Говоря, психология, нам должно быть понятно, что мы имеем ввиду науку о познании детерминации. Если предположить, что в бытие наличествует как фактическая данность индетерминация, то есть в мире нас окружающим происходят некие события, которые не имеют причины их породившей, то помыслить и существование такого события как психология совершенно невозможно. Психологи детерминируют практически всё, даже случай в психоаналитических теориях имеет обязательную причину. Случайность в психологии, это не то очевидное, что нам представляется, а то, на что мы и вовсе не обращаем внимания. Поэтому психологи и утверждают всякую случайность в фазе отрицания очевидного и фактически данного, пытаясь построить мир, в котором слепая случайность будет подчинена дальновидному разуму.
Таким образом, психологическая когниция упирается в неразрешимое противоречие. Она выстраивает свою теорию, основываясь на опыте, апостериори, или искусственно формирует такой опыт (эксперимент), обобщает полученные выводы, и размещает их в будущем. Доказывая, тем самым, что если в будущем случится событие подобное тем, из которых делались выводы, то реакция на них человека или следствия, которые это событие конституирует в мире, будут теми же самыми. В этом случае получается, что будущее, которое так ясно для психологов становится еще более темным и неопределенным, потому что, как таковое, оно и есть, собственно, нечто темное и неопределенное, наполненное случайностями, то есть событиями, о которых мы никогда и не при каких условиях не будем иметь ни малейшего представления. Хоть сколь пристально мы не вглядывались бы в прошлый свой экзистенциальный опыт нам не дадено свыше уразуметь и распознать будущее: собственно говоря, только это понимание мы и выносим, подвергая познанию любой опыт.
Опыт - это уже свершившееся, познание его - свершающее здесь и сейчас, показывающее нам детерминацию, так как познавательная способность нашего рассудка зиждется исключительно на формировании в нашем сознании причинно-следственных связей. Воображение и фантазия может перенести опыт в воображаемое будущее, но будущее от этого ничем иным не наполнится, и ничто из него не исчезнет, оно останется только тем, что оно будет когда-то настоящим для нас будущих. В силу этого, ни одно событие жизни человека никогда не будет подобно другому во временной перспективе. Многочисленные воздействия на человека и его на мир, большая часть которых составляют исключительно не рационализированные, а скорее магические взаимопроникновения, стало быть, не позволяют нам говорить об истинности любой психологической теории, которая пытается на прошлом опыте предсказать его будущность.
Психологи, в этом смысле, пытаются более схематизировать и структурировать, в существе своем, абсолютно хаотичный мир, который как таковой предстает перед нами тогда, когда мы вступаем в контакт с другими, где взаимоотношения наши не бывают структурированы в никакую схему. Психоаналитик здесь занимается просто копированием и констатацией факта, а при невозможности найти ответа на вопрос "Что делать дальше?" отсылает своего клиента к индивидуальным его особенностям, а в теории особенно отмечает, что выводы, изложенные в ней, не относятся к фактической организации личности. Поэтому-то, и происходит так, что из всякой обширнейшей психологической когниции нам полезна, только постановка проблемы, которая есть то, что она есть. Также происходит и с "толстыми" романами беллетристов: в них имеется, только одна главная идея, описание которой составляет лишь пару десятков страниц всей книги, остальное же никак не связанные между собою разнородные аффекты социальной организации, связанные замыслом автора, и не более того.
Например, я выхожу из своей квартиры на работу, и сталкиваюсь в подъезде с грабителем, который грабит свою жертву. Я не случайно вышел из дома, так как закономерно должен идти на работу. Грабитель не случайно грабит свою жертву, потому что он закономерно планировал грабеж. Жертва не случайно сняла со своего счета в банке круглую сумму, потому что закономерно она ей понадобилась для покупки какой-нибудь дорогостоящей вещи. Все эти частные закономерности, столкнувшись в одном месте, составляют собою целое социальное событие, где каждый его член для другого, именно в этих условиях, является чистой, спонтанно возникшей случайностью. И в этом событии каждый из нас воспринимает эту социабельную спонтанность неким впечатлением, которое останется в памяти. Спонтанность же нашей ситуации при столь различных внутренних условиях отразится в каждом из нас чувством страха, которое останется в памяти каждого как страшное впечатление, неприятное, мягко говоря, впечатление. Об этом речь будет идти у нас позже.
Так вот психоаналитик - это случайный свидетель события, который по закону тождества смотрит на него своими собственными глазами, рассуждает о коем своим собственным рассудком, и который детерминирует это событие согласно своему собственному волюнтаризму. Однако, в чем нужно отдать ему должное, это в постановке вопросов, озвучивании проблем, что и может служить обоснованием полезности аналитической психологии. Такую проблему, проблему формирования впечатлений сформулировал своими экспериментами в середине прошлого века Соломон Аш.
I. Основная теория
В 1946 году Соломон Аш произвел эксперимент, в котором поставил задачу, каким образом мы формируем единое впечатление о людях . "Стоит нам только, - пишет Аш, - посмотреть на человека, как моментально само собой формируется определенное впечатление о его характере. Мимолетного взгляда и нескольких слов бывает достаточно, чтобы поведать нам сложную историю предмета обсуждения. Мы знаем, что такое впечатление формируется удивительно быстро и весьма просто...Это наши удивительные умственные способности, помогающие что-то понять в характере другого человека...являются непременным условием общественной жизни. Каким образом создается это впечатление? Существуют ли определенные принципы, регулирующие его формирование? /.../ Нечто должно быть воспринято и приведено в такой порядок, чтобы мы могли это нечто полюбить или возненавидеть" (сс. 140, 141).
В своем эксперименте Аш пытался объединить две основополагающие психологические теории о создании впечатлений. Первая просто складывает индивидуальные характеристики некой личности и сумма их означает впечатление. Вторая вместо сложения отдельных черт личности хаотично их перемешивает в одном теле. Схематично это выглядит обратным образом: впечатление разбивается на отдельные характерные черты личности. Первая теория, стало быть, указывает на процесс согласования, вторая - на рассогласование. Аш называл свой эксперимент "теплый - холодный". Ясно, что прилагательным "теплый" мы определяем нечто положительное, доброе, некое согласие, то есть оно более подходит к первой теории, которая складывает (согласует) индивидуальные характеристики личности во впечатление. Прилагательное же "холодный", тогда более относится ко второй теории, так как оно нам говорит об отрицании, рассогласовании, зле. В результате Аш пришел к другому выводу, который только лишь кажется другим. По его мнению, лучшая теоретическая модель формирования впечатления представляет собою такую систему, в которой каждая характеристика взаимосвязана с одной или несколькими другими. В когнитивном процессе мы их не просто складываем, а еще тотально соединяем между собою. Иными словами, Аш говорит, что есть просто хорошее согласование, но есть еще лучше, чем это хорошее, то есть лучшее. Однако, вряд ли такой точкой зрения нам возможно удовлетвориться, так как категории "экстра", "мега", "супер" и.т.д. являются только лишь незначительными вариациями одного и того же явления, которое будучи хорошим, в констатации факта наличия лучшего, чем оно уже является плохим.
Другой вывод, который делает Аш, говорит о том, что имеются люди, выполняющие функции лидеров, имеющие центральные и доминирующие черты индивидуальных характеристик, и имеются ведомые, обладающие периферийными чертами личности. Аш разовьет этот вывод в теорию конформизма, в которой особенною ценностью, вернее, большею привлекательностью обладает, так называемый, "диссидент" - отрицатель общепринятых мнений . Сама идея конформизма в изложении Аша, которая выявляет манипуляцию общественным мнением, скрывающуюся под маской, так называемой, "технологии согласия", нам интересна именно в разрезе её с экспериментом о формировании впечатлений.
