Старший брат Марии Дмитриевны Менделеевой - Василий Дмитриевич, родившийся в 1793 году, уехал из Сибири в Москву совсем молодым человеком. К этому времени от былого корнильевского богатства ничего не осталось, надо было начинать с нуля. Он останавливается у знакомого отца стряпчего Григорьева, который устраивает его в канцелярию своего родственника обер-прокурора Сената А.Д.Боборыкина на самую скромную должность: курьера и переписчика. В течение следующих 15 лет Василий Дмитриевич занимает разные юридические должности не только в Москве, но и в Астрахани, и в родном Тобольске. Служит он, по-видимому, усердно и успешно, поскольку в 1819 году следует "Высочайшее награждение бриллиантовым перстнем по представлению Министерства юстиции".
Выйдя в отставку в 1825 году в чине коллежского асессора, он до конца дней живёт в Москве, несколько лет работает управляющим у князей Трубецких, а затем ведёт свои дела, в 1835 году получает личное дворянство.
В 1828 году Василий Дмитриевич женится на Надежде Осиповне Биллингс, дочери капитана Иосифа Биллингса, участвовавшего в третьем плавании Кука, а затем, в царствование Екатерины 11, пришедшего на русскую службу и занимавшегося исследованием восточного побережья Сибири. Некоторое время Корнильевы жили у Покровских ворот в доме Трубецких, а затем "в Сретинской части пятый квартал в доме под номером 687". Похоже, что они очень любили друг друга и были счастливы. В своих письмах Василий Дмитриевич называет жену Нежинькой, а она во время одной из его дальних поездок пишет племяннице: "Ты не поверишь, как мне грустно, что мой добрый Василий Дмитриевич уехал вот уже неделя. Всегда так случается, когда поедет, сделается оттепель, реки меня ужасают, я ночи не могу спать от страха, всё просыпаюсь и думаю что-то с ним...".
Вот некоторые отрывки из писем Василия Дмитриевича, сохранённых его племянницей Надеждой Яковлевной Капустиной-Губкиной, они доносят до нас некоторые черты его облика и образа жизни.
3 Мая 1839. Москва.
Милые друзья мои Катинька и Яков Семёнович, с большим удовольствием получил от вас известие о совершившемся браке. Да благословит Вас Создатель во все дни жизни. Взаимная любовь и полная друг к другу доверенность с уступчивостью суть необходимые условия счастливого супружества. Я уверен, что оно будет таково...
Благодарю Вас много, много за присланную книгу Петра Андреевича Словцова, сию минуту мною полученную. Я взглянул в конец оной и жалею, что о предках наших он помянул слегка. Они первые начали возводить фабрики в Тобольске бумажную и хрустальную. Типография заведена ими в 1787 году в одно время с Франклином в Америке. Газета Иртыш начала издаваться с 1789 года, печатались и другие книги. А по привилегии им данной, дозволено им купить 200 душ крестьян. Может быть всех этих подробностей не будет ли изложено в следующих книгах...
20 Янв. 1843. Москва.
... Здесь теперь княгиня Горчакова и мы часто видаем её с дочерью в Университете на лекциях профессора Шевырёва, который так красноречиво рассказывает нам о древней нашей Руси. До сих пор было 10 лекций и аудитория всегда полна, до 50 дам постоянных слушательниц. - Нас утешает также итальянская опера. - Певец Сальви превосходен...
Москва. 26 Июля 1844 г.
... Почти три месяца мы живём в Сокольниках, над нами добрые наши Глинки. Я получил от сестрицы и Ивана Павловича описание освящения храма в селе Аремзянском. Благодарю Создателя, что святое это дело совершилось...
Василий Дмитриевич Корнильев не был ни богат, ни знатен, не имел в Москве корней и семейных связей, но, видимо, было в нём что-то, что позволило ему войти в то общество, которое мы сегодня назвали бы лучшим московским обществом того времени. Он слыл в Москве любителем наук и литературы, дом его считался известным литературным салоном. Он присутствовал на чтении "Бориса Годунова" в доме Веневитинова, был знаком с Пушкиным, дружен с Дельвигом. Известным исследователем пушкинской эпохи Б.Л.Модзалевским опубликовано одно из писем, написанных Дельвигом Корнильеву в тяжелую для поэта минуту - после неожиданной смерти отца.
Тульской губернии город Чернь.
1828 года 13-го июля.
Почтеннейший и любезнейший Василий Дмитриевич. Давно уже думали мы вас увидеть, но царская служба меня удерживала. Наконец несчастье заставляет меня еще несколько помедлить. Я лишился отца редкого, которого никогда не перестану оплакивать. Зная, что кроме Боратынского и вас никто более не примет во мне участия в столице вашей, я решился поведать вашей душе и мое горе и мою нужду. Сделайте милость похлопочите обо мне у Полевого. Не может ли он мне дать на один только месяц, т.е. до моего приезда в Москву, 1000 рублей, без коих я должен буду остаться в деревне, как рак на мели. Если же он совершенно откажется, то не найдете ли вы другого средства помочь вашему Дельвигу. - Жена моя приказала мне кланяться вам обоим от нее, я целую ручки у вашей милой Надежды Осиповны. Будьте же здоровы, счастливы, не теряйте милого и любите старых друзей ваших, в коих надеется быть и
ваш Дельвиг.
