"Анна Каренина" это роман из жизни аристократов, представителей высшей знати, людей рафинированных, прошедших суровую школу хороших манер, людей, стоящих вне общей массы и выделяющихся из нее. Такие люди сразу видны, и граф Вронский, придя в оперу и привычным взглядом окидывая зрителей, отмечает: "знакомое, неинтересное, пестрое стадо зрителей в битком набитом театре". Там "были по ложам какие-то дамы с какими-то офицерами в задах лож; те же, бог знает, кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах были человек сорок настоящих мужчин и женщин". Это были люди одного с ним круга, всегда уверенные и естественные, знающие цену себе и другим, люди с чувством собственного достоинства.
Почти все герои романа - титулованные лица, князья и графы. Каренин и Левин титулов не имели, хотя дядя Алексея Александровича, воспитавший его был "важный чиновник и когда-то любимец покойного императора". Левин был "хорошей породы" из "старого дворянского московского дома" и ставил себя выше графа Вронского. "Я считаю аристократом себя и людей, подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум - это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед". "В чем это состоит аристократизм Вронского", "человек, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знает с кем не была в связи...". "Мы аристократы, а не те, которые могут существовать только подачками от сильных мира сего и кого купить можно за двугривенный". К слову сказать, сам Левин кончил университет с трудом, он "получил единицу за физику и остался на втором курсе". В то время как Вронский был из первых в Пажеском корпусе и "он был с прекрасным образованием и способностями"..
И граф Вронский и дворянин Левин могут с одного взгляда распознать человека одного с ними круга. В первый раз увидев Анну, "с привычным тактом светского человека, по одному взгляду на внешность этой дамы, Вронский определил ее принадлежность к высшему свету". Левин при знакомстве с Анной сразу же отмечает "знакомые и приятные Левину приемы женщины большого света". Этих избранников судьбы отличает усвоенная с детства привычка не выражать свои чувства на публике и, вопреки обстоятельствам и чувствам, следовать строгому канону правил хорошего тона. Когда на балу Вронский отдал явное предпочтение Анне, а Кити поняла, что теряет его, на нее "нашла минута отчаяния и ужаса", но она продолжала "делать то, чего от нее требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить и даже улыбаться". Кити "чувствовала себя убитою", но за ее спиной стояла "строгая школа воспитания", которая "поддерживала и заставляла делать то", чего от нее в данный момент ожидалось и со стороны казалось, что она весело танцует в своем прелестном бальном платье. Когда дама, сидевшая в соседней с Анной ложе театра, публично оскорбила ее, Анна "собрала свои последние силы, чтобы выдерживать взятую на себя роль". "Кто не знал ее и ее круга", "те любовались спокойствием и красотой этой женщины и не подозревали, что она испытывает чувства человека, выставленного у позорного столба".
Не все представители знатных семейств имели достаточное состояние для того, чтобы тратить деньги, не считая, быть выше общественного мнения и более того, формировать его. Обедневшим был род князей Облонских, старшее поколение которого состояло из двух братьев, Аркадия и Петра и двух сестер, Катерины и Варвары. Из четверых богатыми стали, сделав выгодные партии, Петр и Катерина. Стива и Анна, дети Аркадия собственного имения не имели и жили на средства супругов
Левин был "скорее богатым, чем бедным", но расходы на женитьбу и жизнь с молодой женой в Москве были выше его достатка, и он принужден был занимать. Ни Каренин, ни его жена Анна состояния не имели и жили на жалование Алексея Александровича. Анна "вообще мастерица одеваться не очень дорого", перешивала с помощью модистки свои платья так, чтобы их "нельзя было узнать". Она не могла себе позволить часто ездить к княгине Тверской, так как это требовало "расходов выше ее средств". Каренин с помощью управляющего делами вел учет своих финансов. Он изучил "краткий отчет о состоянии дел, которые были не совсем хороши, так как случилось, что нынешний год вследствие частых выездов было прожито больше, и был дефицит". Анна имела обыкновение контролировать свои траты и "записывала свои счеты". В семье Карениных был строгий учет и экономия, даже такая невинная и трата, как дамские наряды и выезды требовала урезания средств.
Степан Аркадьич имел место с доходом в шесть тысяч и долго хлопотал еще об одном, которое могло бы дать еще до девяти тысяч. Он потихоньку распродавал приданое жены, но все равно, ведя разгульную жизнь, имел до двадцати тысяч долгу. В семье росло шестеро детей, на их обучение и образование, одежду и уже скорые выезды в свет нужно было все больше и больше средств. К концу романа Стива получил искомое место, жалование его стало составлять порядка пятнадцати тысяч в год. Жена его выросла в безбедном доме, но живя в браке, пребывала в постоянном безденежье и привыкла выгадывать на всем. Она не могла "избавиться от мелких унижений, мелких долгов дровянику, рыбнику, башмачнику, которые измучили ее". Лично ею "были сшиты, переделаны" платья дочерям, о покупке новых не могло быть и речи, она сама штопала свои ночные кофточки.
Княгиня Щербацкая самолично вникала во все подробности ведения дома, она владела всеми премудростями варки варенья, она умела жить, не тратя лишнего и говорила, что я "на дешевом товаре всегда платья девушкам покупаю сама".
