Ольга Слободкина-von Bromssen
ДЫХАНИЕМ АНГЕЛОВ
(маленькое эссе)
Коктебель - это запахи...
Запах тепла и земли - в долине,
Запах полыни и трав - в горах,
Дерева запахи в мезонине,
Запахи Таиах*...
У Нины... Запахи пианино.
И на стенах картины
Пахнут старинно...
Запах любви, случайно
Мелькнувший в знакомых глазах,
Запах Луны печальной...
Запахи Таиах...
Да, у нее было пианино. И она пускала меня поиграть. Конечно, не мой Petrof, поющий глубоким голосом души, но все же - инструмент, который я тоже смогла полюбить.
Как передать состояние зачарованности, погружения в какой-то другой мир, другой век (XIX? XYIII?), когда, открыв отъезжающую, словно карусель, калитку и миновав каменную арку, ты оказывался перед домом-мастерской... Там Нина Владимировна искусно выкладывала коктебельские камни и коряги - настоящий японский сад камней, а в саду - стол под огромным светящимся абажуром, один взгляд на который сразу подсказывал - здесь живет тайна.
Нина Владимировна музицировала. Имела много прекрасных нот. И пела. Голос у нее был необыкновенный. Говаривали, она давала концерты в Литфонде, но это - до начала моих паломничеств в Страну Голубых Вершин, то есть до 1986 года.
Сама я слышала ее на одном только вечере у нее в доме осенью 1989 или 1990 года. Я тоже пела на том вечере. Пели там и другие дамы, но куда им до Нины Владимировны! Она пела a capella, из-за пианино, стоя за ним, как за бюро ("А то я стесняюсь..."), и ее духовно-насыщенный голос проникал в самое сердце, мелодично резонируя в полупустой зале просторного дома-мастерской с застекленными до пола дверьми, выходящими в заросли сада...
Кроме пианино, в мастерской стоял большой стол, под стеклом которого хранились дорогие ей фотографии, рисунки, стихи. На столе - огромный букет из сухих трав и цветов, составлявшийся годами (малые голландцы), а над столом - еще один абажур, чудесный, из красного ситца, с колокольчиками по краю.
Много к ней ходило людей, и она принимала всех. Я именно и хочу сказать - всех (это и поражало!), и всегда была светла и приветлива. Казалось, она вела переписку со всем миром, каждое письмо хранила, как реликвию. Все у нее было разложено, рассортировано. Порой зачитывала мне целые куски из какого-нибудь письма и затем неизменно возвращала его обратно в коробку.
А личности у нее встречались самые разные. После фортепьянного концерта одного ее знакомца у меня написалось такое:
В низкой гулкой комнате казалось,
Звуки исходили не от рук,
Не от обнаженных струн и не от клавиш -
От потусторонних струй.
Зеркало звучало темно-синим,
Так неистово переливалось
Зимородка стрельчатыми крыльями
И плясало - сумрачно, по-зимнему.
Гномы Гофмана раскачивали своды,
Мне в лицо зловеще ухмылялись,
Подземелий пребогатые уроды,
Перед синим зеркалом кривлялись.
В низкой гулкой комнате казалось...
Вот какие к ней заглядывали духи. Но Нину Владимировну это, как будто, не касалось.
"Мой дом служил и служит людям - лаской, музыкой, доброжеланием бесконечным. Как бы человек на меня ни злился, как бы порой ни обижал, я не таю дурного - сразу прощаю, освобождаюсь от отрицательных эмоций, и тогда мне легче жить на белом свете".
Работы свои она показывала во флигеле, где больше света. Однажды я привела к ней свою знакомую художницу, и Нина Владимировна показала буквально все - все акварели, все фломастеры, все миниатюры на досках. Я очень хорошо помню тот день. Стоял раннеиюньский полдень, над заливом начиналась туманная фантасмагория. Нина Владимировна достала папку с акварелями и начала их выкладывать. И сразу же мы поняли, что стали свидетелями чуда - это был не просто показ искусства, это было подобное литургии действо. От акварелей, от рук Нины Владимировны начала исходить благодать, клубиться вокруг, словно туман, и казалось, была столь осязаема, что можно подержать ее на ладони. Моя знакомая тоже это почувствовала и очень впечатлилась. Потом еще долго беседовала с Ниной Владимировной, расспрашивала ее о жизни, удручалась пьянством ее сына и поражалась чистоте души самой Нины Владимировны.
