Как бы Белый дом и не отрицал прецедента Косово, самопровозглашенная независимость этого исконно сербского края, все же будет являться прецедентом. Не только, кстати, для стран бывшего СССР, но и для Европы. Как только Европа начала объединение, как только увековеченные переделом границ после второй мировой войны государства стали находить меж собою общий язык, как только валюта единой Европы опрокинула американский доллар, а вместе с ним и экономику США, тут же на европейскую арену выскочил косовский чирей. Косово - камень раздора, европейский метастаз! Вот дефиниция самая истинная и верная. Испания, к примеру, может вовсе рассыпаться и вернуться во времена конкисты, ибо от неё может отпасть не только страны Басков, но и Каталония. Последней ей лишится гораздо болезненнее, чем первой. Каталония имеет очень большой суверенитет, но националистические и сепаратные настроения пронизывают все её общество. Таким образом, Каталония и страна Басков, став независимыми, уничтожат тем самым существование самой Испании. Но и Испания должна открыто смотреть правде в глаза. Фашистский режим Франко, сущность которого из испанской политики никуда и не делась вовсе, когда-то рухнет. Обрушение, собственно, уже началось. Не стоит говорить о Кипре, продолжать растолковывать другие балканские нарывы или говорить о проблемах китайских территорий или упоминать ирландский или бельгийские кризисы, обращать особенное внимание на Грузию. Все они с очевидностью нам показывают разрушительную деятельность США. В обратном отражении, эта деятельность конституирует в мире американскую власть. Иными словами разрушение иных порядков - это форма реализации американской власти, атрибут американского мирового влияния.
Принцип римского сената - divide et impera (разделяй и властвуй), по-американски "divide and conquer", - в принципе налицо. Америка это - паук, который раскидывает свои щупальца по всему миру, плетя паутину своих интриг. Этот паук имеет власть, понимает её и обладает ею лишь как принцип "разделяй и властвуй". То есть, без него невозможно помыслить никакого вообще американского влияния в мире. Европа, Ближний Восток, Средняя Азия, Латинская Америка, даже Израиль и Англия - исконные союзники США, - находятся именно под колпаком этого actum possessorius [акт владения - лат.], в сущности которого незыблемо пребывает spiritus destrurtionis [дух разрушения - лат.]. Другой атрибут возможности таковой власти есть феномен согласия на него со стороны подчиненных стран. В сущности, Европа согласна с тем, чтоб американское влияние в ней существовало. Мелкие европейские царьки потянулись за длинным долларом, то есть, натурально продались в рабство. Когда Драйзер писал о том, как Френк Каупервуд покоряет Европу, уже тогда он думал о том, что Европе грозят многие неприятности. После был фашизм.
Фашизм - производное европейского духа, подкрепленное материальным духом империалистов США и Англии - не стоит эту партию разбивать на национальности и говорить, что фашизм - это только немцы и Германия. Нет. В нем достаточно было и евреев и французов и испанцев и англичан и румын и итальянцев и японцев и американцев. Вторая мировая война, - с чем пора уже согласиться, - была войною мира против СССР, против русских. До сих пор прогрессивные европейцы не хотят признать сей факт, поэтому до сих пор на территории Европы существует американские концентрационные лагеря, военные базы и по всей ней развернута широкая агентурная сеть, а прогрессивные мыслители вызывают к жизни мертвых духов Гитлера, Спартака или Мюнцера. Европеец нынче живет на территории, которая является ареной заокеанских игр. Если в Европе думают, что к ним в Америке кто-то относится хорошо, тот просто глуп. Однако нужно вменить в заслуги американскому руководству, что falsiloquium dolosum [ложь, исполненная хитрости - лат.] оно довело до совершенства. Нашим политикам этому следует поучиться. Только не в отношении своей страны, а, наоборот, по отношению к внешнему.
