Пока такси чертило спирали по узким изгибам дороги между холмами, жара становилась все более агрессивной. Нависающие утесы отбрасывали тени и дорога грохотала, когда машина в очередной раз выныривала на солнце. Шум от машины, назойливые гудки на каждом повороте, равномерный стрекот цикад разносился по лесам и оливковым рощам, будто объявляя о том, что они едут.
Женщина на заднем сиденье, словно застыла; на поворотах ее тело качало, как бутылку в формовочной корзине, иногда она падала на пятилетнего мальчика - он лежал, свернувшись калачиком, рядом с ней и сосал большой палец. Женщина чувствовала, что уже разлагается от жары на части. Ее сальные светлые волосы сбились на взмокшей голове. Лицо стекало с черепа, как вода со скалы, - как будто переносица, челюсти и скулы уже полностью очистились от плоти. Тело испарилось из тесного хлопкового костюма, и только налитые кровью ступни, почти пурпурные в мучительных сандалиях, еще содержали какую-то материю.
- Когда мы приедем? - спросил мальчик.
- Скоро.
- Через минуту уже будем там?
- Да.
Долгая пауза. Что там, как там, спрашивала себя мать. Ей до слез хотелось, чтобы кто-то еще задал этот вопрос и ответил на него.
- Мы сейчас во Франции?
В шестой раз с момента приземления самолета она ответила: "Да, Джонни".
Глаза ребенка с тяжелыми веками, длинными ресницами, закрылись; большой палец перекрыл отвисший рот. О нет, подумала она, не дай ему заснуть, ему сейчас нельзя засыпать.
- Посмотри. Посмотри на...
Смекалка ее подвела. Они миновали лачугу на каменистой поляне.
- Посмотри на курочек, - сказала она, потянув на себя его застегнутую куртку. - Французские куры, - добавила она, когда они были уже далеко.
Она тупо уставилась в спину таксиста, на темное пятно пота у него между лопатками. Не такого таксиста-француза она ожидала увидеть. Старый, тихий, грузный, он вел машину осторожно. Цена, которую он заломил за сорок километров от аэропорта, привела ее в ужас. Ей пришлось перевести все расстояния в мили и затем применить громоздкий перерасчет к Англии. Как ей хотелось спросить, сколько бы взял английский водитель от Лондонского аэропорта до...? Абсурдно. Ответить было некому. Рядом лежал только ребенок, задающий бесконечные вопросы, - с верой.
- Где? - неожиданно спросил он, сев на сиденье.
Она почувствовала, как к горлу подступает отчаянье. Это мне уже слишком, подумала она. Я не вынесу.
- Что - где?
- Куры.
- Мы уже проехали. Может, дальше еще будут.
- Но когда мы приедем?
- О, Джонатан!
В раздражении она назвала его полным именем. Он отвернулся, поглощая большой палец и пристально глядя на пыльный ледерин. Когда ее горячее одеревеневшее тело стукнулось об него, он не двинулся с места. Она попыталась взять себя в руки, вновь овладеть собой.