У Пушкина есть упоминание о том, что Василий Дмитриевич заезжал к нему после смерти Дельвига: "Корнильев приезжал разделить горесть от потери лучшего из людей"...
Атмосферу дома Василия Дмитриевича хорошо передают дневниковые записи его племянницы Екатерины Ивановны Менделеевой, которая в 1837 году привозила в Москву для операции ослепшего отца и в течение многих месяцев жила у дяди. Вот некоторые отрывки из них: "Дядя жил хорошо, в прекрасной обстановке, у него было большое знакомство, и я встречала там некоторых литераторов, начиная со старца Дмитриева, Погодина, Фед. Ник. Глинку, Боратынского... У дяди были назначены по вторникам обеды, довольно парадные... Там я увидела и отца Пушкина... Летом мы жили в Сокольниках и опять старик Сергей Львович ездил к нам, и иногда на мою долю приходилось занимать его... Первое время, когда меня познакомили с Сергеем Львовичем, я раз его спросила, не ждет ли он к себе сына из Петербурга. - Не думаю, чтобы он скоро приехал, - было ответом. А вскоре получилась и ужасная весть о его кончине. Понятно, что тогда, вероятно, всякий был занят этой грустной историей; у нас в доме она отразилась на всем, кажется ни о чем больше не говорилось. Дядя, вероятно навещал старика и привозил от него подлинные письма к нему Жуковского, Вяземского и всё это читалось у нас вслух. В один из вторников Фед. Ник. Глинка привез свои стихи на смерть поэта, где часто упоминалось: "А рок его подстерегал...". И ещё одно удивительное её воспоминание об отце поэта: "Потом к осени он приехал проститься, отправляясь в деревню, чтобы повидать жену и детей Александра Сергеевича. В этот раз я помню грустный случай. За день или за два дядя привез большой бюст А.С.Пушкина и поставил его в гостиной на тумбочку. Сергей Львович сначала не обратил на него внимания и сел, но вдруг увидел бюст, подошел к нему, обнял и зарыдал. Мы все прослезились...".
Умер Василий Дмитриевич Корнильев в феврале 1851 года. Историк М.П.Погодин, хорошо знавший его более тридцати лет, написал в некрологе:
"Многие не только в Москве, но и в разных городах России помнят истинно русское хлебосольство В.Д.Корнильева. Он не был литератором, но был другом и приятелем многих литераторов и ученых. Наука и словесность возбуждали в нем искреннее к себе уважение. Во всяком общественном деле, которое касалось пользы Искусства, Науки, Литературы, он был всегда готовым участником, на которого заранее можно было положиться...".
После смерти мужа Надежда Осиповна отдала в Ново-Алексеевский монастырь, где он был похоронен, старинную родовую икону Корнильевых - Знамение Божьей Матери. Существовало семейное поверье, что икона иногда издавала треск, и это было не к добру. Всё та же Екатерина Ивановна Менделеева рассказывает об этой иконе, вспоминая о смерти своей пятнадцатилетней сестры: "Машеньке было как будто лучше, она сидела на диване в угловой комнате, где стоял Образ. Возле Машеньки была мать и ещё несколько лиц, вдруг образ затрещал, все переглянулись, но никто ничего не сказал. Ночью лампадка погасла. Машенька стала звать маменьку затеплить лампадку, и когда сделали это, она спокойно сказала, чтобы послали за священником, что она умирает. Потом велела разбудить нас, со всеми простилась, и я помню, что она потом начала вслух молиться за мать и за всех нас, а потом стала тоскливо звать: скорее, скорее!... Как будто она что-то видела..."
Надежда Осиповна Корнильева пережила мужа на 24 года и была похоронена рядом с ним в Ново-Алексеевском монастыре... Несколько лет назад я заходила туда. Монастырь восстанавливается, а старого кладбища нет...
ИОСИФ БИЛЛИНГС
Географические и исторические особенности России привели к тому, что у нас практически нет того, что в биологии называется "чистыми линиями". Русский человек, углубляясь в историю своих предков, находит там украинцев и калмыков, немцев и англичан. Из века в век судьбы выходцев из разных стран перемешивались "в русском котле" самым причудливым образом... Кого-то привлекали красота и необъятность русских земель, кого-то условия службы. В своём новом отечестве выходцы из разных стран строили корабли, открывали для России новые земли, защищали её с оружием в руках. Некоторые из их потомков вписали самые яркие страницы в русскую литературу: Пушкин - потомок арапа Петра Великого, предок Лермонтова - легендарный шотландец Лермонт, обладавший даром предвидения, а предок Блока - врач императрицы Елизаветы Петровны, приехал в Россию из Германии...
На берегах Чукотки, в проливе Лонга есть мыс, носящий имя капитан-командора русского флота англичанина Иосифа Биллингса; имя это дано мысу известным полярным исследователем Фердинандом Врангелем в 1823 году. Начав жизнь моряка в юности, Биллингс участвовал в третьей кругосветной экспедиции Джеймса Кука в качестве помощника астронома. Корабли этой экспедиции, двигаясь на север по Тихому океану, подходили к берегам России. Красота и суровость этих мест покорили легендарного мореплавателя, и он планировал вернуться к ним для более серьёзных исследований. Трагическая гибель Кука нарушила эти планы. И всё же один из участников его команды - молодой мичман Джозеф (Иосиф) Биллингс , в эти места вернулся...