Вопрос состоит в том, что в первом случае нам трудно понимать само по себе впечатление, тогда как во втором ясно видно как "диссидент" производит это самое впечатление на окружающих своим нигилизмом. В самом деле, то создание хорошего впечатления, о котором первоначально говорит Аш, не есть, собственно, впечатление, а есть простое представление о человеке, которого нам представляют, репрезентация. Ведь, можно себе представить массу людей с самыми различными индивидуальными характеристиками, с самыми различными объективно-социальными особенностями, которые, при нашем с ними знакомстве, не произведут на нас никакого впечатления. Также и в повседневной жизни. Мы встречаемся с массой людей, общаемся с ними, знакомимся, нам их представляют, но впечатление, в истинном смысле его понимания, они на нас никакого не производят. То же самое происходит и с услышанными мелодиями, прочитанными книгами, просмотренными фильмами и спектаклями: есть среди них такие, которые производят на нас глубокие и неизгладимые впечатления, а есть такие, которые нас и вовсе не трогают. Зато то, что не впечатляет нас, впечатляет других, которых не впечатляет то, что впечатляет нас. Хотя, представление и о том, и о другом мы имеем вполне определенные. Я имею представление обо всех прочитанных мною книгах, но впечатляют меня единицы из них. Из этого следует, что впечатление - это то, что является из ряда вон выходящим. Тогда как репрезентация всегда соотносится с телом, с объектом, которого оно представляет.
Перцепция тела происходит образно. Ум схватывает внешнюю форму целиком только в образе представления. Но целое образа зиждется на определенной части тела, которая моментально бросается в глаза наблюдателю, в соответствии с его врожденным темпераментом. Кому-то бросаются в глаза волосы объекта, кому-то глаза, кому-то стройность тела, его подвижность, кому-то руки, кому-то выражение лица и.т.п. По внешнему состоянию этих частей сознание формирует о них мнение или суждение, определяет их, и определяет образно. Таким образом, в самом сознании имеется, с одной стороны, видимое тело, с другой стороны, психологическое определение этой видимости. И само созерцаемое тело внутри себя имеет некие психологические индивидуальные особенности, которые коррелируют с телом, делая из этой корреляции воспринимаемый наблюдателем гештальт. Если индивидуальные особенности наблюдателя, в основном существе своем или в ценностных точках, тождественны с воспринимаемым телом, то первичное и моментальное представление об объекте складывается положительным образом: если же отличны, то первое представление отрицательно.
Вместе с тем, такое образное представление всегда ложно: "Встречают по одежке, провожают по уму". С другой стороны, выявленный Ашем феномен конформизма, говорит о том, что априори известный факт авторитетности персоны уже сам по себе формирует положительное представление о ней, не зависимо от образного представления тела. Однако, в данном представлении не учитываются индивидуальные качества авторитетной личности. Случается такое. Встречаются два человека. После этой встречи, один из них узнает, что его случайный знакомый некое авторитетное лицо в определенной сфере. "Странно, - думает тогда человек, - при встрече он на меня не произвел никакого впечатления". Или происходит обратное. Тогда говорят, что впечатления нас обманули. В любом случае, контрастность сознания, всегда и при всяких прочих условиях, замыкает образный круг репрезентаций для того, чтобы они, собственно, были сознательными. Иными словами, не бывает вообще ничего сознательного без контраста, без различения восприятий в представлении. Этот замкнутый круг разрывает магическое вмешательство впечатлений. Каким образом это происходит, мы рассмотрим позже. Здесь же просто отметим, что формирование истиной, а не ложной когниции основано на врожденных способностях природного темперамента и на представлениях его о впечатлениях жизни.
Эксперименты Аша, впрочем, как и всякие вообще эксперименты, обладают важным недостатком: они искусственно сконструированы. Недостаток происходит от того, что в них пытаются в лабораторных и ограниченных условиях вывести некие законы жизнедеятельности. Ни один эксперимент, ни при каких условиях, не будет приближен к реальной жизни. Все равно, что учить человека всяким разнообразным предметам жизни, а после выпустить его в саму жизнь, к которой он вряд ли сможет адаптироваться, потому что в нем уничтожена природная способность приспосабливаться к жизни. Но и это не главное. Главное то, что экспериментаторы не могут совершенно избавиться от своей субъективности. Уже изначально эксперимент должен окончиться определенными результатами: они суть условия эксперимента. Поэтому, когда в экспериментах, проводимых Ашем, что-то шло не так, например, если участник его начинал как актер, вошедший в роль, импровизировать, то Аш прекращал эксперимент, требуя, точности во всех действиях. Это говорит о том, что психолог уже подспудно был ориентирован на определенный результат, и более всего страшился потерпеть поражение. Собственно, как мы уже увидели в самом начале, сама постановка вопроса, на который следует отвечать в ходе эксперимента, уже имеет в себе ответ. Разница между ответом и вопросом заключается лишь в знаке вопроса, который стоит в конце предложения. Дело в том, что когда нам делают профилактическую прививку от гриппа, нам вводят в организм бациллу все того же гриппа. В силу чего мы и приобретаем иммунитет от гриппа, а не от чумы. Поэтому-то в психологических экспериментах, в экспериментах обнародованных начало совпадает с финалом. Экспромт, действительно, в таких условиях суть лишняя импровизация, так как всякий такой экспромт приводит, в конечном итоге, к разному результату. О неудачных экспериментах нам ничего неизвестно: их не публикуют. Наверное, зря. Интересно бы было почитать. Не знаю как вам, а мне точно. Но, кто сказал, что жизнь или действительное существование человека не есть чистейшей воды импровизация на свободную тему, тот просто страшится внезапностей, которые несет будущее, и не более того.
Однако, эксперименты Аша дали импульс к образованию когнитивной психологии. Когнитивная психология - это психология прагматичная, схематичная, рациональная, которая пытается все объяснить посредствам выявления структур, особенно памяти, интеллекта и его познания в их социальном, общественном проявлении. Проблемы, которые пытается разрешить когнитивная психология, посредствам эксперимента, как было видно раньше, относятся к сфере социального общения между людьми. Следует отметить, между здоровыми и адекватными людьми. То есть здесь психолог рассматривает индивидуальные качества личности только в факте их проявления в мире в определенной ситуации, рассматривает социабельно. Таким образом, эта проявленность индивидуальных качеств в той или иной ситуации суть реакция личности на определенную ситуацию, которая возникла перед нею, и по этой реакции выводится то, какими внутренними качества обладает личность. В сайентизме не стоит под вопросом, истинна ли такая ситуация или нет: в нем априори устанавливают, что это так и все остальное, что делается в экспериментах служат только обоснованию этого "априори". Человек, теперь, общественное животное, созданное обществом, социальностью и в таком виде личность идентифицируется только через призму того объективного, где более полно отразились её реакции. То есть там, где личность добилась неких особенных социальных результатов, в которых она и конституирует из своего внутреннего организма, эту самую ситуацию, которая тождественна внутренним качествам личности.
Карл Роджерс в статье "Две расходящиеся тенденции" так это понимает: "Другим вариантом этой общей тенденции является известный в психологии подход как теория научения, существующий в нескольких формах. Форма S-R (стимул-реакция) связей является тем путем, по которому действует механизм возникновения тревоги и трудностей приспособления. Эти связи определяются их происхождением, и воздействия интерпретируются и объясняются пациенту. Подкрепление, или контробусловливание, сводится, таким образом, к приобретению индивидом нового, более здорового и более социально полезного ответа на те же стимулы, которые первоначально вызывали трудности. Этой тенденции придерживаются большинство распространенных в американской психологии установок. Насколько я себе их представляю, эти установки находят свое выражение в таких лозунгах, как: "Прочь от философии и ценностей. Вперед к конкретному, операционально определенному, научному". "Прочь от всего, что кажется внутренним. Наше поведение и наше "я" - не что иное, как объекты, создающиеся по образу и подобию окружающих условий. Будущее детерминируется прошлым". "Так как никто не является свободным, то лучше мы будем управлять поведением других в интеллигентной манере ради всеобщего блага". (Каким образом несвободный индивид может выбрать, что он хочет делать, и выбрать управление другими, нигде не поясняется.) "Вполне очевидно, что путь к тому, чтобы что-то делать, заключается в том, чтобы делать это". "Путь к пониманию лежит извне"" .
