Серова Любовь Владимировна
Поэты (1-я часть)

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Серова Любовь Владимировна (lvserova@rambler.ru)
  • Размещен: 11/05/2010, изменен: 11/05/2010. 82k. Статистика.
  • Эссе: Поэзия
  • Оценка: 8.42*4  Ваша оценка:

    23

    УДК 82

    ББК 83.3 (2Рос=Рус)

    С329

    Серова Любовь Владимировна. ПОЭТЫ. -

    М.: Фирма "Слово", 2008. - 129 с.

    Л.В.Серова - физиолог, доктор биологических наук, известный специалист в области космической биологии. В свободное от работы время она уже несколько десятилетий занимается популяризацией научных знаний: публикует статьи в журналах "Знание-сила", "Наука и жизнь" и других. А в ещё более свободное время увлекается поэзией: всю жизнь читает стихи - для себя, для друзей, со сцены.

    Эта книга - размышления физиолога и любителя поэзии о человеческой индивидуальности, о судьбах людей, родившихся Поэтами.

    ISBN 978-5-900228-79-2

    љ Л.В.Серова, 2008

    ПРЕДИСЛОВИЕ

    Поэзия должна быть во всякой жизни, как цветок на каждом растении.

    Разница в том, что цветок всегда виден,

    но требуется зоркость и гений для

    открытия поэзии там, где она ещё не указана.

    А.В.Дружинин

    О поэтах и поэзии пишут разные люди. Иногда сами поэты, и это бывает замечательно (вспомните хотя бы "Речь о назначении поэта" Александра Блока). Чаще пишут критики и литературоведы, иногда тоже замечательно (например, Георгий Адамович о том же Блоке)...

    Я взяла на себя смелость начать этот цикл статей, не будучи ни поэтом, ни критиком. Мой путь - третий. Всю жизнь в свободное время я пытаюсь строить некий "поэтический мост" между авторами прекрасных стихов и слушателями. Я не профессиональный чтец, хотя несколько лет занималась у замечательного педагога Маргариты Рудольфовны Перловой, что, наверное, не прошло даром. Первый концерт, который я помню очень живо, был в одном из московских госпиталей в последний год войны. В четвертом классе я уже читала со сцены "Мою родословную" Пушкина... Последние несколько лет часто провожу литературные вечера. Читаю Блока и Бальмонта, Гумилёва и Георгия Иванова, Адамовича и Заболоцкого, Ремизова и Цветаеву...

    Но основная причина того, что я всю жизнь "живу поэзией" и приглашаю к этому других, заключается в том, что, будучи по основной специальности физиологом, я глубоко уверена, что ритмы, гармония, вложенные в высокую музыку и поэзию - одна из самых полезных вещей, полезных не только для "высокого духа", но и чисто физиологически - для нашего здоровья и хорошего самочувствия. Об этом замечательно написал Евгений Боратынский:

    Болящий дух врачует песнопенье.

    Гармонии таинственная власть

    Тяжёлое искупит заблужденье

    И укротит бунтующую страсть...

    Новалис считал целью поэзии "возвышение человека над самим собой" и, мечтая о "сравнительном энциклопедическом исследовании всех существующих областей знания", говорил о духовной физике, химической музыке и поэтической физиологии...

    Я не случайно поместила на обложку книги репродукцию с гравюры Питера Брейгеля "Милосердие". Обратиться к человеку с добрым, "высоким" словом, подарить ему встречу с гармонией иногда не менее важно, чем дать хлеб и воду... Василий Андреевич Жуковский говорил о необходимости "воспитания поэзией". "Не надо думать, - писал он А.И.Тургеневу, - что она только забава воображения!.. Она должна иметь влияние на душу всего народа..."

    Человечество догадывалось о целительной силе поэзии с глубокой древности. Даже не слишком сентиментальные ацтеки едва ли не выше всего ценили поэзию. Во дворцах их знати строились специальные залы, где состязались поэты, а один из их мудрецов сравнивал действие поэзии с действием галлюциногенных грибов, открывающим многоцветный мир. Известен случай, когда приговорённый к казни ацтек заслужил прощения песней, сочинённой в последнюю минуту...

    "Поэт - сын гармонии, - говорит Александр Блок в своей речи "О назначении поэта". - ... Три дела возложены на него: во-первых - освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых - привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих - внести эту гармонию во внешний мир".

    Как рождается чудо стиха? Как из повторяемого тысячами людей тысячи лет "я вас люблю", "я вас любил" рождается:

    Я вас любил: любовь ещё, быть может,

    В душе моей угасла не совсем;

    Но пусть она вас больше не тревожит;

    Я не хочу печалить вас ничем...?!

    Многие поэты говорят о том, что они как бы "слышат" стихи. Удивительно написал об этом Алексей Константинович Толстой: "... я слушаю звуки стихов, которые витают передо мною в воздухе, и я стараюсь их уловить - задержать. Я часто ошибаюсь и пишу не то, что слышал, но у меня потребность прислушаться к этим звукам. Я не знаю, как другие пишут, но у меня всего чаще при приближении этих звуков волосы подымаются и слёзы брызгают из глаз; никогда это не бывает для меня механической работой, никогда - даже при переводах". Афанасий Фет, вспоминая о своих первых литературных опытах, говорит: "... я как будто чувствовал подводное вращение цветочных спиралей, стремящихся вынести цветок на поверхность; но в конце концов оказывалось, что стремились наружу одни спирали стеблей, на которых никаких цветов не было. Я чертил на своей аспидной доске какие-то стихи и снова стирал их, находя их бессодержательными". Какой необыкновенный образ: несовершенные стихи - как стебли без цветов...

    Поэты дарят нам минуты счастья, врачуют наши души, но их собственные судьбы часто оказываются нелёгкими. Солнечный Пушкин погиб на дуэли в 37 лет, Лермонтов не дожил до 27 лет, Блок умер в 40 лет - от того, что "жизнь потеряла смысл"...

    В этой книге я хочу вспомнить о жизни и судьбе некоторых поэтов - известных и почти забытых. Я не буду придерживаться хронологии и делить поэтов на "золотых" и "серебряных", "первостепенных" и "второстепенных". Каждый человек ценен сам по себе, а каждый поэт - тем более...

    АЛЕКСЕЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ТОЛСТОЙ

    Погружался я в море клевера,

    Окружённый сказками пчёл.

    Но ветер, зовущий с севера,

    Моё детское сердце нашёл...

    Александр Блок


    Среди "Плодов раздумья" Козьмы Пруткова - персонажа, рождённого фантазией А.К. Толстого и его двоюродных братьев А.М. и В.М. Жемчужниковых, есть такое: "Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе". При кажущейся пародийности этого высказывания, оно очень верно и серьёзно: судьба и характер человека во многом зависят от того, чем его "начинили" в детстве.

    Самого Алексея Константиновича "начинили" любовью и добром. В автобиографии, написанной в конце жизни по просьбе историка литературы итальянца Анджело Губернатиса, поэт вспоминает: "Я родился в С.-Петербурге в 1817 году, но уже шести недель отроду был увезён в Малороссию своей матерью и дядей с материнской стороны г-ном Алексеем Перовским, впоследствии попечителем Харьковского Университета, известным в русской литературе под псевдонимом Антоний Погорельский. Он воспитал меня, первые годы мои прошли в его имении, поэтому я считаю Малороссию своей настоящей родиной. Моё детство было очень счастливо и оставило во мне одни только светлые воспоминания. Много содействовала этому природа, среди которой я жил; воздух и вид наших больших лесов, страстно любимых мною, произвели на меня глубокое впечатление, наложившее отпечаток на мой характер и на всю мою жизнь и оставшееся во мне и поныне".

    Его мать Анна Алексеевна (урождённая Перовская) и отец - граф Константин Петрович Толстой разошлись вскоре после рождения сына, что в те времена было событием из ряда вон выходящим. Но мать и её брат сумели оградить мальчика от ненужных комплексов и сделать его детство по-настоящему счастливым. До конца дней он сохранил непосредственное - детское восприятие мира, благородную прямоту и не просто любовь к природе, а удивительное единение с ней.

    Вновь растворилась дверь на влажное крыльцо,

    В полуденных лучах следы недавней стужи

    Дымятся. Тёплый ветр повеял нам в лицо

    И морщит на полях синеющие лужи.

    Ещё трещит камин, отливами огня

    Минувший тесный мир зимы напоминая,

    Но жаворонок там, над озимью звеня,

    Сегодня возвестил, что жизнь пришла иная.

    И в воздухе звучат слова, не знаю чьи,

    Про счастье, и любовь, и юность, и доверье,

    И громко вторят им бегущие ручьи,

    Колебля тростника желтеющие перья.

    Пускай же, как они по глине и песку

    Растаявших снегов, журча, уносят воды,

    Бесследно унесёт души твоей тоску

    Врачующая власть воскреснувшей природы.

    Трудно поверить, что это стихотворение написано в 1870 году, когда поэту было больше 50 лет!..

    1827 году мать и дядя берут десятилетнего мальчика в путешествие по Германии, в памяти осталось посещение великого Гёте, который ласково обошёлся с будущим поэтом, сажал его к себе на колени и подарил "кусок мамонтового клыка с собственноручно нацарапанным изображением фрегата".

    Через четыре года он вновь отправляется с матерью и дядей в длительное путешествие, на этот раз - по Италии: Венеция, Флоренция, Рим, Генуя, Милан... Во всех городах они посещают не только известные музеи и соборы, но и мастерские художников ( в том числе Брюллова и Торвальдсена). Мальчику 14 лет, он уже пишет дневник, поражающий знанием и уровнем восприятия искусства: "... В Венеции много хороших картин, особливо венецианских живописцев, как: Тициана, Тинторетто, обоих Пальм и пр. ... Что касается до архитектуры, то здесь можно найти много прекрасных дворцов, выстроенных Палладио, Сансовино и Скамоцци, но они почти все опустели... Эти разваленные дома, мёртвая тишина на улицах и к тому же чёрные гондолы делают печальный вид Венеции...". После посещения Миланского собора он записывает: "На этой церкви считается башней 400, а статуй 5500. Она слабо освещена большими готическими окнами с цветными стёклами; когда солнечные лучи в эти стёкла ударяют, то высокие своды и длинный ряд колонн, ведущий к алтарю, покрываются каким-то таинственным светом, которого невозможно изъяснить; вы входите в древнюю церковь и шаги ваши раздаются в пространном здании; тень разноцветных стёкол рисуется перед вами на каменном полу и на готических колоннах, вы переноситесь мысленно в старые времена средних веков, в вас пробуждаются чувства, которые бы в другом месте молчали..."