Все герои романа были обеспечены и не бедствовали, но такого значительного состояния, какое было у братьев Вронских и их двоюродной сестры Бетси Тверской, урожденной Вронской, ни у кого больше не было. Сравним шесть тысяч Облонского на семью с шестью детьми и сорок пять тысяч на одного Вронского. В поместье Вронского обед в обычный день отличался самой изысканной роскошью и по сервировке, и по кушаньям, и по винам, лакеи и горничные были одеты как на картинке, а Анна по три разу на день меняла один дорогой и изысканный туалет на другой и замечала между делом, что "мы здесь так чопорны". Это совершенно не походило на уклад дома Левина, где княгиня Щербацкая и ее дочери принимали личное участие в варке варенья, хозяева, гости и дети ходили в лес за грибами, одевались в ситцевые платья и повязывали головы платком, наподобие крестьянок. В отличие от Левина Вронский мог себе позволить свободно тратить деньги, соразмеряясь лишь со своими прихотями, он построил в своем имении больницу для народа стоимостью в сто тысяч и оборудовал ее с небывалым размахом, а на вопрос, почему он это сделал, ответил, что "так, я увлекся". Затем после отъезда из деревни дело с больницей пошло на самотек, он перестал уделять этому внимание.
Хозяйка положения
Княгиня Бетси Тверская была с избытком наделена даром контролировать свое поведение, не идти на поводу у эмоций и не зависеть от мнения света. Она покровительствовала провинциальной Анне и "с самого появления Анны в свет особенно полюбила её, ухаживала за ней и втягивала в свой круг". Бетси могла себе позволить эпатировать публику, она ездила в щегольском экипаже, она держала "красавца лакея в галунах и медвежьей пелерине", ее туалеты были недоступны для Анны и поражали ее своей элегантностью, она всегда была одета по "крайней последней моде". Анна считала, что Бетси развратнейшая женщина, "она была в связи с Тушкевичем, самым гадким образом обманывая мужа". Тушкевич был своим человеком и в загородном, и в столичном доме Бетси. Тушкевич "был в одном вкусе с гостиной, от этого он так часто бывает здесь" - злословили гости Бетси, "указывая глазами на красивого белокурого молодого человека". Так "говорилось намеками именно о том, о чем нельзя было говорить в этой гостиной, то есть об отношениях Тушкевича к хозяйке". Все знали, но все только издали намекали, не осмеливаясь сказать что-то в глаза. Гости в роскошной гостиной роскошного дома пребывали в атмосфере праздника и не хотели лишать себя этого утонченного время препровождения в изысканном светском обществе.
Попробуем вообразить, что на вечере у Карениных Анна свободно принимает Вронского, а Каренин не только воспринимает это, как должное, но более того, неслышными шагами входит в гостиную и тут же удаляется, чтобы отправиться в клуб и не мешать жене развлекаться с гостями. Именно так повел себя князь Тверской, "узнав, что у жены гости", а среди них - ее любовник Тушкевич. Каренин же строго настрого запретил жене принимать в своем доме Вронского, а когда она нарушила запрет, устроил скандал, попрекнул ее тем, что она ест хлеб мужа, сказал, "что назавтра я уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода". Он грозил ей даже тем, что их сын переедет к его двоюродной сестре.
Положение этих двух дам в свете отличалось слишком разительно. Бетси всегда и везде оставалась хозяйкой положения, ее домом был свет, "свет балов, обедов, блестящих туалетов". Вращаясь в этом кругу, Бетси поражала экстравагантностью и роскошью и даже вычурностью туалетов и всего, что обрамляло ее появление - внешностью и нарядом лакеев, красотой и шиком экипажа, лоском дома и вышколенной прислугой. Бетси могла себе позволить завести, а потом отставить любовника, не обращать внимания на мужа, не снисходить до общественного мнения и даже игнорировать его. Бетси "втягивала Анну в свой круг", но "он требовал расходов выше ее средств". Бетси была настолько богата, что это делало ее совершенно независимой от общественного мнения. У Анны собственного состояния не было, она до брака жила на иждивении богатой тетки, сестры отца, что наложило отпечаток на весь образ ее мыслей и на поведение в обществе. Тетка постаралась при первом удобном случае выдать ее замуж и избавиться от нищей племянницы. Бетси с ее приданым могла сама решать, за кого ей выйти и нашла доброго и непритязательного мужа, на которого могла обращать или не обращать внимания. Бетси виртуозно умела вести себя в свете, а провинциальная Анна, выйдя замуж в очень молодом возрасте за человека на двадцать лет старше ее с высоким общественным положением, живя за его счет и его интересами, вращаясь в кругу его коллег и знакомых, не могла себе позволить такую роскошь, как собственные желания. Она была лишена возможности жить так, как ей хотелось бы, она привыкла зажимать себя, но даже не сознавала этого, не отдавала себе отчета в том, что живет не своею жизнью, а успешно играет те роли, которые навязали ей другие.
