Аннотация: Продолжение историй из жизни И.А.Корнилова и его друзей
Как я работал учителем
И вот сидим мы вчетвером на бережку после баньки...
Почему вчетвером, спросите? Да потому, что мы сразу взяли Степку с собой в ущелье, чтобы шефу некого было за нами посылать, если вздумается ему отозвать кого-нибудь из нас на работу. Кроме того, Степка так просился поехать с нами. Ну, как можно отказать человеку, если он чуть ли не на коленях умоляет?
В общем, взяли мы Степку и ничуть не пожалели. Во-первых, он прекрасно вписался в нашу компанию, а, во-вторых, он у нас тут все хозяйство взял в свои руки. Он и дров заготовит, и воды из ручья принесет, и мусор унесет вовремя. Мусор - это у нас особая статья. Дело в том, что мусор мы выносим в соседнее ущелье и сваливаем в специальную яму. Ущелье это метрах в ста от нашего, и оно не приспособлено для проживания. Вот мы его и решили использовать для свалки. Навалим в яму мусор, а когда уезжаем, мусор сжигаем. Отнести мусор плевое дело. Но ведь туда идти надо. Но на тот момент, когда надо нести мусор, все оказываются шибко занятыми самыми неотложными делами.
- Вадик, - говорю я, к примеру, Медведю, - ты сегодня, насколько я знаю, дежурный?
- Ну!
- Было бы здорово, если бы ты вынес, наконец, мусор.
- Вообще-то, это вчерашний мусор. А вчера было твое дежурство. Но ты почему-то свой мусор не вынес. А теперь, выходит, я должен твою работу доделывать?
- Но я вчера был занят. К тому же, и мусора было совсем немного.
- И чем же это ты, Жанно, занимался?
- А ты, будто, и не знаешь?! Я, между прочим, охотился.
- Охотился?
- Угу! На пеленгаса.
- На пеленгаса?
- Ну!
- Что-то мы твоих пеленгасов не дождались на ужин.
- Вчера был не промысловый день.
- Мог бы хотя б какую-нибудь барабульку принести.
- Кто ж на ружье барабульку ловит? Вон, у тебя есть удочка. Лови барабулек на свою удочку.
- Но мы-то собирались есть твоего жареного пеленгаса. Так что тебе надо нести мусор, а не мне.
- Но я и сегодня занят очень важным делом.
- Если ты уже целый час пялишься на море, то это называется важным делом?
- Да. Я сочиняю статью.
- Не пудри мне мозги. Когда ты сочиняешь, то сидишь в палатке и строчишь в тетрадке.
- Да ладно, ты мне зубы не заговаривай. Мусор-то понесешь?
- А вон, Степка уже понес.
Степка у нас палочка-выручалочка. Он целый день крутится по хозяйству, как электровеник. Он приспособлен к хозяйственным делам. А мы не очень. Потому что мы - все трое - очень творческие люди.
Хорошо, что мы его взяли! Я смотрю на Степку и думаю: как это раньше мы тут без него управлялись?
Ну, ладно! Сидим, значит, после баньки. Баньку мы опять на берегу из полиэтилена собрали. Теперь у нас две бани. Здесь - на берегу под скалой, и на поляне в продуктовой палатке. Палаточную баню мы оставили на случай штормовой погоды. А тихим теплым вечером лучше все-таки париться на берегу. Здесь не нужно носить воду за тридевять земель. Да и то здорово, что выскочишь из парилки - и сразу в море! А потом отдыхаем.
О чем сегодня толковать будем?
Пока ищем тему, Степка заявляет:
- Мне дед сказал, что с нового года он меня в кадр поставит. Он там какой-то проект запускает.
- Это хорошо, - говорит Вадик.
- Давно пора, - добавляет Вихров. - А то, можно сказать, уже второй год работаешь, а все на побегушках.
- Ну, - говорю, - через это тоже пройти надо. Мы разве не так начинали? Кто как, а я начинал в компании с курьера.
- А меня, помню, в первый день работы в какой-то детский сад послали. Репортаж надо было сделать о празднике, - сказал Вихров. - Так что, пора тебе, Степан, на ноги становиться.
- Я согласен. Только боязно что-то. Если честно, то я камеры боюсь. Ну, как только на меня камера направляется, я теряюсь. Все вылетает из башки.
- Но тебя же Борисыч не в прямой эфир собирается ставить?- спрашиваю,- Он говорил, что передача будет в записи идти.
- Ну да.
- Тогда чего ты трусишь?- говорю. - Первое время поколбасишься с дублями, потом привыкнешь к камере. Начинать что-то всегда трудно. Особенно, если молодой, и опыта маловато. Я, к примеру, когда начинал работать... Впрочем, представьте себе, господа присяжные заседатели, что начинал свою трудовую деятельность вовсе не в журналистике.
- Что ты говоришь?
- Ну, да. Я начал с учительства. И в первый свой трудовой год я работал в школе учителем.
- А я считал, что ты всю жизнь был журналюгой, - сказал Вихров. - Ты ж на журфаке учился?