Казалось, это столь разумно, экономно - снять такой дом на лето. Мы что, не знаем французов, сказала она (хотя сама не знала), - обманывают на каждом шагу. И потом - ужас пляжей французской Ривьеры. А мы нашли этот очаровательный фермерский домик в горах - ну, говорят, до Гольф-Жуана можно спуститься за десять минут. Филипп, конечно, будет возить девочек на машине, но мы с Джонни будем ходить пешком - дышать воздухом. А эти ужасные отели - только не с ним. Дорого? Но, моя милая, ты не знаешь, сколько нам стоил отпуск в Борнмуте в прошлом году, к тому же, я чувствую, что обязана дать им солнце. И потом, эта прелестная пожилая пара, Гаше, совсем брошенные, так сказать. Они все для нас приготовят, иначе, конечно, я не поехала бы туда с Джонни одна. Как бы то ни было, мы уже хорошо устроимся, когда приедут Филипп с девочками. Я даже завидую нам. И я не могла себе представить эти ужасные общепиты - с Джонни, даже думать не хотела. И так далее. Эту историю она придумала холодной, налаженной английской весной. Она слышала, как проговаривает этот текст. Теперь история стала реальностью. Нет, она - неадекватна. Она измучилась от жары и была немало обеспокоена. На ней лежала ответственность за ребенка. Я не выдержу, подумала она, предвидя, как приедет в чужой дом, эта пожилая пара, придется говорить по-французски, купать и кормить ребенка, укладывать его спать. А горячая вода есть? А комары? А яйцо можно будет сварить? Голова у нее разрывалась от беспокойства. Она, как безумная, огляделась вокруг, ища признаки жизни. Лес закончился, и солнце палило нещадно. Недалеко от дороги, на участке с небольшим виноградником, стоял уродливый розовый дом с зелеными ставнями; он выглядел цельным и прочным, как огромный кирпич. Может, это он? Но такси проехало дальше.
- Надеюсь, он знает, куда ехать, - сказала она.
Ребенок повернулся на спину, как в кровати, широко расставив тонкие ножки. Его глаза смотрели на нее мрачно, не мигая, над сжатой в кулачок кистью.
- Да сядь же ты наконец! - выпалила она.
Веки у него снова закрылись. Ножки и стопы в белых носочках и непомерно больших коричневых сандалиях безжизненно свисали. Голова свалилась набок.
- Бедный ребенок. Устал, - мягко произнесла она.
Она обняла его. И так они сидели рядом, испытывая крайний дискомфорт.
Внезапно водитель свернул с дороги - без предупреждения. Женщина упала на ребенка, и ему пришлось побрыкаться, прежде чем он сумел высвободиться. Он сел, настороженный, а его мать еще качалась туда-сюда, пытаясь уравновеситься. Узкая каменистая тропа карабкалась вверх к оливковым деревьям. На каждом повороте водитель жал на гудок. Затем на опасном спуске машина остановилась. Водитель повернулся на своем сиденье, оглядываясь через большое мокрое плечо, так, будто был готов к тому, даже ожидал, что его пассажиры исчезли.
- La Caporale, - сказал он.
Женщина наклонилась, вглядываясь в окна машины. Она не увидела ничего, кроме камней и травы. Жара охватила неподвижное такси, превратив его в раскаленную печь.
- Но где?
Он указал на то, чего она не могла увидеть, затем тяжело вылез из своего сиденья, неуклюже обошел машину и открыл дверь.
- Ici?* - спросила она, абсолютно не веря.
Он кивнул, пробормотал что-то, снова махнул рукой, указывая в сторону.
- Mais*...
Возражать было бесполезно.
- Он говорит, мы приехали, - сказала она ребенку. - Надо выходить.
Они стояли на каменистой земле и оглядывались.
Потом увидели черный сарай с закрытыми дверями и стену из рыхлых камней, хаотично наваленных друг на друга. Трещали цикады. И больше ничего не было.
- А где же дом? - спросила она. - Где дом? Où est la maison?*
Водитель поднял их чемоданы и пошел прочь. Она взяла ребенка за руку и потянула за собой. Твердый булыжник выкручивал высокие каблуки ее сандалий; она торопливо семенила, согнувшись в пояснице, как будто у нее связаны ноги. Затем, внезапно что-то вспомнив, остановилась, вытащила из своей большой новой сумочки льняную панамку и надела ее, почти не глядя, на на голову ребенка.
- Давай, - сказала она. - Куда он нас ведет, не знаю.
За поворотом стены, над мертвой травой, над ними, на террасе, возвышался квадратный серый дом с окнами и ставнями, врезанными в стены, как дыры в муравейнике. На скудной шиферной крыше сверкнуло, отражая солнце, небольшое застекленное мансардное окно - скайлайт.