Бетси, Елена Федоровна была дочерью Федора Вронского, родного брата Кирилла Вронского, и по родству была двоюродной сестрой Алексея и Александра Вронских. Она была замужем за князем Тверским, двоюродным братом Анны и Стивы. Князь был сыном брата или сестры их матери. Он также богатством не блистал и в огромном доме княгини Бетси на Большой Морской не чувствовал себя полноценным хозяином. "Муж княгини Бетси, добродушный толстяк, страстный собиратель гравюр, узнав, что у жены гости, зашел перед клубом в гостиную". Он не здоровается с гостями, расточая улыбки, как это следует сделать хозяину дома или как это делали при входе в гостиную остальные члены великосветской компании. "Неслышно, по мягкому ковру, он подошел к княгине Мягкой". Она его резко осадила: "Можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали". Разговор между ними зашел о новом приобретении князя, очередной гравюре. Княгиня заявила, что знает в этом толк, "выучилась у этих, как их зовут...банкиры... у них прекрасные есть гравюры". Хозяйка, сделав из слов княгини Мягкой вывод, что она посетила дом банкира Шуцбурга, обратилась через голову мужа непосредственно к ней: "как, вы были у Шуцбург?", что, по-видимому, не было поступком хорошего тона. Ни в этой сцене, ни во всем дальнейшем повествовании князь Тверской никак более не фигурирует. Он не сопровождает жену на светских мероприятиях, его не видно в загородном доме жены, он не принимает равноправного участия в светских разговорах в ее гостиной. Таким незаметным и ненавязчивым в обществе гостей жены князь Тверской мог быть только в том случает, если сто двадцать тысяч годового дохода, огромный дом в столице, загородный дом в Царском селе принадлежали не ему, а были собственностью его жены дочери графа Федора Ивановича.
Все Вронские - Алексей, Александр и Елена - были "огромно богатыми". Состояние графа Кирилла Вронского давало двести тысяч годового дохода, оно не было разделено между братьями и Алексей, "человек с очень добрым сердцем" отдавал брату три четверти от своей доли, оставляя себе только двадцать пять тысяч. "В то время, как старший брат женился, имея кучу долгов, на княжне Варе Чирковой, дочери декабриста, безо всякого состояния, Алексей уступил старшему брату весь доход с имения отца, выговорив себе только двадцать пять тысяч в год". Впрочем, этих денег ему на жизнь не хватало. Еще двадцать тысяч давала ему из своего собственного состояния мать, но не желая потворствовать его связи с Анной, решила отказаться от этой выплаты. Вронский, "уже сделав привычку жизни на сорок пять тысяч и получив в этом году только двадцать пять тысяч, находился теперь в затруднении". Однако, "он не мог отречься от сказанного великодушного слова, хотя и чувствовал", что "великодушное слово это было сказано легкомысленно". "Но отречься нельзя было", "это было также невозможно, как прибить женщину, украсть или солгать". И Вронский "решился без минуты колебания: занять недостающие деньги у ростовщика". Для него, со временем получившего причитающуюся ему долю громадного имения отца, долг у ростовщика не мог стать кабалой.
Бетси пыталась научить Анну тому, как надо вести себя в свете, как, открыто принимая любовника в своем доме, оставаться на высоте общественного положения. Чтобы показать, как искусно устраивают свои сердечные дела другие, Бетси приглашает Анну в свой загородный дом на "общество партии крокета", "приезжайте хоть посмотреть, как изучение нравов" - так написала она Анне в своей записке. В доме у Бетси Анна нашла ее любовника Тушкевича, который вел себя спокойно и непринужденно, вскоре должны были прибыть "сливки сливок общества" - Лиза Меркалова с двумя поклонниками и Сафо Штольц, сопровождаемая своими обожателями. Анна сразу же сказала хозяйке, что ей надо будет уехать. "Нет, я вас не пущу ни за что". "Точно вы боитесь, что мое общество может компрометировать вас" - такими словами Бетси пытается остановить Анну. Накануне после того, как Вронский упал на скачках с лошади, Анна не могла удержаться от рыданий. Реакция Анны выглядела "положительно неприлично", "она стала биться, как пойманная птица", "она плакала и не могла удержать не только слез, но и рыданий, которые поднимали ее грудь". Бетси, сидевшая рядом с Анной, не могла не видеть, что поведение Анны далеко выходит за рамки светского. И вот уже на следующий день Бетси поднимает упавшую в глазах света Анну и опускает себя, хотя неприлично вела себя в свете Анна, а не она. Эта игра словами, жонглирование понятиями, наглядный и ненавязчивый урок того, что граница между нравственным и безнравственным расплывчата и одно можно легко обратить в противоположное вполне удается Бетси. Но у Анны нет ста двадцати тысяч дохода, она находится в полной зависимости от мужа, она в его полной власти. Больше всего ей хочется взять сына и уехать и от мужа, и от Вронского. Только ехать ей некуда, она - неимущая и даже нищая, и ей выпал жребий сполна расплачиваться не только за себя, но и за других. Ей придется терпеть унижения и сделаться изгоем, а другие, куда более развращенные и циничные останутся на высоте общественного положения и будут судить ее, свысока смотреть на нее и едва снисходить до общения с нею.
Бетси показывает Анне, что свита из поклонников никак не компрометирует ее сегодняшних гостей Лизу Меркалову и Сафо Штольц. "Я не могу быть католичнее папы", "они приняты везде, и я, - она особенно ударила на я, - никогда не была строга и нетерпима". Анне недостаточно намеков, она напрямую спрашивает, "какое ее (Лизы Меркаловой) отношение к князю Калужскому?" Бетси заразительно смеется до слез. "Я не понимаю тут роли мужа" - не унимается Анна. "Муж всегда готов к услугам. А что там дальше, никто не хочет знать". "На одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, а можно смотреть просто и даже весело".