Не имея возможности организовать собственную экспедицию, он в 1783 году поступает на русскую службу. Причины этого поступка, резко изменившего его дальнейшую жизнь, становятся ясными из письма Биллингса графу Чернышеву. Он пишет: "Я прибыл в Россию не столько с целью служить ее величеству в качестве офицера флота, сколько с надеждой, что я буду использован в какой-либо экспедиции в соседние с Камчаткой моря. Прослужив на флоте двенадцать лет, из которых пять лет сопровождал знаменитого капитана Кука в его последнем вояже с целью открытия северо-западного прохода между Азией и Америкой, я льщу себя надеждой, что меня сочтут способным открыть торговлю мехами с островами, открытыми во время этого плавания... В то время, как занимались бы добычей пушнины, я мог бы продолжить исследования капитана Кука в этих морях, определить точное положение этих островов... Поскольку астрономия всегда была моим делом, я надеюсь, что в этом я оправдаю оказанное мне доверие. В заключение прошу ваше превосходительство в качестве первого знака вашего покровительства подвергнуть меня самому строгому экзамену, чтобы устранить всякое сомнение в моей опытности и способности".
И вот уже через два года молодой англичанин руководит русской экспедицией. В высочайшем указе Адмиралтейской коллегии об её организации мы читаем:
"Назначая географическую и астрономическую экспедицию в северо-восточную часть России для определения долготы и широты устья реки Колымы, положения на карту всего Чукотского носа и мыса Восточного, також многих островов в Восточном океане, к американским берегам простирающихся, и совершенного познания морей между матерою землею Иркутской губернии и противоположными берегами Америки, повелеваем:
... Быть начальствующим сей экспедиции флота поручику Иосифу Биллингсу, объявя ему ныне чин капитан-поручика флота и нарядя с ним команду потребных людей по собственному его избранию...
Снабдить начальника сей экспедиции математическими, астрономическими и другими инструментами, також для руководства всеми картами прежних мореходцев и сухопутных в тамошних местах путешествий...
Буде посредством сей экспедиции открыты будут вновь земли и острова, населенные и ненаселенные и никакому государству европейскому непокоренные и непринадлежащие, то по мере пользы и выгод, от такового приобретения ожидаемых, стараться оные присвоить скипетру российскому. И буде тамо есть дикие или непросвещенные жители, то, обходяся с ними ласково и дружелюбно, вселить хорошие мысли о россиянах...
На подлинном собственною е.и.в. рукою написано тако:
Екатерина В Царском селе, августа 8, 1785 года".
Всего в указе тринадцать очень подробных пунктов. В составе экспедиции 141 человек, в том числе лейтенанты Роберт Галл, Гаврила Сарычев, Христиан Беринг, рисовальный мастер Лука Воронин, "зверовщик" и даже четыре музыканта.
Маршрут экспедиции отражён в названиях трёх "Журналов или подёнников флотского капитана Иосифа Биллингса, переведённых на русский язык (сам капитан писал по-английски), но так и оставшихся неопубликованными:
- "Путешествие из Санкт-Петербурга в Охотск; из Охотска на реку Колыму и в Ледовитый океан; возвращение в Якутск, в Иркутск и потом в Охотск; возвращение из Охотска в Якутск и описание Якутского народа; возвращение из Якутска в Охотск и отъезд на Камчатку на судне, именованном "Слава России", от 1785-го до 1789-го года".
- "Путешествие из Охотска на Камчатку; пребывание в сей стране; отправление на американские острова; возвращение на Камчатку; вторичное шествие морем до тех же островов с северной стороны; оттуда в Берингов пролив и на Чукотский нос. 1789. 1790. 1791".
- "Поход Землемерной по Чукотской стране до Ануйской крепости. В годах 1791-м и 1792-м"...
Поход по Чукотке был, пожалуй, труднее морского плавания. Жестокие морозы и ветры. То полный мир, то неожиданные осложнения в отношениях с местными жителями, которых Биллингс в сердцах называл "неповоротливыми и упрямыми". И как знать, может быть, при каждом таком осложнении вставала перед его мысленным взором страшная смерть Джеймса Кука, свидетелем которой он был.
Вот только одна дневниковая запись от 4 декабря 1791 года: "Имел я в погребце одну хрустальную бутылку, и в ней слишком три фунта ртути; половина замерзла и составляла твердое тело и совершенно отделилась от другой половины, которая еще была жидка. Водка, которая в Охотске продается по 17 руб. 96 коп. ведро, тому уже 5 суток, что замерзла в моем дорожном погребце...". И ещё одна запись, уже после возвращения из экспедиции: "Каково нам было сносить жестокость морозов? Каждый день при пронзительных ветрах по шести часов быть на открытом воздухе, не находить никаких дров к разведению огня, кроме мелких прутиков, местами попадавшихся, едва достаточных растопить немного снегу для питья, ибо реки замерзли до дна".
