовсе. Когда они иссякнут, он, опять же, разместит их в прошлом и будет всем рассказывать о том, как он в юности своей желал полететь в космос. Любое человеческое желание находится за рамками возможного, и потому всякое желание является смыслом. Но этот смысл не относится к невозможному, поскольку само по себе желание действительно. А коль скоро оно действительно, то и не может быть невозможным. Равно также происходит и со смыслом, о котором много распространяются творческие персоны, причем - практически все творческие персоны распространяются именно об одном этом смысле, называя его мечтою, надеждою и прочим, что тянет человека куда-то вперед. Может быть, этот смысл куда-то и тянет, но никого еще никуда не вытягивал. Гагарин стал в детстве своем мечтать о космосе после того, как уже побывал в космосе.

Если выстроить цепь человеческих желаний, то эта цепь окажется бесконечной последовательностью того, где последнее всегда остается незаконченным. Это незаконченное и есть осмысленное желание, которое желает того возможного, которое для него невозможно. Все находятся в одинаковом смысловом поле - и крестьянин и олигарх, - постольку, поскольку это поле есть суть действительное поле, так как оно обладает, как еще говорят, ярко выраженным смыслом. Такие ярко выраженные смыслы слепят глаза и более рушат, на самом деле, личность. Вместо того, чтобы искать чистых феноменов соприсутствия с другими, вернее, чтобы искать один такой феномен, люди желают галактических смыслов. Разумеется, во вселенной смыслов больше, чем на маленькой земле лишь потому, что вселенная бесконечна, в неё можно впихивать столько смыслов, сколько пожелаешь. Не то земля - она мала и конечна, она гниет и разлагается, движется к своему апокалипсису. Но человеческий ум и в апокалипсисе находит смыслы.

Склонились к закату эпохи, когда можно и нужно было провозглашать "знание - сила" или "сначала знание в разум входит, а после - свобода". Нынче и знаний - тьма-тьмущая и смыслов - легион. Уже, собственно, не стоит проблема знания вообще, поскольку проблема была разделена на подведомственные территории, в которых есть свои собственные знания, одинаково обладающие и частным и общим. Делимость общественного бытия означает здесь невозможность даже спрашивать об общей структуре знания. Всякое такое объяснение неумолимо встретится с "конструктивной" критикой со всех сторон. Но если о структуре знания спрашивать небезопасно, то спрашивать о структуре знания смысла нужно, даже более того - это единственное, о чем еще можно спрашивать, кроме, разумеется, бытия и времени. Знание смысла не предполагает возможности членения по институциям, поскольку оно есть то, чем занимается любая вообще институция. Однако, в институциях не задаются подобным вопросом, он подменен конкретикой, отвечающей на вопрос, какую структуру имеет знание чего-то (биологических, физических, математических объектов, социальных феноменов, психологических гештальтов и прочего). То есть, смыслом здесь является объекты, находящиеся в фактическом присутствии или не находящиеся в присутствии как таковом, чем занимаются лингвисты, логисты, семиотики и прочие. Вопрос о знании смысла, иными словами, здесь не стоит еще и потому, что вся структура институциональных познаний сводится не к ответу на поставленный вопрос, а к вопросу на уже даденный ответ, например, излагающий смысл конкретного знания, ни более, ни менее того.

Мы существуем, на самом деле, в агонии смыслов. Мрак смысла окружает нас со всех сторон, будто бы он есть склизкая органическая субстанция, пеленающая нас по рукам и ногам. Из неё невозможно выбраться. С самого детства мы несем на себе это целеполагающее проклятье. Родители, воспитатели, педагоги, политики, попы, тренера, старосты, всякие вожатые, участковые милиционеры, судьи, чиновники администраций - все это наваливается на человека не просто так, а с определенным смыслом. Всякая тоталитарность с точки зрения смысла оправдана. Человек получается должен противостоять не бессмысленному положению дел, но всем смыслам вместе взятым. Не каким-то определенным смыслам, а решительно всем. Вследствие чего он обречен на одинокое существование, в котором лишь пустота в состоянии открыть ему истинную бессмыслицу, чистый феномен абсурда. Абсурда не чего-то конкретного, а вообще абсурда, из которого его не выведет никакой смысл языка, объясняющий что-то необъяснимое. В деревенской церкви сейчас выдают свидетельства о крещении ребенка. Вроде бы действие вполне согласуется со смыслом духа современности, в которой четко прописано, что человек без бумажки, вовсе и не человек. Вернее он человек, но еще не подтвержденный официально. В этом смысле, смысл выдачи свидетельства о крещении, то есть, вполне логичен. Но что делать человеку с этим свидетельством? Когда преставится, нужно будет это свидетельство предъявить Богу, а то, откуда Богу знать, крестили тебя или нет.

