Трудно в такое поверить, но к ней вернулась ее первая любовь...
После изматывающих разочарований жизни, энергетических ударов, нескончаемой зависти, черноты, непонимания и прочих ужасов жизни.
Бывает ли такое?
Как видите, бывает.
И она переехала в прекрасный загородный дом. Четырех-этажный дом с огромным красивым садом, с лестницами в стиле ар нуво. С отдельной спальней и большой ванной на третьем этаже. С мастерской на чердаке.
О, этот чердак! Она о таком и не мечтала!
Дома весь ее художественный архив, загруженный в "стенку", в шкаф-купе на лестничной клетке и просто - в ящики по всей комнате, приходилось распаковывать, если требовалось что-то достать - целое дело...
А здесь... все - для нее. Огромное просторное помещение с высокими окнами в скошенной крыше. Здесь можно и архив разместить, и работать...
И, главное, он купил ей рояль.
Не электронную Yamaha, а большой концертный рояль.
Steinway. Steinway Grand Piano.
На таком рояле она играла всего лишь один раз в жизни, когда ее прослушивали перед поступлением в Гнесинское училище. 20-ый концерт Моцарта. C-moll.
Все это время она жила в малогабаритке на задворках Москвы в диком промышленно-тюремном районе.
Да-а, звукоизоляция блочного дома! Низменные примитивные обертоны мата верхне-соседского гегемона сопровождали ее слух и в комнате, и на кухне, и даже в ванной. В ванную также всегда проникал прогорклый запах дешевого табака - гегемон уважал покурить именно там. К тому же они ее бесконечно заливали и потом долго ремонтировали свое жилье, так что бур электродрели и стук молотка исполняли роль ударных в этом инструментальном оркестре низкого пошиба.
Да и у нее самой в квартире постоянно происходили катаклизмы - то батареи не топят, то раковина засорилась, то еще что-то...
Ну, а летом, если открыть окна на лоджии... В них врывался не только запах табака и однообразие бездарного гегемонского мата, но и пыль с одеял и покрывал, и крошки со скатертей, которые гегемон вытряхивал от всей души...
Таким образом она имела не только оркестровую яму у себя над головой, но и театральное действо, которое однажды было обогащено представлением с огнем. Гегемон бросал вниз фугаски, и лоджия загорелась. Огонь унес коллекцию уникальных самоваров и персидских ковров.
Слава Богу, окна в комнату были закрыты...
Но теперь... К чему вспоминать и наводнять душу кошмарами прошлого.
Теперь - только жить и наслаждаться жизнью.
Не нужно больше мотаться в грязных промозглых электричках по урокам, экономить на воде...
Все, все для нее. Ради нее. Во имя нее.
Первое, что она с любовью перевезла в этот необыкновенный дом, были не ее картины и бесчисленные папки стихов, и не дорогие сердцу семейные альбомы фотографий... Но ноты. Старинные ноты ее прабабушек, которые она сохранила и пронесла через все затопы и ужасы немыслимого быта.
Издательство Triton. 1913 год.
Начало XX века. Более 100 лет назад.
Теперь она будет играть, играть свободно.
Живя в своей квартире, она редко прикасалась к клавишам - музыку слышали все жильцы, с первого по двенадцатый этаж.
Но теперь с этим покончено.
Она снова будет играть. Играть бесконечно. Днем - разучивая новые вещи. Вечером - для него. И для гостей.
Моцарт. Бах. Шопен. Гендель. Рахманинов...
Все, что она играла в юности, когда еще думала стать не художницей, а пианисткой.
Она ощутила такой прилив сил, что ей показалось, она теперь сможет играть и в Большом зале Консерватории.
Рядом с роялем, так же, как у нее в спальне, стоял роскошный букет живых цветов. Как ей захотелось писать эти цветы - акварелью, пастелью, гуашью, маслом!
Но сначала - рояль. Steinway! Теперь он принадлежал ей! Безраздельно. Вечно.
***
Она проснулась с чувством приближения чего-то Великого. Такого, чего на Земле нет и быть не может.
Немного полежала в кровати, прикрыв глаза тыльной стороной ладони.
Боже!
Прочитала утренние молитвы и прошла в ванную.
На нее смотрело ее новое отражение - в белой ночной рубашке из тончайшего батиста. Прочищенная раковина была безупречно вымыта.
Она встала под душ. Вода уходила сразу. Значит, все сан.технические соединения были сделаны так, как надо.
Явь ли это? Я ли это, подумала она.
Спустилась в кухню и позавтракала зерненым фермерским творогом, сыром и кофе с молоком. Теперь ее психика не была задавлена духотой, теснотой, низкими потолками и страхом перед новыми катастрофами, общением с ЖКХ и жителями подъезда. Все потоки души устремлялись в Небо. Поэтому после завтрака желудок не скрутило, как это обычно бывало, когда они жила у себя. Наоборот, ее внутренности сказали ей "большое спасибо" за свежий творог и "давно бы так".
Теперь - к роялю.
Нет. Так нельзя. Нужно переодеться.
Момент требует платья. И не домашнего. Концертного.
Она поднялась наверх. Бардовое - нет. Фиолетовое - нет. Черное... Да! Самый элегантный цвет, вбирающий в себя весь спектр.
Порывисто скинув на кровать халат и рубашку, она начала медленно надевать это черное длинное платье-декольте, переживая каждое мгновение.
Ноты. Она протянула руку к полке. Ноты стояли неплотным строем. Не впритирку, как дома, где нужно вынуть все, чтобы достать нужную тетрадь.
Бах. Французские сюиты. Их не пришлось искать - она увидела их сразу.
Взяла тонкую изящную тетрадь.
Пожелтевшие страницы слегка загнулись от времени, но не порвались.
Она спустилась вниз. Подошла к роялю.
В черной отполированной зеркальной крышке отражались струны. Ей захотелось погладить инструмент, как живое существо.
Она опустилась на музыкальный стул и открыла крышку. Ей показалось, клавиши умоляли ее поскорее коснуться их, чтобы началась музыка.
Поставив ноты на пюпитр, она заиграла.
Вдруг в глазах у нее почернело, запрыгало, зажглись металлические проволочки...