Они прошли за водителем по ступеням на террасу. Там стояло несколько горшков и урн, свидетельствуя о том, что кто-то когда-то пытался разбить здесь сад. На земле лежал иссохший шланг, будто умер, пытаясь добраться до редко посаженной герани. Под пальмой стоял растресканный стол, выкрашенный в белый цвет, и пара стульев из кованого железа. По фасаду дома проскользила ящерица. Ставни и двери, с железными решетками и петлями, были сделаны из тяжелой черной древесины. И все они были закрыты. Жара пела и звенела, и голова отвечала громким гулом потери сознания. Водитель поставил чемоданы перед закрытой дверью и вытер лицо и затылок носовым платком.
- Vous avez la clef, madame?*
- La clay? La clay?*
Он поморщился и покрутил рукой над замком.
- А, ключ. Нет. Non. Monsieur and Madame Gachet* . . ., которые живут в этом доме... Ce n'est pas, - отчаянно пыталась объяснить она, - ferme.*
Водитель нажал ручку двери, но дверь была плотно заперта. Она постучала. Ответа не последовало.
- Vous n'avez la clef? - в его голосе послышалось нетерпение.
- Нет. Нет. Parce que*... О боже! - она посмотрела в слепое лицо дома. - Наверное, они вышли. Наверное, они не получили мою телеграмму. Наверное...
И перевела взгляд на мужчину, который не понимал, что она хочет сказать, и на ребенка, который просто ждал, что она что-то сделает.
- Я не знаю, что делать. Monsieur and Madame Gachet....
Она откинула со лба влажные волосы.
- Но я им написала несколько недель назад. Мой муж тоже написал. Они не могли уйти.
Она подняла тяжелое дверное кольцо и снова ударила им по двери. Они пождали, сначала настороженно, затем расслабляясь, женщина теряла надежду, водитель и ребенок теряли интерес. Когда водитель заговорил, она поняла, что ей пора расплатиться - он хотел уйти.
Но Вы не можете нас так бросить! А вдруг они вернутся не скоро? Не могли бы Вы помочь нам войти?
Он посмотрел на нее невозмутимо. Разъяренная, униженная отсутствием его рыцарства, она подбежала к ближайшему окну и попыталась открыть ставни.
Пока она мучилась, сломав ноготь, нашаривая в сумочке любое подспорье, - пилку для ногтей, ножницы - и ничего не найдя, она непрерывно говорила, и слова вылетали в коротких выдохах гнева и беспокойства.
По правде говоря, я бы предположила, что такой большой человек, как Вы, мог бы что-то предпринять, а не стоять пнем, как Вы думаете, что мы будем делать, просто останемся в этой глуши после того, как мы проехали весь путь? Надо Вам сказать, в Англии так себя не ведут, у вас есть нож или что-то в таком роде? Un couteau?* Un couteau, ради всего святого!
Она дошла почти до истерики. Водитель разозлился. Он поднял ее бумажник, выпавший у нее из сумочки, и потряс перед ее носом.
Она выхватила у него бумажник. Она вся дрожала.
- Очень хорошо. Бери свои деньги и уходи.
У нее не было суммы под расчет. Она дала ему десять тысяч франков. Он кивнул, еще раз глянул на дом, пожал плечами и пошел прочь.
- А сдача! - крикнула она. - Сдача... со слабой надеждой она произнесла это слово на французском - L'argent...
Он начал спускаться вниз по ступеням и исчез. Мгновение спустя она увидела, как он тяжело, неторопливо, идет по траве.
- Итак, - сказала она, обращаясь к ребенку. - Итак...
Она замолчала и прислушалась - вот он завел машину, вот набирает обороты, развернувшись на каменистом пространстве, отчаливает, затихает, исчезает. Ребенок посмотрел на нее. Впервые в жизни лицо его омрачилось подозрением и распухло. Он как будто отек, рот у него задрожал, глаза расширились перед наплывом слез.
- Давай съедим шоколадку, - предложила она.