- На журфаке. Но это уже потом было. А начинал я учиться в педе на филологическом. Это еще при Советском Союзе было.
Отучился два курса, и вдруг меня в армию призывают. В нашем институте не было военной кафедры, поэтому студентам отсрочки не давали. Приходит мне повестка на медкомиссию.
Родители мои в панике. Да и сам я не представлял себе, как это я все брошу и отправлюсь под ружье. А тут моей маме какая-то подруга из чиновников посоветовала отправить меня на работу в сельскую школу. Дескать, за недостатком учительских кадров на селе работающих в школах парней не берут в армию. Ну, родители срочно отправляют меня в деревню к двоюродной бабушке и хлопочут о переводе на заочное обучение. А в деревне, по словам бабушки, в местной восьмилетке учителей действительно не хватало. Не то, чтобы не хватало, а почти наполовину школа к новому учебному году без учителей осталась. Отправили мы письмо в тамошний районный отдел народного образования. Отвечают, что учителя нужны, что ждут на работу.
Я и поехал. Был уже сентябрь.
Моя двоюродная бабушка, надо сказать, жила по тем временам в Удмуртии, в деревне, которая находилась у черта на куличках. Это такая Тмутаракань, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Приехал я в ту деревню, осмотрелся и так испугался, что собрался было тут же назад улепётывать. Мне показалось, что здесь я не проживу ни дня: так все кругом было дико и непривычно. Все строения здесь оказались исключительно деревянными, На дорогах никакого асфальта или хотя бы гравия - просто грунтовка с ямами и колдобинами. На улицах вместо тротуаров были проложены доски. Впрочем, вся деревня состояла из одной улицы, тянущейся вдоль речки. В середине деревни располагались школа, клуб, магазин и магазинный склад. Почта, фельдшерский пункт и контора местного совета находились в клубе. Отопление везде печное и на дровах. Поэтому все дома окружены были со всех сторон не заборами, а поленницами дров.
"Как же тут люди живут? - думаю и говорю бабушке, - Все! Поеду домой! Пусть лучше меня в армию забирают, чем здесь жить". А бабушка мне: "Совестно, внучек! Люди ждали, надеялись. Ведь не они же тебя сюда пригнали, а ты сам вызвался. Поживи чуток, поработай! Гляди и привыкнешь. Другие живут же, не умирают".
Мне и впрямь совестно стало. Действительно, Выходит, что обманул людей своими обещаниями.
Пошел в школу. Директором оказалась приветливая женщина средних лет. Звали её Эльвира Николаевна. Она подписала мое заявление о приеме на работу и объявила мне, что буду я преподавать русский язык, литературу и географию в пятом классе, а также физкультуру во всех классах. На то, что у меня всего два курса института, она даже и не обратила особого внимания. До меня эти предметы вели бывшие выпускники восьмилетки. "Ничего, - говорит, - Иван Александрович! Будете совмещать работу с учебой".
Ну, что из себя представляла сама школа, и каков был учительский коллектив, рассказывать не буду, чтоб не уходить далеко от предмета моего повествования. Сразу перейду к тому, как я начинал работать.
Знаете ли, братцы, когда я ехал в эту деревню учительствовать, я представлял себе, что учительская работа - плевое дело. Сиди себе в теплом классе за столом и рассказывай детям все по учебнику. Надо лишь предварительно выучить самому все, что нужно рассказывать. Дети смотрят тебе в рот и внимают. Потом ты даешь им задания (опять же, из учебника) и спрашиваешь то, что они усвоили. И сам ты для этих детей нечто такое особенное и значительное. Они тебя обожают и боятся одновременно. Ты в классе высший судия, который волен казнить или миловать. Но ты милосерден и справедлив, поэтому ты исполнен чувства самоуважения и гордости. Вот как я представлял себя в роли учителя.
Действительность оказалась несколько иной. Очень даже прозаичной, я бы сказал. Ученики встретили меня восторженно. Еще бы, настоящий взрослый учитель, к тому же, мужчина. (Я оказался единственным мужчиной в коллективе, если не считать завхоза). Но уже дня через два их восторг приутих. "Встань! Сядь! Рассказывай правило! Садись, два!" - это, конечно, был не самый лучший метод моего обучения. Разочаровавшись во мне, стали мои ребятишки потихоньку бунтовать и выходить из повиновения. И начался у меня на уроках настоящий базар: кто-то играется, кто-то из трубочки плюется, кто болтает, а кто положит головенку на руки и дремлет. Меня, разумеется, никто не слушает. Только и дело было, когда я давал письменную работу. Собственно, я и свел все обучение к тому, что заставлял учеников самостоятельно читать и писать. Но тут пошли нарекания в мой адрес со стороны других учителей и наиболее продвинутых родителей. А тут еще и я сам стал нарушать дисциплину: на уроки опаздывать и задерживать учеников на перемену. Или, скажем, дремать на уроках.