Бетси сводит своего двоюродного брата Алексея с Анной, она помогает влюбленным встречаться, служит посланником Вронского, когда он желает проститься с Анной перед тем, как отправиться в Ташкент. Она была "единственная женщина, которая приехала" к Анне в Петербурге" после того, как та ушла от мужа и соединилась с Вронским. Бетси настолько игнорировала мнение света, что даже пригласила отверженную всеми Анну в гости. И это в то время, когда мнение света было единодушно направлено против Анны, когда знакомая Анны Картасова публично оскорбила ее в театре, сказав в глаза Анне, что "позорно сидеть рядом" с нею.
Бетси и в этой однозначно невыгодной для Анны ситуации вела себя как хозяйка положения. Анна же, вступив в открытую связь с Вронским, хозяйкой положения уже не была. В доме мужа она была хозяйкой, а в доме Вронского так не стала. "Анна была хозяйкой только по ведению разговора", и "разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием". Все остальное в доме "делается и поддерживается заботами самого хозяина", а "от Анны, очевидно, зависело не более, как и от" остальных гостей. Анна вместе с остальными членами компании, "были одинаково гости, весело пользующиеся тем, что для них было приготовлено" хозяином дома.
Бетси была недостижима для Анны, в чем Анна не хотела себе признаться, но во время того периода своей жизни с Вронским, когда они весело проводили время в его имении в Воскресенском, Анна невольно подражает Бетси. Анна стала смотреть, как Бетси, "сощурившись (это была новая привычка, которой не знала за ней Долли)". Такая же точно привычка щурить глаза была у княгини Бетси, которая "как всегда прищуривала глаза при обращении к лакею". "Вот вы увидите" - постоянно приговаривала Бетси, точно такой же оборот речи появился в этот период и у Анны. Тогда в имении Вронского Анна стала центром маленького двора, ее дни протекали в развлечениях и веселье, в доме было полно гостей, которых привлекала и роскошь, и беззаботность, и весь уклад изобильной и праздной жизни. Все было обставлено и обустроено не хуже, чем в доме Бетси. Только Анна, хотя и была любима и выглядела счастливой, вела себя не как хозяйка, а как подруга хозяина. Она не тяготилась этим, ей слишком хотелось постоянно нравиться Вронскому, она больше всего на свете боялась, что иначе он разлюбит ее. Она изо всех сил старалась не иметь изъянов, всегда быть привлекательной, веселой, быть в приподнятом состоянии духа, чтобы оставаться единственной и желанной.
В имении Вронского Анна снова не была собой, она играла взятую на себя роль обворожительной, осчастливленной любовью и ничем не отягощенной прелестной женщины. Она так искусно вошла в эту роль, что Вронский был уверен, что она счастлива, но в задушевном разговоре с Долли Анна признается: "Ты не презирай меня. Я не стою презрения. Я именно несчастна". Этот разлад между внутренним состоянием и внешним поведением образует подобие ножниц, между концами которых располагается пустое, не обеспеченное личной энергией пространство. Анна непрерывно расходовала резерв жизненных сил, запас которых не восполнялся, она жила на износ. Она хотела, чтобы Вронский ловил восторженные взгляды других и всякий раз убеждался, что она всем нравится, а это значит, что она должна нравиться и ему. Она подсознательно превращалась в подобие такой созданной для веселья дамы, какие составляли круг Вронского до его связи с ней. Помимо роли любовницы она взяла на себя и еще одну роль - товарища. Она до тонкостей вникала во все дела и увлечения Вронского и порой превосходила его настолько, что он консультировался с нею. Ей казалось, что всем этим она поддерживает его любовь, но Вронский с его честолюбием, а "честолюбие была старинная мечта его детства и юности", стремился освободиться от ее чар и расширить границы того общества, которое рукоплескало бы ему.
"Чтобы заснуть, надо поработать, а чтобы веселиться, надо тоже поработать" - так поучала Лизу Меркалову Анна, когда она еще была женой Каренина, а Вронский был еще только ее любовником. Через год Анна уже не сказала бы так, теперь и веселье, и сон нередко приходили к ней только после приема морфина.
Власть грубой силы
После рождения дочери, когда Анна, по утверждению врачей, была на волосок от гибели, супруги Каренины простили друг другу все и, казалось бы, что они вновь станут той счастливой парой, какой мы находим их вначале повествования. Анна тогда была настолько близка с мужем, что "всякую свою радость, веселье, горе она тотчас сообщала ему", что "когда он ложился спать пятью минутами позже, она замечала и спрашивала о причине". "Тогда Анна была так счастлива" - вспоминала об этом времени Долли. Но почему-то после светлых и возвышенных минут, которые супруги пережили в эти драматичные дни ее болезни, их жизнь снова повернула в сторону ненависти и отчуждения. Каренин "чувствовал, что, кроме благой духовной силы, руководившей его душой, была другая, грубая, столь же или еще более властная сила, которая руководила его жизнью, и что эта сила не даст ему того смиренного спокойствия, которого он желал". Он видел, что "Анна боялась его, тяготилась им и не могла смотреть ему прямо в глаза". Каренин желал, чтобы то внутренне спокойствие и всепрощение, которые он обрел во время ее болезни, пребывало бы с ним и в дальнейшем, но одного желания оказалось недостаточно.