    В восемь лет он уже представлен цесаревичу (будущему императору Александру Второму) и "допущен в круг детей, с которыми он проводил воскресные дни". В 17 лет будущий поэт начинает служить: поступает в Московский Архив Министерства Иностранных Дел. Работа в Архиве дала ему знание истории и познакомила со многими будущими литераторами, трудившимися рядом с ним. Здесь царил культ высокого знания. Пушкин писал, что "архивные юноши", как он их называл, "одарены убийственной памятью, всё знают и всё читали..."

    Оставив Архив, Толстой успешно продвигается по служебной лестнице: в 1842 году он титулярный советник, в 1846 - надворный советник, в 1851 - церемонеймейстер Двора Его Величества... Это радует его родственников, но угнетает самого Алексея Константиновича. "Я родился художником, - пишет он своей будущей жене С.А.Миллер, - но все обстоятельства и вся моя жизнь до сих пор противились тому, чтобы я сделался вполне художником". Впервые он начал хлопотать об увольнении со службы в 1836 году, ещё служа в Московском Архиве, а добился отставки только в 1859-м ...

    "Я сознаю, что всякий по мере сил должен быть полезен своему отечеству, - пишет он Александру Второму, - но есть разные способы быть полезным. Способ, указанный мне Провидением, - моё литературное дарование, и всякий другой путь для меня невозможен. Я всегда буду плохим администратором, плохим чиновником, но думаю, что без самообольщения могу сказать, что я хороший писатель. Это призвание для меня не ново, я бы следовал ему давно, если бы в продолжении некоторого времени (до сорока лет) не почитал себя обязанным насиловать своего влечения из уважения к моим родителям, которые не разделяли моих взглядов на этот счёт". Интересно, что в автобиографии он почти не говорит о службе...

    "Марать бумагу и писать стихи" он начал с шести лет. Воображение ребёнка поразили "произведения наших лучших поэтов, найденные в каком-то толстом, плохо отпечатанным и плохо сброшюрованном сборнике в обложке грязновато-красного цвета. Внешний вид этой книги врезался мне в память, - пишет Толстой в автобиографии, - и моё сердце забилось бы сильнее, если бы я увидел её вновь. Я таскал её за собою повсюду, прятался в саду или в роще, лёжа под деревьями и изучая её часами. Вскоре я уже знал её наизусть, я упивался музыкой разнообразных ритмов и старался усвоить их технику". Печататься Алексей Константинович начал только в 25 лет и первыми опубликованными произведениями были рассказы. А первые стихи увидели свет только в 1855 году, когда ему было 38 лет! ...

    Мать поэта, безумно любившая единственного сына, всячески заботилась о его карьере ( что ей казалось важным, а ему нет) и "оберегала" от устройства личной жизни, не желая делить его любовь ни с какой другой женщиной. "Ревность графини к единственному сыну помешала ему до весьма зрелого возраста думать о браке, вследствие чего он женился только после её смерти" - вспоминает брат Елены Мещерской, первой юношеской любви поэта.

    В 1851 году, сопровождая наследника престола на маскараде, проходившем в Большом театре, Алексей Константинович встретился с женщиной, пленившей его "голосом сирены" и интересным разговором. Это была Софья Андреевна Миллер, жена конногвардейского полковника. Обычно в таких случаях мать немедленно увозила сына куда-нибудь, но, по-видимому, знакомство с замужней женщиной не показалось ей опасным... Эту встречу Толстой описал в одном из самых замечательных своих стихотворений.

    Средь шумного бала, случайно,

    В тревоге мирской суеты

    Тебя я увидел, но тайна

    Твои покрывала черты.

    Лишь очи печально глядели,

    А голос так дивно звучал,

    Как звон отдалённой свирели,

    Как моря играющий вал.

    Мне стан твой понравился тонкий

    И весь твой задумчивый вид,

    А смех твой, и грустный и звонкий,

    С тех пор в моём сердце звучит.

    В часы одинокие ночи

    Люблю я, усталый, прилечь -

    Я вижу печальные очи,

    Я слышу весёлую речь;

    И грустно я так засыпаю,

    И в грёзах неведомых сплю...

    Люблю ли тебя - я не знаю,

    Но кажется мне, что люблю!

    Они обвенчались в 1863 году - через 12 лет после этой встречи, через 5 лет после смерти матери поэта. К этому времени уже начались серьёзные болезни Алексея Константиновича, но какой светлой, по-юношески открытой оставалась до конца дней его любовь! "Я люблю тебя всеми способностями, всеми мыслями, всеми движениями, всеми страданиями и радостями моей души", - писал он жене. Софье Андреевне посвящены его лучшие стихи.

    Не ветер, вея с высоты,

    Листов коснулся ночью лунной;

    Моей души коснулась ты -

    Она тревожна, как листы,

    Она, как гусли, многострунна.

    Житейский вихрь её терзал

    И сокрушительным набегом,

    Свистя и воя, струны рвал

    И заносил холодным снегом.

    Твоя же речь ласкает слух,

    Твоё легко прикосновенье,

    Как от цветов летящий пух,

    Как майской ночи дуновенье...

    Всю жизнь он мечтал найти "артистическое эхо" своим мыслям, своей поэзии и нашёл его в Софье Андреевне. "Для художника необходима среда, в которой отражалась бы его мысль, - пишет он жене, - иначе он будет, как свеча, горящая в пространстве, и которой лучи ни во что не опираются. Но если хоть несколько человек склоняют свой слух к песне певца, тогда он поёт недаром и получает от слушателей своих новые силы..." После свадьбы они прожили вместе 12 лет, ездили в Германию и Италию, в Карлсбад, где Алексей Константинович лечился, не забывали о Петербурге, но основное время проводили в имениях - в Пустыньке и Красном Роге, где были особенно счастливы.

    На нивы жёлтые нисходит тишина;

    В остывшем воздухе от меркнущих селений

    Дрожа, несётся звон. Душа моя полна Разлукою с тобой и горьких сожалений.

    И каждый мой упрёк я вспоминаю вновь,

    И каждое твержу приветливое слово,

    Что мог бы я сказать тебе, моя любовь,

    Но что внутри себя я схоронил сурово!

    В молодости Алексей Константинович производил впечатление жизнерадостного силача. Был страстным охотником, ходил даже на медведя. Но рано начал болеть, жестоко страдал от болезней и рано умер. 28 сентября 1875 года гости имения, зайдя, чтобы позвать Алексея Константиновича на прогулку, застали его спящим в кресле. Решили не будить, поскольку он страдал бессонницей. Только через несколько часов Софья Андреевна, обеспокоенная долгим сном мужа, подошла к нему. Руки были холодны, пульса не было... Душа его уже улетела в пожелтевший сад, в любимые с детства аллеи, чтобы навеки слиться с природой...

    Благославляю вас, леса,

    Долины, нивы, горы, воды!

    Благославляю я свободу

    И голубые небеса.

    И посох мой благославляю,

    И эту бедную суму,

    И степь от краю и до краю,

    И солнца свет, и ночи тьму,

    И одинокую тропинку,

    По коей, нищий, я иду,

    И в поле каждую былинку,

    И в небе каждую звезду!

    О, если б мог всю жизнь смешать я,

    Всю душу вместе с вами слить!

    О, если б мог в свои объятья

    Я вас, враги, друзья и братья,

    И всю природу заключить!

    НЕСТОР КУКОЛЬНИК

    Живёте?

    Так любите и страдайте!

    Н.В.Кукольник


    Нестор Васильевич Кукольник - поэт, писатель, драматург, издатель и даже музыкант, широко известный в России в первой половине 19 века, а потом незаслуженно забытый. В лежащей передо мной толстой книге "Русская лирика 19 века", составленной Владимиром Орловым и выпущенной тиражом 500 000 экземпляров, рядом с Пушкиным, Лермонтовым, Тютчевым и другими признанными классиками, есть совсем неизвестные поэты, а Кукольника нет. А ведь это только имя его забыто, стихи же многие из нас знают с детства.

    Между небом и землёй

    Песня раздаётся,

    Неисходною струёй

    Громче, громче льётся.

    Не видать певца полей!

    Где поёт так громко

    Над подружкою своей

    Жаворонок звонкий.

    Ветер песенку несёт,

    А кому - не знает.

    Та, к кому она, поймёт,

    От кого узнает.

    Лейся ж, песенка моя,

    Песнь надежды сладкой...

    Кто-то вспомнит про меня

    И вздохнёт украдкой.

    Его отец, принадлежавший к этнической группе русинов и происходивший из древнего княжеского рода, окончил Венский университет и преподавал в Польше, а в 1804 году был приглашён преподавать в Россию. В Петербурге в сентябре 1809 года родился его младший сын Нестор. Детство будущего поэта прошло в столице, но образование он получил в Нежине - в Гимназии высших наук князя Безбородко, в которой к этому времени служил его отец. После окончания гимназии Нестор Васильевич жил в Вильно, преподавл русский язык и словесность в гимназиях, выпустил "Практический курс русской грамматики", а в 1831тгоду вернулся в Петербург.

    Писать он начал ещё учась в гимназии. Одна из первых пьес "Торквато Тассо" увидела свет в 1833 году, была поставлена в театре и сразу принесла поэту огромную популярность. Его друг В.Инсарский вспоминает: "Говорили, что он красавец, многие женщины и девы заочно влюблялись в него...". Я хорошо понимаю этих "дев" - ещё в университетские годы я влюбилась в его изображение на замечательном портрете работы К.П.Брюллова. И уже потом начала разыскивать и читать книги старых изданий. А романтические чувства, "бьющие через край" в его поэтических строках, только усилили эту влюблённость, не развеявшуюся до сих пор!

    Уймитесь, волнения страсти!

    Засни безнадежное сердце!

    Я плачу, я стражду, -

    Душа истомилась в разлуке,

    Я плачу, я стражду!

    Не выплакать горя в слезах...

    Напрасно надежда

    Мне счастье гадает, -

    Не верю, не верю

    Обетам коварным:

    Разлука уносит любовь...

    В молодости Кукольник был романтически влюблён в Екатерину Тимофеевну фон дер-Флит, но "покуда он медлил, вздыхал" и изливал свои чувства в стихах, предложение ей сделал знаменитый контр-адмирал М.П.Лазарев, и отец, отставной капитан, с восторгом его принял. Поэт сохранил свои чувства к Екатерине Тимофеевне на долгие годы.

    Забуду ль я волшебство слов твоих,

    Младую грудь они так часто волновали,

    И взор очей небесно-голубых,

    Моей любви и радость и печали.

    Забуду ль я!