Мне думается, что рассматривать в таком ракурсе теорию впечатлений не совсем корректно, потому что проявление впечатления гораздо обширнее, чем внутренние качества субъекта. В этом смысле впечатления, как правильно говорит Аш, это хаотичная и тотальная совокупность всех индивидуальных свойств личности. Из чего следует, что такая совокупность суть уже ставший феномен, а воспринятый извне он еще и есть некое трансцендентное качество, так как невозможно впитать в себя тело объекта. Даже если нами воспринимается нечто, то это нечто в психологическом, метафизическом, мистическом, магическом или ином виде суть нечто ирреальное, иррациональное, но действительное. Этому аспекту впечатлений, как было видно выше, Аш не дает никакого обоснования, не принимая во внимания те индивидуальные качества личности вообще, которые можно подставлять куда угодно, не впадая в противоречия с логикой. Ведь, если мы сядем в парке на лавочку и просидим на ней несколько часов кряду, рассматривая мимо нас проходящих людей, то поймём, что никто из этих людей не оказывает на нас ровным счетом никакого впечатления. Зато ясное представление как репрезентация об этих людях у нас составиться практически мгновенно, даже безо всякого намека на то, что мы могли бы ошибиться в своих выводах. Если мы зададимся целью отыскать некую личность, которая смогла бы на нас оказать некое впечатление, то поймём, что эмпирически выполнить эту задачу практически невозможно. Как бы сильно мы себя не заставляли впечатлиться кем-нибудь или чем-нибудь нам это не под силу сделать из-за того, что мы в этом случае априори устанавливаем самим себе результат, что лишает весь процесс спонтанности, которая является непременным условием возникновения впечатления.
Эксперимент, посредствам которого Аш обосновывает конформизм также грешит массой недостатков. Один из основных: не является медицинским фактом согласие большинства с диссидентом. Большинство может внутри себя иметь свое собственное мнение на обсуждаемую проблему, но, например, по причине своей скромности люди не желают его высказывать вслух. Им проще всего согласиться с большинством, чем высказывать свои собственные суждения. Когда же они высказывают общепринятое мнение или идут на поводу у тех, кто их провоцирует, изменяя свои прежние суждения, тогда они нисколько не противоречат сами себе, а проявляют в реальности лишь видимость согласия. Поэтому и складывается ложное впечатление о них. Разве Сократ в действительности был глупым простолюдином, которым его считали другие мудрецы? Его ирония разве не является предметом философских споров, которые не прекращаются, и по сей день? Таким образом, провокации, устраиваемые Ашем в экспериментах, не могут нам поведать о чем-то истинном, потому что сам Аш здесь производит впечатление режиссера, который ставит психологический спектакль. В самом деле, трудно поддается уразумению отличие его от театрального или киношного режиссера. Все они по существу своему занимаются тем же самым, чем уже занимались древние греки, ставя свои трагедии. Единственное, в чем состоит отличие, это в том, что театральные режиссеры, хоть древности, хоть наших дней имеют испытуемыми талантливых актеров, и сами режиссеры весьма и весьма одаренные люди. Аш же работал с совершенно иными испытуемыми.
К слову сказать, греки были честнее нынешних психологических экспериментаторов: они финал трагедий рассказывали зрителям в самом начале. А римские и испанские комедии, и не только они, именно показывали плутов, которые создавали ложные впечатления своего собственного соглашательства с авторитетными людьми, чтоб легче было достигать посредствам этого частных целей. Можно припомнить Теренция, Плавта, или Полония у Шекспира. А у Вальтасара Грасиана в "Критиконе" толпа соглашалась с комедиантом, который демонстрировал ей осла, наделяя его самыми авторитетными человеческими качествами, называл его орлом Юпитера и.т.д. И никто из присутствующих не высказывался вслух с опровержением этого, именно из-за боязни прослыть невежественным в глазах окружающих его людей. Хотя без сомнения каждый из них соглашался внутри себя с тем, что его дурачат. В этом смысле, эксперимент Аша о создании хорошего впечатления, по существу своему, есть обоснование с научной точки зрения то, что уже было описано в литературе и философии до того, как появилась психологическая наука, которая вся, таким образом, обращена назад в прошлое, полагая то, что она апеллирует всецело категориями будущего. Несмотря на это, следует отдать должное Ашу в том, что вышеназванные эксперименты обосновывают фактическую данность сознательной деятельности, которая выражается в определении мотивов и намерений сознания, как мотивов и намерений исключительно хороших и положительных. Люди, то есть, сознательно желают в процессе своего существования воспринимать исключительно хорошие впечатления от жизни, и все их настоящие стремления обусловливаются, только этим одним. Оно и верно, никто не желает в отношении себя плохого, которое как таковое приходит к нам экспромтом. Подспудное предположение этого могущего случиться плохого, в конечном итоге, порождает необъяснимое внутреннее беспокойство, вследствие чего все наши помысли и намерения выстраиваются, таким образом, чтоб обезопасить себя от возможности проявления в реальности того, чего мы более всего страшимся. Самой большой опасностью для человека, согласно его представлениям, является социальное общество, откуда он и ожидает для себя неприятностей.
В 2000 году Мак-Кенна и Барг рассматривали на основе модели Аша формирование впечатления, которое происходит в процессе общения людей через Internet . Они отметили, что пользование Интернетом особенно актуально для людей застенчивых и одиноких и, что эти отношения омрачаются тем, что люди чаще пользуются Интернетом для того, чтобы просто заполнить свободное время. Также Мак-Кенна и Барг делают вывод о том, что одиночество и социальные тяготы являются причинами создания сети отношений в виртуальном пространстве. Отсюда они заключают о печальном и одиноком мире киберпространства. Однако, в то же самое время они добавляют, что анонимность в Интернете предоставляет возможности для саморазвития и раскрытия своего собственного мира, как некоей определенной защиты от социального беспокойства, которое испытывают застенчивые люди, пребывая в обществе. Сам по себе этот эксперимент и выводы, которые делаются в нём, отсылают нас к экзистенциальной психологии, так как, действительно, виртуальное пространство Интернета это, своего рода, то, что противолежит социальности, в смысле отсутствия в нем конкретных и реальных контактов с другими. Вместе с тем, если когниция Аша, которая, хотя и пользуется определениями душевной жизни, остаётся всецело в плоскости сознательных представлений о ней, то исследование Мак-Кена и Барга апеллирует исключительно к самим по себе переживаниям душевной жизни, которые являются таковыми, именно в силу нарушения Интернетом живой коммуникабельности между людьми. То есть, два этих исследования, вроде бы занимающиеся одной и той же проблемой взаимоисключают друг друга. Поэтому нам необходимо перейти к рассмотрению экзистенциальной психологии.