В результате экспедиции были нанесены на карту точные очертания Чукотского полуострова и составлена первая достоверная карта его внутренних областей. Много было сделано и для того, чтобы установить мирные добрососедские отношения с чукчами, "вселить хорошие мысли о россиянах". Суровость климата и экспедиционные невзгоды не помешали Иосифу Биллингсу оценить красоту края. "Чукоция есть страна возвышенная, - пишет он, - и часто попадались нам горы удивительной вышины, инде имели мы такие перед своими глазами виды, которые вперяли в мысль нашу восторг и заставляли нас взирать на те предметы не иначе как с глубочайшим благоговением...".
В общей сложности экспедиция длилась более восьми лет. К концу её Биллингсу 32 года, он капитан 1-го ранга и неизлечимо болен: "...всегда, а паче на море от случающихся сырых погод страждет несносно стеснением груди". Он ещё два года остаётся в Петербурге для завершения отчёта об экспедиции, а потом переводится на Чёрное море, где, несмотря на болезнь, продолжает служить: командует фрегатами "Святой Андрей", потом - "Святой Михаил". Составляет атлас "Карты и виды Черного моря, принадлежащие Российской Империи", долго остававшийся лучшим атласом этих мест. 9 мая 1799 года Иосифа Биллингса производят в чин капитан-командора, но уже в ноябре он подаёт прошение об отставке по болезни. Ему всего 38 лет. Он проживёт ещё семь, женится на Екатерине Пестель, сестре отца декабриста Павла Пестеля, у них родится дочь Надя, уже на русский манер Надежда Осиповна, в замужестве Корнильева, та самая, о которой шла речь в предыдущей главе. С ней в русский род влилась сразу и английская, и немецкая кровь: дед Екатерины - Вольфганг Пестель приехал в Россию при Петре Первом из Саксонии - из Дрездена... Много лет назад, впервые очутившись в Дрездене, я сразу почувствовала себя в этом городе, как дома. Я много ездила по миру, но такого "домашнего" чувства в других местах не было. Может быть, действительно существует какая-то таинственная память - кто знает...
СЕМЬЯ ПЕСТЕЛЕЙ
По преданию, род Пестелей происходит из Англии, где в 1513 году Томас Пестель был придворным священником короля Генриха Восьмого. Реальная их история начинается в Саксонии. Именно оттуда в начале 18-го века приехал в Россию дед Екатерины Пестель - Вольфганг (Владимир) Пестель, ставший директором Московского почтамта. В последующие сто лет эта должность стала в семье Пестелей как бы переходящей по наследству: её занимали сын Вольфганга Бурхард (Борис) и его сыновья - Иван и Николай - братья Екатерины Пестель.
Появление Вольфганга Пестеля в России совпало с началом становления почтового дела; скорее всего, он был специально приглашён на русскую службу вместе с другими иностранцами, знавшими почту.
В 17-м веке государственные бумаги в России пересылались при посредстве особых ямов, находившихся в ведении ямского приказа. В начале 18-го века - в 1718 году - был издан специальный "меморий" об учреждении почт, в котором говорилось, что "коллегиям дела свои управлять не можно, ежели порядочной почты верховой через все главные города и губернии государства единожды или дважды в неделю не пойдет; сие есть одно из потребнейших и притом легчайших средств". В 1722 году была учреждена должность генерал-почт-директора, который заведовал иностранной почтой, посылаемой Коллегией Иностранных Дел, и купеческой почтой. На этот пост был назначен Алексей Дашков, а с 1722 года - вице-канцлер барон Остерман.
Прошение Вольфганга Пестеля о назначении на должность почт-директора Московского почтамта датировано 1721-м годом. Он проработал на этом посту 40 лет и передал его сыну. До поступления на службу в почтовое ведомство Борис Пестель окончил кадетский корпус и участвовал в Семилетней войне. В "Прибавлении к Санкт-Петербургским ведомостям" 24 августа 1759 года есть сообщение о том, что поручик Первого мушкетерского полка Борис фон Пестель тяжело ранен в сражении при Франкфурте 1 августа 1759 года. По семейным преданиям, он увлекался литературой и даже сам писал стихи на немецком языке. Приняв от отца Московское почтовое ведомство, Борис Пестель имел чин коллежского ассесора, с 1770 года - чин канцелярии советника, с 1782 - статского советника, а в конце службы - действительного статского советника.
Сохранились интересные воспоминания о деятельности Бориса Пестеля как руководителя московского почтового ведомства во время чумы, свирепствовавшей в Москве в 1771 году. В этих критических условиях он сумел сохранить работу почты - факт почти невероятный! Для обеспечения безопасности вход в здание почты был запрещён. Письма принимались у ворот и тут же окуривались уксусом, можжевеловыми ягодами и дёгтем, затем они подносились к окну, где стояли два горшка с уксусом: в один обмакивали письма, а в другой - деньги, заплаченные за их отправку (как пригодилась немецкая педантичность!). Почтальоны, разнося письма, передавали их через "особые чёрные вощанки". По свидетельству современников, меры эти оказались очень полезными и, по-видимому, именно за эту заслугу Борис Пестель получил "в Белорусской губернии в Себежском уезде, в разных мелких деревнях 454 души крестьян"...