Я вышла к морю. Туманная мистерия достигла кульминации. Я села на берегу и не могла уйти до наступления ночи, будто находилась между Мирами.
В туманной благодати Коктебель,
Как на картинах благодатной Нины.
И непонятно, кто писал картины,
А кто на море вылил акварель.
В пространстве длинном мягкие холмы
Тончайшей техники, изысканного тона
Плывут неспешно, девственно, бессонно,
Дыханием Ангелов наделены.
В другие разы Нина Владимировна могла и заговорить. В арсенале у нее имелась масса всяких историй, начиная от семейных преданий (она часто сетовала, что не восстановила свою родовую фамилию - Некрасова) до встреч с замечательными людьми, например, Варварой Александровной Обуховой (актрисой Малого Театра), кузиной певицы Большого - Надежды Андреевны Обуховой. В 1936 году Варвара Александровна устроила Нину Владимировну работать в детский театр.
Впервые я услышала о Нине Владимировне от художника Стаса Шляхтина. Он тоже был не местный, просто купил в Коктебеле участок с болгарскими домиками. Летом у него жили друзья. Мне тогда ужасно хотелось рисовать, но как начать, как подступиться, я абсолютно не представляла.
- А вот, живет здесь одна женщина, так она в шестьдесят пять лет рисовать начала.
И добавил что-то о ее своеобразном стиле. Это произошло в 1986 году, а с 1989 Нина Владимировна уже прочно вошла в мое коктебельское "ego".
В 1996 я как-то зашла к Стасу посмотреть Башню, мастерскую, которую построили для него друзья. Там написалось стихотворение "Фреска". И хотя оно посвящается Андрею Тарковскому, но вмещает духовные устремления всех подвижников в искусстве и в равной степени - Нины Владимировны.
Глухая Башня светлой мастерской
души художника...
Молитвы тихий труд
И глубина раздумия Небес
О творчестве Духовного Пути.
Когда же, утомившись, яркий день
Начнет готовиться к закатной службе солнц,
Проступит фреска на белёном камне,
Словно на грунте храмовой стены.
О, Вечности незамутненный лик!
В нем отразится силуэт ствола,
Мерцание листьев в хрупкости ветвей,
Их переливы - ветер-свет-и-тень...
Ты - графика японских мастеров,
Прелюдии Верховных Чистых Сфер,
Приливы неисполненной любви...
То - Самого Престола Мастерство
И отражение в "Зеркале" Андрея...
Жизнь у Нины Владимировны получилась невероятно тяжелая, богатая всяческими перипетиями, болезнями, несчастьями, но нежная душа ее всегда тянулась к свету и парила над этими тяготами, будто глядела на все не изнутри своего мелкого "я", а с вершины Сююрюк-Кая*: Нина Владимировна любила писать эту скалу - окна ее флигеля выходили на Сююрю, столь живописную в любое время года.
Писала она и череду мысов - Хамелеон*, Киик-Атлама*, уходящих в море...
Огромное Бесстрастие Величия
Проходит по октябрьским холмам,
меняя цвет,
но Вечность неизменна...
И ветер, как живое существо,
гоняет по кобальтовым морям
майолику кругов...
Холмы плывут...
Плывут в пространства
гигантских океаносфер
тоннелем Времени
сквозь облака препятствий -
многоразличных духов -
к Престолу Неба.
Хамелеон то заливался,
как патиною, черной тушью,
то становился
песчаной пирамидою длиннот,
А Атлама из сине-
серой
вдруг покрывалась, как Гималаи, снегом...
И Дух над всем парил...
А я глядела и глядела,
как все менялось неизменно
и Вечностью преображалось
в Огромное Бесстрастье ритмов
Величия...
Насколько я знаю, стихов Нина Владимировна не писала, но все, к чему она прикасалась, начинало дышать поэзией - и ее дом, и сад, и акварели, и их названия: "Сон-затмение" (1990г.), "Григ. Эхо" (1987г.), "Глубокие тени" (1978г.), "Коктебель миражный" (1988г.), "Бархатный туман", "Киик-Атлама уплывает" (1979г.), "Рождение света" (1980г.), "Узоры весны на Святой Горе" (1979г.), "Жемчужное дыхание", "Первотворение" (1983г.), "Безмолвие" (1982г.), "Лунные блики курятся" (1979г.).
Она была глубоко верующим человеком, знала, что каждое слово, каждая мысль имеет силу во Вселенной.