К примеру, лежу я себе утром в постели, сплю. Бабушка во дворе по хозяйству управляется. А я сплю сном младенца. Вдруг просыпаюсь от того, что кто-то меня за плечо дергает. Расплющиваю глаза, а это мой Ковалев меня будит:
- Иван Александрович! Вставайте! У вас урок.
- А? Что? - вскакиваю.
- Урок у вас Иван Александрович. Меня Эльвира Николаевна за Вами послала.
Однажды я капитально уснул в классе за учительским столом. Дал детям писать самостоятельную работу, а сам уселся, сложил руки на столе, а на руки уложил голову и задремал. Чувствую сквозь сон, как кто-то меня толкает в бок. Просыпаюсь. Тишина в классе.
- Что, - спрашиваю, - случилось?
- Вы храпите сильно, Иван Александрович!
- Простите, - говорю, - это у меня непроизвольно получается.
В общем, вызывает меня директриса в учительскую. Директорского кабинета у неё не было.
- Что-то, - говорит, - не получается у вас, Иван Александрович.
- Не получается, - отвечаю. - Может, мне домой уехать, пока я тут чего безобразного не натворил? Ну, какой из меня учитель? Ребята меня не слушаются. И я сам понял, что не мое это дело. Не умею я с детьми общаться.
- Зачем же ехать? Учебный год только начался. Вы уедете, а кто работать будет? А что не получается, так это у всех молодых учителей поначалу. Опыт не сразу приходит. Вы попробуйте чем-нибудь заинтересовать ребят. Расскажите что-нибудь интересное по тому материалу, который даете.
Пришел я домой и думаю: чем их заинтересуешь? Я же ничего такого интересного не знаю.
А по русскому языку тема как раз была такая: диалектные слова. Что это такое? Я сам в детстве, помню, частенько об эти диалектные слова спотыкался.
Утром на уроке вызываю ученика:
- Что такое диалектные слова?
Он мне что-то бубнит из учебника, мнется, жмется, то на потолок очи возведет, то на полу что-то изыскивать пытается.
- Ладно, - говорю, - садись, дорогой! Не буду я тебе день портить плохой отметкой. Я сам, когда был еще мальчишкой, с этими диалектными словами намучился.
И стал я рассказывать, как поехал как-то летом к бабушке в станицу. А там старые люди, в основном, по-своему на местном диалекте разговаривали. Да так чудно, что иной раз и не понять было, о чем речь. Вот раз вздумала бабушка полезть на чердак траву ворошить. Она каждый год лечебную траву засушивала. Чтоб залезть на чердак, надо подставить лестницу. Бабушка мне и говорит: " Ходы, Ванятко, на баз, та принеси дробыну, шоб мени на горище зибраться". А я ж в городе рос, таких слов сроду не слыхал. А бабушке постеснялся сказать, что не понимаю её местного языка. Думал, думал, да и принес бабушке большое полено. "Шо ты принис? - всплеснула руками бабушка. - Я казала: дробыну". Потом уже она объяснила мне что на местном наречии "дробына" - это "лестница", "горище" - это "чердак", а "казать" - значит, "говорить".
Можете себе представить, мужики, с каким интересом слушали мои ученики этот рассказ? Главное, они сразу поняли, что такое диалектизмы. Потом они меня просили еще привести примеры диалектных слов.
Следующей темой были профессионализмы. И я рассказал ребятам о том, как работал прошлым летом в стройотряде, и мне нужно было делать опалубку по всему периметру. Мои товарищи проводили топографическую съемку с помощью теодолита, потом в точности по архитектурному проекту мы возводили фасад здания. Ну, и все такое. Я выдал им кучу строительных терминов. А потом ребята приносили мне записанные ими термины, которыми пользуются их родители на работе.
Я вошел во вкус. Каждый урок, объясняя новую тему, я увязывал её с какой-то жизненной ситуацией, которая случалась со мной или с моими знакомыми. Вообще, я стал оживлять язык и все явления, связанные с языком.
То же самое я предпринимал и на уроках географии. Орудуя указкой по карте, я путешествовал по всей стране с юга на север и с запада на восток. Я с увлечением делился впечатлениями об увиденном и пережитом.
- И вот идем мы на теплоходе от Совгавани к Поронайску... - я показываю указкой город Советская Гавань, который находится в Хабаровском крае на берегу Татарского пролива, и веду указкой по карте, - Проходим Татарский пролив и входим в пролив Лаперуза. И представляете себе...
И тут я рисую все красоты морской стихии, а заодно добавляю, что далеко на горизонте мы видим Японские острова.
- Иван Александрович, вы говорите "идем на теплоходе", но вы же плывете по воде? - замечает какой-то дотошливый ученик.
- Запомни, дружище, что ни один моряк не скажет: "Мы плывем по морю", - он говорит: "Мы идем по морю".
Господи! Куда только меня вместе с моими учениками не заносило! Надо сказать, что и они вошли во вкус. Они тащили мне карты и книги. Мы вместе составляли маршруты, вычисляли координаты, учились ориентироваться по азимуту и даже рисовали топографические легенды. И мы путешествовали по всему свету куда только заносила наша фантазия. Слух обо мне дошел до районного отдела образования. И дело дошло до того, что весной меня с моими ребятами пригласили на районный турслет. И там, на турслете, секретарь райкома комсомола авторитетно заявил мне, что мне следует бросать работу в школе и заняться писательством, поскольку очень уж увлекательно я рассказываю всякие небылицы.