Позднее - в 1787 году - когда назначенный на должность главного директора почт граф Безбородко нашёл состояние почтового дела в стране неудовлетворительным, он поручил Борису Пестелю ревизию почтовых станций от Москвы до Смоленска и до Риги. Большинство этих станций было найдено Пестелем в плачевном положении. Оказалось, что крестьяне зачастую не держали почтовых лошадей ни для проезжающих, ни для перевозки почты (хотя и получали за это специальную плату!), а в случае необходимости просто приводили своих лошадей с поля; почтовые дела были запущены, почтовые дворы и конюшни стояли без крыш. Почтальонов часто не было, почту отправляли в рваных мешках, писарями на станциях служили безграмотные люди из крепостных. Иногда, экономя на лошадях, почту отправляли с пешим человеком. Эта ревизия, за которую Борис Пестель был награждён орденом Святого Владимира 3-й степени, была, видимо, нелёгкой, потому что уже через год после её завершения - в октябре 1789 года - он оставляет службу, передав пост московского почт-директора сыну Ивану, бывшему до этого его помощником.
У Бориса Пестеля было 10 детей: пять мальчиков и пять девочек. Одна из этих девочек - Екатерина Пестель (прабабушка моей прабабушки) родилась в июне 1772 года. Став взрослой, она вышла замуж за Джозефа Биллингса, англичанина, находившегося, как и её отец, на русской службе. Замужество было по тем временам достаточно поздним и, к сожалению, недолгим. Вскоре после рождения дочери она овдовела и прожила после смерти мужа более 20 лет. Она успела стать свидетельницей трагедии, постигшей большую семью Пестелей - ареста, заключения и казни Павла Пестеля, сына её брата Ивана.
Умерла Екатерина Пестель в июне 1827 года, не дожив совсем немного до свадьбы дочери, не увидев внуков... Похоронена она (судя по записи в Московском некрополе) на Иноверческом кладбище на Введенских горах. На могиле надпись: "Екатерина фон Биллингс, рожденная фон Пестель, вдова капитан-командора". И хотя она родилась и жила в России, была замужем за англичанином, надпись сделана на её родном немецком языке...
ДЕВОЧКИ КОРНИЛЬЕВЫ
Первые дети Надежды Осиповны и Василия Дмитриевича Корнильевых умерли в младенчестве: сын Дмитрий прожил всего два года, дочь Екатерина - семь лет. Это было тем большей трагедией, что названы они были в честь родителей - отца Василия Дмитриевича и матери Надежды Осиповны...
Потом было ещё пять детей, и все девочки: Елизавета, Александра, Юлия, Надежда и снова Екатерина. В год смерти отца - 1851 - Елизавете было 18 лет, Александре 17, Надежде 15 (она умерла через год), Юлии 11, а Екатерине всего 7. Материальные возможности семьи были небольшими, и всё же Надежде Осиповне удалось вырастить дочерей и всех выдать замуж, что было, наверное, очень непросто. И хотя приданное девочек было небольшим, отдельные предметы "данных за ними" сервизов у потомков по крайней мере двух из них сохранились до сих пор.
Одна из "девочек Корнильевых" (как их называли в семейной переписке) - Александра Васильевна - мама моей прабабушки. Сколько я себя помню, её портрет - в нарядном голубом платье, с большими часами на тонкой руке и золотистым топазом (он "жив" до сих пор"!) на чёрной бархотке - всегда висит у нас на стене. Она родилась в июне 1833 года в Сокольниках, где родители проводили лето, и крещена в Крестовоздвиженской церкви в Красном Селе. "Восприемниками были Статский Советник и Кавалер Князь Юрий Иванович Трубецкой и Тайного Советника и Кавалера Франца Абрамовича Фон Брин супруга Елизавета Борисовна. Молитвовал и крещение совершил той же церкви священник Василий Петров Покровский с причетом".
Конечно, семейные традиции и предания - и сибирские, и английские, и немецкие - и удивительный круг друзей дома стали основными воспитателями Александры и её сестёр. В музее-архиве Менделеева в Петербурге сохранилось несколько её писем, одно совсем юношеское - увещевание начинающему студенту, как надо учиться и вести себя (очень серьёзное). Есть здесь и письмо старшей сестры Лизы с известием, что "Саша вышла замуж за Мессинга". Брак был, по-видимому, недолгим. Потом она выходит замуж за Николая Ратманова, у неё две дочери. Судя по находящимся в том же музее письмам, живут они в Нижегородской губернии, где у них какой-то "стеклоделательный завод", потом в Москве - обычная жизнь без серьёзных событий и потрясений.
Неожиданный поворот судьбы происходит, когда дети уже взрослые, а сама Александра Васильевна по меркам того времени - просто пожилая женщина. В ней просыпается дух странствий, свойственный её деду - капитану Биллингсу, умершему задолго до её рождения. Для этого есть внешний повод. Её дочь Лиза выходит замуж за военного инженера Николая Зуева, который едет на Дальний Восток строить железную дорогу. Едут они "кругосветкой" - вокруг Индии, Китая... И с ними едет Александра Васильевна, едет в неизвестность, чтобы разделить нелёгкую, нестандартную судьбу, которую выбрала дочь. На одной из её фотографий сделана надпись: "От матери и друга", наверное, она имела право написать именно так.