    Забудешь ты!

    Забуду ль я насмешливый укор,

    Ах, может быть, на гибель обреченный,

    Ты скоро мой узнаешь приговор,

    Что за тебя я пал в бою сраженный.

    Забуду ль я!

    Забудешь ты!

    Екатерине Тимофеевне посвящены многие стихотворения и поэмы Нестора Васильевича, где он обращается к ней как к Леноре...

    Следующая после "Торквато Тассо" пьеса Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла", посвящённая периоду избрания на престол первого царя из дома Романовых, также имела огромный успех. "Аплодисментам не было конца, - вспоминает очевидец. - Много хлопал государь". Но реакция радикально настроенной критики была резко отрицательной. "Новая драма г-на Кукольника весьма печалит нас, - писал Н.Полевой в "Московском телеграфе". - Как можно столь мало щадить себя... От великого до смешного один шаг". Пьеса показалась критикам чересчур патриотичной и верноподданнической, что тогда не было в чести. Газету Полевого закрыли, к чему молодой автор пьесы, конечно, не имел никакого касательства, а эта история, подробности которой очень скоро забылись, на долгие годы повисла тяжёлым камнем на литературном имени Кукольника, сделала его дальнейшую литературную судьбу тяжёлой, а критику в его адрес часто несправедливой. Как тут не вспомнить: "минуй нас больше всех печалей и барский гнев, и барская любовь!" - всё произошло из-за того, что императору понравилась пьеса, и он (или кто-то, кто очень хотел ему угодить) закрыл газету Полевого...

    В конце тридцатых - начале сороковых годов у Кукольника был счастливый период, когда ему удалось, уйдя с чиновничьей службы, заняться чисто литературной деятельностью. Он становится сотрудником журнала "Библиотека для чтения", имевшего большой тираж и расходившегося по всей России; много пишет для этого журнала (критикуя его, Белинский говорит, что "Кукольник один пишет больше, чем все литераторы, вместе взятые"), сам пробует себя как издатель, выпуская в 1836-38 годах "Художественную газету". Свою петербургскую квартиру он превращает в место постоянных встреч литераторов, художников, актёров, музыкантов. Костяк этого кружка, кроме самого поэта, составляли его друзья - М.И.Глинка и К.П.Брюллов...

    В 1843 году Нестор Васильевич женится на Софии Амалии фон Фризен. И в этом же году возвращается на государственную службу - в канцелярию Военного министерства. Работа связана с многочисленными и длительными командировками по всей Европейской части России - от Кишинёва до Астрахани; жена всюду ездит вместе с ним, разделяя тяготы "походной" жизни. В это время Кукольник уделяет большое внимание изучению состояния горнодобывающей промышленности Донбасса. Его работы в дальнейшем оказали серьёзное влияние на развитие региона, особенно после строительства железной дороги Курск - Харьков - Таганрог, обоснованием проекта которой поэт (!) занимался вместе с промышленниками братьями Поляковыми. Трудно себе представить, что всё это делал автор таких вот замечательных поэтических строк:

    Уснули голубые

    Сегодня, как вчера.

    Ох, волны удалые,

    Надолго ль?

    До утра.

    И плеском размахнулось

    Широкое весло,

    И тихо распахнулось

    Заветное окно.

    И вам покоя, волны,

    Страдалец не даёт;

    Надежд и страсти полный

    Всю ночь любовь поёт.

    Уснули голубые

    Сегодня, как вчера.

    Ох, волны удалые!

    Не спать вам до утра.

    В 1857 году Кукольник выходит в отставку в чине действительного статского советника и поселяется в Таганроге. "Как сладостно не иметь никакой другой обязанности, кроме обязанности быть человеком" - пишет он Инсарскому. После многолетних служебных скитаний по стране, они с женой радуются домашнему быту, строят загородный дом... Но вскоре беспокойная натура "усердного и верного гражданина" (как он называет себя в одном из писем), берёт своё. Память о сделанном Нестором Васильевичем в Таганроге сохранилась до сих пор. В 1998 году вышла интересная книга А.И.Николаенко "Н.В.Кукольник и Таганрог". Имея большой служебный опыт, он занимается проблемами сельского хозяйства и просвещения, судьбой Азовского моря, добивается издания местной газеты, возглавляет группу по обоснованию и выбору трассы железной дороги от Харькова к Таганрогу. Всё это давалось нелегко. "Таганрог... узнать нельзя, - пишет он в 1868 году. Дорога на глазах растёт. Из гавани вверх до вокзала и отсюда на Матвеев курган не сегодня, так завтра пойдут паровозы... Ура! Наша взяла, хотя, как говорится, и рыло в крови".

    В декабре того же 1868 года он умер - внезапно, собираясь в театр...

    Его жена, вышедшая замуж второй раз и пережившая второго мужа, завещала похоронить себя рядом с Нестором Васильевичем, а всё имущество и имение отдала на создание детского приюта, который был открыт в 1914 году и просуществовал более 20 лет - до 1935 года ...

    Романтик и рыцарь в душе, он всю жизнь всем, чем мог, служил Отечеству и даже после смерти "помогал" обездоленным детям...

    Прости! Корабль взмахнул крылом,

    Зовёт труба моей дружины!

    Иль на щите иль со щитом

    Вернусь к тебе из Палестины.

    Молва о подвигах моих,

    Шумя, придет моим предтечей,

    И лавр из нежных рук твоих

    Наградой будет мне и встречей.

    Клянуся сердцем и мечом:

    Иль на щите иль со щитом!

    Сто битв, сто рек, сто городов

    О имени твоём узнают.

    На ста языках сто певцов

    И запоют, и заиграют.

    И, вновь волнуясь и шумя,

    Твоей великой славы полны,

    К твоим стопам примчат меня

    Могучие седые волны...

    Клянуся сердцем и мечом:

    Иль на щите иль со щитом! ...

    ФЁДОР ТЮТЧЕВ

    Не плоть, а дух растлился в наши дни,

    И человек отчаянно тоскует...

    Он к свету рвётся из ночной тени

    И, свет обретши, ропщет и бунтует.

    Безверием палим и иссушён,

    Невыносимое он днесь выносит...

    И сознаёт свою погибель он

    И жаждет веры... но о ней не просит...

    Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

    Как ни скорбит пред запертою дверью:

    "Впусти меня! - Я верю, Боже мой!

    Приди на помощь моему неверью!.."

    Ф.И.Тютчев

    Фёдор Иванович Тютчев родился в 1803 году в усадьбе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии в патриархальной дворянской семье. У него были замечательные воспитатели - дядька Николай Афанасьевич Хлопов и домашний учитель - будущий известный издатель, переводчик и поэт Семён Егорович Раич.

    Дядька пестовал ребёнка с четырёх лет, позже жил с ним за границей, откуда регулярно писал домой обо всех делах (что сам Тютчев делал лениво и нерегулярно), а умирая, завещал ему икону с надписью: "В память моей искренней любви и усердия к моему другу Фёдору Ивановичу Тютчеву". В письме к брату, написанном за несколько лет до смерти, сам поэт с волнением вспоминает о своей восторженной привязанности к Николаю Афанасьевичу...

    Раич познакомил мальчика с лучшими произведениями античности и классической итальянской литературы. Уже в 12 лет будущий поэт под руководством учителя переводил Горация и писал оды, подражая ему. За одну из этих од "На новый 1816 год" он был удостоен звания сотрудника Общества любителей российской словесности. Вспоминая об этом событии в статье, написанной к 75-летию со дня кончины поэта, Борис Зайцев восклицает: "Какой успех! Какой триумф дома, у себя - первый и, кажется, последний в литературной жизни Тютчева".

    В 1821 году Фёдор Иванович окончил словесное отделение Московского университета, год прослужил в Коллегии иностранных дел, а потом был определён в русскую дипломатическую миссию в Мюнхене.

    Жизнь Тютчева сложилась так, что следующие 22 года он прожил вне России, занимаясь, прежде всего, дипломатической работой и стараясь на этом посту приносить возможную пользу далёкому, но от этого ещё более дорогому Отечеству. "Странное дело! Россия как государство - гигант, как общество - младенец, - пишет он С.Е.Раичу. - Но этот младенец, верю и надеюсь, должен возмужать и девятая часть поверхности земного шара займёт подобную в области ума человеческого".

    В свободное от службы время молодой дипломат серьёзно изучает немецкую философию (Шеллинг считал его "достойным собеседником"), переводит Гейне, Шиллера, Гёте. Он говорит по-немецки (его первая жена Эмилия Элеонора

    Петерсон не знала русского языка, а вторая жена - Эрнестина Дёрнберг - выучила русский, только приехав в Россию), ведёт

    переписку по-французски, а для себя, для души пишет стихи - по-русски...

    Молчи, скрывайся и таи

    И чувства и мечты свои!

    Пускай в душевной глубине

    И всходят и зайдут оне,

    Как звёзды ясные в ночи:

    Любуйся ими и молчи.

    Как сердцу высказать себя?

    Другому как понять тебя?

    Поймёт ли он, чем ты живёшь?

    Мысль изречённая есть ложь.

    Взрывая, возмутишь ключи:

    Питайся ими и молчи.

    Лишь жить в себе самом умей!

    Есть целый мир в душе твоей

    Таинственно-волшебных дум;

    Их заглушит наружный шум,

    Дневные ослепят лучи:

    Внимай их пенью и молчи!

    В отличие от других поэтов, Тютчев, похоже, не стремится опубликовать свои стихи. Это его внутренний мир, которым он не спешит делиться... Несколько его стихотворений были опубликованы в 1829-30 годах в издававшемся Раичем журнале "Галатея", но остались незамеченными читающей публикой.

    Только в 1836 году в пушкинском "Современнике" появляется подборка из 24 стихотворений Тютчева, да и то не открыто, а за подписью "Ф.Т." и под заголовком "Стихотворения, присланные из Германии". Инициатива этой публикации принадлежала сослуживцу Фёдора Ивановича князю Ивану Гагарину, который подобрал заинтересовавшие его стихи (по-видимому, не без сопротивления автора, согласившегося только на "Ф.Т."). Отвезла стихи в Россию Амалия Крюденер (урождённая Лерхенфельд), с которой Тютчева связывала юношеская влюблённость, переросшая в дружбу на всю жизнь; много лет спустя (за три года до своей смерти), встретив её в Карлсбаде уже пожилой женщиной, он написал удивительные по свежести чувств строки, ставшие знаменитым романсом:

    Я встретил вас - и всё былое

    В отжившем сердце ожило;

    Я вспомнил время золотое -

    И сердцу стало так тепло...