Я долго думал о его словах. Потом взял и написал статью в районную газету. Я не помню, о чем была эта статья. Её напечатали. Ну, и я вообразил себе, что у меня действительно имеется литературный талант. Летом я приехал домой и убедил родителей, что мне следует бросать пединститут и поступать на журфак.
- А как же работа в школе? - спросила мама.
- Школу я бросаю.
- Но тебя же заберут в армию! - всплеснула она руками.
- Пусть! Для писательского опыта армия не помешает.
Я уволился из школы, бросил пединститут и ушел в армию.
Как Медведь искал профессию
- Ну вот, Степа, а ты камеры испугался, - сказал Медведь. - Волков бояться, в лес не ходить. Я, между прочим, тоже долго не мог привыкнуть к камере и софитам, поэтому долго не решался в прямой эфир выйти.
- А как же репортажи? - спросил Степан. - Вот ведь чудно как! Репортаж ведешь - нормально. Камера не беспокоит. А в студии - ну, прямо ступор какой-то.
- Это потому, что в студии, как на сцене. Здесь ты один, а все остальное - там. Камера - это все остальное. И она пялится на тебя в упор. А репортаж - это всегда в куче народа. В толпе народа всегда легче. Да и камера, в основном, не на тебя направлена, а на этих людей.
- А вы сразу в журналисты попали? - интересуется Степан.
- Это как сказать!. По правде, в детстве я вовсе не собирался стать журналистом или еще каким-нибудь писателем. Да у меня и склонности к писаниям не было.
Сочинения, скажем, я писал с трудом. Ленился, попросту говоря. У меня была очень прилежная соседка по парте. Она всегда давала мне списывать самостоятельные по русскому, проверяла диктанты и писала мне сочинения. А я за это помогал ей по математике. У неё с математикой не ладилось. А я в математике был первым учеником в классе. В ходе контрольных по математике я сходу решал оба варианта, а в оставшееся время рассылал по классу шпаргалки. Перед математикой мои приятели обычно списывали у меня домашние работы. А на уроках мне было откровенно скучно. Пока там что-то в классе решают с учительницей, я уже все решил и сижу, бездельничаю. Ну, а чтобы совсем от скуки не сдохнуть, развлекаю соседей по парте. Математичка постоянно жаловалась моей маме по поводу моего поведения. Мама посоветовала ей занять меня дополнительной работой. И учительница стала нагружать меня по полной программе.
И я хотел посвятить себя математике. Но помимо математики у меня были и другие увлечения. Я любил биологию и химию. И потому с 5-го класса мечтал заняться ботаникой. Потом, когда мы стали изучать зоологию, я решил пойти в зоологи. Я заявлял всем, что после школы пойду в сельхоз. Меня, конечно, родственники отговаривали:
- Охота тебе вечно в навозе ковыряться!
- Совсем с ума спятил: родители - интеллигентные люди, а он - в сельхоз!
В восьмом классе мы стали изучать анатомию. И тут я прозрел: я должен посвятить себя медицине! Нет ничего благороднее врачебного дела. Чтобы не оттягивать на долгую перспективу получение профессии, я решил поступать в медучилище после восьмого класса. Тогда восьмилетка была, а не девятилетка, как сейчас. И я заявил родителям, что после экзаменов сдам документы в медучилище. Благо, оно находилось недалеко от нашего дома. Родители мой выбор одобрили и успокоились: наконец-то, я определился.
Но во время экзаменов в школе где-то я подобрал книжицу под названием: "Судебная медицина". Этот учебник был очень красочно иллюстрирован: всевозможные человеческие органы, расчлененные трупы - и все такое. От этого красочного зрелища я чуть было в обморок не грохнулся. Представьте себе, мне действительно стало плохо: закружилась голова и затошнило. Я отбросил книгу и представил себе, что во время учебы и врачебной деятельности мне придется все это видеть и даже трогать руками наяву. Нет, моя слишком уж впечатлительная натура к этому неспособна. И я заявил родителям, что в медучилище я раздумал поступать.
Родители были в шоке.
- Как это раздумал? А куда пойдешь? - воскликнула мама.
- Не знаю. Куда-нибудь.
- Вот уж не думал, что мой сын - такой безответственный человек! - сказал папа и оставил нас с мамой вдвоем. Он не мог выдержать моего непостоянства.
- Знаешь, что, сынок! - заявила мама. - Иди-ка ты учиться в девятый класс, если у тебя семь пятниц на одной неделе! Возможно, к концу учебы в школе ты определишься, наконец.
И я отправился в школу. Правда, это был уже не девятый, а десятый класс, так как среднее образование решено было правительством сделать одиннадцатилетним, а не десятилетним, как раньше.