II. Экзистенциальная психология
Зигмунд Фрейд и Карл Густав Юнг своими теориями, которые доказывают существование бессознательного, подвели нас к пониманию истины как то, что неизвестно. В самом деле, вышеназванные психологи во многих местах своих сочинений говорят о неизмеримой глубине бессознательного, которую никогда и никому не дано постигнуть. Поэтому, учения о бессознательной природе ведут нас к пониманию того, что всё неизвестное выражает истину. Тогда как то, что постигается целиком и полностью суть заблуждение и истинный обман. Федор Михайлович Достоевский также строго придерживался теории, в силу которой, только заблуждения составляют истину, а сам процесс существования человечества - это постоянный и последовательный переход от одного заблуждения к другому. Наука также не избавляет себя от истинности неизвестного, и как оговорился одни академик: "Чем дольше существует наука, тем больше в ней имеется белых пятен". Экзистенциальная философия, в частности Жан Поль Сартр, обосновала обратное: нет ничего неизвестного, а то, что называется неизвестным, не является вовсе неизвестным, так как мы имеем обо всем этом вполне конкретное и непосредственное знание, которое раскрывается нам внутри нас самих, и которое составляет самое основное условие нашего существования. Поэтому экзистенциалисты занимались интерпретациями непосредственных своих переживаний. "Для меня, - пишет Абрахам Маслоу в статье "Экзистенциальная психология - что в ней для нас?", - это означает, по существу, акцент на понятии идентичности, самобытности и переживании себя собой как sine qua non (непременное условие) человеческой природы и любой философии и науки о человеческой природе" .
Собственно, феноменологическая психология Эдмунда Гуссерля, на которой основывается экзистенциальные философия и психология, включает в себя изучение опыта своего собственного "Я" и на его основе опыта других Я, а также опыта сообщества. Даже, когда к Мей Ролло в первый раз на прием пришла миссис Хатчинс, то и она старалась произвести впечатление уравновешенной и умудренной опытом женщины , проблему которой Мей Ролло высказал так: "Если я скажу, что я действительно чувствую, то буду отвергнута; в таких условиях лучше не говорить ничего". Этот случай, если можно так выразиться, является классическим для экзистенциальной психологии. Пациент желает оказывать положительное впечатление на других, но пугается раскрыть свой собственный мир, полагая, что ответная реакция на это открытие будет отрицательной; вернее, ему предполагается, что она будет отрицательной. В тот момент, когда он предполагает эту отрицательность, сама ответная реакция суть нечто неизвестное для него. И такое неизвестное в его представлении является истиной, которая не требует особенных обоснований. Следствия отсюда происходят весьма печальные: пациент гневается на самого себя. Им представляемая истина приводит его же самого к ненавистным переживаниям. Вальтасар Грасиан в "Критиконе" говорит: "Отрезвитель" - Desengano, т е. освобождение от обмана; это второй сын истины, первенец которой есть ненависть: veritas odium parit (истина родит ненависть)". Однако, суть ненависти на самого себя, это проявление слабости. Миссис Хатчинс боится точно так же, как и Боэция, показать свои слабости. Иными словами говоря, пока человек не показывает своих слабостей, то ему кажется, что представление в глазах других о нем будет, напротив, положительное, в смысле в нем будет нечто стоящее признания. "Если бы ты не показывал своих слабых сторон, тебя могли бы, пожалуй, принять за философа" .
Но природа не создала человека закрытым сосудом, ибо она сама в себе суть субстанция целиком и полностью открытая, так как все живое в природе если растет, то только лишь как самораскрытие: как аналогия, раскрывающийся бутон цветка. Или тот феномен эквипотенциальности, открытый Дришем на примере искусственного деления клеток гаструлы морского ежа, из каждой клетки коего образуется новый (меньший) организм. Эквипотенциальность, собственно, и можно уподобить этому раскрытию. Поэтому и природа в человеке бытийствует всегда в виде раскрывающейся природы на встречу самой себе, ибо индивидуальный человек составляет меньшую часть от бесконечно-огромной целостной природной организации. Уйти же из социальности не означает, безусловного прекращения роста, и стремление в социальность не означает безусловного его развития. Обращение же своего сознания внутрь себя, на свои душевные переживания, интерпретация их на основе имеющегося опыта, вот, что составляет условие роста. А сила раскрывающейся природы всегда сильнее сознательной силы человека, который стремится к закрытию. Борьба здесь никогда не заканчивается победой человека. В один прекрасный момент природа все-таки превозмогает, и мы наблюдаем, в основе своей, все те известные нам из опыта мракобесия, которые творит человек. Нелепо предполагать, что все они происходят из сознательных мотивов. Нисколько. Все зависит от этой самой спонтанности внутренних аффектов. Никакая анонимность, о которой говорят исследователи отношений в киберпространстве, не снимает факты проявления аффектов в действительности. Анонимность может быть исключительно сознательным действием, действием, совершенным в тайне. Но человек, опять же, непосредственно постигает внутри себя, что нет ничего тайного, которое бы не стало явным. Мы чуть позже вернемся к феномену "раскрывающейся природы".
Экзистенциальные переживания могут быть причиной ухода в себя, избегание социума, они даже являются и мощным стимулом, толкающим человека в Интернет, где он формирует какое-либо себе удобное пространство, и, в то же самое время, в обратном отражении и Интернет формирует уже в человеке экзистенциальные реакции. Исходя из первого, мы понимаем, что виртуальное пространство - это пространство, наполненное все равно какими, неудовлетворительными реакциями людей на мир вообще. Стоит нам побродить по форумам, посмотреть, о чем говорят между собою люди, почитать их сочинения, посмотреть видеоролики и прочее нам тут же бросается в глаза чистейшей воды экзистенция. Поэтому-то Мак-Кенна и Барг предупреждают в своем исследовании, что Интернет будет уличен в усилении депрессии, одиночества и изоляции. Виною этому является уменьшение влияния физических параметров внешности, влияющих на развитие тесных связей в процессе коммуникаций. Исходя же из второго, субъект просто-напросто начинает экзистенциально переживать свое существование. Душевные кризисы в странах с сильно развитой сетью Интернет - Япония и Америка, - суть скорее норма, чем исключение из правил. Хорошо, что у человека хватает рассудительности обратиться за помощью к психологу, но бывает и так, что люди в поисках "живого" общества, оторвавшись от экрана монитора, проявляют агрессивную реакцию по отношению к социуму. Недостаток социальности всегда воспроизводит в человеке ненависть к ней, ненависть, замешанную на зависти, ревности, гневе и обиде. Пока человек суть существо биологическое, отрицание и подавление биологических особенностей его природы не будут являться положительными смыслами для существования вообще. Однако, если мы обратим внимание на страны с низким уровнем развития Интернета, но с высоким уровнем личностного контакта и живых коммуникаций, - Африка и Азия, - то мы увидим обратное: там процветает насилие и чистая животная агрессия. Хотя, нам такие примеры ни к чему, так как понятно, что примитивный человек, хоть в виртуальной сети, хоть в реальной жизни суть человек примитивный.
Экзистенциальная психология же своими исследованиями душевных переживаний обосновывает тот факт, что последние оказывают более сильное по степени интенсивности впечатление на личность: они в прямом смысле слова впечатляют. Но эти впечатления обладают важным отличием от тех впечатлений, о которых мы говорили в первом пункте: они становятся смыслообразующими апостериори их проявлений. Точнее эту мысль можно высказать так: в преклонном возрасте только экзистенциальный опыт имеет ценность, потому что он связывается с геройским претерпеванием жизни, с преодолениями препятствий, решимостью, волением и прочими атрибутами. Так ветераны Великой Отечественной Войны чаще всего вспоминают годы, проведенные ими на фронте, то же самое вспоминают воины-интернационалисты или будут вспоминать бойцы, прошедшие школу мужества в Чечне. На закате жизни более помнится, например, тяжелое супружество, чем супружество, которое длилось без сучка и задоринки. То есть, такие экзистенциалии жизни надолго врезаются в память, они суть некая, как уже сказано, школа мужества. Иными словами, экзистенциальная психология, предполагая, пытается привести субъекта к лучшему, к тому, чтобы тот вынес из своих неудовлетворенных настоящих состояний некий смысл. Тогда как первые, напротив, располагая прошлым опытом, пытаются научить своих слушателей, как им оставаться тем же самым, чем были люди когда-то в прошлом; то есть, научают бессмысленному во временной перспективе развития человека. Именно, это отличает экзистенциальную психологию от сайентизма. И еще то, что экзистенциальный психолог работает с отдельно взятою индивидуальностью, и работает с целью помощи этой личности самой преодолеть кризис. Собственно, философы-экзистенциалисты, если уместна здесь такая дефиниция, были ничем иным, как сами себе психологи. В свою очередь, это их и отличает от экзистенциальных психологов, которые уже работают с пациентами.