    Как поздней осени порою

    Бывают дни, бывает час,

    Когда повеет вдруг весною

    И что-то встрепенётся в нас, -

    Так весь обвеян дуновеньем

    Тех лет душевной полноты,

    С давно забытым упоеньем

    Смотрю на милые черты...

    Как после вековой разлуки,

    Гляжу на вас, как бы во сне, -

    И вот - слышнее стали звуки,

    Не умолкавшие во мне...

    Тут не одно воспоминанье,

    Тут жизнь заговорила вновь, -

    И то же в вас очарованье,

    И та ж в душе моей любовь!

    Именно Амалия Крюденер представила стихи Фёдора Ивановича Жуковскому и Вяземскому, а они - Пушкину. В ближайшие годы (до 1840) в печати появляются ещё несколько стихотворений Тютчева, а потом - более десяти лет снова ни одного!

    В статье "Русские второстепенные поэты", написанной в 1850 году, Н.А.Некрасов восхищается этими стихами, но тут же пишет: "Поэтическая деятельность Ф.Т. продолжалась только пять лет" (имеются в виду 1836 - 40 годы, когда стихи печатались в "Современнике"). И дальше: "с тех пор это имя вовсе исчезло из русской литературы. Неизвестно наверное, обратило ли оно на себя внимание публики в то время, как появилось в печати; но положительно можно сказать, что ни один журнал не обратил на него ни малейшего внимания". Это писалось в Петербурге, где Тютчев жил с 1844 года, писал широко известные статьи о судьбах России, служил старшим цензором в Министерстве иностранных дел (позднее - председателем Комитета иностранной цензуры), жил открыто и блистал в салонах своим остроумием...

    Первый сборник стихотворений Тютчева появился только в 1854 году. Как и при первой публикации, инициатором его издания и составителем был не сам автор; на сей раз, этот труд взял на себя И.С.Тургенев. Вышедшая книжка наконец-то привлекла внимание литературных кругов к поэзии Тютчева. Лев Толстой говорил, что без Тютчева нельзя жить и "для себя" ставил его "выше Пушкина". Но то место в русской поэзии, которое сегодня так очевидно, Тютчев занял значительно позже - уже после смерти...

    В одном из писем Фёдора Ивановича есть замечательные слова: "Весна - единственная революция на этом свете, достойная быть принятой всерьёз, единственная, которая, по крайней мере, всегда имеет успех". На подступах к пятидесятилетию, он вновь встретил свою весну - Елену Александровну Денисьеву, ей было 24 года, она училась в Смольном институте вместе с его дочерьми от первого брака...

    О, как на склоне наших лет

    Нежней мы любим и суеверней...

    Сияй, сияй, прощальный свет

    Любви последней, зари вечерней!

    Полнеба охватила тень,

    Лишь там, на западе, бродит сиянье, -

    Помедли, помедли, вечерний день,

    Продлись, продлись, очарованье.

    Пускай скудеет в жилах кровь,

    Но в сердце не скудеет нежность...

    О ты, последняя любовь!

    Ты и блаженство и безнадежность.

    Они были вместе 14 лет. Елена Александровна отдала ему всё - молодость, любовь, доброе имя (от неё отрекся отец, её не принимали в обществе), здоровье и саму жизнь, не только свою, но и детей, родившихся у них. Он посвящал ей удивительные стихи, но когда она попросила, чтобы при издании было сделано открытое посвящение, он отказал. Рассказывая об этом, Борис Зайцев добавляет: "вышла ужасная сцена, вполне из Достоевского". Как это по-мужски. Не сцена - крик исстрадавшейся души, которую лишили и этого последнего пристанища.

    Фёдор Иванович периодически уходил из семьи, но и возвращался, а главное, регулярно писал жене длинные письма: "О моя милая кисанька, мне невыносимо грустно. Никогда не чувствовал я себя таким несчастным - и это посреди всего блеска, всего великолепия неба и летней поры. Я нуждаюсь в твоём присутствии, в одном твоём присутствии. Тогда я снова стану самим собой, овладею собой и опять сделаюсь доступным добрым и мягким влияниям извне..." Или: "Благодарю, моя милая кисанька, за твоё драгоценное письмо, хотя оно и совсем напрасно прикинулось таким решительным и угрожающим, чтобы придать себе важности. Каждое твоё письмо является для меня письмом единственным, и я охотно сказал бы тебе причину, но предпочитаю, чтобы ты сама её угадала..." Эти письма жене написаны в 1854 году - в первой трети его романа с Денисьевой...

    Елена Александровна умерла от туберкулёза в августе 1864 года. Фёдор Иванович был около неё в последние минуты жизни.

    Весь день она лежала в забытьи,

    И всю её уж тени покрывали.

    Лил тёплый летний дождь - его струи

    По листьям весело звучали.

    И медленно опомнилась она,

    И начала прислушиваться к шуму,

    И долго слушала - увлечена,

    Погружена в сознательную думу...

    И вот, как бы беседуя с собой,

    Сознательно она проговорила

    (Я был при ней, убитый, но живой):

    "О, как всё это я любила!"

    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    Любила ты, и так, как ты, любить -

    Нет, никому ещё не удавалось!

    О господи!.. и это пережить...

    И сердце на клочки не разорвалось...

    По словам Анны Фёдоровны Тютчевой, после смерти Денисьевой (дочь поэта называет её "предметом земной страсти") он "был в состоянии, близком к помешательству..." Но он был, а её, ровесницы его дочерей, не было... Накануне первой годовщины смерти Елены Александровны Фёдор Иванович написал ещё одно замечательное стихотворение:

    Вот бреду я вдоль большой дороги

    В тихом свете гаснущего дня,

    Тяжело мне, замирают ноги...

    Друг мой милый, видишь ли меня?

    Всё темней, темнее над землёю -

    Улетел последний отблеск дня...

    Вот тот мир, где жили мы с тобою,

    Ангел мой, ты видишь ли меня?

    Завтра день молитвы и печали,

    Завтра память рокового дня...

    Ангел мой, где б души не витали,

    Ангел мой, ты видишь ли меня?

    Очень скоро вслед за матерью ушла их дочь Лёля - с тем же диагнозом: скоротечная чахотка на фоне нервного расстройства. Ей было уже 15 лет и она всё понимала, а "подаренная" ей фамилия Тютчева, пожалуй, только мешала жить. Умерла она в один день с маленьким братом Колей...

    А Фёдор Иванович вернулся в свою семью - к детям и терпеливо ждавшей его окончательного возвращения любящей жене...

    В 1868 году вышло ещё одно издание стихотворений Тютчева. И опять его готовил не сам поэт, а муж дочери И.С.Аксаков. "Не было никакой возможности, - вспоминал он, - достать подлинников руки поэта для стихотворений ещё не напечатанных, ни убедить его посмотреть эти пьесы в тех копиях, которые удалось добыть от разных членов его семьи, частью от посторонних. Между тем некоторые из этих копий были ошибочны или несогласны между собой. Пришлось выбирать лучшие и печатать без всякого участия со стороны самого автора...".

    Умер Фёдор Иванович Тютчев в июле 1873 года. Один из друзей дома записал в дневнике: "Неделя прошла в борьбе со смертью. Тютчев сам вспомнил о священнике, но исповедоваться не мог - язык ему не повиновался..."

    Как неожиданно и ярко,

    На влажной неба синеве,

    Воздушная воздвиглась арка

    В своём минутном торжестве!

    Один конец в леса вонзила,

    Другим за облака ушла -

    Она полнеба обхватила

    И в высоте изнемогла.

    О, в этом радужном виденье

    Какая нега для очей!

    Оно дано нам на мгновенье,

    Лови его - лови скорей!

    Смотри - оно уж побледнело -

    Ещё минута, две - и что ж?

    Ушло, как то уйдёт всецело,

    Чем ты и дышишь и живёшь.

    АПОЛЛОН МАЙКОВ

    Вдохновенье - дуновенье

    Духа Божья!.. Пронеслось -

    И бессмертного творенья

    Семя бросило в хаос.

    Вмиг поэт душой воспрянет

    И подхватит на лету,

    Отольёт и отчеканит

    В медном образе - мечту!

    А.Н.Майков

    Среди писем и документов Дмитрия Ивановича Менделеева рядом с документом об уходе из Университета вклеен листок с переписанным стихотворением А.Н.Майкова:

    Мы выросли в суровой школе,

    В преданьях рыцарских веков,

    И зрели разумом и волей

    Среди лишений и трудов.

    Поэт той школы и закала,

    Во всеоружии всегда,

    В сей век Астарты и Ваала

    Порой смешон, быть может... Да!

    Его коня - равняют с клячей

    И с Дон-Кихотом - самого,

    Но он в святой своей задаче

    Уж не уступит ничего!

    И пусть для всех погаснет небо,

    И в тьме приволье все найдут,

    И ради похоти и хлеба

    На всё святое посягнут, -

    Один он - с поднятым забралом -

    На площади - пред всей толпой -

    Швырнёт Астартам и Ваалам

    Перчатку с вызовом на бой.

    И здесь же приписка: "Стихи эти встретил, зайдя в читальню, и списал, потому что они мне казались подходящими к пережи-ваемой минуте". Я увидела эту страничку в начале 90-х, когда в нашей науке всё со страшной силой рушилось, и строки эти мне тоже показались "подходящими к переживаемой минуте"...

    Аполлон Николаевич Майков родился 23 мая 1821 года в старинной дворянской семье. Его отец был академиком живописи, дед - директором Императорских театров. Брат прадеда - В.И.Майков - известный поэт 18 века; к роду Майковых принадлежал проповедник нестяжательства святой Нил Сорский.

    Детство будущий поэт провёл в подмосковных имениях отца и бабушки, учился дома: сначала занимался с матерью, потом с домашними учителями, играл с крестьянскими детьми. Светлые картины детства дошли до нас в его замечательных стихах, ставших хрестоматийными.

    "Золото, золото падает с неба!" -

    Дети кричат и бегут за дождём...

    - Полноте, дети, его мы сберём,

    Только сберём золотистым зерном

    В полных амбарах душистого хлеба.

    Одним из любимых занятий Аполлона Николаевича с детства была рыбная ловля. Это увлечение сохранилось на всю жизнь. У него есть поэма "Рыбная ловля", посвящённая "С.Т.Аксакову, Н.А.Майкову, А.Н.Островскому, И.А.Гон-чарову... и всем, понимающим дело". А у И.Н.Крамского есть замечательная картина "А.Н.Майков на рыбной ловле".