"Молитва - это воспитание веры в себя. Верить в Господа - это значит верить в себя. Господь требует от нас добрых дел. Добрые дела выше поста и молитвы. Всю свою жизнь отдаю много времени людям. Мне нечего дарить людям, кроме красоты. У меня никогда не было материальных возможностей, я жила на зарплату, с больной мамой - на костылях она ходила, слабый здоровьем сын, сама во время войны была контужена, замерзала в Белорусском болоте - спасли. Потом - щитовидная железа, слабое сердце... Но давала людям собираться в моем доме, беседовать об искусстве, музыке, живописи, литературе. С Божией Воли дарила и дарю людям доброту и утешение".
Дарила она и работы - много. А всего было написано около ста пятидесяти.
Стиль Нины Владимировны, данный ей Свыше ("не я писала, Бог водит моей рукой", - любила повторять она), разумеется, претерпел некоторые эволюционные изменения, но глобально остался ее оригинальным стилем. Любопытно, что не пошел ей на пользу Заочный Университет Искусств в Москве, где Нина Владимировна прошла трехгодичный курс на отделении станковой живописи и графики факультета изобразительного искусства и в 1987 году получила диплом. Ее работы периода обучения - абсолютно сухие, рассчитанные по линейке, как если бы преподаватели Университета непонятным образом удалили из нее своеобразие и индивидуальную духовность. Будто и не она писала. Слава Богу, по окончании Университета Нина Владимировна (она очень гордилась новым дипломом) забыла ученую надуманность и вернулась к себе - только уже на другом витке.
Довелось мне одну весну и пожить у Нины Владимировны в доме. Стоял май 1997 года. Сама она обитала уже только в своей городской квартире, а дом на лето сдавался. Страшно там было ночью - Луна зловеще заглядывала в окна, запущенный сад молчал, по стенам ползали сколопендры. Я лежала на жесткой кровати и молилась. А под утро снились удивительные сны - из Того Мира...
К утру
отходит страх бездонной ночи
в огромном одиноком доме
и демоны слепые уползают,
как змеи, не нашедшие тропу...
Ко мне во дворик забегают куры,
а с ними и Петух-красавец,
и солнечно, и на сердце полегче,
и я играть, и сочинять могу.
Душа смеется, вспоминая,
пред пробуждением
последний дивный сон...
ТАМ МУЗЫКА БОГАТАЯ ИГРАЛА,
и я с людьми ушедшими стояла,
и все, чего им в этой жизни не хватало,
чего хоть сколько-то, хоть кто-то был лишен,
Тем в Верхнем Мире каждый был так щедро наделен.
Я начала о ней беспокоиться в 1995 году. Мой "Коктебельский дневник 1995 года" кончается так:
Мой Коктебель остается, как тайна - в Ламе.
Я уезжаю - быть может, навечно, быть может, в Нью-Йорк.
Снись мне, Любовь! Пейзажем в оконной раме.
Скальной готикой кара-дагских резных галёрк.
О, Коктебель! Дождь глаза застилает.
Дай мне вернуться, мой Остров! Остаться с тобой навсегда!
А в доме с запущенным садом художница умирает.
Нина. Святая Нина. Может, уже - никогда.
Но оставалось еще почти целых три года - три года, когда Нина Владимировна уже не могла работать. И все же она устроила нам праздник - в августе 1995-ого в Москве, в выставочном зале "Феникс" состоялась ее персональная выставка.
Аннотация к выставке гласила:
Нина Владимировна Коновалова родилась в городе Коканде в семье железнодорожника в 1913 году 14 марта по новому стилю.
До войны работала педагогом в Московском театре для детей. Во время Великой Отечественной Войны добровольно ушла на фронт медсестрой. Участвовала в обороне Москвы и Орловско-Курской дуги. Была контужена. Награждена орденом "Красной звезды", орденом "Отечественной войны" первой степени, медалями "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.", "За оборону Москвы".
В Коктебеле живет с 1949 года. Много лет проработала в Доме Творчества. Сейчас на пенсии. Писать красками начала в 64 года.
В 1987 году Н.В. Коновалова окончила экстерном 3х-годичный курс факультета изобразительных искусств Заочного Народного Университета Искусств в Москве с оценкой "отлично".
Что толкнуло Н.В. Коновалову к живописи? Она отвечает на этот вопрос так: "Желание защитить и сохранить уникальный уголок планеты - Коктебель. Без ухищрений техники и современной архитектуры он способен одной своей величавой первозданностью облагораживать сердца людей. Я убеждена, что оберегаемая зона должна охватить все побережье Коктебельского залива с его восточными холмами".