Двойные стандарты, которыми пользуются американцы, собственно, просты. Никто не имеет права вменить им в вину, что они поддерживают албанцев, а значит террористов. Во-первых, это их личное дело; во-вторых, демократия предоставляет любому народу право на самоопределение; в-третьих, реакция Европы, по меньшей мере, кажется странной. Она пользуется покровительством Америки, которая её защищает, - непонятно правда от кого, - получает с той стороны денежные подачки, и еще вздумала возмущаться! В-четвертых, нравственная проблема в сфере американской внешней политики не имеет своего собственного места, потому что мораль всегда занимает внутреннюю часть, а негров и вовсе называть моральными абсурдно. По большому счету, Европа не имеет никаких оснований противоречить su gran tio [своему большому дяде - исп.], потому что она, вместе с политическими влияниями, занесла из-за океана более страшный вирус - старому свету под подол задулась communio sentiendi illiberalis, servilis [несвободная, рабская общность чувствования - лат.]: исключительная основа всякого индустриального общества. Этим вирусом больно американское общество, от него же оно и освобождается, разнося эту заразу по миру, под видом своих стандартов, ничем не отличающихся от американского modus vivendi [образ жизни - лат.]. Если логически трудно понять, как может один человек включать в свою судьбу modus vivendi другого человека, то с политической точки зрения, оказывается, возможным, чтоб целые нации и народы отказывались от своих собственных судеб в пользу гетерогенного ей, ipso facto [самим фактом - лат.], уничтожая свою свободу.
Но сам по себе принцип "разделяй и властвуй" не имел смысла, если бы не приводил к выгодам, которые сулят тому, кто им пользуется. Таким образом in thesi [в идее - лат.] его заключен и другой характер. Как говорил Тит Ливий: "Crescit interea Roma Albae ruinis [Рим рос разрушением Албы - лат.]. Разрушая мир, то есть, Америка растет. Она растет как в плане финансовом, так и в плане демографическом. В силу того, что исконной нации "американец" не существует, потому как американцы это - la mezcla [смесь - исп.] всех национальностей мира, эмигрировавших в США, то эта самая эмиграция и создается тем, что в Америку из разрушенных территорий устремляется народ. Людям, в сущности, глубоко безразлично, в каком состоянии находится их страны; им более по душе то, в каком состоянии находятся они сами. "Стать американцем" - голубая мечта паяцев и фишка нищих духом. Жизнь для таких - ошибка и позор. Они, опять же, согласны быть рабами, но в Америке, чем свободными - в своих собственных странах. Однако, если обратить внимание на статистику, то можно заметить, что отток населения всегда происходит из тех стран, в которых слишком низок уровень материального благосостояния. В тех же странах, в которых этот уровень высок, оттока меньше. Конечно, много японцев эмигрирует в Америку, но не больше, чем латиноамериканцев или негров. Приток дешевой рабочей силы создает условия обогащения самой Америки. Американцы соглашаются с наплывом мигрантов, который своим геройским трудом добывают себе американского гражданства. Этим получением американского гражданства регулируется демографическая ситуация, а дешевый рабский труд обеспечивает ей финансовую прибыль. В принципе, именно поэтому для США не стоят ни первая, ни вторая проблемы. Ну, а войны, которые развязывает Пентагон, естественно, способствуют накоплению дополнительного капитала и развитию ВПК, а через него гражданское общество находится в постоянном внешнем развитии, оно модернизируется исключительно внешне, а, следовательно - быстро.
Коль скоро выбор своей национальности является исключительно внешним, то есть, сознательным актом, следовательно, таковой акт суть психологическое явление. Америка - психологическая страна, значит, страна грез и мечтаний, страна воображения и утопий. Внешнему целиком и полностью отдается главенствующая роль. Наряду с положительными свойствами, всякое психическое обладает и отрицательными категориями. В психическом нет ничего внутреннего. С одной стороны, говорить так может показаться глупостью, но с другой стороны, если вдуматься в это, стоит согласиться с тем, что в психике не может быть никакой глубины. Она, ориентируясь на внешнее, лишь создает различие мысли о вещи и самой по себе вещью. Глубина проникновения в вещь, никогда не делала саму психику глубокой. Мы же не измеряем глубину океана уровнем воды, которая через пробоину в борту корабля заполняет его трюмы. Таким образом, и американский психологизм есть то единственное явление, которое американские политтехнологи разбирают особенно тщательно и которое через "психологизацию вещи", создает то, что называется "потребительство" или создает потребительское общество. Американцы уловили в вещном психологизме один из самых мощных инструментариев, способный оболванивать человека. Вещной психологизм - это до известной степени минимизация, как форма ограниченного присутствования и самоидентификации. Ассимиляция с вещью, опять же, есть качество, которое отмечает большинство. Дьявол скрывается как в вещах, так и в мелочах. Американские пиарщики хорошо знают психологию людей, и знают как hae nugae in seria ducunt [эти пустяки они возводят в ранг серьезных вещей - лат.]. Здесь создается то условие, которое позволяет американскому обществу опереться на собственнический инстинкт, поэтому, собственно, все американские законы ориентированы на защиту, владение, безопасность частной собственности и всего того, что с нею связано. В принципе, все законодательство США так или иначе является надстройкой на базисе собственности. С одной стороны, здесь практичность и прагматизм безусловен как actum possessorius; с другой, потребительски-мечтательной стороны, - как факт психологического обладания, где человек суть dominus putativus [собственник, мнящий себя таковым - лат.]. Так сосуществует друг с другом две поверхностные и разноплановые стороны, кои и называют внутренней и внешней.