    В 1834 году Майковы переехали в Петербург. "Дом... кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств", - вспоминал И.А.Гончаров, в юности дававший уроки словесности братьям Майковым - Аполлону, Валериану и Леониду. Обстановка дома, пример родителей и их друзей выработали у будущего поэта самые высокие жизненные принципы. На склоне лет, оглядываясь на пройденную жизнь и пытаясь дать определение счастья, он напишет:

    В чём счастье?..

    В жизненном пути

    Куда твой долг велит - идти,

    Врагов не знать, преград не мерить,

    Любить, надеяться и - верить.

    В 1841 году Аполлон Николаевич окончил юридический факультет Петербургского университета, а уже через год издал первую книжку стихов и вскоре уехал за границу, где прожил около двух лет. Во Франции он слушал лекции известных учёных, в Италии участвовал в "весёлых кутежах русских художников", сам рисовал и писал стихи. Вернувшись в Россию, он некоторое время работает помощником библиотекаря при Румянцевском музее, а с 1852 года и до конца жизни (он умер в марте 1897 года) служит цензором, а затем председателем Комитета иностранной цензуры, сменив на этом посту Фёдора Ивановича Тютчева. "Знакомство с Тютчевым, - пишет он, - скреплённое пятнадцатилетней службой вместе и частными беседами и свиданиями, окончательно поставило меня на ноги, дало высокие точки зрения на мир, Россию и её судьбы в прошлом, настоящем и будущем, и сообщило тот устой мысли, на коем теперь стою и на коем воспитываю своё семейство..." По свидетельству самого Майкова его литературные вкусы складывались под влиянием Ломоносова и Державина, а окончательное воздействие на становление его как поэта оказало творчество Батюшкова. Он очень болезненно, как личную потерю, переживал гибель Лермонтова (ему самому в это время было 20 лет). Кроме прямого посвящения памяти Лермонтова, он в том же 1841 году написал серию стихотворений, близких по духу к мыслям погибшего поэта: "Раздумье", "Дума", "Ангел и демон"...

    Подъемлют спор за человека

    Два духа мощные: один -

    Эдемской двери властелин

    И вечный страж её от века;

    Другой - во всём величье зла,

    Владыка сумрачного мира:

    Над огненной его порфирой

    Горят два огненных крыла.

    Но торжество кому ж уступит

    В пыли рождённый человек?

    Венец ли вечных пальм он купит

    Иль чашу временную нег?

    Господень ангел тих и ясен:

    Его живит смиренья луч;

    Но гордый демон так прекрасен,

    Так лучезарен и могуч!

    Увлекаясь историей, Аполлон Николаевич много писал на исторические темы - о Греции, Риме, славянских странах, но больше всего - о русской истории: "В Городце в 1263 году", "У гроба Грозного", "Завоевание Сибири", "Стрелецкое сказание о царевне Софье Алексеевне" и многое другое. Им создан замечательный перевод "Слова о полку Игореве". Любовь к родной Земле, к её героической истории, к её неяркой, но такой своей и неповторимой природе пронизывает всё его творчество.

    Во время Крымской войны, охваченный патриотическими чувствами, Майков пишет А.Ф.Писемскому: "... каково бы ни было образование каждого, из каких бы источников ни почерпнул он свои знания и мнения, все в один голос, в один миг должны были разрешить этот вопрос и единодушно, перед судом совести ответить: "Я русский"... Ничто не подавило в нашем сознании, что можно быть учёным и образованным человеком и чувствовать, что мы в то же время русские, и что в нас превыше всего одно святое чувство любви к отечеству!... На нас писателях лежит великий долг - увековечить то, что мы чувствовали со всеми. Нам следует уяснить и обязательно нарисовать тот идеал России, который ощутителен всякому".

    Как актуально звучат эти строки сегодня, полтора века спустя, когда сам Крым, политый русской кровью, стал "заграницей". И где были писатели - наши современники, когда живое тело страны рвали на части?..

    "Жизнь Майкова, - писал Мережковский, - светлая и тихая жизнь артиста, как будто не наших времён. ...Судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и светлым. Ни борьбы, ни страстей, ни врагов, ни гонений. Путешествия, книги, стихи, семейные радости". Такое впечатления произво-дили внешность поэта и тихая музыка его стихов о природе. Даже сегодня, "путешествуя" по Интернету, я натолкнулась на злобную, непонятно чем спровоцированную статью о Майкове. Наверное, это бывало и при жизни. Но уроки семьи и собст-венные усилия научили его скрывать проявления "бури и тревог, и воли дорогой", уходить от обид "в широкое поле" или в "семейные радости". Обращаясь к Некрасову, Аполлон Нико-лаевич и его зовёт "растворить" гражданскую злобу, бушевав-шую в русской литературе тех лет, в гармонии природы:

    Постой хоть миг! - и на свободе

    Познай призыв своей души:

    Склони усталый взор к природе...

    У В.В.Розанова в "Опавших листьях" есть такая запись: "Поэт Майков смиренно ездил в конке. Я спросил у Страхова - О, да! Конечно в конке! Он же беден. Был тайный советник и большая должность в цензуре". Вряд ли он был беден, просто не был барином. А свободным деньгам всегда находилось разумное применение: построить школу, церковь, богадельню, помочь молодым литераторам...

    Через сто с лишним лет после его смерти, в 180-ю годовщину со дня рождения в посёлке Сиверский Гатчинского района под Петербургом был открыт литературный музей Майкова, на мемориальной доске надпись: "На этой улице более 15 лет в летний период жил поэт Аполлон Николаевич Майков. Благодаря его стараниям, здесь были построены церковь, колокольня, школа и библиотека-читальня". На открытии музея дети и взрослые читали стихи Майкова...

    Поэзия - венец познанья,

    Над злом и страстью торжество;

    Тебе в ней свет на всё созданье,

    В ней - божество!

    Её сияние святое

    Раз ощутив - навек забыть

    Всё мимолётное, земное;

    Лишь ею жить;

    Одно лишь сознавать блаженство,

    Что в дух твой глубже всё идёт

    И полнота, и совершенство

    Её красот...

    И вот уж он - проникнут ею...

    Остался миг - совсем прозреть;

    Ты вновь родился, слившись с нею,

    Здесь - умереть!

    АФАНАСИЙ ФЕТ

    Шепот сердца, уст дыханье,

    Трели соловья,

    Серебро и колыханье

    Сонного ручья,

    Свет ночной, ночные тени,

    Тени без конца,

    Ряд волшебных изменений

    Милого лица.

    Бледный блеск и пурпур розы,

    Речь, не говоря,

    И лобзания, и слёзы,

    И заря, заря...

    Афанасий Фет

    ... А слово: жить - ведь значит: покоряться.

    Он же

    Читая воздушные, почти неземные стихи Фета, трудно поверить, что этот человек всю жизнь должен был покоряться - судьбе, обстоятельствам. "Несмотря на исключительно интуитивный характер моих поэтических приёмов, школа жизни, державшая меня всё время в ежовых руковицах, развила во мне до крайности рефлексию. В жизни я не позволяю себе ступить шагу необдуманно", - читаем мы в одном из его писем.

    Афанасий Афанасьевия Фет родился в 1820 году в усадьбе Новосёлки около Мценска в семье помещика Афанасия Неофитовича Шеншина и привезённой им из Германии жены Шарлоты Фёт, урождённой Беккер. Когда мальчику исполнилось 14 лет, отец отдал его в школу; был выбран частный пансион немецкого педагога Крюммера в небольшом городе Верро недалеко от Дерпта. Такой странный выбор определялся, по-видимому, тем, что в это время орловские губернские власти начали наводить справки о рождении Афанасия и о браке его родителей. Ситуация была настолько серьёзной, что пришлось хлопотать перед родственниками матери с просьбой признать мальчика "сыном умершего асессора Фёта". Хлопоты увенчались успехом, ребёнок получил "честную фамилию", но лишился не только дворянства и возможности наследовать родовое имение Шеншиных, но и права называть себя русским! Теперь он должен был подписываться: "К сему иностранец Афанасий Фёт руку приложил". Положение усугублялось тем, что узнал он об этом вдали от дома, среди чужих людей - из письма, впервые адресованного ему как Фёту, а не Шеншину. В своих воспоминаниях поэт сглаживает ситуацию, он пишет: "Как ни горька была мне эта нежданная новость, но убежденный, что у отца была к тому достаточная причина, я считал вопрос до того деликатным, что ни разу не обратился за разрешением его ни к кому. Фет так Фет, - подумал я, - видно так тому и быть". На самом деле это была сильнейшая травма, наложившая отпечаток на всю его жизнь. А может быть, всё это вместе взятое "диктовалось" его судьбой, и кто знает, как сложилась бы его жизнь, будь всё иначе...

    В 1837 году 17-летний Афанасий переезжает в Москву, где поступает сначала в пансион известного историка Погодина - для подготовки в Университет, а потом - на словесное отделение философского факультета. Бывший долгие годы одиноким в далёком Верро, в Москве он быстро находит себе настоящего друга, и тоже будущего большого поэта, уже начинавшего писать стихи. Это - Аполлон Григорьев. А через некоторое время отец, довольный их дружбой, даже поселяет сына в доме родителей Аполлона. Именно этот дом Фет называл "истинной колыбелью" своего "умственного я". Он писал: "Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две такие противоположные личности, как моя и Григорьева. Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врождённых интересов... Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиться повсюду, где она нам представлялась, принимая иногда первую лужу за Иппокрену".

    В начале 40-х годов в печати появляются первые стихи Афанасия Фета.

    Я пришёл к тебе с приветом,

    Рассказать, что солнце встало,

    Что оно горячим светом

    По листам затрепетало;

    Рассказать, что лес проснулся,

    Весь проснулся, веткой каждой,

    Каждой птицей встрепенулся

    И весенней полон жаждой;

    Рассказать, что с той же страстью,

    Как вчера - пришёл я снова,

    Что душа всё так же счастью

    И тебе служить готова;

    Рассказать, что отовсюду

    На меня весельем веет,

    Что не знаю сам, что буду

    Петь, - но только песня зреет.