Ролло Мэй в статье "Экзистенциальные основы психотерапии" предложил 6 характеристик, которые он назвал принципами или онтологическими характеристиками.
1) Существующий человек, защищает центр своей личности, и всякие нападки на этот центр будут покушениями на само ее существование.
2) Каждый существующий человек обладает чертами самоутверждения, которые необходимы ему для того, чтобы сохранять свой центр. "Это утверждение своего человеческого бытия мы называем "мужеством". Акцент Пауля Тиллиха на "мужестве быть" очень важен, неоспорим и продуктивен в области психотерапии".
3) У каждого живого человека имеется необходимость и возможность выходить из своего центра для того, чтобы взаимодействовать с другими людьми.
4) Субъективной стороной центрированности является сознавание. "Это сознавание опасностей, которое есть у животных, Лиддел назвал бдительностью и определил ее как примитивный аналог у животных того, что у человека становится тревожностью".
5) Собственно человеческой формой сознания является самосознание.
6) Тревога - это состояние человеческого бытия. "Борьба с ней может разрушить человеческое бытие /.../ С одной стороны, эта борьба всегда направлена против чего-либо вне человека; но гораздо более зловещим и значимым для психотерапии является внутренняя сторона борьбы...а именно, конфликт внутри личности, поскольку она стоит перед выбором, надо ли это вообще и насколько далеко она может зайти в противостоянии собственному бытию и собственным возможностям".
Здесь я вернусь к раскрывающейся природе, и вернусь через рассмотрение феномена мимезиса (подражания). Валерий Александрович Подорога пишет, что "в классическом психоанализе мимезис, подражание (как форма и отношение) получает развитие в области симптоматик патологических нарушений человеческой психики" . Также Подорога указывает и на противоположное мимезису, семиозис, который отрицает наличие мимезиса в природе. Различие их состоит в том, что когда говорят о мимезисе, то пользуются "животными" определениями: агрессивный, жестокий, дикий, ласковый и пр. Семиотика же определяет последние как антропоморфизм, которого, исходя из экспериментальных исследований этологов, не существует, а существуют лишь знаки: знаки гормональные, территориальные, ритмические, пищевые, знаки агрессии, сексуальные, миграционные, ритуальные и т.п. Иначе говоря, мимезис знает о существовании человека, который подражает животному, а семиозис знает о том, что животное само есть "знающая реальность", поэтому в природе существует природный разум, который не знает о существовании человека. Хотя, различия в подходах здесь очевидны, но и общее у них является различение человека с животным или с природой. Неважно, является ли человек, болеющий шизофренией, обезьяной или шизофреником, ибо он психически больной человек со всеми вытекающими отсюда последствиями. Независимо оттого, является ли невроз, как это говорит Мей Ролло, таким же нормальным состоянием, как и неадекватность кардинальной социальности, выраженной конформизмом, неудовлетворительность душевной жизни сама по себе никуда не исчезает. И, собственно, какая имеется существенная разница между понятием агрессия и знаком "агрессия"? Под знаком мы уже должны понимать некое определение, а в определении мы понимаем то, как оно выразится в знаке.
Однако, антропоморфизм в отношении Природа-Человек суть фактическая данность, и только в этом смысле можно понимать то, что имел ввиду Зигмунд Фрейд, когда говорил о подражании, как подражание самому себе. Такое подражание самому себе, опосредуя представление животным, и есть антропоморфизм, который в обратном отражении как феномен исчезает из нашего сознания. Тоже самое следует понимать и в концепции мимезиса желаний у Фрейда. Иными словами, в антропоморфизме человек не подражает повадкам животного, а наделяет последнее своими внутренними качествами. Всё имманентно-присущее человеку, все это он видит в животном. Если мы опустимся в глубочайшую древность, в которой образовывались и понятия и знаки, то нам станет ясным, что для того, чтобы как-то назвать животное, нужно было его уподобить человеческим действиям. Не человек-волк, а волк, как человек (оборотень). В исторической перспективе развития человека, эта первая ступень была забыта, и последующие поколения, которые уже приобретали более высокие интеллектуально-духовные свойства, стали иметь ввиду мимезис: в нем агрессия связывалась уже с агрессивностью волка. Но волк, как волк, совершенно, неагрессивен и, естественно, аморален потому, что без угрызений совести убивает овцу. Из последней фразы мы выносим одну лишь нелепицу. Таким образом, современный человек свыкся с мнением о том, что внутри себя он представляет нечто такое, что он видит в реальном животном. Пугается этого тождества, и более стремится к закрытию своего внутреннего мира от созерцания других, чтоб в их представлениях не прослыть животным, то есть существом, которое стоит ниже человека. Сначала же, этот процесс подобен сознательному процессу, в котором отсутствует свойство различимости (diversus): не диверсусное мышление суть мышление, основанное на факте тождества. Чуть позже, когда в тождестве субъектом схватывается своя животность, тогда и постигается животность всякого другого. И чтобы не быть всяким другим, так как личность суть личность уникальная и единственная в своем роде, потому что она смертна, субъекту представляется необходимым скрывать (защищать от чужих представлений) свою внутреннюю животность. И это уже внутреннее расстройство, основанное на тождестве, а не на различимости. Здесь, субъекту нужно мужество, чтобы преодолеть страх, который происходит от потребности раскрыться в отношениях с другими. Данная потребность и составляет существо либидоносного желания, влечения к раскрытию.
В самом деле антропоморфизм существует во всех представлениях человека о мире, включая сюда и природу, и Бога. Наподобие того, как Жюльен Офре Ламетри писал "Человек-машина", "Человек-растение" и "Животные - большее, чем машины" поступают абсолютно все философы и люди вообще. Влечение к раскрытию и конституированние в мире врожденного природного темперамента, который структурно пребывает в воле всякого природного организма, суть одно и тоже. И природа раскрывается, только в согласии со своим биологическим инстинктом, с инстинктом продолжения себя в другом (размножение) и самосохранения, который регулируется страхом. Не обладают тревожностью бессознательные организмы, например, растения. Растения как первая ступень образования жизни имеют наружные половые органы совершенно открытыми и незащищенными, которые раскрываются по утрам и по весне. Оттого-то, в созерцании расцвета растительной природы мы находят только прекрасное. Ибо когда созерцаем распустившийся бутон розы, тогда волнение нашего либидо происходит в гармоничных тона: мы впечатляемся видимостью прекрасного полового органа, говоря иными словами. Эта прекрасность происходит от контраста с безобразными животными половыми органами. Созерцание последних нас стыдит или страшит. Жан Поль Сартр говорил: "В чувстве стыда я признаю, что я есть я, каким другие видят меня". Перефразируя Сартра, можно сказать так: "В чувстве стыда я страшусь предстать перед другим таким, каким я есть на самом деле". Половые органы - это знак, который ассоциируется с нашим врожденным темпераментом. Поэтому, интимные отношения в мире людей происходят в уединенных местах, и зачастую в темноте. В мусульманских традициях, например, жена не должна видеть половые органы супруга; и вообще в арабских странах не показываются друг перед другом в голом виде. У животных же половые органы несколько скрыты. И в отличие от бездеятельных и пассивных растений соитие происходит агрессивно: львица может нанести серьёзные повреждения льву, а самка паука после копуляции убивает самца. К растительной бессознательности, в которой нет места страху, к животной сознательности добавляется инстинкт страха, так как животное должно воспитывать и сохранять свое потомство. Уже в этой тревожности и беспокойстве заложено инстинктивное понимание возможности смерти детей. В этом смысле тело суть нечто отвратительное и нечто отталкивающее, именно в силу его смертности. Человек уже более организованное животное, ибо он одеждой прикрывает свои половые органы. Однако, нудизм со времен Древней Спарты времен Ликурга, как средство сближения и избавления общества от стыдливости и страха, существует до сих поры. В современные европейские и американские времена эта репродуктивность особенно заметна, как reductio ad absurdum (сведение к абсурду - лат.).