Брак её дочери - моей прабабушки Елизаветы Николаевны Ратмановой (в замужестве Зуевой) был очень счастливым. Необыкновенная любовь позволила ей и её мужу достойно перенести выпавшие на их долю испытания: жизнь первопроходцев в дальневосточной тайге, страшные революционные потрясения в Архангельске, куда они переехали в 1916 году, эмиграцию... Один из их сыновей рассказывал семейное предание, согласно которому в один прекрасный день, когда родители сидели за столом с гостями, пришла Лиза с незнакомым молодым человеком, и, представив его, объявила, что выходит за него замуж - нетипична для тех времён ситуация. С Николаем Владимировичем Зуевым в историю нашей семьи вошли ещё два интересных рода: Зуевы (по его отцу генералу Владимиру Гавриловичу Зуеву) и Ломновские - по его матери Софье Петровне Ломновской, дочери генерала Петра Карловича Ломновского.
ПЁТР КАРЛОВИЧ ЛОМНОВСКИЙ
Первая русская инженерная школа была открыта в Москве в 1712 году. В указе о её создании Пётр Первый писал: "Отыскать мастера из русских, который бы учил цифири... когда арифметику окончат, учить геометрии столько, сколько для инженерства надлежит и потом учить фортификацию". Ещё одна инженерная школа была создана в 1719 году в Петербурге. Понимая всю важность инженерных знаний для силы государства, Пётр говорил: "Зело нужно, чтобы офицеры знали инженерству, того ради офицерам и унтер-офицерам оному обучаться, а если кто не будет знать, то выше чинами производиться не будет".
После Петра Первого развитие инженерного дела замедлилось. Московская школа закрылась, Петербургскую инженерную школу несколько раз объединяли, разъединяли и снова объединяли с артиллерийской, а при Екатерине Второй они были преобразованы в кадетские корпуса, т.е. "спущены" на более низкую ступень в системе военного образования.
Следующий "прорыв" в этом направлении произошел только в 1819 году, он был связан с именем великого князя Николая Павловича, будущего императора Николая Первого. В 1817 году великий князь был назначен шефом лейб-гвардии Сапёрного батальона, а затем - генерал-инспектором по инженерной части. Это назначение не было случайным, поскольку он "давно тяготел к военно-инженерной специальности". В 1819 году на базе Инженерной школы при Чертёжной экспедиции Николай Павлович создаёт Главное инженерное училище "для образования искусных инженеров и сапёрных офицеров". Сначала училище располагалось в павильонах близ Михайловского замка, а затем "перебралось" в замок, который в 1823 году высочайшим повелением был переименован в Инженерный. В 1855 году училище было преобразовано в Николаевскую инженерную академию и училище. В таком виде это учебное заведение просуществовало до революции, дав России многих первоклассных военных инженеров. Среди его выпускников - герои Севастополя, Кавказских войн, Шипки и Плевны, Порт-Артура, строители "оборонительных преград на обширных окраинах нашего отечества", мостов и железных дорог. В Севастополе был поставлен памятник выпускнику училища знаменитому военному нженеру Э.И.Тотлебену, а в Ташкенте - другому выпускнику К.П.фон Кауфману, командовавшему войсками Туркестанского военного округа при взятии
Самарканда, Хивы и Кокандского ханства.
Выпускники училища и академии закладывали и основы гражданского инженерного дела. Среди них - П.Н.Яблочков, изобретатель "свечи Яблочкова", предтечи так привычного сегодня электрического освещения, выдающиеся строители К.Я.Зверев, Д.С.Заботкин, А.Струве и другие; М.Н.Герсеванов, много лет бывший директором Института путей сообщения; Х.Головин - начальник Технологического института; А.Савурский, создавший "Инженерный журнал" и 52 года остававшийся его редактором.
В Инженерном училище воспитывались Ф.М.Достоевский, Д.В.Григорович, И.М.Сеченов и другие деятели культуры. А некоторые военные инженеры всю жизнь совмещали работу по специальности со служением искусству. Например, известный композитор Цезарь Кюи преподавал фортификацию сразу в трёх Академиях - Николаевской инженерной, Михайловской артиллерийской и Генерального штаба, был заслуженным профессором и генерал-майором. Им написано много книг о военном деле, некоторые из которых переведены на иностранные языки, а его "Краткий учебник полевой фортификации" выдержал семь изданий.
Высочайший уровень научных и технических знаний выпускников обеспечивался постоянным усовершенствованием системы образования, напряженным трудом (лекции начинались в 7 часов утра!) и, конечно, подбором преподавателей. В училище и академии в разные годы преподавали знаменитый геометр академик М.В.Остроградский, автор известного учебника физики Д.Е.Краевский, известный специалист по взрывчатым веществам и цементному делу А.Р.Шуляченко, автор книги "Атаки и обороны крепостей" А.А.Иохер, академик архитектуры А.И.Тихобразов и многие другие замечательные педагоги.
На публичных экзаменах обычно присутствовали руководители инженерного ведомства, великие князья, а иногда и сам император. Сохранились воспоминания учеников об экзаменах 1823 года. На один из экзаменов с Александром Первым приехал прусский король и к его восторгу ученики на немецком языке рассказывали об устройстве прусских орудий, а через два дня на экзамен по истории с императором приехал французский посланник, и воспитанники на французском языке рассказывали о французской истории. Таков был уровень подготовки!