    Стихи быстро находят восторженных почитателей. "Подобного лирического весеннего чувства природы мы не знаем во всей русской поэзии!" - писал критик Василий Боткин. Несколько стихотворений молодого поэта сразу же были помещены в "Полной русской хрестоматии" А.Галахова рядом с произведениями классиков поэзии. Стихи пронизаны радостью и светом, и в то же время Аполлон Григорьев свидетельствует: "Я не видал человека, которого бы так душила тоска... Я боялся за него, я проводил часто ночи у его постели, стараясь чем бы то ни было рассеять... страшное хаотическое брожение его души. Этот человек должен был или убить себя, или сделаться таким, каким он сделался... Страдания улеглись, затихли в нём, хотя, разумеется, не вдруг". Жизненные повороты Афанасия Фета удивительны. В 1845 году он, уже известный поэт, поступает нижним чином в кирасирский Военного Ордена полк, расквартированный в Херсонской губернии. "Вольноопреде-ляющийся ... из иностранцев" он видит единственный способ вернуть потерянное дворянство: дослужиться до офицерского чина. Он прослужит более 10 лет, а цели своей так и не достиг-нет. Дважды он был близок к ней, получая очередное офицер-ское звание, и каждый раз именно в это время выходил высо-чайший указ, согласно которому чин, необходимый для получе-ния дворянства, становился более высоким. Злая усмешка судьбы!

    В первые годы военной службы муза Фета "упорно безмолвствовала", и только в начале 50-х годов он снова начал писать и печатать стихи ...

    Я уезжаю. Замирает

    В устах обычное "прости".

    Куда судьба меня кидает?

    Куда мне грусть мою нести?

    Молчу. Ко мне всегда жестокой

    Была ты много, много лет, -

    Но, может быть, в стране далёкой

    Я вдруг услышу твой привет.

    В долине иногда, прощаясь,

    Крутой минувши поворот,

    Напрасно странник, озираясь,

    Другого голосом зовёт.

    Но смерклось, - над стеною чёрной

    Горят извивы облаков, -

    И там, внизу, с тропы нагорной

    Ему прощальный слышен зов.

    Одно из лучших стихотворений Фета "Шепот сердца ...", взятое эпиграфом к этой главе, ещё было прислано в журнал "Москвитянин" кирасиром из Херсонской губернии, но в середине 50-х годов ему наконец удаётся добиться перевода в гвардейский уланский полк, расквартированный недалеко от Петербурга, что меняет жизнь к лучшему...

    В 1857 году Афанасий Афанасьевич женится на Марии Петровне Боткиной. Злые языки говорили (и повторяют до сих пор!), что женился он на приданом. Вряд ли. Судя по их дальнейшей жизни, приданое было невелико. Может быть, это был брак не по пылкой страсти, но уж точно - по сердечной дружбе, сохранившейся до конца дней. "Однажды, когда мы с Марией Петровной взапуски жаловались на тяжесть нравственного одиночества, мне показалось, что предложение моё прекратить это одиночество не будет отвергнуто", - так вспоминает поэт об этом переломном моменте своей жизни. Венчались они в Париже, свидетелем со стороны жениха был И.С.Тургенев, со стороны невесты - её брат - тот самый Василий Боткин, который в своё время восторженно отозвался на первые стихи Фета. И тут не обошлось без недоразумения. 20 лет спустя, когда зачем-то потребовалось метрическое свидетельство о браке, оказалось, что в книге парижской посольской церкви было записано, что Фет повенчан "с дочерью Петра Кононова". Пришлось всем оставшимся к этому времени в живых братьям Боткиным писать заявления о том, что их сестра действительно повенчана с Афанасием Фетом и что фамилия Боткина опущена по недосмотру свидетелей. Хорошо, что братья были живы!

    В 1858 году поэт наконец выходит в отставку с военной службы и поселяется с женой в Москве. Освободившись от многолетних армейских оков, он надеялся наконец-то заняться "чистой литературой", но добиться "жизнеустройства" за счёт литературно-журнальных заработков не получилось. И в 1861 году он вновь круто и неожиданно меняет свою жизнь: покупает хутор Степановка в Мценском уезде (недалеко от родных Новосёлок) с 200 десятинами земли и начинает серьёзно заниматься сельским хозяйством. Земледельцем он оказался отличным (как в своё время и кирасиром): сделал запущенный хутор цветущим, завёл мельницу и конный завод. Всё это при небольших средствах потребовало тяжелого ежедневного труда. "Я не могу себе иначе представить Вас теперь, как стоящим по колени в воде в какой-нибудь траншее, облачённым в халат, с загорелым носом и отдающим сиплым голосом приказы работникам. Желаю Вам всяческих успехов и донебесной пшеницы", - писал Фету И.С.Тургенев. Деревенскую жизнь скрашивало соседство Тургенева и Льва Толстого, имения которых находились недалеко. Они переписывались и иногда ездили друг к другу в гости. В эти годы Фет почти не пишет стихов, зато начинает писать статьи по земельному вопросу: "Из деревни", "По вопросу о найме рабочих" и другие в том же духе. В конце жизни, вспоминая этот период, Афанасий Афанасьевич писал: "... с 60-го по 77-й год, во всю мою бытность мировым судьёю и сельским тружеником, я не написал и трёх стихотворений...". Судя по датировке стихов, их было больше, хотя всё же очень мало, но среди них были замечательные.

    В дымке-неведимке

    Выплыл месяц вешний,

    Цвет садовый дышит

    Яблонью, черешней.

    Так и льнёт, целуя

    Тайно и нескромно.

    И тебе не грустно?

    И тебе не томно?

    Истерзался песней

    Соловей без розы.

    Плачет старый камень,

    В пруд роняя слёзы.

    Уронила косы

    Голова невольно.

    И тебе не томно?

    И тебе не больно?

    "Стихотворение ваше крошечное прекрасно. Это новое, никогда не уловленное прежде чувство боли от красоты, выраженное прелестно", - писал Лев Толстой.

    Фету начинает улыбаться удача. Он наконец-то избавляется от раны, кровоточившей много лет: "... от 26 декабря 1873 года дан был Сенату высочайший указ его величества о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Афанасия Афанасьевича Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими".

    В 1877 году, преуспев в хозяйствовании на земле, поэт смог наконец сменить Степановку на старинную усадьбу Воробьёвку, находившуюся неподалёку. Здесь прошли последние 15 лет его жизни - едва ли не самые счастливые. "Муза пробудилась от долголетнего сна и стала посещать меня так же часто, как на заре моей жизни", - вспоминал он. Здесь были подготовлены четыре выпуска его "Вечерних огней", вышедшие в 1883, 85, 88 и 91 годах. "Как проста гениальная лирика Фета, по глубине и непосредственности дарования ... первого лирика новой Европы", - писал Достоевский.

    Упрёком, жалостью внушённым,

    Не растравляй души больной;

    Позволь коленопреклонённым

    Мне оставаться пред тобой!

    Горя над суетной землёю,

    Ты милосердно разреши

    Мне упиваться чистотою

    И красотой твоей души,

    Глядеть, каким прозрачным светом

    Окружена ты на земле,

    Как божий мир при свете этом

    В голубоватой тонет мгле!

    О, я блажен среди страданий!

    Как рад, себя и мир забыв,

    Я подступающих рыданий

    Горячий сдерживать прилив!

    "Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали... неизбежной тягости будничной жизни, - писал Фет в предисловии к третьему выпуску "Вечерних огней". - Эти-то жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лёд, чтобы хотя на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии".

    Избавившись в конце жизни от необходимости постоянно противиться ударам судьбы, добившись всего ценой своих собственных усилий, он наконец был по-настоящему счастлив. Софья Андреевна Толстая, рассказывая о встрече с Фетом в Ясной поляне в 1891 году, вспоминала: "Он декламировал нам стихи, и всё любовь и любовь. И это в 70 лет".

    А через год после этой встречи - в ноябре 1892 года Афанасия Афанасьевича Фета не стало...

    Далёкий друг, пойми мои рыданья,

    Ты мне прости болезненный мой крик.

    С тобой цветут в душе воспоминанья,

    И дорожить тобой я не отвык.

    Кто скажет нам, что жить мы не умели,

    Бездушные и праздные умы,

    Что в нас добро и нежность не горели

    И красоте не жертвовали мы?

    Где ж это всё? Ещё душа пылает,

    По-прежнему готова мир объять.

    Напрасный жар! Никто не отвечает,

    Воскреснут звуки - и замрут опять.

    Лишь ты одна! Высокое волненье

    Издалека мне голос твой принёс.

    В ланитах кровь, и в сердце вдохновенье. -

    Прочь этот сон, - в нём слишком много слёз!

    Не жизни жаль с томительным дыханьем,

    Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

    Что просиял над целым мирозданьем,

    И в ночь идёт, и плачет, уходя.

    ИВАН НИКИТИН

    ...Пойми живой язык природы -

    И скажешь ты: прекрасен мир!

    И.С.Никитин

    Я до сих пор помню, как выглядел учебник литературы для четвертого класса (внешне серый и невзрачный - это было сразу после войны) - так понравилось меня одно из найденных в нём стихотворений. Я уже неплохо для своих лет знала Пушкина, Лермонтова, Некрасова, и всё же в этих строчках было что-то, заставившее запомнить и полюбить их на всю жизнь.

    Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.

    Белый пар по лугам расстилается.

    По зеркальной воде, по кудрям лозняка

    От зари алый свет разливается.

    Дремлет чуткий камыш. Тишь-безлюдье вокруг.

    Чуть приметна тропинка росистая.

    Куст заденешь плечом - на лицо тебе вдруг

    С листьев брызнет роса серебристая.

    Потянул ветерок, воду морщит-рябит.

    Пронеслись утки с шумом и скрылися.

    Далеко-далеко колокольчик звенит.

    Рыбаки в шалаше пробудилися,

    Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут...

    А восток всё горит-разгорается,

    Птички солнышка ждут, птички песни поют,

    И стоит себе лес, улыбается ...

    Это стихотворение написано Иваном Саввичем Никитиным, родившимся и прожившим всю свою недолгую и по внешним обстоятельствам совсем непоэтичную жизнь в Воронеже.

    Его отец Савва Евтихиевич происходил из духовного сословия, но вышел из него и "приписался" к мещанам. У отца был собственный завод восковых свеч, дом и лавка на бойком месте. Природный ум сочетался в нём с огромной физической силой, а любовь к чтению - с деспотизмом, ложившимся тяжёлым бременем на семью. Жена его - Прасковья Ивановна - находилась в полном подчинении у мужа. 21 сентября 1824 года родился их единственный сын Иван. Хотя в это время в семье ещё был материальный достаток, детство будущего поэта не было счастливым. "Мечтами детскими ни с кем я не делился, не знал весёлых дней, весёлых игр не знал", - вспоминал он много лет спустя...

    Рано выучившись грамоте у соседа сапожника, Иван много читает, хотя и без разбора - то, что попадается под руку, любит бродить по живописным окрестностям, начинавшимся прямо за домом... Восьмилетним мальчиком он поступает в духовное училище, а после его окончания - в 1841 году - переходит в духовную семинарию, которую приходится бросить через два года. К этому времени семья разорилась. Завод, лавку и дом продали, вместо всего этого удалось купить небольшой постоялый двор, который сначала сдавали в аренду, а потом начали обслуживать сами. С горя отец и мать начали пить. Вся забота о хозяйстве на многие годы легла на плечи сына...