В этой репродукции мы можем отметить и инфантильное влечение к тому, чтоб стать животным: обратное отражение антропоморфизма. В социальном смысле слова - это дефилирование по улицам массы голых людей, в индивидуальном - это некое отклонение от понимаемой нормы существа человека. Экзистенциальная психология, таким образом, обращая человека внутрь его самого, пытается исключить из понимания субъекта то его представление, которое априори формирует его внутренний мир, миром исключительно злым и отрицательным. Мэй Ролло видел основную задачу психотерапии в том, чтобы в процессе её пациент обрел свободу, необходимую для понимания своих возможностей и их использования. Симптомы болезней, в его представлении, представляют собой попытки убежать от свободы по причине отсутствия (или кажущегося отсутствия) вариантов использования собственных возможностей. Общение врача и пациента он воспринимал как своеобразный "поединок с собственной судьбой, с отчаянием, с чувством вины" и путешествие по аду, а затем чистилищу. То есть, весь процесс экзистенциальной психотерапии имеет целью, как говорил Вальтасар Грасиан, отрезвить человека, освобождением его от обмана, вследствие чего он постигнет истину в собственных возможностях или представит себя как феномен возможностей.
Итак, последние размышления нас приводят к тому, что имеется два полюса одного и того же явления, которые, дадены одновременно в сознании, и которые свободно и спонтанно конституируют само сознание, формируя все то, что мы вообще называем сознательностью. Аллегорически это можно выразить так: на одной стороне наших представлений находится прекрасность расцветающей природы, где мы наслаждаемся созерцанием её, как и тот телец, который не может оторваться от полевого цветка, на другой же стороне, нам дадена вся безобразность той же самой природы в образе животного инстинкта. Даденные одновременно, они формируют в нас определенные впечатления сообразно нашего внутреннего строения. Однако, в абстрактном смысле, не имеет значения, прекрасно ли безобразное, или безобразно ли прекрасное: от перестановки мест слагаемых сумма не меняется. В конкретном различия имеются. Персидский царь Ксеркс однажды сказал лидийцу Пифию: "Дух людей обитает в их ушах; если дух слышит что-либо благостное, то он наполняет тело радостью; услышав же противоположное, дух распаляется гневом". Следовательно, с духом, который пребывает в глазах, в обратном отражении, происходит то, что если дух видит что-либо благостное, то распаляется гневом; увидев же безобразное, наполняет тело радостью: последнее истинно в эмпирическом смысле слова. Тем не менее, мир впечатляет нас и мы влечемся к тому, чтоб впечатлить мир. Формы и того и другого как безобразного, так и прекрасного бесконечно-огромны, как, собственно, и бесконечно-огромны поступки людей, их реакции на мир. Однако, феномен впечатлений от этого не престает быть, ибо только в нем сходятся и начало, и конец, и только в феномене впечатления мир в своей иррациональной и какой-то мистической основе нам раскрывается ровно настолько, насколько в силу наших индивидуальных особенностей нам возможно раскрывать феноменальность природы. "Может быть множество других страхов, других печалей. Мы утверждаем только, что все они сводятся к конституированию магического мира с помощью нашего тела как средства волшебства" .
III. Феноменология впечатлений
Нума Помпилий для того, чтобы вселить в души грубой толпы страх, претворился, будто по ночам сходится с богиней Эгерией, и мол-де по её наущениям он и учреждает священнодействия, которые богам всего угоднее. Такое чудо в глазах толпы возбуждало в них страх, который и был причиною феноменального впечатления, оказываемого на каждого личностью Нумы. Фалес Милетский смог предсказать затмение 25 мая 585 года до н. э., которое, согласно преданию, остановило битву между армиями мидян и лидийцев: внезапная тьма так напугала противников, оказала на них феноменальное впечатление, что они поспешили заключить мир. Экстремальные трюки фокусников, сопряженные с риском для жизни, внезапная встреча лицом к лицу с феноменом смерти человека, случайное сталкивание в подворотне с грабителем, у которого в руках оружие, расставание с любящим человеком и последующая ненависть на него за это, измены и предательства друзей, всё это оказывает на нас феноменальные впечатления, которые надолго останутся в нашей памяти. Можно даже сказать, что здесь заметно пораженчество и это совершенно верно. Поражения заставляют нас обращать на феномены мира свое внимание, они воспитывают нас, и заставляют идти дальше, добиваясь целей. Тогда как в победности мы уже достигаем того состояния равнодушия, которое, в обратном отражении, все время ближе нас подводит к поражению. Потерпеть поражение, но выстоять и не сломиться духом, уже победа: победить, не удержать победу в своих руках, и сломиться, хуже, чем поражение.
Таким образом, впечатление - это всегда феномен, поэтому к нему мы добавляем определение "феноменальное", и понимаем под этим некое глубокое и неизгладимое событие нашей душевной жизни, которое производит на нас феноменальное впечатление. Не феноменальное впечатление - это представление, которое не представляет себе феномена, а представляет образ объекта. Таким образом, представление работает вблизи объекта, впечатление же оказывает объект, находящийся вдали от нас или вовсе нам лично не знакомый, который в таком отдалении является в нашем воображении феноменом. Например, мифы о подвигах героев, творения рук человеческого гения, и вообще какие-нибудь природные чудеса, все эти феномены, как феномены, существующие "сами по себе", именно являются таковыми потому, что оказывают на нас феноменальные впечатления. В таком виде феномен впечатлений представляет собою некое подобие сущности жизненных явлений, которую составляет Аристотелева энтелехия: "нечто, в самом себе несущее цель", которую активно использовал в своей теории неовитализма Ханс Дриш.
В отличие от формирования нами самими представления, феноменальное впечатление - это следствие, оказанного на нас давления, и в то же самое время, все наши помыслы устремлены на то, каким образом возможно оказать впечатление на другого или на других. Как мы пытаемся формировать у других впечатления о нас самих? Также, пытаясь вселить в другого страх, или мы пытаемся поразить другого каким-нибудь экстраординарным своим действием, или просто желаем рассмешить другого. Состояния восторга, страха, боли, смеха, радости и прочих, кардинально противоположных друг другу душевных аффектов во впечатлении как бы спариваются вместе. Однако, впечатление здесь лишается изрядной доли феноменальности. Мы подбрасываем вверх малыша, и радуемся тому, что малыш смеётся; хотя, ребенок смеётся именно потому, что боится отрываться от земли, и падать в руки отцу. Детские карусели и прочие аттракционы также воспроизводят в нас эмоции страха и чувства опасности. Если рыцарь-крестоносец давал клятву в верности своему полководцу, то ему отвешивали пощечину, чтобы он не забывал о своей клятве.