В десятом классе я уже никуда не мечтал. И, вообще, учиться не хотелось, заниматься чем-нибудь путевым - тоже. Хотелось тусоваться с парнями и девчонками и быть в своей компании если не главным, то уж совсем не самым последним человеком. А чтобы быть на высоте, я исхитрялся на всякие выдумки, чтобы чем-нибудь удивить. Лучше всего удивлять я мог тем, что кого-нибудь копировал или представлял всякие сценки из жизни. Это у меня здорово получалось. Ребята восхищались и прочили мне карьеру артиста. В школе мне даже кликуху дали: "Артист". Я выступал на всех школьных вечерах и концертах. Особенно хорошо у меня получались всяческие пародии и пантомимы.
Скоро я стал школьной звездой. Ну и, как полагается звезде, сильно зазвездился. Я стал пререкаться с учителями, открыто вступал с ними в споры, критиковал их действия. Однажды схлестнулся с завучем.
Завучем у нас была женщина приличных лет. Она вела у нас литературу. Я не помню, на какой почве у нас возник конфликт, и кто был инициатором этого конфликта. Ну, это неважно. Главное, что я что-то там нагрубил и высказал нечто некорректное в адрес учительницы.
И вот прихожу я домой. Как всегда, поздно после гулянки. Слышу, на кухне - жаркая дискуссия между родителями.
- Совсем парень распустился и от рук отбился! - возмущается отец.
- А все потому, что ты никакого внимания ему не уделяешь! Раньше вы хоть что-то делали вместе. А теперь у тебя работа, а у него гулянки.
- И что? Я должен его за ручку водить? Он уже сам, небось, там кого-нибудь водит.
- Короче, в школу ты сам сходи! Я, боюсь, только расплачусь перед людьми - и все. А ты хоть поговорить толком сумеешь.
Потом отец вышел из кухни.
- О! Явился, не запылился! Что-то ты так, дорогой, доучился, что нас с матерью теперь в школу к директору вызывают. Ты там кого-то из преподавателей оскорбил публично.
Я не очень этому удивился, а потому не стал изображать невинность. Отец завел меня в свою комнату и говорит:
- Ты уж расскажи мне, что ты там натворил, чтоб я был в курсе и не выглядел идиотом.
- Ну, это... в общем, я схлестнулся с нашей завучихой.
- Завучем, ты хотел сказать?
- Ну да!
- А как её зовут ты, случайно не знаешь?
- Да Елена Алексеевна.
- Итак, ты, как ты сейчас выразился, схлестнулся с завучем вашей школы Еленой Алексеевной?
- Ну!
- И почему ей не понравился ваш диалог?
- Ну, потому, что я ей нагрубил.
- Как ты ей нагрубил?
- Я сказал, что ей давно уже пора на пенсию, а в школе ей делать нечего, тем более, что она работать не умеет.
- Гм! И ты считаешь, что сказал ей справедливо?
- Да она действительно уже из ума выжила. Сидела бы лучше дома.
- Ты что, директор школы, чтобы решать, кому в школе работать?
- Нет, но должен же был ей кто-то все это сказать?
- А если бы твою маму или бабушку какой-нибудь высокомерный сморчок вот так же и такими словами оскорбил, как бы ты к этому отнесся?
В общем, братцы, прочистил мне тогда отец мозги, а потом спросил, желаю ли я учиться дальше? Я ответил, что не желаю.
- А что же ты хочешь? - опять спросил отец.
- Я хочу работать. И чтоб меня не обзывали лодырем и бестолочью.
- Хорошо, - сказал отец, - ты пойдешь работать. Я отправлю тебя на работу к одному замечательному человеку. Мы пойдем к нему, как только разберемся с твой дурацкой выходкой.
На другой день отец сходил в школу. Потом я искренне покаялся и извинился перед завучихой. В общем, уладили весь конфликт миром.
А через несколько дней, отец привел меня к Борисычу.
- Моему деду?! - воскликнул Степка.
- Ну да! К твоему деду. Отец дружил с ним ещё со времен студенчества. Ну, вот! А Борисыч по тем временам работал в газете редактором. Приводит отец меня в редакцию и говорит Борисычу:
- Вот, дружище, мой сын. Он очень сильно рвется на работу. Возьми его к себе и сделай из него человека!
И Борисыч взял меня к себе.
- Корреспондентом?
- Эко, хватил! Какой из меня был корреспондент? Я был просто внештатником, собирающим информацию для газеты.
- А как же школа?
- Ну, кто бы мне позволил бросать школу? Я продолжал учиться в своем классе. А после школы ходил в редакцию на работу.
- И вы получали за свою работу деньги?
- Ну, если мой материал проходил в печать, то мне платили гонорар. Деньги, правда, не ахти какие, но это были мои честно заработанные деньги.
- И долго Борисыч делал из тебя человека? - поинтересовался Вихрь.
- Пока я учился в школе. Конечно, со старой своей компанией я распрощался, о гулянках и думать некогда было. Я вертелся, как угорь на сковородке. Ведь мне нужно было не просто добыть материал, но и вовремя его сдать. И все это, не прерывая учебы. В общем, я так втянулся в эту работу, что на будущее уже и не представлял для себя иного дела. Вот так я пришел в журналистику.