    Каким чудом в этих условиях в нём зародилась искра поэзии, а зародившись, не угасла?! Может быть, этот дар достался Ивану Саввичу от кого-то из неизвестных нам предков "духовного звания". Замечательный генетик Феодосий Добжанский, говоря о проблеме человеческого разнообразия - индивидуальности - пишет о том, что личность каждого из нас определяют "генотип плюс биография". При этом под биографией учёный подразумевает не условия жизни, а собственные усилия личности, направленные на сохранение своего Я "в рамках ограничений, накладываемых средой". У Ивана Саввича эти ограничения были огромными, и всё же он сумел выстоять, сделать, казалось бы, невозможное. "Продавая извозчикам овёс и сено, - вспоминает он, - я обдумывал прочитанные мною и поразившие меня строки, обдумывал их в грязной избе под крик и песни разгулявшихся мужиков... Найдя свободную минуту, я уходил в какой-нибудь отдалённый уголок моего дома. Там я знакомился с тем, что составляет гордость человечества, там я слагал скромный стих, просившийся у меня из сердца".

    Писать стихи Никитин начал, ещё учась в семинарии, первым человеком, заметившим в нём ростки дарования и поддержавшим, был учитель словесности. Первая публикация - в "Воронежских губернских новостях" - появилась много позже: в 1853 году, когда поэту было уже 29 лет, а оставалось прожить всего 8 ... В письме, посланном в редакцию вместе со стихами, Иван Саввич писал: "Я - здешний мещанин. Не знаю, какая непостижимая сила влечёт меня к искусству, в котором может быть я - ничтожный ремесленник! Какая непонятная власть заставляет меня слагать задумчивую песнь в то время, когда горькая действительность окружает жалкою прозою моё незавидное существование! Скажите, у кого мне просить совета и в ком искать тёплого участия?..."

    Стихи были опубликованы, о поэте-самородке заговорили (некоторые называли его поэтом-дворником), его стихи переписывались и ходили по рукам. Первым, кто по-настоящему оценил личность и поэзию Никитина был Николай Иванович Второв - он ввёл Ивана Саввича в круг воронежской интеллигенции и в круг серьёзной литературы. В стихотворении, посвящённом Второву, Никитин обращается к нему как "к другу милому, единственному другу":

    ... Ты показал мне новый, лучший путь,

    На нём шаги мои направил,

    И примирил с людьми, и жизнь любить заставил,

    Развил мой ум, согрел мне грудь...

    Я помню всё! Чтоб ни было со мною, -

    В одном себе по гроб не изменю:

    В день радости, в день горя - под грозою, -

    В моей душе твой образ сохраню.

    Второв познакомил Ивана Саввича с графом Д.Н.Толстым, который напечатал несколько его стихотворений в "Москвитянине", а в 1856 году выпустил в Петербурге первое издание стихотворений Никитина; он же преподнёс экземпляр сборника высочайшим особам, которые "удостоили поэта драгоценными подарками", поэт, продолжавший хозяйствовать на постоялом дворе, их "принял с восторгом"... Его имя становится известным. Сама обстановка в обществе - после Крымской войны и в преддверии крестьянской реформы - определила популярность его стихотворений о народной жизни, о вере и, особенно, очень искреннего, хотя и пафосного, стихотворения "Русь":

    Под большим шатром

    Голубых небес -

    Вижу - даль степей

    Зеленеется.

    И на гранях их,

    Выше тёмных туч,

    Цепи гор стоят

    Великанами.

    По степям в моря

    Реки катятся,

    И лежат пути

    Во все стороны.< ...>

    Широко ты, Русь,

    По лицу земли

    В красе царственной

    Развернулася!

    У тебя ли нет

    Поля чистого,

    Где б разгул нашла

    Воля смелая?

    У тебя ли нет

    Богатырских сил,

    Старины святой,

    Громких подвигов?< ...>

    Уж и есть за что,

    Русь могучая,

    Полюбить тебя,

    Назвать матерью,

    Стать за честь твою

    Против недруга,

    За тебя в нужде

    Сложить голову!

    А собственная жизнь поэта оставалась по-прежнему тяжёлой. Одному из своих друзей он пишет: "Читаю много, но ничего не делаю, и, право, не от лени. Несколько дней тому назад я заглянул домой - там кутёж! Сказал было старику, чтобы он поберёг своё и моё здоровье, поберёг деньги, - вышла сцена, да ещё какая! Я убежал... и плакал навзрыд... Вот вам и поэзия!" Временами Иван Саввич доходил до такого мрачного пессимизма, что как когда-то, при первых шагах в поэзии, сомневался в своём таланте, теперь уже оценённом и признанном! Свою лепту в настроение вносили болезни. В отличие от отца, сохранявшего здоровье и силу, несмотря на пьянство, поэт смолоду был человеком болезненным. Летом 1855 года, простудившись во время купания, он так заболел, что долго не мог ходить...

    Иван Саввич никогда не был женат и, похоже, влюбляясь, не позволял развиться страсти, понимая, что не может ввести любимую в свой дом, в среду, где так страдал сам. Интересный внешне (друг и биограф поэта М.Ф.Де-Пуле пишет, что в нём находили сходство с Шиллером), талантливый и глубоко страдающий, Никитин, несомненно, привлекал сердца незаурядных женщин. В пору своих первых поэтических успехов он был радушно принят в семействе помещиков Плотниковых, где находил "минутное счастье под кровлей чужой". В доме было много молодых девушек. Одной из них - Н.В.Плотниковой - посвящено прелестное четверостишие:

    Как голубь, кротка и нежна,

    Как лань молодая, пуглива,

    О боже! Да будет она,

    Как ангел небесный, счастлива.

    Незадолго до смерти жизнь подарила уже тяжело больному поэту роман с замечательной женщиной - настоящий роман, хотя и развивавшийся только на страницах писем. Письма Н.А.Матвеевой Никитин сжёг, умирая, она же сохранила 14 его писем. "Вы уехали, - читаем мы в одном из них, - и в жизни моей остался пробел; меня окружает пустота, которую я не знаю, чем наполнить. Мне кажется, я ещё слышу ваш голос, вижу вашу кроткую, приветливую улыбку, но, право, мне от этого не легче: всё это тень ваша, а не вы сами. Как до сих пор живы в моей памяти - ясный солнечный день и эта длинная, покрытая пылью улица, и эти ворота, подле которых я стоял с поникшей головой, чуждый всему, что вокруг меня происходило, - видя только вас одну и больше никого и ничего! Как не хотелось, как тяжело было мне идти назад, чтобы приняться за свою хлопотливую, бестолковую работу, обратившись в живую машину, без ума и без сердца. Как живо всё это я помню!"...

    Узнав, что Иван Саввич умирает, Н.А.Матвеева была готова приехать из своего имения в город и ухаживать за ним. Но он отказался - не желая обременять дорогую ему женщину видом страданий и ограждая от возможных последствий такого поступка для женщины её круга...

    Биографы Никитина и литературные критики справедливо отмечают, что у него мало стихотворений о любви. Но среди этих немногих есть замечательные - не пылкие, а сдержанно-трогательные.

    День и ночь с тобой жду встречи,

    Встречусь - голову теряю;

    Речь веду, но эти речи

    Всей душой я проклинаю.

    Рвётся чувство на свободу,

    На любовь хочу ответа, -

    Говорю я про погоду,

    Говорю, как ты одета.

    Не сердись, не слушай боле:

    Этой лжи я сам не верю.

    Я не рад своей неволе,

    Я не рад, что лицемерю.

    Такова моя отрада,

    Так свой век я коротаю:

    Тяжело ль - молчать мне надо,

    Полюблю ль - любовь скрываю.

    В 1858 году в жизни поэта происходит радостное событие: он покупает книжный магазин. "Ура, мои друзья! - пишет он. - Прощай, постоялый двор!.. Прощайте, толки об овсе и сене! И ты, старушка Маланья, будившая меня до рассвета вопросом: вот в таком-то или таком горшке варить горох? - прощай, моя милая! Довольно вы все унесли у меня здоровья и попортили крови! Ура, мои друзья! Я плачу от радости..." Начался новый период жизни - увы, недолгий и совсем не такой радостный, каким он рисовался в надеждах и планах. Магазин имел успех, он стал любимым местом встреч горожан, своеобразным литературным клубом. Конечно, это был не постоялый двор, но и новое дело требовало постоянных "меркантильных забот". Друзья упрекали Никитина, что он мало пишет, и это было правдой. Всё мучительнее становились болезни. Осенью 1859 года внезапно умер его близкий друг И.А.Придорогин - в Воронеже (да и в целом мире) "стало меньше одним из самых лучших людей"... В 1860 году - "на полпути" между смертью друга и своей собственной смертью - Никитин пишет одно из лучших своих стихотворений - поминальный плач об ушедшем и о себе, о своей жизни, конец которой он уже ощущал физически.

    Вырыта заступом яма глубокая.

    Жизнь невесёлая, жизнь одинокая,

    Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,

    Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, -

    Горько она, моя бедная, шла

    И, как степной огонёк, замерла.

    Что же? Усни, моя доля суровая!

    Крепко закроется крышка сосновая,

    Плотно сырою землёю придавится,

    Только одним человеком убавится...

    Убыль его никому не больна,

    Память о нём никому не нужна!..

    Вот она - слышится песнь беззаботная,

    Гостья погоста, певунья залётная,

    В воздухе синем на воле купается;

    Звонкая песнь серебром рассыпается...

    Тише!.. О жизни покончен вопрос.

    Больше не нужно ни песен, ни слёз!

    Почти весь 1861 год поэт был прикован к постели. Особенно тяжело было летом, когда разъехались друзья. Старик отец, как всегда пьяный, и тут не оставлял сына в покое. По свидетельству Де-Пуле, наблюдавшего эти сцены, они были настолько мучительны (даже для него!), что "знакомые могли только желать Никитину скорой смерти"...

    Умер Иван Саввич 16 октября 1861 года. На Митрофаньевское кладбище Воронежа его провожал весь город...

    Посмертная жизнь поэта оказалась счастливее жизни реальной. Его стихи регулярно переиздавали и даже включали в учебники (где я и нашла одно из них много лет назад!). В родном городе ему поставили памятник, назвали его именем Музей литературы края, переименованный в 1953 году в Дом-музей И.С.Никитина. По иронии судьбы расположился он на бывшем постоялом дворе, который так не любил покойный поэт...