Половинка плитки, выпавшая из сумочки, полностью растаяла.
- Не получится, - сказала она, весело рассмеявшись. - Она растаяла.
- Пить хочу.
- Пить...
Как в чужой комнате, она огляделась в поисках места, где, без сомнения можно было бы попить.
- Ну, не знаю. .
В стене торчал ржавый кран - наверное, для шланга. Она сделала вид, что не видела его. Тиф или еще хуже. Она вспомнила про виноград, который свисал с прогнувшихся тросов над ступеньками - он казался совсем неспелым.
- Мы войдем в дом, - сказала она и добавила с уверенностью, как будто в этом не было никаких сомнений. - Должны войти.
- Почему мы не можем войти в дом?
- Потому что он заперт.
- А куда они положили ключ?
Она подбежала к двери и начала искать под ползучими растениям вдоль уступа, сжимая пальцы от страха перед змеями и ящерицами. Затем обогнула дом, ребенок семенил за ней. Над старым кухонным столом кренилась, подпертая, самодельная соломенная крыша. У стены дома стояла ржавая масляная печь. Она пошарила в засаленной печи. Сунула пальцы в дыры в стене, в опасные щели гигантского кактуса. Ребенок прислонился к столу. Теперь он казался апатичным.
- Обойдем сзади, - предложила она.
Но с той стороны дома окон вообще не оказалось. Между домом и крутым холмом с бурой травой пролегал узкий овраг. Холм, переходивший в густой лес, возвышался над крышей дома. Она начала карабкаться на холм.
- Не подходи, - крикнула она. - Будь в тени.
Она уже спускалась с холма, прикрывая глаза от невыносимого солнца. Ребенок сидел на краю оврага, раскачивая ногами, и ждал ее. Она посмотрела на сверкающую крышу и увидела, что маленькая створка мансардного окна открыта. Она знала, даже измерив его глазами и представляя, как карабкается к нему, что это недоступно. В уме у нее всплывали безответные вопросы: как далеко до ближайшего дома? Телефон? Как нам вернуться в Ниццу? Куда ведет эта дорога? Когда она посмотрела вниз на дом, она увидела, как что-то быстрое и черное, размером с кошку, промелькнуло по водосточному желобу, юркнуло в сливную трубу и скрылось в овраге.
- Джонни! - позвала она. - Джонни!
Она побежала вниз с холма. У нее подвернулась лодыжка, она упала на жесткую траву, стянула сандалии и побежала босиком.
- Вставай! Не сиди здесь!
- Почему?
- Я видела...
- Что? Что ты видела?
- Да ничего. Думаю, нам придется пойти в тот дом, который мы проехали. Может, они знают...
- Но что ты видела?
- Ничего, ничего. Скайлайт открыт.
- А что такое "скайлайт"?
- Что-то вроде окна в крыше.
- Но что ты видела?
- Если бы была стремянка, может, мы бы и смогли... Она обеспокоенно огляделась, но неуверенно - чтобы отвлечь ребенка от крысы.
- Вон стремянка!
Стремянка лежала в овраге - длинная, крепкая, новая стремянка. Она безнадежно посмотрела на нее, готовя себя к следующему удару судьбы.
- Нет, - сказала она. - Я никогда не смогу ее поднять.
Ребенок этого не отрицал. Он спросил:
- Когда они вернутся?
- Не знаю.
- Хочу шоколадку.
- О, Джонни!
- Хочу пить.
- Джонни, пожалуйста!
- Я не хочу быть во Франции. Я хочу домой.
- Пожалуйста, Джонни, ты уже большой мальчик, ты должен защищать маму...
- Не хочу...
- Давай посмотрим, сможем мы поднять стремянку или нет.
Она спрыгнула в овраг. Стремянка оказалась на удивление легкой. Когда она подняла один конец, прислонив другой к стенке оврага, жонглируя им, взявшись за ступеньки, как за перекладину, чтобы придать ей нужное положение, она говорила с ребенком так, как если бы он ей помогал.