Как Вихров стал человеком
- Я тебе так скажу, Медведь, что тебе здорово повезло с твоим отцом, - сказал Вихров. - Не отведи он тебя тогда в редакцию, кто знает, что из тебя вышло бы?
- А я и не спорю, - согласился Вадим. - И я очень благодарен отцу за его мудрое решение. Причем, что важно: он тогда не стал меня наказывать или упрекать в чем-либо. Он просто по-человечески понял меня. Я много раз, братцы думал о том, как важно родителям, да и вообще взрослым людям уметь понимать подростков. Особенно, когда они находятся в состоянии поиска чего-либо. Неважно, чего: жизненного пути, важного для себя решения или выбора принципиальной позиции.
- Ну да, особенно, когда молодой человек ищет, сам не зная чего, где и как, - добавил я. При этом самоуверенно полагается на свою самостоятельность и заранее отвергает любую конструктивную помощь.
- Это правда! - ответил Медведь. - Я действительно тогда сам не знал, чего хотел, и что мне нужно было. Но очень болезненно воспринимал любую критику и любое вмешательство взрослых в мою жизнь.
- Вот потому я и говорю, что повезло тебе с твоим стариком, - опять заявил Вихров. - А я рос без отца. И мне пришлось во многом доходить до сути самостоятельно. А в журналистику пришел я целенаправленно. Да и вообще, я и человеком-то стал со злости.
- Со злости?!
- Ну да! Разозлился до чертиков однажды и решил, что я не я буду, если не докажу всем, кто я такой на самом деле. Однако лучше я расскажу вам свою историю с самого начала.
- Мы слушаем тебя, - сказал я, разливая по кружкам остатки чая.
***
- Я вырос без отца. Он ушел от нас с матерью, когда мне было лет пять. Он жил в нашем городе, и я даже знаю, где. Мне мать показывала как-то его дом, когда однажды я насел на неё с расспросами об отце. Но я с ним ни разу не встречался, после того, как он ушел от нас. Моя матушка так и не выходила больше замуж. Она решила посвятить свою жизнь мне. И мы жили с нею душа в душу до того времени, пока я не перешел в шестой класс.
А в шестом классе я начал лениться. То есть, стал плохо учиться, потому что мне было неохота делать уроки. А их, как назло, из года в год становилось все больше. Я считал, что все, чем нас пичкают в школе, совершенно никак в жизни не пригодится. Стоит ли напрягаться, думал я, чтобы заниматься бесполезным делом? И на этой почве дома я спорил с матерью, а в школе с учителями. И я заработал славу бездельника и лоботряса. Особенно сильно наезжала на меня математичка. С математикой я всегда был не в ладу. В начальной школе еще как-то я успевал, а в средних классах совсем уж забуксовал в математике, физике, потом химии - в общем, во всех точных науках.
Ну, ладно. Логично предположить, что уж в дисциплинах гуманитарных я должен был успевать? Ничего подобного! Я и там очень сильно хромал. И ведь, что интересно, я вовсе не был тупым, или еще каким-нибудь там идиотом. Просто учеба не была мне интересна, да и ленился порядочно.
На мать жалко было смотреть. Она очень переживала от моих двоек и троек. И мне очень совестно было перед нею за то, что её вызывали в школу, стыдили, ругали. А она при всем этом не то, чтобы наказывать меня как-то, даже ругать по-настоящему не умела. Она жалела меня и считала себя виноватой во всех моих бедах.
Однажды... ну да, это было уже в восьмом классе, прямо на уроке я очень сильно повздорил с математичкой. Я уж не помню, с чего все началось. Но не в этом дело. В общем, она в очередной раз обозвала меня лодырем, паразитом и бездельником. Я не выдержал и в очень грубой форме заявил ей, что она сама такая, потому что не выполняет своих обязанностей. И это было слишком уж. Я не имел никакого права так заявлять хотя бы потому, что обязанности свои она выполняла, чего нельзя было сказать обо мне.
Математичка взбесилась. Она чуть ли не с кулаками набросилась на меня:
- Вон!!! Вон из класса! И чтобы духу твоего больше на моих уроках не было!
Она еще что-то там орала мне вслед. Я выскочил из школы, как ошпаренный. И уже на улице сообразил, что надо как-то выкручиваться. Но как тут выкрутишься? Мое преступление было слишком уж явным. Мне нет оправдания. Я слишком испорченный человек. Я негодяй, и мне нет места в нормальном обществе! И что я скажу матери?
Я представил себе, как мама сидит на диване, опустив голову и сложив руки на колени, и тихо плачет, время от времени отчаянно восклицая: "Ну, как ты мог, сынок! Она же ведь женщина! Она же учительница!" У матушки было своеобразное отношение к учителям. Она искренне считала, что учителя все знают и потому всегда правы.