Несмотря на загруженность учебной программой, воспитанники находили время, чтобы заниматься в специальном кружке ревнителей военных знаний, в литературном кружке и "фотографии", в духовом оркестре, хоре певчих и оркестре балалаечников; в 1908 году был создан "воздухоплавательный" кружок, а в 1911 - футбольный.
Училище и академия были для воспитанников родным домом не только во время учёбы, но и после выпуска. В книге, составленной М.Максимовским к 50-летию училища, приведён поимённый список ВСЕХ воспитанников за прошедшие 50 лет с указанием года окончания, места распределения и положения к моменту юбилея, т.е. для многих сорок и более лет спустя после окончания. Поистине никто не был забыт, независимо от чинов и званий.
В 1898 году было учреждено Общество вспомоществования лицам, получившим образование в Николаевской инженерной академии и училище. Из скромных взносов скоро образовались настолько значительные суммы, что общество могло оказывать существенную поддержку попавшим в нужду бывшим воспитанникам, их вдовам и сиротам. В обществе имелся специальный капитал, оставленный Э.К.Энгманом, который много лет преподавал фортификацию и был одним из инициаторов создания общества; проценты от этого капитала шли на помощь нуждающимся юнкерам при окончании ими училища.
В книге М.Максимовского в длинном списке выпускников первым стоит Пётр Карлович Ломновский, окончивший училище в год его создания - 1819 (по-видимому, он пришел в училище вместе с Инженерной школой, на базе которой оно было создано). Он был "помещён на почётной мраморной доске" и оставлен в училище репетитором, преподавал строительной искусство, был инспектором классов, а с 1844 года в течение 16 лет был начальником училища (до смерти в 1860 году). Пётр Карлович принимал активное участие в строительстве Исаакиевско собора. Им сделан расчёт купола, в 1827 году он был назначен начальником контроля Комиссии по строительству собора и оставался на этой должности до освящения храма в 1858 году. Вот что написано о нём в "Историческом очерке развития Главного инженерного училища", вышедшем в 1869 году: "Ничто не ускользало от зоркого глаза Петра Карловича, имевшего необыкновенные способности побуждать к занятиям и заставлять учиться даже беспечных и нерадивых... Он... постоянно присутствовал на лекциях, репетициях и экзаменах и вследствие этого отлично знал всех обучавшихся в училище, их способности и наклонности; в этом отношении, благодаря своей наблюдательности, он почти не ошибался".
Эта наблюдательность генерала Ломновского сыграла важную, может быть, даже определяющую роль в судьбе замечательного русского физиолога Ивана Михайловича Сеченова.
Сеченов пробыл в Инженерном училище несколько лет, окончил первые - кондукторские - классы, получил чин унтер-офицера и перешёл в офицерские классы, где проучился всего год, а затем, недобрав нужного балла на экзамене, был "выпущен в армию без повышения в чине". В многочисленных биографиях Сеченова, написанных в советские годы, этот факт трактовался как несправедливость директора к свободолюбивому ученику. На самом же деле будущий великий физиолог был виноват в случившемся сам. Вот как он пишет об этом в "Автобиографических записках": "На экзамене по фортификации нужно было представить рисунок долговременного укрепления и за него ставили баллы... Все не мастера чертить и рисовать (к ним принадлежал и я) заказывали обыкновенно эти рисунки в чертёжной Инженерного департамента... Заказанный мною рисунок подписал... (капитан ведший предмет)... без всяких расспросов, не предчувствуя ожидавшего меня на экзамене из его предмета сюрприза. Генерал Ломновский, конечно, присутствовал на этом важном экзамене, и как только я представил рисунок, схватил циркуль и стал сверять размеры всех частей с приложенным к рисунку масштабом (чего я не делал). Злодей рисовальщик устроил мост через ров в 5 сажен вместо 3; это не ускользнуло от циркуля генерала, и он поставил мне за рисунок 15. Другими словами: сразу лишил меня возможности перейти в верхний класс подпоручиком. Зная это, я перестал готовиться к экзаменам, как следует, и получил второй скверный балл из нелюбимого мною строительного искусства". Вспоминая об этом событии, казавшемся тогда трагическим, много лет спустя, Иван Михайлович Сеченов записал: "Мог ли я тогда думать, что непочётное удаление из училища было для меня счастьем? Инженером я во всяком случае был бы никуда негодным"...
В 1914 году выпускники училища подготовили и издали небольшую книжку "Юнкерам Николаевского инженерного училища от старших товарищей". Может быть, опалённые огнём Первой мировой войны, они чувствовали (кто знает, где рождаются наши предчувствия?), что училище, большинство "старших товарищей", да и молодых юнкеров не доживут до 100-летнего юбилея в 1919 году, и хотели оставить книгу-историю, книгу-память? А может быть они хотели, чтобы их заветы дошли до будущих поколений защитников Отечества, продолжателей славных традиций русских военных инженеров - ведь книга живёт долго, переживая своих авторов. Как актуально звучат сегодня слова, которыми эта книга кончается: "Благодаря трудам... ваших предшественников, с давних пор установился взгляд, что инженерный офицер может дать указания и ответы по разнообразным вопросам военной техники, должен и может выйти победителем из труднейших обстоятельств; словом, что для инженера и сапёра в этой области нет ничего невозможного.