ї7. В эпицентре распада смыслов

Современный человек, иными словами, не способен сделать один единственный выбор или выбор одного единственного смысла. Он научился, на самом деле, не выбирать какой-то важный для себя смысл, но отрицать другие смыслы. Сами же смыслы представляют собою экспонаты на выставке. Человек бродит по залу, пытаясь отыскать то, что ему подходит. Этот не подходит, рассуждает он, и этот не подходит, этот вроде бы подходит, но что-то здесь не то, вот этот бы мне подошел, но вместе с ним я буду казаться со стороны не так, как мне хотелось бы казаться, этот неплохой, но хуже, чем вон тот. Данное хождение доселе называется опытом, в котором, опять же, заложен некий смысл. Правда, никто не знает, какой именно смысл заложен в опыте, тогда, когда для опыта нужно время. Опыт - это длящееся во времени одно и тоже действие. Начинаешь опыт, не имея опыта, завершаешь опыт, когда он не нужен. Остается лишь привить его другому, освободиться от него будто бы он есть невроз или грань помешательства. Во всяком опыте имеется начало и конец, средина его - пустота. Никто не помнит свой опыт до самых мельчайших деталей, а лишь описывает его в прошедшем времени элементами, которых никогда не было вовсе.

Куда бежать человеку от смыслов - к ним самим или прочь от них. О том, чтоб прибежать к самому себе говорить и вовсе не приходиться, поскольку от самого себя не убежишь и не убегаешь вовсе. Есть мой смысл и есть другой смысл. Это общее отношение соприсутствия. Другой - это, то есть, не просто другая вещь, но некий внеположенный относительно меня смысл. И я другой смысл относительно него. Два пути одинаково противоречат друг другу. Или растворится в Другом или возбудить феноменологическое присутствие Другого, находясь в отдалении от него. Но другой смысл не так-то легко отпускает для себя иной смысл. Он ему так же необходим. Смыслы, имея необходимости в самих себе, лишь посредствам конфликта образуют некую связь, которая длится до той поры, пока один из них не будет побежден, принужден к согласию, примирению, миру. Всякий мир смыслов возникает на обломках кровопролитных войн. Не было, судя по всему, в истории такого смысла, который бы возник изначально, который бы был предуготовлен миру как миру.

Мир, например у Бибихина, по стародавнему способу, ассоциируется с внутренним порядком. В 1995 году, читая лекцию о мире, он докладывает о том, что люди множество раз пересекаются друг с другом, имеют где переночевать, работают и "мало кто встает поперек порядка", а эксцессы так немногочисленны, что их можно и вовсе не учитывать, даже более того, они временами высвечивают сам порядок, "подчеркивают его победу". Для Бибихина удивительная картина мира видится так: "Человек, который ежедневно в пять утра, повинуясь чувству долга, словно категорическому императиву, встает, чтобы к шести или еще раньше по утреннему холоду развести хлеб по булочным, и делает это совестливо и аккуратно на протяжении десятилетий, с очень редкими срывами, - это заставляет вспомнить об удивительном порядке звездного неба, движении светил". В звездном небе только и может быть порядок потому, что там нет человека. В человеческом же мире смыслов властвует серьёзнейший беспорядок. Тому, кто развозит булки по булочным, может быть, следовало бы писать книги, а тому, кто пишет книги, лучше бы было развозить булки.