Выставку организовали и провели москвичи - друзья Нины Владимировны, поклонники ее таланта. К несчастью, художница не смогла приехать даже на вернисаж.
Я отсняла многие ее работы на слайды, но на выставку не попала из-за того, что уезжала. "Быть может, навечно. Быть может, в Нью-Йорк".
Правда, мне довелось побывать на посмертной выставке художницы, на биостанции в Крымском Приморье. По чистой случайности я оказалась на вернисаже, а через день эту уникальную выставку, подготовленную профессионально, с тщанием и любовью, сняли... По причинам, о которых мне не хотелось бы упоминать, как не хотелось бы и затрагивать тот мрачный жизненный пласт, который я всегда стараюсь обходить стороной. Да, к сожалению, ту выставку увидела лишь дюжина приглашенных на вернисаж.
Не без трепета и с огромным чувством вины приступила я к этой непростой сфере воспоминаний - о Нине Владимировне и ее доме. Как я уже говорила, дом ее был особо заповедным Раем, куда приходили только влюбленные в коктебельский дух. Их, однако, насчитывались тысячи - из разных городов нашей страны. Нина Владимировна была удивительно воспитанным человеком. По всей видимости, тот Высокий Дух, который "водил ее рукой", когда она писала, диктовал ей и манеру поведения. Это тоже притягивало к ней людей.
Умерла Нина Владимировна в марте 1998 года. В это время в Коктебеле нет отдыхающих, но если бы каждый, привеченный и обласканный ею, уделил бы ей хоть толику того, что имел, думаю, ей бы хватило с лихвой.
После смерти Нины Владимировны дом перестроили. Из большой залы мастерской сделали две комнаты - под летних жильцов, поставили железные кровати (сама Нина Владимировна никогда не сдавала комнаты, чем вызывала дикую злобу местных хозяек). Пианино, письменный стол, цветы и живопись исчезли. В саду появилась машина с обнаженными внутренностями.
Ты помнишь?
Да, я помню, но мне кажется, не все.
Здесь все не наше,
Но воспоминание,
пока сознание образа живет,
только оно и может стать твоим.
Ноябрь 1999 года _______________________________________________________________________
*Таиах - египетская царица. Маска Таиах - символ мастерской Макса Волошина.
*Сююрюк-Кая - Острая Скала (тюрк.). Именно от Сююрю исходят бесподобные вибрации, наполняющие Библейскую долину Коктебеля.
*Хамелеон - мыс, окаймляющий Коктебельскую бухту с востока. Получил свое название, благодаря Солнцу, бесконечно меняющему его цвет. По-татарски он называется Топрах-Кая (Киловый мыс/утес).
*Атлама (Киик-Атлама) - Прыжок Дикой Козы (тюрк.), мыс за Хамелеоном.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
"Дыханием Ангелов" было написано для книги воспоминаний о Нине Владимировне Коноваловой (так и не опубликованной). В эссе использованы записи из тетради художницы, которые она любезно предоставила мне летом 1995 года.
С тех пор Коктебель превратился в чудовищный вертеп - залив забетонировали, два плотных ряда ресторанов, гремящих, как преисподняя, днем и ночью, закрывают собой море, над ними висит черная пелена. Кара-Даг стал стыдиться своей красоты. Несколько лет назад по морю носилась торнада - душераздирающее зрелище.
Так как Коктебель - долина потухшего вулкана, любая энергетика там усиливается в десятки раз - как хорошая, так и плохая.
Я приезжала к подножью Сююрю 22 раза, последний раз - в 2002 году. Мне кажется, не вынесет эта небольшая мистическая местность такой черноты.
Но что бы ни случилось, светлым миром в сознании останется Нина Владимировна - ее творчество, ее дом. Она хотела, чтобы ее дом сделался бы вторым домом Волошина после ее смерти. Но создание музея - дело общественное, если не государственное, а семье нужны деньги, ведь местные живут только на сдачу комнат в летнее время.
Поэтому - только память, только доброта и любовь в душе от соприкосновения с чистым человеком. Очень точно сказал об этом Райнер Марие Рильке в "Дуинских элегиях":
"И нигде, о любовь моя,
не существует наш мир -
только внутри.
Наши жизни стираются от перемен,
И все, что снаружи, всегда уменьшается и исчезает.
И там, где однажды стоял
добротнейший дом,
надуманный образ врывается,
будто бы жил этот дом