Помните также, что вам придётся повелевать другими, обучать и воспитывать их, а для этого необходимо и самим уметь подчиняться, учиться и воспринимать военное воспитание; помните, наконец, что без упорного труда и честного самоотверженного исполнения долга нельзя стать не только хорошим офицером, но и полезным гражданин ... Мы видим в вас живое продолжение дела, которому мы отдали свои силы".
АНАСТАСИЯ КИРИЛЛОВНА ЛОМНОВСКАЯ
В 1849 году Пётр Карлович Ломновский заказал художнику Сергею Константиновичу Зарянко парадные портреты свой и жены Анастасии Кирилловны, урождённой Михайловской, дочери действительного тайного советника сенатора Михайловского. Портреты сохранились у кого-то из потомков (у Ломновских было девять детей) и в конце 20-го века попали в музеи: он в Музей Тропинина, она - в Донецкий областной художественный музей. И только в Интернете их можно видеть рядом - в галерее замечательных портретов кисти Зарянко: он - важный генерал при полном параде, она домашняя и спокойная с чудесными "светящимися" глазами. Такими они были и в жизни. Пётр Карлович, блестящий инженер, с учениками был требователен и строг. "В корпусе... говорили, что сам по себе генерал был бы ещё более зол, но что неодолимую его лютость укрощала тихая, как ангел, генеральша, которой ни один из кадет никогда не видал, потому что она была постоянно больна, но считали её добрым гением, охраняющим всех от конечной лютости генерала", - так пишет Николай Семёнович Лесков в рассказе "Привидение в Инженерном замке", посвящённом не столько генералу Ломновскому, сколько его жене.
Инженерный (Михайловский) замок с самого начала числился пристанищем привидений, а после страшной смерти императора Павла эта "слава" усилилась стократ. Привидения чудились во всех углах огромного здания, а иногда и сами ученики, нарядившись в простыни, "подыгрывали" слухам...
События рассказа Лескова, основанного на воспоминаниях их участников, происходят в дни похорон генерала Ломновского. "Покойника не вносили в церковь, потому что он был лютеранин: тело стояло в большой траурной зале генеральской квартиры, и здесь было учреждено кадетское дежурство, а в церкви служились, по православному установлению, панихиды". Когда все обитатели замка собирались в церкви, во всём остальном здании оставались только четыре мальчика, стоящие у гроба. Оказаться в таком положении было бы страшно в любом месте, а в этом замке - особенно. "Дежурные кадеты... замечали, как... их положение становилось сиротливее - точно их привели сюда и замуровали с мертвецом за какое-то оскорбление, которого мёртвый не позабыл и не простил, а, напротив, встанет и непременно отомстит за него. И отомстит страшно, по-мертвецки...". Когда страх достиг апогея, один из кадет (К-дин, тот самый который позднее рассказал эту историю Лескову), желая доказать себе и товарищам, что он ничего не боится, подошёл к гробу и схватил покойника за нос с криком: "Ага, папка (так они называли директора между собой), ты умер, а я жив и трясу тебя за нос, и ты мне ничего не сделаешь!" При этом он зацепил пуговицей кисею, покрывавшую гроб, споткнулся и упал, увлекая кисею за собой... И тут появилось привидение...
Увидев его "три оставшиеся на ногах стража окаменели и замерли в своих оборонительных позициях крепче К-дина, который лежал пластом с прицепленным к нему гробовым покровом.
Привидение не обращало никакого внимания на всю эту группу: его глаза были устремлены на один гроб, в котором теперь лежал совсем раскрытый покойник. Оно тихо покачивалось и, по-видимому, хотело двигаться. Наконец ему это удалось. Держась руками за стену, привидение медленно тронулось и прерывистыми шагами стало переступать ближе к гробу. Движение это было ужасно. И... наконец,... оно подошло к гробу, но прежде чем подняться на ступени катафалка, оно остановилось, взяло К-дина за ту руку, в которой, отвечая лихорадочной дрожи его тела, трепетал край... гробовой кисеи, и своими тонкими, сухими пальцами отцепило эту кисею от обшлажной пуговицы шалуна; потом посмотрело на него с неизъяснимой грустью, тихо ему погрозило и... перекрестило его...
Затем оно, едва держась на трясущихся ногах, поднялось по ступеням катафалка, ухватилось за край гроба и, обняв своими скелетными руками плечи покойника, зарыдало...
...Напугавшее кадет привидение была вдова покойного генерала, которая сама была при смерти и, однако, имела несчастие пережить своего мужа. По крайней слабости, она уже давно не могла оставлять постель, но, когда все ушли к парадной панихиде, она сползла со своего смертного ложа и, опираясь руками об стены, явилась к гробу покойника...
Это был последний страх в Инженерном замке, который, по словам рассказчика, оставил в них навсегда глубокое впечатление.
- С этого случая, - говорил он, - всем нам стало возмутительно слышать, если кто-нибудь радовался чьей бы то ни было смерти. Мы всегда помнили нашу непростительную шалость и благословляющую руку последнего привидения Инженерного замка, которое одно имело власть простить нас по святому праву любви. С этих же пор прекратились в корпусе и страхи от привидений. То, которое мы видели, было последнее"...