Однако потребительски-мечтательная сторона является и причиною всевозможных душевных протуберанцев, параной и шизофрений, которыми больно американское и всякое потребительское общество вообще. Потому что она ведает тем, что требует от человека признательности, состоятельности, известности, требует больших растрат, требует социальности и объективности, требует силы и видимости. Все это - производные порока, греха и вакханалий, так как человек вынужден быть таковым, чтоб идти нога в ногу с остальным обществом. Лузер в Америке и самый любимый творческий персонаж, и архетипическая персона, которая действительно отражает состояние большинства. Не у каждого человека хватает сил пробивать себе дорогу почестей в объективности, много есть слабых, которым, в принципе, это и ненужно. Но экономика требует жертв. Можешь, не можешь - не важно, важно лишь то, что ты должен зарабатывать и тратить, получать и отдавать, все больше зарабатывать и все больше тратить, заниматься накопительством и поддерживать американскую мечту. Возникает круговорот обращения денег в природе. Согласно закону Грэшема вытеснение из обращения "хороших" денег "плохими". Англичанин Мартни Эмис посвятил этому роман "Деньги". В английской транскрипции американский закон звучит так: to throw good money after bad - (а) тратить деньги впустую; (б) упорствовать в безнадежном деле. Индустриализированные господа занимаются первым, рабы, кующие их благополучие, - вторым. Логично, однако, выводит Эмис: "чем больше я трачу, тем больше у меня становится денег". Вообще же, происходит отчуждение человека от человека. Деньги, объединяющие всех людей, их же разводят по разные стороны баррикад. Проповедь традиций, к примеру, состоятельной семейственности не ведет собственно к семье как таковой, а порождает американский феминизм - движение к одиночеству, к тому, то есть, бытию, которое более ценно, чем социальность. Сакральный акт зачатия вырождается в химическое трение половых органов, а человек - в обезьяну, деньги спариваются с порнографией, рождается общество с моралью рабов, воображающих себя независимыми. Однако, если и называть их независимыми, то только как независимыми от самих себя.
Какое же отношение только что сказанное имеет к обогащению Америки на разрушенных территориях? Прямое. Мелочи, такие как макдоналдсы, кока-колы, бубль-гумы, джинсы, хот-доги, гавайские рубашки, очки, ручки, и прочее, по определению, не имеют особенных значений. Зато масштабы разветвления этих сетей по миру, дают миллиардные активы. Разве может, лежащая в руинах страна, потреблять дорогие вещи? Нет, не может. Кто хочет жить по-царски? Бедняк. Его могучее желание причаститься к сонму американцев, свободных, по-чешски, Limonadovy Joe, есть то истинное, чем он обладает. Все это вещное подается человеку с соответствующим творческим подходом. Мифы завлекают всех нищих духом, и они готовы служить им и поклоняться им как божкам. Конкурировать с индустрией барахольщиков невозможно, потому что это целые финансовые сети, рекламные технологии, интеллектуальный штурм и, конечно же, политическое орудие, да и денег в нищих странах столько нет, чтоб они могли сами как-то тягаться с ними. Так продолжает жить то древнейшее основание культа денег: ты мне золото, я тебе - зеленую бумажку. Помимо собственно денег, начинает расти лизоблюдство. Американец, теперь, для таких народов кумир и идол. Поздороваться с менеджером-американцем за ручку - счастье. Теперь не люди обладают вещами, а вещи обладают ими. Зависимость эта не в пользу человека. Ассимилироваться с вещью гораздо проще, чем избавиться от неё. Nemo suum iactare praesumitur [Предполагается, что никто не бросает своего добра - лат.]. Внутреннее, истинно внутреннее, коим является личность и индивидуальность жертвуется в угоду внешнему. Человек, живущий в своей стране, чей ландшафт разрушен и изуродован, презирает его и любит то, что его разрушило. Он приобретает болезнь, которую американские психологи назвали "хельсинским синдромом", где жертва начинает любить своего палача. То, что американцы, в самом деле, верят в этот "хельсинский синдром", совершенно определенно показывает их политика. В "жертве", в потребителе американской демократии, таким образом, искусственно формируется indoles abiecta, serva [низменный, рабский характер - лат.].