Я слышал одно удивительное откровение. "О, горе ей, причитала женщина, она на несчастье уродилась сильно влюбчивой!". Иметь врожденную способность любить, то есть, является, чуть ли не проклятьем, несчастьем, горем, наказанием. Разумеется, любить значит страдать, испытывать душевные боли, поскольку сама по себе способность любить - безответна. Невозможно свести любовь любящего с любовью любимого, ибо тому, кто любит, недостает того, чтоб любили его, а тому, кто любим, недостает способности любить. Два разноименных заряда порождают нечто третье только лишь в физических явлениях, которые возможно описать математическими формулами. В человеческом же мире не бывало еще такого, чтоб разноименные заряды могли образовывать гармоничное соприсутствие, если гармонией считать эвдемонию, а не наказание. Для того, кто любит, любимый находится на недосягаемом расстоянии, он, скорее всего, представляет собою чистое экзистенциальное отсутствие, он есть как таковой, но только в другом месте, вместе с другими, отдельно, обособленно. Тут нельзя войти в плотный контакт, любящий с любимым, смыкаясь, воспроизводят короткое замыкание и отлетают друг от друга. Их совместное бытие - это бытие квазимощнейших мгновенных взрывов, оставляющих после каждого раза никогда не заживаемые рваные кровоточащие раны. Но и оторваться друг от друга они не в состоянии. Другой как смысл переходит в гносеологическую проблему, он возбуждает интерес к теории познания, вернее, не он сам, а его "отсутствие". Известно, что природа не терпит пустоты, поэтому пустота заполняется ужасом.

"Уже не чудо, пишет Чоран, определяет нашу традицию и нашу субстанцию, а пустота вселенной, лишенной собственного пламени, поглощенной собственной пустотой; только она, эта пустота, и является объектом наших раздумий - одинокая вселенная перед одиноким сердцем, которым предопределено разойтись и ожесточиться в противоборстве". Не мы сейчас находимся в эпицентре распада, но универсальный мир смыслов. Тавтологии еще поддерживают уверенность в том, что все более-менее значимые события новейшей мировой истории запротоколированы в небесной канцелярии, поэтому нам всем дружно лучше всего сложить руки на груди и ожидать, когда, наконец, распад минует и настанет время расцвета. Увы, все уже закончилось. Мы живем в смыслах, у которых нет будущего, чьё прошлое рухнуло, не добравшись до настоящего, а само по себе настоящее превратилось в мгновенные всплески активности, вызванные идиосинкразией. У современных смыслов нет времени заниматься миром, ибо у них есть масса свободного времени, в котором они не знают, чем себя занять. Теперь все стремятся заполнять прошлое и будущее тем, чем они никогда не являлись. Политики препарируют прошлое, для того чтобы нарисовать прекрасные перспективы грядущего завтра, а церковнослужители так и продолжают планировать загробную жизнь. Человек может не волноваться, на самом деле, его судьба в надежных руках, которые вполне в состоянии выписать ему гарантийный талон сроком в вечность.

Но не следует забывать о том, что мир, в котором мы существуем, это мир философов, мир созданный философами. Философ создает мир, в котором живут люди. Он не создает смыслы, ибо возводит ментальные фундаменты, стены, потолок Универсума. Для этого ему, конечно же, требуется время. Смыслы миров возникают и рушатся; пространства то наполняются, то пустеют; партии организуются и распадаются; войны то захлестывают землю, то завершаются миром; расы и нации ненавидят друг друга до умопомрачения; люди озабоченные властным комплексом, то беспричинно насилуют своих ближних, то сами оказываются в ситуации изнасилованных. Нет ничего постоянного в этих меняющихся смыслах, лишь один мир существует вечно, ничто на него не влияет, никто его разрушить не умеет и не сможет. Мир, который создали и создают философы, это не мир вражды смыслов, это трансцендентный настоящий мир. Ни в коем разе он не находится где-то за туманными далями, о которых никто не имеет никакого вразумительного представления, он весь перед нашими глазами, но мы его не видим, поскольку сами можем видеть лишь то, что желаем видеть.

Есть смыслы мира, но есть и один единственный мир смысла, - мир такого смысла, который должен быть постоянно обновляем. Но сначала нужно обрушить все смыслы этого мира, чтоб на его обломках возводить обновленный мир. В сущности, современный мир лишился надобности в существовании философской монголии, ему требуются философы новых афин. Основным делом философа во все времена, оказывается, было делом не только объяснения мира, далее его изменения, но создание мира как такового. Как и древние лачуги преображаются со временем в особняки, так и философ из свай из песка возводит весь универсум, в котором живут люди, даже не имея об этом ни малейшего представления. Кто хочет познать смыслы мира, тому достаточно образоваться в академиях, но кто желает познать мир, тому без философии не обойтись.

11 сентября 2009 г.

Оставить комментарий © Copyright Ручко Сергей Викторович (delaluna71@mail.ru) Размещен: 25/09/2009, изменен: 25/09/2009. 44k. Статистика. Эссе: Философия	Оценка: *7.005** Ваша оценка:

Ручко Сергей Викторович Восстание против смыслов

Ручко Сергей Викторович
Восстание против смыслов