На том жизненном пути, по которому рано оставшийся сиротой Каренин следовал, он научился управлять собой и своими мыслями, научился направлять волю, все свои силы на воплощение того, что считал правильным и справедливым. Он научился отбрасывать все лишнее, и подчинять всего себя достижению намеченного. Он хотел сделать карьеру и пойти по стопам воспитавшего его дяди, брата отца, и это ему вполне удалось. "Окончив курс в гимназии и университете с медалями, Алексей Александрович с помощью дяди тотчас стал на видную служебную дорогу". Усердие, трудолюбие, упорство в достижении цели, служение делу - все это зависело лично от него и всегда приводило к нужному результату. В отношениях с женой с таким трудом выработанное жизненное кредо не работало и ни йоту не подводило к выходу из тупика. Каренин был бессилен и ему оставалось только одно - безропотно подчиниться злой воле судьбы. Каренин не был одинок, злая воля преследует также и Вронского, и Анну, жизнь всех в этом любовном треугольнике за время действия романа разительно меняется к худшему. Происходит это исподволь, незаметно, но неуклонно, опуская героев все ниже и ниже. Одновременно и параллельно с ухудшением жизни этих троих жизнь остальных главных героев, пройдя через кризисы, налаживается. Левины и Облонские счастливы и здоровы, их дети растут в полных семьях. Даже то, что омрачало жизнь Левиных, его неверие кануло в прошлое.
Когда, в какой момент времени началось действие этой грубой властной силы доподлинно сказать невозможно, зачатки ее кроются в истории семей Карениных, Облонских и Вронских. В жизни этих семей, в жизни предков героев романа не все было безупречно, а их потомки унаследовали не только сильные, но и слабые стороны их натур, их пороки и недостатки, то, в чем им пришлось пойди на сделку с судьбой. Мы имеем обо всем этом весьма отрывочные сведения, поэтому для нас, для читателей отправной точкой можно считать момент получения Анной слезного письма Стивы, в котором он просит ее приехать и спасти его семью. Не получи Анна письмо, она не поехала бы в Москву, не познакомилась бы через свою попутчицу графиню Вронскую с ее сыном, Анну не поразила бы до глубины души смерть сторожа под колесами поезда, она не стала бы всеми силами спасать семью брата и тем самым невольно взваливать на собственные плечи те душевные недуги, которыми страдала ее невестка, это одержимость ревностью и страх потерять любовь. С приезда в Москву Анна стала нести и ношу брата, она теперь, как и он, не могла жить без всепоглощающей любви. Все то, что в дальнейшем происходит с героями романа было уже заложено в этом исходном моменте, подобно тому, как вся информация о растении заключена в его семени. Семя может безжизненно лежать в сухой земле, но стоит только обильно полить почву, как, все более ускоряясь, подобно лавине, начнется развитие и неуклонный рост растения. Таким же импульсом к развитию ситуации, стартом, отправной точкой стало письмо, но оно только оживило то, что дремало в Анне, Вронском и остальных героях романа, задействованных в его завязке.
Обращаясь к сестре за помощью в деле спасения семьи, Степан Аркадьич твердо рассчитывал на успех: "Ты приехала, это главное. Ты не можешь себе представить, как я надеюсь на тебя". У Анны по-видимому, была репутация спасительницы, от чего она отрекалась, считая это пустяком. В ответ на слова Долли о том, что Анна "приехала сюда и сделала доброе дело", Анна только отмахивается: "Я ничего не сделала и не могла сделать. Я часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня". В петербургском высшем свете ее считали справедливой, что более подходит для умудренной житейским опытом, а не для достаточно молодой еще женщины, какой была Анна. Ей завидовали потому, что она была умна, красива, тактична и, самое главное, безупречна. "Большинство молодых женщин, завидовавших Анне, которым уже давно наскучило то, что ее называют справедливою, радовались" и "ждали только подтверждения оборота общественного мнения, чтоб обрушиться на нее всей тяжестью своего презрения" и "закидать ее комьями грязи".
Жизненная сила, которую помимо воли излучала Анна, не оставляла людей равнодушными. "Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она притушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке" - такой предстала она в первый раз перед Вронским. В дальнейшем "он был поражен новою, духовною красотой ее лица". "В ней был другой какой-то высший мир недоступных для нее (Кити) интересов поэтических и сложных" - такой увидела ее при знакомстве Кити. И Вронский, и Кити, и Лиза Меркалова мгновенно влюбились в нее. У других, таких как приятельница Анны, она вызывала противоположные чувства, чувство зависти и потребность сбросить ее с того пьедестала, на котором она находилась. Ее приятельница предрекала, что такие, как Анна "обыкновенно дурно кончают", она ждала и готовилась к тому, чтобы ее плохое предсказание наконец-то сбылось. А когда это случилось, как и все в свете, конечно же, торжествовала и с гордостью за свое предвидение воскликнула: "что я вам говорила?".