Этот характер и создает американская демократия в тех странах, в которых она пользуется доверием. Однако, чтоб поддерживать его в рабском состоянии, одного барахла недостаточно, нужен страх. Доходы, получаемые с продажи жвачек, направляются на военные нужды и на финансирование террористических организаций, которые зарабатывают деньги на устроении терактов или на подкуп политических сил, способных разрушить тот или иной государственный строй. Американскому правительству, собственно, не важно, сколько невинных граждан погибает на Ближнем Востоке и вообще в мире, потому как, еще раз скажу, морали нет места во внешней политике. Но после 11 сентября отношение американцев к этой проблеме изменилось, потому что она коснулась их самих. Фетиш психологизма оказался весьма ранимым in specie [в своем виде - лат.] явлением: всякие потрясения такого рода ему противопоказаны. Здесь мы и наблюдаем, слабость всей этой системы и находим ту очевидную силу, которая скрывается во внутреннем духе и о которой будет сказано впереди. Поэтому понятно, зачем американцам понадобилось заигрывать с албанскими исламистами. Сеющий страхи, сам испугался: per quod quis peccat, per idem punitur et idem [чем кто погрешит, то и наказывается, и таким же образом - лат.]. Американцы нет, не загнали себя в двусмысленную ситуацию, напротив, вопреки изяществу своей хитрости, они вынуждены были перейти в своих действиях к категорическому императиву. Он выражается в том, что сама Европа сейчас находится в противостоянии с мусульманским миром. Тому пример карикатурные скандалы, погромы, сжигание машин и прочее брожение в эмигрантской среде; тому пример беспредельная политкорректность, которая стоит на защите не коренных граждан Европы, а мигрантов. Все это показывает, что Европа собственно рассыпается под гнетом давления с Ближнего Востока. Европейцы хотели казаться добрыми, отзывчивыми и нежными практически со всеми, кто приходит с той стороны, и делали и делают все, чтоб казаться жестокосердными к тем, кто приходит к ним с Востока. Но они никогда не думали о том, что могут ли они своею "добротою" уговорить злую собаку не кусаться. Однако собака кусается, а европейцы проповедуют толерантность. Скоро она их загрызет.
Проблема миграции для Европы, на самом деле, очень и очень серьёзна и, следует признать, не разрешаема уже вовсе: время, однако, потеряно. Упирается она в самоидентификацию. О кризисе идентичности говорят многие европейские философы. Можно сослаться на Витторио Хёсле, Эмиля Чорана или Рено Геннона. В части касающейся миграции, конечно, Чоран высказывается вполне определительно, предрекая Европе потерю своей собственной идентичности, именно наплывом в неё мигрантов. Он, правда, полагает, что это будет благо для Европы приблизительно такое же, как и разрушение Римской империи варварами являлось благодетельным для самого Рима. Однако, что принесли Риму варвары, так никто толком не объясняет, за исключением того, что они уничтожили римский разврат. Разврат-то, может быть, и уничтожили, заменив изящные и эстетические формы его, на дикие и варварские. Более ничего нового и не заметно. Нынче же проблема самоидентификации, вернее исчезновение её, и есть то самое варварское влияние. Суть её. Если во внешней среде нарушен баланс, где уровень, скажем, "чужаков" начинает превышать уровень "своих", то инстинкт самосохранения нации начинает идентифицировать себя с "чужаками". Когда ребенок родился в своей стране, всё говорит ему, что он гражданин именно этой страны, а вокруг он видит огромное количество субъектов, которые принадлежат другой культуре. Вместе со страхом, он получает и психологическую травму, потому что не может идентифицировать себя по существу. Вот, почему опасность для традиций и уклада жизни нации составляет чрезмерная насыщенность среды чуждым элементом. И это не пустые слова. Испанские педагоги стали бить тревогу. Качество образования стремительно стало падать именно тогда, когда в испанские классы стали добавлять детей мигрантов из Ближнего Востока. Причин называли массу, но все соглашались с тем, что качество образования снижается потому, что учитель больше времени тратит на работу с менее грамотными мигрантами, чем с более развитыми испанцами. Оно и верно. Большое количество мигрантов в стране не может не привлекать к себе внимания государства. И оно вместо того, чтоб расходовать свои силы на своих собственных граждан вынуждено заниматься голодранцами, которые принуждают государство обращать на них внимание. Сначала голытьба обращает на себя внимание, после требует этого внимания, напустив на себя обиженный и жалостливый вид. Вследствие чего, государство становится похожим на жаворонка, который вскармливает кукушонка. Понятно, что пользы от этого государству никакого.