И вот я шел по улице и думал, что я скажу матери? Она опять будет скорбеть и причитать надо мной, как над покойником, будет убеждать меня, что моему поступку нет оправдания. А потом её вызовут в школу или она сама пойдет и в очередной раз убедится, какой я порочный и бестолковый. На уроки математики мне отныне появляться нельзя. А поскольку математичка о моей выходке растрезвонит всей школе, то и на остальные уроки мне тоже не стоит приходить. Школа для меня теперь закрыта.
И тут пришла мне в голову идея сдернуть куда-нибудь подальше от дома и школы. Но куда?
Родственников у нас в городе не было. В друзьях у меня были только одноклассники. А меня только что в их присутствии вышвырнули, как котенка.
И тут я вспомнил, что в городе живет мой родной отец. Конечно, он меня не знает, и я его тоже. Но когда он узнает о моих бедах, то, наверняка, поймет как мужчина мужчину. Да и родная кровь должна пробудить в нем сочувствие ко мне, думал я. И я побрел искать дом, на который когда-то указывала матушка.
Этот старый трехэтажный дом я нашел, когда уже начало темнеть. Отыскал квартиру, постоял немного у двери и позвонил. Дверь распахнулась и...
... Я обомлел. В дверях стояла наша математичка. Она вытаращила на меня глаза. Потом, опомнившись, заорала:
- Тебе мало было того, что ты издевался на уроке?! Теперь ты решил меня еще дома достать?!
Я не знал, что мне сказать. До того изумился, что просто впал в какой-то ступор.
- И теперь ты будешь меня преследовать всюду? - истерично продолжала, между тем, математичка. - Коля! Иди сюда и полюбуйся, с каким контингентом мне приходится работать, - крикнула она в квартирное пространство.
Из глубины квартиры появилась фигура мужчины. Он был высок, плечист и довольно широк в обхвате. Я реально испугался, так как подумал, что ошибся адресом и попал не туда, куда хотел. И я рванулся дать деру.
- Стоп! - властно приказал мужчина. И направился к дверям.
"Всё! - мелькнуло в голове. - Удирать бесполезно. Он догонит".
Между тем, мужчина подошел ко мне и, мягко положив руку мне на плечо, втянул в квартиру.
- Ты ведь Дима? - спросил он.
- Да! - прошептал я.
- Да ты не бойся, проходи! - пригласил он. В его голосе я не почувствовал агрессии. Наоборот, мне показалось, что он как-то сразу заробел, будто испугался чего-то.
Он помог мне снять куртку, повесил ее на вешалку. Потом проводил меня в комнату, в которой находилась наша математичка.
- К твоему сведению, с этим субъектом я знакома уже два года! - объявила математичка и добавила, - Восторга от этого знакомства я как-то не испытываю.
- Нет, - растерянно произнес мужчина, - ты меня не совсем поняла. Это Дима, мой сын.
- Вот как?! Ты мне никогда не рассказывал, что у тебя есть сын.
Она окинула меня брезгливым взглядом и добавила:
- Да еще такой...
- Чем же Дима тебе не понравился?
- Ты еще спрашиваешь, чем? - она бросила на меня уничтожающий взгляд. - К твоему сведению, этот человек сегодня меня грязно оскорбил. На уроке! В присутствии всего класса! А теперь явился, чтобы окончательно добить меня!
- Нет, - осмелился я возразить. - я пришел не к вам, а вот, к нему, - я посмотрел на отца. - Если он мой отец. Но я, наверное, все-таки пойду!
- Нет-нет! - отец замахал руками. - Не надо никуда уходить! Зоя, погоди! Ты, видимо, что-то не так поняла. Ну, если Дима сам к нам пришел, то зачем же ругаться? Тем более, что он действительно мой сын. И я рад, что, наконец, мы встретились. Ты ведь правда пришел ко мне?
- Правда, - кивнул я головой. - я не знал, что она здесь живет.
- "Она" - это Зоя Владимировна, моя жена.
Я ничего на это не ответил. И все стояли молча, тупо уставившись друг на друга.
- Вероятно, мне следует пойти на кухню и поставить чайник? - первой пришла в себя Зоя Владимировна.
- Да-да, дорогая! Конечно! Раз вот... пришел... надо, значит... это... чайник, - отец как-то очень уж засуетился. Жена его удалилась на кухню.
Еще минуту-две мы постояли в полной тишине. Наконец, отец спросил:
- Как ты меня нашел?
- Просто.
- Тебя мать послала?
- Нет, я сам, - подумал немного и брякнул сходу:
- Можно я у тебя немного побуду?
- Да-да, конечно! Обязательно побудь. Да ты не стой1 Садись вот! Давай, вот, вместе посидим и поговорим.
Но разговор почему-то не клеился. Тут Зоя Владимировна принесла поднос со всеми причиндалами к чаю. Я обратил внимание на то, что чайных чашек на подносе было всего две. Отец вопросительно взглянул на жену.
- Я только что поужинала, - бросила она и ушла.
Я был очень голоден, поэтому не стал заставлять их себя уговаривать, чтоб угостился, и сразу же принялся за более даже чем скромную трапезу. "А матеша наша не слишком уж щедрая, - подумал я. - Могла бы предложить и полноценный ужин. Как-никак, а я родной сын её мужа".