    АЛЕКСЕЙ АПУХТИН

    Хоть стих наш устарел, но преклони свой слух

    И знай, что их уж нет, когда-то бодро певших,

    Их песня замерла, и взор у них потух,

    И перья выпали из рук окоченевших!

    Но смерть не всё взяла. Средь этих урн и плит

    Неизгладимый след минувших дней таится:

    Все струны порвались, но звук ещё дрожит,

    И жертвенник погас, но дым ещё струится.

    А.Н. Апухтин

    Стихотворение, взятое в качестве эпиграфа, обращено к "Будущему читателю". Таких читателей было много - в начале двадцатого века поэзия Апухтина была очень популярна. Александр Блок, вспоминая период своего юношеского увлечения театром, говорит, что "с упоением декламировал Майкова, Фета, Полонского, Апухтина...", а рассказывая о поре первых любовных увлечений, между прочим пишет: "Бывала Катя Хрусталёва, с которой я кокетничал своим тайным знанием и мелодекламировал стихи Ал.Толстого, Апухтина и свои..."

    Сегодня стихи Апухтина почти не читают, хотя романсы на его слова по-прежнему популярны:

    Ночи безумные, ночи бессонные,

    Речи несвязные, взоры усталые...

    Ночи, последним огнём озарённые,

    Осени мёртвой цветы запоздалые!

    Пусть даже время рукой беспощадною

    Мне указало, что было в вас ложного,

    Всё же лечу я к вам памятью жадною,

    В прошлом ответа ищу невозможного...

    Вкрадчивым шепотом вы заглушаете

    Звуки дневные, несносные, шумные...

    В тихую ночь вы мой сон отгоняете,

    Ночи бессонные, ночи безумные!

    Алексей Николаевич Апухтин родился 15 ноября 1840 года в небольшом городе Болхове, расположенном в живописных местах между Тулой и Орлом, а детство провёл в находившемся неподалёку имении отца - деревне Павлодар Калужской губернии. Воспитанием мальчика занималась мать - Мария Андреевна, урождённая Желябужская, "женщина выдававшаяся по уму и образованию", с которой он всю жизнь (и после её смерти!) был связан "самою беспредельною любовью". Поэтический дар ребёнка проявился очень рано, "сначала он выражался в страсти к чтению и к стихам преимущественно, причём обнаружилась его изумительная память... До десятилетнего возраста он уже знал Пушкина и Лермонтова и, одновременно с их стихами, декламировал свои собственные", - пишет друг и первый биограф поэта Модест Чайковский.

    Образование Алексей Николаевич получил в Училище правоведения - закрытом учебном заведении, готовившем чиновников для министерства юстиции. С детства он много болел, в училище болезненность обострилась настолько, что почти весь последний учебный год он "прожил в лазарете", и тем не менее, вовремя кончил курс и даже получил золотую медаль.

    В училище Апухтин продолжает писать, завоёвывая среди товарищей "славу будущего Пушкина". Его стихи появляются в печати. "Молодой правовед" знакомится с Л.Н.Толстым, А.В.Дружининым, И.С.Тургеневым. Панаева вспоминает о том, как Тургенев приводил к ним Апухтина: "он предсказывал, что такой талант, каким обладает Апухтин, составит в литературе эпоху и что Апухтин своими стихами приобретёт такую же известность, как Пушкин и Лермонтов". В 1859 году он уже публикуется в "Современнике". Сотрудник журнала поэт К.Случевский по этому поводу писал, что "для юноши двадцати лет от роду ничего не могло быть приятнее, как попасть в подобные счастливчики". Более того, определяя план на следующий 1860 год и сообщая, что журнал и впредь собирается публиковать лучшие произведения русской литературы, редакторы среди лучших авторов называют и Апухтина. Но в это время его собственные планы резко меняются, он "перестаёт седлать Пегаса": мало пишет и почти ничего не печатает. По-видимому, ему претит "литературная борьба", смешавшаяся в эти годы с борьбой политической. "Никакие силы не заставят меня выйти на арену, загромождённую подлостями, доносами и... семинаристами", - пишет он П.И.Чайковскому.

    В 1859 году Алексей Николаевич поступает на службу в департамент министерства юстиции, откуда уходит в конце 1862 года, дослужившись до "младшего помощника столоначальника"; потом недолго служит в Орле - чиновником по особым поручениям при губернаторе. Основным воспоминанием об этом времени остались публичные лекции о Пушкине, прочитанные Апухтиныи в Орле. "Пушкин был возвышенным идеалом всей его жизни, - вспоминает Модест Чайковский. - Апухтин не только поклонялся ему как величайшему писателю, он его любил, как любят живых людей, со всеми их недостатками. Говорить о нём он не мог без умиления и в зрелых летах, как в детстве, чтил память его в самых трогательных проявлениях..."

    В 1864 году Алексей Николаевич возвращается в Петербург, "номинально причисляется по министерству внутренних дел" и остаётся здесь до конца дней... Его образ жизни во многом определяется болезнью, осложняющейся одышкой, из-за которой он порой едва может ходить... Он не оставляет поэзии, хотя по-прежнему мало печатается. Сам читает друзьям свои стихи, иногда даёт переписать, они расходятся. Практически не печатаясь, он остаётся "литературной знаменитостью".

    Первый сборник его стихов вышел только в 1886 году тиражом 3000 экземпляров, он выдержал три прижизненных и семь посмертных изданий! Несколько стихотворений Апухтина были положены на музыку Петром Ильичём Чайковским ("День ли царит", "Ни отзыва, ни слова, ни привета", "Ночи безумные", "Забыть так скоро"). Это не случайно: великий композитор тоже "прошёл" через Училище правоведения, они были однокашниками и друзьями. В стихотворении "П.Чайковскому" поэт вспоминает:

    Ты помнишь, как забившись в "музыкальной",

    Забыв училище и мир,

    Мечтали мы о славе идеальной..

    искусство было наш кумир,

    И жизнь для нас была овеяна мечтами.

    Модест Чайковский, хорошо знавший Алексея Николаевича, пишет, что он славился как человек очень остроумный, и если в обществе начинала ходить какая-нибудь острота, её тотчас приписывали Апухтину. Но почто все его стихи грустные...

    Проложен жизни путь бесплодными степями,

    И глушь, и мрак... ни хаты, ни куста...

    Спит сердце; скованы цепями

    И разум, и уста,

    И даль пред нами

    Пуста.

    И вдруг покажется не так тяжка дорога,

    Захочется и петь, и мыслить вновь.

    На небе звёзд горит так много,

    Так бурно льётся кровь...

    Мечты, тревога,

    Любовь!

    О, где же те мечты? Где радости, печали,

    Светившие нам ярко столько лет?

    От их огней в туманной дали

    Чуть виден слабый свет...

    И те пропали...

    Их нет.

    Сочетание остроумия и грусти удивительно проявляется в записи, сделанной поэтом в день открытия памятника Пушкину, на которое его не пригласили. Может быть, не надеялись, что он приедет, а может быть, просто забыли... Вот что он пишет: "В этот знаменитый день, пока на бульваре сердца России М. и Г. открывали плохой памятник великому поэту, ... бедный, всеми забытый поэт Апухтин сидел на своём диване и томился размышлениями самого грустного свойства. Он думал, что имеет не меньше прав принять участие в празднике. Во-первых, он с детских лет обожал и знал наизусть любимого поэта. Затем, когда М. и Г., вслед за Писаревым, глумились и издевались над великой тенью, Апухтин всеми силами защищал вышедшее тогда из моды и поруганное знамя... Конечно, он мог бы напомнить о себе, сунуться даже, но не сделал этого из скромности, а может быть из гордости. Так или иначе, но он забытый. И целый день преследовали его эти мысли, которые, по возвращении его домой, разрешились приливом кромешной тоски. Чтобы развлечься, он надел белый халат, зажёг все свечи и начал декламировать любимые стихотворения Пушкина, переходя с кресла на кресло и проливая обильные слёзы...". Я так живо представляю себе эту картину, поскольку сама имею такую привычку: читать стихи вслух при свечах "в минуту жизни трудную"...

    По воспоминаниям современников, Алексей Николаевич превосходно читал и стихи, и прозу и имел успех "среди слушателей самого разнообразного рода". Проза Апухтина увлекательна и своеобразна по форме. Почти всё написано от первого лица: это письма, дневник или монолог автора. Михаил Булгаков называл его "тонким, мягким, ироничным прозаиком". В дневнике Николая Второго за 1918 год есть такая запись, почти самая последняя:

    "11 мая. Пятница

    С утра поджидали выпуска наших людей из Тобольска и привоза остального багажа... все мы сидели вместе в спальне, я много читал, начал "Неоконченную повесть" Апухтина"...

    Проза Апухтина увидела свет только после его смерти. До этого "никакие восторженные отзывы людей компетентных, никакие просьбы и увещевания издателей" не могли заставить Алексея Николаевича согласиться на её печатание.

    Незадолго до смерти, уже очень тяжело больной, поэт пишет удивительный фантастический рассказ "Между смертью и жизнью", вкладывая в уста героя то, что, наверное, волновало в эти дни его самого: смерть, раздумья о прожитом, мечты о возрождении - переселении душ...

    Он "тихо скончался" 17 августа 1893 года. Не знаю, удалось ли его душе, подобно душе его героя, "переселиться" во вновь родившегося человека, но она жива в пантеоне Поэзии, которой он так верно служил, к которой обращал замечательные строки:

    В эти дни ожиданья тупого,

    В эти тяжкие, тусклые дни,

    О, явись нам, волшебница, снова

    И весною нежданной дохни!

    От насилий, измен и коварства,

    От кровавых раздоров людских

    Уноси в своё светлое царство

    Ты глашатаев верных своих!

    Позабудь роковые сомненья

    И, бессмертной сияя красой,

    Нам последнюю песнь утешенья,

    Лучезарную песню пропой!

    Как напевы чарующей сказки,

    Будет песня легка и жива;

    Мы услышим в ней матери ласки

    И молитвы забытой слова;

    Нам припомнятся юности годы,

    И пиры золотой старины,

    И мечты бескорыстной свободы,

    И любви задушевные сны.

    Пой с могучей, неслыханной силой,

    Воскреси, воскреси ещё раз

    Всё, что было нам свято и мило,

    Всё, чем жизнь улыбалась для нас!


  • Оставить комментарий
  • © Copyright Серова Любовь Владимировна (lvserova@rambler.ru)
  • Обновлено: 11/05/2010. 82k. Статистика.
  • Эссе: Поэзия
  • Оценка: 8.42*4  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.