И вот Европа стала перед дилеммой. Европейцы смотрели на то, как албанцы и арабы оскверняют православные храмы и убивают сербов; они предоставляли воздушные пространства натовским бомбардировщикам, которые сбрасывали на сербские храмы бомбы с написанными на них поздравлениями с пасхой; открывали дороги вооруженным боевикам, проникающим в Косово; устраивали какой-то смешной гаагский трибунал и прочее. Европа хотела быть такою же как Америка, она хотела подавлять и властвовать. Но теперь пред Европой стали вопросы. Куда идти? С кем быть? И как быть? Пока эти вопросы на высоком уровне не обсуждаются, не обсуждаются во всеуслышание, но в кулуарах, я убежден, дебаты идут нешуточные. Европейские политики не могут безразлично относиться к своим собственным странам, даже (по-моему, венгру) Саркози не безразлична Франция - он её ненавидит, как собственно и корсиканец Наполеон. Европейцы, на американский манер, верят в общественную личность, в личность социально обусловленную, верят в свои ценности, которым стукнуло уже более двух тысяч лет, но которые в самой Европе за столь долгий срок, почему-то, так и не были реализованы. Американцы перетащили к себе практически все римское право и создали новую империю. Россия наполнилась греческим и реализовала коммунистические и социалистические идеи. Ясно, что реализовала дурно, но приобретенный опыт в будущем послужит прекрасной опорой для конституирования нового. Европа же осталась на задворках всей культурно-политической жизни мира. Она, естественно, может гордиться философией, но грош цена той философии, которая не включается в опыт и никак не проникает в культуру масс. Создатели социализма и коммунизма, они не желают иметь с ними общего практического дела, а европейский психоанализ теперь в американских руках возвращается к ним и губит их. Все это привело к тому, что Европа теперь является тренировочным полигоном, для прокатки на ней всевозможных сценариев политических игр. Страны Европейского союза это - intermundia [межмировые пространства, междумирья - лат.]. По краям его расположены русский мир - Россия и американский мир - Америка. Два этих мира и противостоят друг другу; положение их в мировой сетки геополитических координат - contradictorie oppositum [противоречаще противоположное - лат.], поэтому и политические действия производятся per antiphrasin [по противоположности - лат.].
Европейскую интермундию Америка пользует как железный занавес между ею самою и Россиею. Все американские движения в ней носили, и будут носить антироссийскую направленность. Сама Европа, её центральный костяк подыгрывает своему заокеанскому партнеру и сооружает свой собственный занавес из стран Восточной Европы. Польшу, Прибалтику и Грузию конкретно и решительно и те и другие ставят на военные рельсы, направленные на Россию. Это не значит, что вдруг вышеназванные государства пойдут войною на Москву, но подрывную работу у границ они осуществлять все-таки будут. Украина пока еще колеблется, но все же тяготение её на Запад заметно. Однако у неё еще есть время обратить внимание на классовые конфликты, которые обрушились на Восточную Европу. Мощные забастовки потрясли в прошлом году Хорватию, Польшу, Чехию, Венгрию. Вместе с ними репрессиям подверглись лидеры рабочих движений этих стран. В Румынии появляются уже политзаключенные, лидеры профсоюзов, которых содержат в тюрьмах, сохранившихся со времен второй мировой войны: то есть, в фашистских концлагерях. Другими словами все практически государства интермундии, разбазаривая свои свободы, жмутся к какой-либо одной стороне: одни - к Америке, другие - к России. Америка же заключила с Европой договор, который похож на pactum fornicationis [договор с публичной женщиной - лат.]. Россия же осталась при своих интересах, некоторые из них хотя и осыпались, но она осталась самой собою, какою и была всю свою историю, не взирая на те тяготы, которые ей пришлось пережить.