- А ты как долго собираешься у нас побыть? - спросил отец.
- А что?
- Да нет, так, ничего. Но я ведь не один здесь. И, потом, ты мог бы нас предупредить, что приедешь к нам в гости.
Мое присутствие явно тяготило его. Это чувствовалось по его бегающему взгляду, вкрадчивой интонации в голосе. Понятно, что он ждал, когда же я свалю, наконец, и оставлю их в покое. "Папашка называется! Когда убегал от нас, то не позаботился предупредить меня об этом". Я вспомнил, как маленьким я ждал его и надеялся на то, что вот откроется дверь, и войдет мой папка, принесет мне кучу игрушек, а потом мы с ним... Ладно, чего уж теперь вспоминать-то? Но меня взбесило, что он не обрадовался встречи со мной, а испугался. Конечно, из-за этой мымры. Я понял, что она тут правит балом, а не он, и решил позлить его.
- Я у тебя побуду денька два-три. Мне нужно где-то перекантоваться.
- Ты что-то натворил, что ли?! - вытаращил он глаза.
- Лично я ничего не творил. Просто ребята слегка пошарили в одном ларечке, а я стоял на шухере.
И тут в комнату влетела матеша:
- Я же сказала тебе, что этот человек - отъявленный бандит! Ты бы знал, что он сегодня на уроке учинил! Ты его совсем не знаешь, а хочешь оставить его в квартире?
- Погоди, Зоя! Я ничего не хочу! Я еще ничего не сказал. И, вообще, дай мне, наконец, поговорить с человеком!
- Не надо ничего говорить, - сказал я, поднимаясь. - Я пошутил. Спасибо за ужин! Мне пора.
Я вышел в коридор, оделся, обулся и попросил открыть входную дверь.
- Прощай, папаша! Будь здоров и не кашляй!
Было уже очень поздно, когда я приплелся домой. Мама очень обрадовалась, увидев меня на пороге.
- Господи! Какое это счастье, когда ты приходишь домой! - бросилась она мне на шею.- Я уже все глаза проглядела. Где ты был?
Я рассказал маме всё: и о том, что произошло в школе, и о том, что был у отца, и о том, что не собираюсь идти в школу.
- Я напишу заявление, чтобы тебя перевели в другой класс, - сказала мама. - Но ты должен взяться за ум.
И, представьте себе, я взялся за ум. Я был так зол на папашку и его мымру, что решил доказать им, что я не такой, каким они меня себе нарисовали.
Мама все-таки добилась, чтобы меня перевели в параллельный класс, в котором эта математичка не преподавала. В новом классе я перестал дурить, пропускать занятия и лениться. Я стал добросовестно выполнять домашние задания и взялся за книги. После девятого класса я собирался поступить в какое-нибудь училище, чтобы поскорее получить профессию и помогать маме. Но учительница литературы стала убеждать нас с мамой, что у меня явные склонности к литературному творчеству, а потому я должен поступать на журфак. Понятно, что эти планы привели меня в десятый класс. Десятые классы математику полностью вела эта самая Зоя Владимировна. И получилось, что мне уже некуда было переводиться. Разве что в другую школу.
И тут я разозлился по-настоящему. Чего ради я должен бегать туда-сюда, как заяц? За два последних года я основательно подтянулся по математике. Пусть попробует теперь меня выловить на чем-нибудь! Ага! Не на того напала!
Ни в один предмет я не внедрялся так дотошно и плотно, как в математику. Я долбал её добросовестно каждый день. И каждый день я со злорадством представлял себе, как однажды я приеду в школу, будучи уже известным тележурналистом, чтобы сделать какой-нибудь репортаж, или выступить перед учениками и преподавателями с рассказом о своей творческой профессии, или, еще лучше, подкачусь к этой мымре, чтобы взять интервью. Я представлял, как вытаращит она глаза от удивления, а я этак небрежно брошу: "А вы помните, что вы говорили обо мне? Как клеймили меня позором, как выгоняли из класса?" Вот, когда будет мой звездный час!
***
- И что, такой звездный час наступил? - поинтересовался Медведь.
- А как же, конечно, наступил, - сказал Вихрь. - Я приехал в школу с оператором, чтобы сделать репортаж о последнем звонке в школе. И первым делом, я прошел в кабинет математики и от всей души поздравил Зою Владимировну. Я пожелал ей доброго здоровья и сказал спасибо за то, что благодаря ей стал журналистом.
-Вы, что же, все простили ей? - воскликнул Степан.
- Конечно! А как иначе? Ведь если бы она меня тогда не разозлила своею неприязнью ко мне, то, возможно, я так и продолжал бы дурить и бездельничать. И кто знает, каким оболтусом я стал бы?
- Ну, а с отцом-то после ты встречался или нет? - спросил я.
- Представьте себе, братцы, нет, не встречался. А зачем?
- Действительно, незачем, - согласился я. - Если ты ему не нужен был все годы, то зачем он тебе?