- Ну, вот. Оказалось, она не такая уж и тяжелая. Давай просто поставим ее ровно. Вот так.
А что если, подумала она, Гаше вернутся и увидят, что я вот так врываюсь в их дом? Но ты же все проплатила, - сказала она себе. - Это твой дом. Это безобразие, это возмутительно. Надо что-то делать.
- Ты что, собираешься туда залезть? - с интересом спросил ребенок.
Она заколебалась. Потом ответила:
- Да, думаю, да.
- А мне тоже можно?
- Нет, конечно, нет.
Она крепко ухватилась за край стремянки, проверяя нижнюю перекладину.
- Но я хочу...
- О, Джонатан! Конечно, нельзя! - раздраженно отрезала она. - Ты что думаешь, это - игра? Пожалуйста, Джонни, пожалуйста, даже не вздумай. О боже...
- Я этого не вынесу, - подумала она, сходя со стремянки, потянулась к траве, прижала его маленькое тельце к своей мокрой от пота блузке, сняла с него панамку и провела рукой по его жестким волосам, покачивая его и утешая, и отчаянно задаваясь вопросом, какая взятка или награда может быть у нее в чемодане, какой приз она могла бы ему предложить...
Она тихо заговорила с ним, объясняя, что, если он даст ей подняться по лестнице и войти в дом, она, может быть, что-то там найдет, наверняка что-нибудь найдет, сюрприз, чудесный сюрприз...
- Игрушку.
- Ну, как знать.
Она беззастенчиво врала.
- Что-то прекрасное.
- Большую игрушку, - заключил он, чувствуя свою силу.
- Большую игрушку и красивую ванну, и прекрасное вареное яйцо...
- И печенье.
- Конечно. Шоколадное печенье. И большой стакан молока.
- Две игрушки. Одну большую и одну маленькую.
- Да, а потом мы пойдем спать, а завтра - нет, послезавтра приедет папа.
Она почувствовала, как его голова тяжелеет у нее на груди, и поняла, что усыпляет его. Она осторожно отодвинула его от себя. Он лег на траву, все также свернувшись калачиком и не двигался. И сосал большой палец, глядя на нее краешками своих ярких глаз.
- Так, я взберусь по стремянке, а ты будешь смотреть. Хорошо?
Он кивнул. Она снова спрыгнула в овраг, подняла узкую юбку выше колен и начала карабкаться вверх по стремянке. Она старалась не смотреть в сточную канаву. Ее начало мутить от мысли, что крыса может пробежать рядом. Она чуть не обезумела от страха. Если я увижу крысу, подумала она, я спрыгну, я знаю, что спрыгну, я этого не вынесу. Она увидела себя лежащей мертвой или без сознания на дне оврага, а ребенок остался совсем один. Когда она добралась до уровня крыши, она услышала, как кто-то быстро прошмыгнул. Руки у нее ослабели, а ноги, казалось, наполнились горячим глицерином. Она прижалась к лестнице лицом, буквально легла на нее, уверенная, что, когда откроет глаза, упадет.
Когда она решилась наконец взглянуть, то поразилась, насколько близко она уже от окна - немногим более ярда. Это расстояние, конечно, было раскаленной черепицей, в основном, зазубренной и разломанной. Но желоб был прочный, а уклон крыши очень мягкий. С облегчением, и охваченная теперь волнением, она не оценила размера окна. Стремянка, прислоненная к стене оврага, сделалась устойчивой, как лестница. Она поднялась вверх еще на две перекладины и осторожно, одной ногой, опробовала желоб. Теперь ей только оставалось оттолкнуться, а затем броситься вперед; ухватиться за отлив мансардного окна и подтянуться. Она сделала это с новым приливом уверенности, почти с бравадой. Она уже думала о том, как будет рассказывать эту историю мужу - и какую историю! - и как ее дочери, сильные, подвижные девочки, непременно ею восхитятся. Она лежала на крыше и смотрела в дом через скайлайт. Окно было едва ли восемнадцати дюймов в ширину и, возможно, два фута в высоту. Легче верблюду пройти в игольное ушко, чем ей пролезть в такое окно. Только ребенок смог бы, худощавый ребенок. Ее младшая дочь, возможно. Но для нее это было нереально.