Структура российского общества кардинально отлична от структуры американского. Россия, так же, как и Америка - многонациональная страна, но национальности, которые её образуют, не сформированы эмигрантами, а произросли на первоначальной общности земли. России имманентно, то есть, присущ не spiritus destrurtionis, а spiritus concordae [дух согласия, единодушия - лат.]. Оттого-то Россия всегда выступает на политической арене как миротворец и более желает жить с соседями и с другими государствами в мире и согласии, чем во вражде. В Америке же ясно видно пренебрежительное отношение к согласию вообще. Конформизм и "технология согласия", как доказывают американские психологи и социологи, являются там первыми отрицательными условиями, согласно которым формируется рабское общество. И европейцы бегут от согласия как от чумы. И те и другие инстинктивно запрограммированы на страх перед согласием, оно им кажется лицемерным и лживым, фобия их рождается именно здесь. Их менталитет не позволяет им даже понять сущность согласия и мира. Европа даже объединялась со скрипом. Лица объединенцев восторгались так, будто бы они попали на похороны. Стоит отметить, что испанское la mezcla образует глагол mezclar - второе значение которого означает "приводить в беспорядок". И американскому винегрету ближе Плавт или Гоббс со своим homo homini lupus est [человек человеку волк - лат.]. Однако Плавт высказал эту дефиницию в своих "Ослах", что символично намекает на демократическую партию Америки, члены которой называют себя ослами. Получается не "демократия", а "ослократия": да и начало комедии Плавта весьма красноречиво и пророчески высмеивает и сегодняшний американский матриархат, занимающийся лишь деньгами, и настоящее положение дел в европейских браках, где не женщины, а самки своими подолами прижали слабохарактерных мужичков к ногтю. Вот оно: "Отец-старик, под властью живший жениной, // Сынку влюбленному добыть хотел деньжат". В английском языке слова, имеющие один корень ass [осел], обозначают и нападать, и убийца, и имущество, и собрание (ассамблея), и помогать (ассистент), и общество (ассоциация), и уверять, и собирать. Я это говорю не к тому, чтоб это высмеивать, а к тому, что в самом логосе происходит различие в толковании и понимании на первый взгляд очевидной вещи. Мы и американцы, просто, по-разному смотрим на демократию. И это различающее смотрение не сформировано искусственно, а, по природе своей, таково. Природа и американских двойных стандартов происходит отсюда же, а именно: осел это - животное не коллективное. Осел - одинокий трудоголик, он мирно, степенно и упрямо ходит по кругу с завязанными глазами, крутя мельничный круг. Но эта транскрипция ассоциируется с коллективным и социальным; здесь одинокое выступает заместителем многого. Не могущий быть социальным осел, является исключительно сознательно и фигурально единицей социальной. Американский осел это - лузер, неудачник. Но такой тип трудолюбивого человека по российским понятиям, свойственным культуре масс, её сказкам, былинам и песням - "в натуре осел" - в прямом смысле слова. Этот раб не может вообще выражать в нашем понимании принципы демократии, так как он существо рабски одинокое. Гоголь нарисовал такого в своей "Шинели" и отсюда пошло западничество в русской литературе. Однако оно тут же стараниями Тургенева приобрело исконно русский характер. Иван Сергеевич скинул с глаза осла повязку, отделил его от работы и придал ему вид научной и философской гениальности, исконных черт русского совершенствования личности, которая ищет в мире habitus libertatis [состояния свободы - лат.]. Это состояние всегда состояние внутреннее и оно столь же мало зависит от внешнего, сколь мало влияет на чувство голода форма пищи. Так же, как и будучи голодным, человеку все равно, какими образом украшен кусок жаренного мяса, так и остро чувствуя потребность в свободе, ему безразличны те состояния внешнего, в которых она реализуется. Вот, что является основой libertas indifferentiae [свобода безразличия - лат.].