Анне казалось, что присущая ей жизненная сила всегда будет принадлежать ей, что запас ее неисчерпаем. Она щедро делилась ею и не принимала в расчет то, что зачастую делилась резервом, причем, отдавала его в нечистоплотные, умеющие только брать и брать руки. Она с легкостью взваливала на свои плечи слишком много и не заботилась о том, что взамен не только ничего не получит, но столкнется с неблагодарностью и даже с осуждением и презрением. Она настолько была увлечена своей миссией справедливой женщины, что решилась даже прибегнуть к откровенной лжи в том задушевном разговоре, который вернул Долли к жизни. Анна говорила тогда, что Стиву "мучают две вещи: что, ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя... да, да, любя больше всего на свете" "сделал тебе больно, убил тебя". Анна, конечно же, знала, что Стива нисколько не раскаивался в изменах, "он раскаивался только в том, его не умел лучше скрыть от жены".
Можно, конечно, оправдать эту ложь тем, что она была произнесена во имя благой цели во имя спасение семьи. Но, если Долли и Стива оказались в такой критической для совместной семейной жизни ситуации, значит, именно они своими личными делами заслужили ее, значит, именно они должны пройти или не пройти через это посланное им свыше испытание. Анна, спасая их, даря им силы на то, чтобы они вышли тупика, бралась не за свое дело. Спасение это дело церкви, веры, религии, а не обычного человека. Для Анны же спасение семьи брата превратилось в ее личное дело, она взялась за это так, как будто была лично заинтересована в успехе, взялась с неистощимым рвением и твердой уверенностью в собственной правоте. Она приложила все силы и отдала этому всю себя. Если на поверку вышло так, что сохранение семьи брата было нужно лично ей, то ей и придется заплатить за его исполнение, придется взять на себя те проблемы, тот негатив, который мешал благополучию семьи, чтобы впоследствии страдать и мучиться всем этим вместо супругов Облонских. Поменявшись ролями с Долли, Анна стала, как и она, жить с одержимостью ревностью и с изнуряющим и неистребимым страхом потерять любовь. До разговора с Анной Долли не хватало сил на то, чтобы принимать мужа и отца своих детей таким, каков он есть. Анна подарила ей часть собственных сил из личного резерва и от этого оттока запас ее личной силы пошел на убыль. Со временем Анне стало не доставать сил на то, чтобы принимать Вронского таким, каков он есть, а Долли стала справляться с неурядицами собственной жизни. Ее перестало угнетать и безденежье, и гульба мужа, и жизнь в долг, она перестала фиксироваться на этих отрицательных сторонах жизни. Она стала жить гордостью за своих шестерых детей заниматься их воспитанием и образованием.
Спасение и безвозмездная помощь не всегда идут во благо тому, кто решился на подобный жест в отношении ближнего. Вливая новые силы в страдающую Долли, Анна подарила ей излишнюю, никак не оправданную личными данными Долли уверенность в себе. Одухотворенная этим безвозмездным даром, Долли со временем вытеснила то, что это Анна "сделала доброе дело" для ее семьи, что это ей она была обязана тем, что перестала ненавидеть отца своих детей и вбивать этой ненавистью клин между ним и его многочисленным потомством. Набравшись от Анны сил, Долли начинает со временем нападать на нее. Без этого вливания она оставалась бы тихой и несчастной и не позволила бы себе творить зло в отношении той, которая спасла ее семью от развала. Уже через полтора года по дороге в имение Вронского Долли отринула то, что Анна сделала для сохранения ее семьи. "И я до сих пор не знаю, хорошо ли сделала, что послушалась ее (Анну) в это ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву. Я тогда должна была бросить мужа и начать жизнь сначала. Я бы могла любить и быть любимой по-настоящему". На тот момент Долли была обременена пятью детьми и ждала скорого рождения шестого ребенка, была изможденной, убитой горем, несчастной и рано состарившейся женщиной. В гостях у Вронского Долли принимается судить и осуждать, принимается находить недостатки в жизни этой "неправильной семьи" и торжествовать, что у нее самой семья правильная, хотя отец семейства в своей семье практически не бывает. Она не только уверена, что ничем не обязана Анне, в свей досаде на золовку она идет еще дальше, она выставляет ей претензию в том, что это из-за Анны она не ушла тогда от мужа и потому не обрела счастье в новой настоящей любви,
Обмен энергией, произошедший между Анной и Долли, напоминает обмен энергией между двумя биллиардными шарами при их столкновении на столе. Точный удар кия маркера заставляет один шар приобрести энергию и покатиться с новой силой и скоростью по направлению к лузе, а другой - выйти из игры, откатиться в сторону и начать простаивать.