Она посмотрела на пыльную поверхность комода. Еще чуть-чуть, и она могла бы его потрогать. Подтянувшись еще немного вперед, она увидела две двери - одна вела, без сомнения, на чердак, а другая - на узкую лестницу, которая шла вниз, теряясь в полумраке. В отчаянии она попыталась встряхнуть твердый отлив скайлайта, как будто он мог податься. Это нечестно, - крикнула она самой себе. Это нечестно. Ей захотелось расплакаться, выплакать свое горе на высоком надежном плече дома. Потом не без удовольствия подумала - Джонни.
Она могла спустить его в дом через окно. И тогда ему оставалось бы только сбежать вниз по лестнице и открыть болты на одном из окон нижнего этажа. Несколько недель назад он заперся дома в туалете и какое-то время казался недоступным. Но она сказала ему, что делать, и в конце концов он освободился. И все равно я не верю, что у тебя получится, сказала она себе. Я не верю, что ты рискнешь. В то же время она знала, что подумала об очевидном, - теперь это казалось ей единственным решением. Ее уверенность была ошеломляющей. В этой ситуации она казалась себе смелой и практичной. Открыла в себе инициативу и изобретательность.
Она быстро и легко спустилась по стремянке. Мальчик лежал в той же позе, в какой она его и оставила, - свернувшись калачиком. Когда она подошла, стряхивая пыль и грязь со своей юбки, он перекатился на спину, но не стал ее расспрашивать. Она увидела, что он засыпает, и встревожилась. Еще несколько минут, и его уже не разбудить. Она представила, как несет его - миля за милей - по дороге. Жара уже спадала. Она заметила, что цикады замолчали.
- Джонни, - сказала она. - Хочешь залезть на стремянку?
Взгляд его сфокусировался, но он продолжал сосать большой палец.
- Можешь залезть на стремянку, если хочешь, - небрежно бросила она.
- Прямо сейчас? Можно?
- Да, если хочешь.
- И пролезть в маленькое окно?
Она пришла от него в восторг.
- Да. Да, Можно. И, Джонни...
- Что?
- Когда ты пролезешь через маленькое окошечко, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Что-то оч-ч-ень интересное. Ты сумеешь сделать что-то нужное и интересное?
Он кивнул, но так, словно сомневался.
Она объяснила, очень подробно и медленно. Затем, взяв его за руку, отвела его к фасаду дома и выбрала окно, самое близкое к земле, чтобы он мог без труда через него пролезть. Осмотрев ставни, она убедилась, что они зацеплены изнутри только крючком на рым-шурупе, сказала, что ему придется спуститься на два лестничных пролета вниз, а затем повернуть направо и найти комнату с окном, и завязала ему носовой платок на правой руке, чтобы он знал, куда повернуть, когда спустится вниз.
- А если ты не сможешь открыть окно, - продолжала она, - сразу же поднимайся назад по лестнице. Сразу! И я помогу тебе пролезть на крышу через скайлайт. Понял? Если ты не сможешь открыть окно, сразу поднимайся по лестнице. Хорошо?
- Да, - ответил он. - Можно уже залезть на стремянку?
- Я пойду с тобой. Лезь, не спеша.
Но он взлетел, как обезьяна. Она лезла осторожно, предупреждая его, умоляя.
Наверху она поняла, что должна была лезть первой. Ей пришлось его обогнуть, чтобы добраться до окна в крыше, и подтащить за собой. Теперь она была ужасно напугана и боялась передать ему свой страх.
- Здорово, правда? - приговаривала она, стуча зубами. - Вот, как мы высоко забрались! А теперь держись крепче, я просто хочу...