Тем не менее, мы сами в процессе своего существования озабочены поисками впечатлений. Это не означает того, что каждое утро мы просыпаемся с одною единственною мыслью получить последующим днем массу различных впечатлений. Еще меньше мы задумываемся над этим, когда наш день наполнен всевозможными обывательскими явлениями, которые никогда не задерживаются в нашей памяти хоть на какое-нибудь длительное время. Только к очередному своему отпуску мы задумываемся о том, каким образом нам в процессе отдыха можно получить массу хороших впечатлений. Если мы едем на европейский курорт, то, готовясь к этому с особенною тщательностью подбирая в туристическом агентстве, более-менее приемлемый для нас тур, мы уже подспудно как бы формируем свои предпочтения и желания. Мы воображаем себе прекрасные и необычные нашему созерцанию места, рассматривая красивые фотографии в глянцевых проспектах, которые сопровождаются комментариями турагента; фантазируем, мечтаем о том, как будем фотографироваться на фоне средневековых костелов и прочих памятников, представляем себе, как будет здорово окунуться в прохладную морскую воду, а после позагорать на белоснежном песке. Но, мы забываем, что именно в этот момент наши грезы уже есть некие впечатления, некие воображаемые фантомы нашей психики. Однако, мы едем в отпуск. Если все, что мы воображали до этого сбывается целиком и полностью, если в отпуске все у нас проходит гладко, без сучка и задоринки, если все наше времяпрепровождение было в высшей степени правильным, то по прошествии недели, после такого отдыха в нашей памяти уже не останется ничего, что было бы достойно нашего внимания.
Вместе с тем, бывает и такое, что отпуск протекает по прямо противоположному ожидаемому и спланированному заранее сценарию. Всё в отпуске происходит не то, и не так. Вследствие чего от него остаётся исключительно негативный осадок. Например, европейский курорт не такой уж и особенный, люди не особенно там приветливы, и отношения к туристу не такие, какие б нам хотелось, чтоб они были. Но, за всем этим негативом, мы приобретаем и познание совершенно иной стороны реальности, о которой никогда бы не имели никакого вообще представления. Проблема не состоит в том, нужно ли нам это познание или нет, оно уже свершившийся факт, превратившийся в фактическую данность. Ведь, ни одно турагенство не просуществует какое-нибудь длительное время, если каждому обратившемуся к нему клиенту в нем будут рассказывать об отрицательных сторонах той страны, куда направляется турист. И ни один турист не пожелает ехать на отдых туда, где б его ожидали неприятности. То есть спонтанность мира, возникающая перед нами постоянно, вообще не дает нам никаких гарантий. Если бы такие гарантии были возможными, то, конечно же, формировать нам наши же собственные прекрасные впечатления и ситуации было бы очень простым действием, в котором мы бы лишались всякого жизненного негатива. Негатив же, присутствует в нашей жизни практически постоянно, потому что он является основным свойством позитива: так как и красочная фотография когда-то была негативом. В обществе людей, собственно говоря, случайная спонтанность суть практичная норма. Кто страшится этой нормы, тот постоянно попадает в неприятные ситуации именно по причине того, что он пытается прагматично защитить себя от феноменальных случайностей, которые, в обратном отражении, по крайней мере, складывается такое впечатление, так и норовят посмеяться над ним. Один из множества примеров, артист Александр Демьяненко. Он мечтал об известности, но и представить себе никогда не мог, что его известность будет спарена с образом "Шурик". Чтобы впоследствии он не делал, каким бы иным человеком в действительности он ни был, как бы его индивидуальные и личностные качества не противоречили этому феномену, он так и остался в представлениях общества Шуриком. Поэтому-то, мы можем желать многого и определенного, но это не означает того, что всё желаемое обязательно становится действительным.
Всё вышеизложенное нам еще не раскрывает феноменального существа впечатлений, потому что мы апеллируем к обывательским пластам жизнедеятельности. Я не склонен делать из устройства социоуниверсума пирамиду с огромным количеством ступенек, из которых состоит социальная иерархическая лестница. Для меня мир, скорее всего, представляет некое подобие пчелиных сот: он распространяется в горизонтальной плоскости, и только имеет природно-присущую ему некую беспредельную глубину. Социальная же надстройка на нем суть всего лишь человеческая видимость, и не более того. Однако, в этом устройстве есть место феноменам, которые существуют между (intersum) сотами. Самый важный из них - это феномен впечатлений. Но впечатления эти, в отличие от вышеприведенных примеров, исключительно распространяются в двух областях, - действительной экзистенции и творчестве, - отсутствие одной из них делает феномен впечатления неполным и обесцененным. В действительной экзистенции реальной жизни имеются такие спонтанности, которые разрывают привычное существование людей, превращая их бытие в руины. Вдруг, неожиданно почва ушла из под наших ног. Мир уже не тот милый и прекрасный, мир уже не цирковая арена и не экран кинотеатра. Он теперь представляется истиной своею стороною, стороною злою и опасною. Ситуация, в которой мы прозреваем свою собственную экзистенцию как стояние в одиночестве перед лицом мира, уже феноменальное впечатление, впечатление пограничной ситуации, в которой мы не знаем, что нам, собственно, следует делать вообще.
И вот, случайно попавшая нам в руки философская книга, написанная философом двести лет, тому назад, вдруг переворачивает наше видение реальности с ног на голову. Мы проглатываем её раз за разом и вдруг понимаем, что уже несколько лет к ряду только и делаем, что изучаем мысли, написанные в ней. Тот старый мир уже разрушен. Вместе с книгой и мы становимся другими. Реакция наша на это впечатление совсем не такая, какая была ранее на мир вообще, который только и состоит, что из наших биологических реакций на спонтанно-возникающие ситуации, по которым мы идентифицируемся. Или иной человек был пленен улыбкой Джоконды и вся жизнь его теперь подчинена только одной единственной цели: разгадать загадку этой улыбки. Вот феномены впечатлений, которые несут в себе истину. Истина эта в том, что такие феноменальные впечатления от жизни или от творений великих художников, в обширнейшем смысле слова, вызывают ответную уже не биологическую реакцию, а реакцию духовную. И эти реакции не соотносятся друг с другом как в бинарной системе: в безобразном прекрасное, а в прекрасном безобразное. Этой чистой умозрительной логики во впечатляющем феномене нет вовсе. Здесь все, что случается впоследствии крайне неопределенно и более запутано, чем ясно. В некотором смысле, такое магическое действо повергает субъекта в пустоту ничто, в котором свет в конце туннеля не светит, ибо и туннеля никакого нет.
Последние два состояния я понимаю как любовь. Любовь - по существу своему, - это феноменальное, глубокое и никогда неизгладимое впечатление. Любовь не есть эмоция, потому что эмоциями являются гнев, радость, смех и все то, что проявляет нас в реальности, в реальности тела. Любовь не есть и чувства, так как чувства страха, печали, тоски, это тоже некие душевные субъекты. Любовь - это и не ощущение, ибо ощущения, например, своей исключительности или неполноценности и прочие суть ощущения нас самих. Хаотичная совокупность всех этих состояний, только и может быть любовью или впечатлением. В акте любви мы впечатляемся объектом, потому что сами своею личностью впечатляем его, и он впечатляет нас. Так же в любви, посредствам впечатлений, мы добиваемся признания своей личности со стороны любящего объекта. Если отношения двух любящих объектов не зиждутся на феномене впечатлительности друг другом, то из этого следует, что они не признают личностей друг друга как личностей, обладающих любовью. Ведь, часто мы можем услышать слова типа: "Я впечатлен твоей признательностью". Собственно, я утверждаю, что любая личность, независимо от социального местопребывания, умственных способностей, развитости индивидуального мира уже изначально от самого своего основания имеет в себе импульс к тому, чтобы стремиться к признательности себя как личности. Даже тот преступник, совершающий преступление, совершает его ради признания своей личности в представлении других о нем. В любви же, я признаю другую личность только тогда, когда она окажет на меня впечатление. И чем феноменальнее это впечатление, тем более я признаю данную личность, и в акте любви более люблю её, как свое собственное впечатление. И лишь в этом впечатлении я постигаю магическим способом, на каком-то интуитивном уровне, что и моя личность признана объектом моей любви, так как моя личность впечатляет, в обратном отражении, любящий меня объект. Одно без другого невозможно, следовательно, и любовь односторонняя суть искусственно-сконструированная эмоционально-чувственная сцепка, и не более того.