Между братом и сестрой Облонскими много общего, как говорится, семейного, хотя на первый взгляд они такие разные. В начале романа она примерная жена и мать, а Стива "никак не мог помнить, что у него есть жена и дети", она живет интересами мужа, способствуя его карьере, экономит и никогда не выходит из бюджета, он - случайными дамами, на которых тратит деньги семьи, она все свои радости и горести доверяет мужу, он живет двойной жизнью и обманывает жену. После приезда Анны в Москву в дом брата в ней оживает то, что дремало, что было скрыто в тайниках ее души, о чем она не подозревала и что роднило ее со Стивой. После того бала, на котором Вронский пренебрег Кити и выбрал Анну, она с уверенностью заявила, что она не такая, как ее любвеобильный брат Стива. Тогда Анна, размышляя над тем, что это она принесла несчастье Кити, говорит Долли: "я не виновата, или виновата немножечко. - О, как ты это похоже сказала на Стиву! - смеясь, сказала Долли. Анна оскорбилась, - О нет, о нет! Я не Стива". В этом эпизоде она отрицает свою внутреннюю связь с братом, который не мог жить без любви, но и не мог "любить любовью жену", которая постарела и перестала нравиться ему. Анна не знала еще, что в душе она такая же, как брат, что очень скоро плотская, страстная любовь станет единственным смыслом ее существования, а жизнь без такой любви окажется просто ненужной. "Если бы я могла быть чем-нибудь, кроме любовницы, страстно любящей одни его ласки; но я не могу и не хочу быть ничем другим"- так она думала. "Ясность не в форме, а в любви", "я хочу любви, а ее нет. Стало быть, все кончено!" - так говорила она Вронскому, который ни разу не изменил ей и, не понимая, чего же еще она от него хочет, в ответ на ее постоянные претензии, что он больше не любит ее, только досадливо морщился.
Стива был уверен, что "фальшь и ложь были противны его натуре", и эта уверенность в личной искренности успешно уживалась в нем с постоянным обманом жены. Анна считала, что "ложь была противна ее натуре", но она не замечала того, что лгала с самого начала романа, когда ей еще нечего было скрывать, лгала для красного словца, для усиления воздействия на Долли. Она говорила, что Стива раскаивался в измене что ему стыдно, но это было абсолютно не так. "В дальнейшем, когда Анна стала любовницей Вронского, ложь, к которой она с такой легкостью прибегла в начале романа, станет постоянной спутницей ее жизни, "Анна говорила, что приходило ей на уста, и сама удивлялась, слушая себя, своей способности лжи".
Анна вычеркнула из жизни то, как была девять лет счастлива с мужем, она возненавидела его и обвиняла его в том, что он все эти годы "душил ее". "Вспомнив об Алексее Александровиче, она тотчас с необыкновенной живостью представила себе его, как живого" и "вздрогнула от отвращения". К концу повествования ее отношение к Вронскому стало сильно походить на то, что происходило с мужем на момент разрыва с ним. Она понимает, что должна бежать от Вронского, как за два года до этого хотела бежать от мужа. "Мысль о том, куда она поедет теперь - к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто за границу", "окончательная ли это ссора или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович" крутились в ее голове. "Она чувствовала, что рядом с любовью, которая связывала их, установился между ними злой дух какой-то борьбы, которого она не могла изгнать ни из его, ни, еще менее, из своего сердца". Между ей и Вронским утвердилась "какая-то странная сила зла".
"Странная сила зла", "злой дух какой-то борьбы", "грубая", "властная сила", такими отвлеченными, умозрительными понятиями описывается в романе то, что мешает его героям обрести мир в душе и счастье в супружестве. С этими проявлениями нечеловеческой силы почему-то больше всего сталкиваются именно Анна и Вронский, меньше - Каренин, а остальные герои романа или вообще не сталкиваются, или, как Левин, справляются и уходят из-под ее власти. Чем же Анна и Вронский настолько открылись для этой силы, что оказались бессильны перед ней, ведь за два с небольшим года на их долю выпало столько несчастий, что их хватило бы не на одну жизнь. Она едва не умерла родами, а потом покончила с собой, он чудом остался жив после самоубийства, а в конце пережил духовную смерть и отправился на войну, чтобы найти там смерть физическую.
И Анна, и Вронский пожертвовали друг для друга и для своей любви всем. Вот какой разговор произошел между ними в самом начале их связи, когда Анна еще не оставила мужа, а Вронский - службу. "Я часто думаю, как для меня ты мог погубить свою жизнь. - Я то же самое сейчас думал, - сказал он, - как из-за меня ты могла пожертвовать всем?". В дальнейшем добровольное пожертвование во имя любви все усиливалось, Анна теперь стала жить, "сделав несчастие мужа, бросив его и сына и потеряв добрую славу". Вронский "по ее мнению, имевший такое определенное призвание к государственной деятельности, в которой должен был играть видную роль, - он пожертвовал честолюбием для нее, никогда не показывая ни малейшего сожаления". Каждый в этой паре был настолько добр, что, не раздумывая отдавал другому себя до самого конца. Отдавал так много, что на себя уже почти ничего не оставалось. Жизнь на пределе невольно вызывала взаимную неприязнь, даже ненависть к партнеру, которому пришлось отдать всего себя без остатка. Это как с деньгами. Если чересчур много отдать другому и себе почти ничего не оставить, то жить будет не на что, возникнет раздражение на то, что кто-то хорошо живет за твой счет, а ты вынужден прозябать в нищете. Пускай даже отдача денег была продиктована самыми благими намерениями, но жить без средств просто невозможно. Сделанное добро обернется особенно значительным злом, если добро было сделано в отношении того, кто не в состоянии это оценить и с благодарностью вернуть деньги или что-то иное, что было в него вложено, назад. Сам добрый и щедрый вряд ли сможет переломить себя и потребовать возврата или хотя бы простой человеческой благодарности.