Таким образом, стратегия политических игр на мировой арене подобна стратегии кнута и пряника. Кнутом выступает Америка, пряником - Россия. Нахлебавшись горя американской демократии, народы вынуждено обращаются к России, видя в ней своего заступника. То, что сейчас замечается в Сербии. Но и здесь стоит смотреть правде в глаза, вспоминая то, с каким воодушевлением сами же сербы и вообще вся Восточная Европа верили в единые европейские ценности, которые оказались всего лишь тенями истинных либеральных идей. Но Восточная Европа верила не только в либеральные ценности, она хотела денег и только их одних; она хотела легкой, сладкой жизни на халяву, но получила совсем обратное. А либеральные идеи, на самом деле, идеи вечные, они вряд ли когда-нибудь и где-нибудь могут быть подвергнуты критике лишь потому, что они выражают истинную и благую сущность свободного существования, как общества, так и индивидуума. С другой стороны, эта их сущность всегда притягивала к себе целые кучи мошенников и софистов, которые бравировали лишь на словах этими ценностями, нанося им непоправимый вред. Особенно поднаторели в этом американские демократы. У них как оказалось, по Плавту, "слов много, а в кармане пусто". Причина исчезновения либеральных ценностей из стран, в которых пошарила заокеанская лапа, очевидна: все либеральные ценности воспроизводятся из культуры масс, изнутри общества, изнутри личностей, из традиций рода, но не изобретаются отдельно и в рамках массовой культуры или политики. Ценности эти, что коралловые рифы: медленно растут, но хрупкость их позволяет быстро разрушить их. Поэтому-то и говорится: concervatio est continua creatio [сохранение - это непрерывное творчество - лат.]. Американцы занимаются в мире только тем, что не дают, где это возможно, такому сохранению стать творческим актом. Почасовой рационализм их, выставляя им числовые границы, постоянно подпихивают их вперед. Они не стоят перед лицом вечности, они мыслят категориями Апокалипсиса, да Армагеддона.
Однако! Уязвимость американской идеологии собственно и состоит в этом самом дефиците времени. Американский экономический паук слишком сложен и неповоротлив. С каждым шагом вперед он толстеет. Зашкаливают внутренние и внешние долги, имманентная агрессивность спадает. Питание, которое нужно для него, он не производит из самого себя, потому что топливо, необходимое ему для поддержания жизнедеятельности, находится в интермундии. Но интермундия существо не вечное. Оно также имеет ограничения своих собственных ресурсов, которых у неё не так уж и много, а в материальном, энергетическом смысле и вовсе нет. И эти ресурсы относительно американского потребления ничтожно малы. Недостаточность выступает как фетиш американской экономики, и она постепенно погружается под воду, то есть тонет. Похоже это на тонущий корабль: с каждым дюймом погружения, он все больше и больше наполняется водою. С меньшим притоком топлива, жажда его становится больше. Удовлетворения не происходит и получается в миниатюре то, что называется пиром во время чумы. Умирающий предается излишествам наслаждения, инстинктивно желая быстрее прервать мучения медленной смерти. Выкачивать сок из других государств, у которых что-то есть Америке, до недавнего времени не позволяла ООН; вернее, право вето известных стран в Совбезе. Но время не терпит. Поэтому категорические американцы просто вынуждены поступать в обход СБ ООН, нарушая все имеющиеся ранее договоренности. Иными словами, американцы терпят нужду от пресыщенности. In divitis inopes, quod genus egestatis gravissimum est [Они нуждаются, обладая богатством - а это самый тяжкий вид нищеты - лат. Сенека, "Письма"]. Всякая же нужда не знает закона. Муха, попавшая в паутину, своим трепыханием в ней, запутывает себя еще больше. Так и США и её союзники. Их желание вывести важнейшие вопросы о территориальной целостности иных государств и вопросы об их внутреннем устройстве за рамки ООН, перенеся их решение куда-нибудь в иной орган, например, НАТО и есть первая ласточка ослабления американской внешней политики. Она началась тогда, когда у Пентагона не получилось иракского блицкрига; и тогда, когда мировое сообщество было проинформировано, что в Ираке произошло не что иное, как monarchomachismus sub specie tyrannicidii [посягательство на особу государя под видом убийства тирана - лат.]. американское общество снова было оболванено. Доверие к администрации Буша со стороны самих американцев сделалось ничтожным, и обесценилась сама идея "миссии". Миссия теперь выродилась из благой и высокой сущности в мерзкую кляксу: ангел показал свое истинное лицо и пал ниц. В принципе, американская политика лишилась идеологии, а растущие экономики России, Китая и Индии, развиваясь, делают всякое движение американцев болезненным.