А о том, что любовь именно проявляется как феномен, говорит совершеннейшее безразличие любящих людей к тому, чем они является внутренне. Чтобы человек из себя не представлял, кем бы ни был, совершенно, в акте любви не имеет значения. Просто в тот момент, когда любовь вселяется в человека: "Любовь негаданно нагрянет, когда её совсем не ждешь", - тогда ему не дадена возможность размышлять о необходимости её: он уже влюблен. Чаще даже личностные качества объекта любви представляются исключительно отрицательным образом. Человек не может внятно ответить себе на вопрос, что он находит положительного в этом, скажем, "нехорошем" человеке, но, несмотря на всю его антипатию к нему, некий феномен воедино связывает его с ним. Оттого-то, как и глубокие раны на сердце от неудачной любви, так и восхитительные воспоминания о ней же самой идут рука об руку. Извлекая эти впечатления из своей памяти, вернее тогда, когда они спонтанно сами извлекутся из неё, мы грустим, печалимся, умиляемся и.т.д. То есть, приобретаем некий экзистенциальный опыт. В этом опыте мы постигаем и свободу. Кто сначала нашел любовь, а после начинает искать свободу в ней, тот, судя по всему, не обращает внимания на слова Жак Жака Руссо: "Можно завоевать свободу, но нельзя обрести ее вновь" .
До сих пор, стоит сказать, мы занимаемся, перефразируя Фридриха Ницше, микроскопизмом познания. Мы идем на поводу у ученных, у психологов, у философов; оттого-то, все наши рассуждения мелочны. Мы рассматриваем эмоции, чувства и ощущения, разбивая их на части, в еще меньшие эмоции, чувства и ощущения, пытаясь вновь склеить из них какую-нибудь большую эмоцию или какое-нибудь огромное чувство. Мы также смотрим и на постоянные предостережения, которыми наполнена научно-популярная литература, или пытаемся опровергнуть чьи бы то ни были советы и указания. Поддаваясь этой иллюзии, нам как-то становится не по себе, потому что природа человека стремится всегда к большему, она влечется к экстазу выхода из меньшего во всеобъемлющее, потому что природа - это всегда некое состояние, в котором все иные состояния согласуются между собою. И только состояние может впечатлять, только спонтанный аффект, взорвавший нас изнутри, и может называться впечатлением. Подбросить в воздух стеклянную сферу и швырнуть в неё другою: разбитые вдребезги сферы и разлетающиеся в разные стороны осколки - вот, что формирует впечатление. Разбитая бутылка шампанского о борт, сплавленного на воду только что построенного корабля, к счастливому плаванию, и рюмка, которую разбивают о пол на свадьбах, с криком "Горько!", также к счастливому супружескому плаванию. Салют в День Победы, огненный фейерверк в иной праздник, плюс к этому освобождение арестанта из заключения или спасение от смертельной опасности. Здесь, целые состояния впечатлений, которые сшибаются друг с другом, впечатляя нас самих, порождая в нашем внутреннем мире мощнейшую ответную реакцию, которую мы всегда желаем запечатлеть на долгую память, поэтому мы так сильно привязаны к фотографированию.
Таким образом, впечатления как феномены распознаются в следующих состояниях: потрясение, колебание, проваливание, сомнение, удивление и экстенсивный восторг от "пребывания во вне". В каждом из этих экзистенциальных феноменов пребывает масса как наших имманентных, так и природных трансцендентных по отношению к нам, состояний. И это уже самое истинное существо феноменальных впечатлений, которые выводят нас из рационализированной, скучной и бездарной жизни, жизни, чье существование лишено всяких вообще впечатлений. Теперь уже укус комара суть феноменальное впечатление, а человек, впечатленный этим, есть человек впечатлительный. Однако, последовательность состояний, приводящих к феномену впечатлений, выглядит обратным от прагматизма явлением. Потрясение - это то, что споспешествует раскрытию подлинного смысла своего собственного бытия, ибо потрясение определяет то, что было ранее абсолютно подлинным, перестает быть таковым; вследствие чего и подлинное и неподлинное оказывается под вопросом. Все наши ситуации, в коих мы существуем, подвержены одному и тому же представлению: они, либо могут ухудшиться, либо могут улучшиться. Всё, что ближе нашей душе - все это второе; всё, что страшит нас - все это первое. Поэтому мы с радостью отдаемся представлениям об улучшении наших ситуаций, либо не желаем, чтоб они изменялись, так как каждое изменение привычной ситуации (неважно, какой она есть - то ли плохой, то ли хорошей), происходящее не по нашей собственной воле, суть неудовлетворительность и смутное ощущение беспокойства. Но вдруг изменение произошло не по нашей воле. Такое изменение, например, приводит к ухудшению ситуации в сторону нетерпимо страдательную и экзистенциальную. Мы представляем себе, что хуже этого уже ничего не может быть, зато впереди открывается бездна всего хорошего. Снова, неожиданно ситуация переворачивается в обратную сторону так же быстро, как она раньше ухудшалась.
Колебательность существования приводит человека к удивлению: "Этого не может быть!". Удивление ещё только направлено на это "не может быть", следственно, ещё не раскрывает того, что все-таки "может быть вообще". Удивление, то есть, суть нечто наслаждающее. Не прошло и суток, а человек вдруг опускается в ситуацию, которая становится хуже, чем была до его удивления, когда он не представлял себе, что худшей она быть не может. Теперь, снова потрясение - оказывается, что "может быть". Ему остается одно: верить в то, что удивление возвратится вновь, он ожидает его, не влечется в него, и оно не желает к нему возвращаться само по себе. Он снова потрясен, но уже другим ненавистным вопросом: "почему?". Ненавистно "почему?" потому, что проваливает нас "в-себя", потому что заставляет думать и размышлять над собственным опытом, потому что ведет нас к философскому осмыслению своего собственного бытия, требует интерпретации его. Тут уже мир подлинных вещей вокруг в отношении к нам становится враждебным, как и мы к нему. Теперь эти отношения похожи на двух айкидзинов, стоящих в центре татами напротив друг друга, ожидая первого выпада противника. Но здесь действует правило: кто начинает, тот проигрывает. Мы же приучены нашей рациональностью играть в шахматы, где "белые начинают и выигрывают". Мы опять же не можем быть пассивными. Жизнь требует влечения, биологическое существование требует активности, члены живого организма хотят устремляться к чему-то, и мы начинаем, и проигрываем.
Страх перед поражением - всегдашняя фобия человека более страшная и ужасная, чем все другие беспокойства его. Ему требуется победность, но где взять её там, где самое подлинное раскрывается в этом характерном и закономерном проигрыше? Мир проваливает человека в саму свою суть. Проигравший первый раунд, во втором уже играет вничью, а в третьем - побеждает. Но это все неточно и смутно, ибо провалиться в бытие мира, упасть с небоскреба и погружаться в глубину без акваланга - во внутренних интуициях суть одно и тоже - страх перед смертью, перед пустотой. Сомнение - это ещё одно следствие "проваливающегося в мир" субъекта. Экзистенция его колеблется справа налево, а мысль - слева направо. Вследствие чего сомнение: "Действительно ли я существую в ту сторону, о которой мыслю?". С этой точки зрения сама подлинность мысли подвергается сомнению, так как мысль - это представление "о чем-то". Что-то мыслимое разве может быть подлинным? Если мыслится абсурд, то и его тогда следует называть подлинным: подлинный абсурд - это "само-сомнение". И в конечном итоге, сделавшись уставшими и обессиленными, мы имеем сил, только лишь к тому, чтоб существовать, и существование наше уже является, как и мир нас окружающий, феноменальным впечатлением.