Именно так происходит с Анной, которая, обладая, казалось бы, неиссякаемой жизненной силой, щедро раздавала ее направо и налево, пока не осталась ни с чем, опустошенная и бессильная, с нездоровой психикой и наркозависимостью. Вначале она щедро поделилась всем этим с мужем. Без нее, оставшись один, он утратил высокое служебное положение. "С ним случилось и самое горькое для служащего человека событие - прекращение восходящего служебного движения". "Он был человеком, который весь вышел и от которого ничего более не ждут". "Вскоре после своей разлуки с женой он начал писать свою первую записку" "из никому не нужных записок", "которые было суждено написать ему". Она духовно обогатила невестку и брата, которые, получив от нее такой мощный импульс, такой заряд энергии, которого они не заслуживали, начали подниматься и утверждаться. В дальнейшем она делала в их адрес все новые вливания, а они только делали вид, что помогают, поддерживают и любят ее в то время, как она стремительно падала вниз. Она, едва получив письмо Стивы, бросилась в Москву спасать его, а взамен этого брат полгода тянет с поездкой в Петербург, "Стива говорит, что не может ехать к Алексею Александровичу" по делу о разводе. За эти полгода, живя в изоляции от общества в Москве, каждый день ожидая ответа мужа, она совсем лишилась сил. Стива же смог выбраться в Петербург только тогда, когда это совпало с его личными интересами, он совместил вопрос о разводе с просьбой к Каренину похлопотать за него в получении доходного места.
Анна слишком многое принесла жертву и Вронскому, что сильно подточило ее нравственные и физические силы. Уже через год после их знакомства мы видим, что она "была совсем не та, какою он (Вронский) видел ее первое время. И нравственно, и физически она изменилась к худшему. Она вся расширела, и в лице ее, в то время, как он говорил об актрисе, было злое, искажавшее лицо выражение". Вронский же, напротив, укрепился в нравственном отношении. В это время Вронский был на неделю "приставлен к приехавшему в Петербург иностранному принцу" и все это время "испытывал чувство, подобное чувству человека, который был бы приставлен к опасному сумасшедшему" и вследствие "близости к нему, боялся бы и за свой ум". "Главная же причина, почему принц был особенно тяжел Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то, что он видел в зеркале, не льстило его самолюбию". Среди развлечений принца были вечера с дамами в "костюме Евы", "его суждения о русских женщинах" "не раз заставляли Вронского краснеть". Вронский видел, что такие, как принц, "все презирают, кроме животных удовольствий". Он и сам, попав по выходе из Пажеского корпуса "в колею богатых петербургских военных", вел "роскошную, грубую жизнь". Но теперь, благодаря любви к Анне и ее духовной силе, "уже давно оставил эту жизнь". Анна исцелила его душу, но это дорого стоило ей. Она опустошила свою душу и уже через год после встречи с Вронским ощущает, что ей недолго осталось жить: "Скоро, скоро все развяжется, и мы все, все успокоимся и не будем больше мучиться". Анна видела вещий сон, предрекавший ее скорую смерть: "я умру, я очень рада, что умру и избавлю себя и вас". Она видит в собственной смерти единственный выход и избавление от мук. Уже через несколько дней после родов она окажется на пороге смерти, но выживет. Во время болезни она в первый раз примет морфин. Еще через год она уже почти не может спать без морфина, а силы ее настолько истощатся, что мысль о смерти станет навязчивой и вещий сон наконец-то сбудется.
Очень трудно дать количественную оценку того, что один человек сделал в отношении другого. Точной меры для этого никто еще не придумал. Иное дело деньги или материальные ценности, имеющие денежный эквивалент. Можно заметить, Анна вкладывала личные силы и пыл души в тех, кто ее окружал, что Вронский, "человек с очень добрым сердцем" помогал брату, сослуживцам и любил их, что Каренин служил России. Можно также по мере того, как все они теряли силы, место на служебной лестнице, положение в свете и любовь, другие все это обретали. Но не будет ли опрометчивостью заявить, что те, кто преуспел и состоялся, обрели это за счет жизненной силы тех, кто вышел из игры. Лично мне очевидно и ясно, что Облонские и Левины обрели то, что Анна, Вронский, а также Каренин потеряли. Но, как сказала Анна, "сколько голов, столько умов", каждый думает своей головой и понимает столько, сколько ему дано понять. В мою задачу входило, прежде всего, показать внутренние связи между судьбами героев этого, по утверждению У.Фолкнера, самого великого романа всех времен. Хотелось бы, увести читателей бессмертного романа прочь от штампов в оценке поведения и характеров героев и подключить к анализу и размышлениям над их судьбами.
"Анна Каренина" это роман на все времена, в нем рассказывается о таких вечных проблемах, как измена, уход из семьи и от детей, чувство вины за это, встреча с настоящей любовью, которая не только дарит радость и счастье, но и ломает собственную и чужую жизни, чувство ненависти к вчера еще любимому супругу, глубинная потребность спасти ближнего любой ценой и о многих других, которые не потеряют своей актуальности до тех пор, пока живут и любят люди. Самое главное, что все это, как и многое другое в жизни героев романа, редко зависит от человека, а имеет свои корни в истории их предков, чьи судьбы и чаяния, в особенности здесь в России, спрятаны от потомков за семью печатями.