Она обошла его. На этот раз ей пришлось перенести весь свой вес на желоб. Если я упаду, - подумала она со всей ясностью, - я должна отпустить стремянку. Желоб выдержал, и она подтянулась, удобно устроившись рядом со скайлайтом. И тут же подтянула его к себе. Это было до абсурда легко. Она взяла его под мышки, чувствуя пальцами его маленькие ребрышки. Он был легким и податливым, как терьер.
- Помни, что я тебе сказала.
- Да, - он извивался у нее в руках, пытаясь поскорее освободиться и уйти.
- Что я тебе сказала?
- Спустись вниз, пройди туда и открой окно.
- А если не можешь открыть?
- Сразу же возвращайся.
- И поспеши. Я буду считать. До ста. Я спущусь вниз и встану у окна. Когда я досчитаю до ста, ты уже будешь там.
- Хорошо, - ответил он.
Крепко обхватив его руками, а он свесил ноги и сгорбился, она спускала его через окно вниз, пока не убедилась, что он встал на комод. Когда она его отпустила, он встряхнулся и посмотрел на нее вверх.
- Ты можешь спуститься? - с тревогой спросила она. - Не поранился?
Он присел на корточки, потом опустил ноги, перевернулся на живот и с легким стуком приземлился на пол.
- Здесь грязно, - весело крикнул он.
- Все в порядке?
У нее появилась новая идея - подкрепить безопасность.
- Беги вниз по лестнице и возвращайся, расскажешь мне, что ты увидел.
Он послушно повернулся и побежал вниз по ступенькам. Как только он скрылся из вида, она запаниковала.
- Джонни! Джонни! - крикнула она. Ее голова торчала в окне, тело было беспомощным и бесполезным - она уже не могла проследить за ним.
- Вернись, Джонни! Как ты там?
Он вернулся почти мгновенно.
- Лестница идет вниз, - объяснил он. - Сейчас пойти открыть окно?
- Да, - ответила она. - И поторопись.
- Хорошо.
- Я начинаю считать!
И громко, скользя вниз по стремянке, она крикнула: "Один...два...три...четыре..." Уже почти внизу нога ее вдруг соскользнула, и она порвала юбку. Обогнув дом, она побежала к вхожу и, подойдя к окну, снова начала кричать смелым, охрипшим от переживаний голосом: "Сорок девять...пятьдесят...пятьдесят один..." Она постучала костяшками пальцев по ставне и крикнула: "Вот это окно, Джонни! Вот это! Здесь"!
Томясь от ожидания, она не могла спокойно устоять на месте. Посмотрела на порванную юбку, поправила взъерошенные волосы, снова стукнула в ставни, взглянула на часы и опять посмотрела на бесстрастный фасад дома.
Она лизнула тыльную сторону ладони там, где теперь шла глубокая царапина, сложила в нетерпении руки, разомкнула и опять постучала и крикнула:
- Джонни! Джонни! Вот это!
И, немного подождав:
- Я дошла почти до ста! Ты там, Джонни?
Странно, подумала она, что цикады замолкли. Терраса была теперь почти полностью в тени. Она вспомнила, как быстро темнеет. Не ждет. Солнце заходит, и все - ночь.
Дай ему время, сказала она себе. Ему всего лишь пять лет. Он не умеет торопится. Она подошла и села на низком уступе на краю террасы. И смотрела, как стрелка часов ползет по минутам. Пять минут. Должно быть, уже пять минут. Она встала, закрыв ладонями рот.
- Сто! - крикнула она. - Я досчитала до ста!
Высоко-высоко над головой пролетел самолет - там, где небо было нежно-голубым. Бесшумно. Не издав ни звука. Как будто она внезапно оглохла, она вытянулась, став целиком вместилищем звука - щелкающие ветки, прыгающие птицы, даже падение пыли. Дом стоял перед ней, как запертый ящик. Солнечный свет на том конце террасы погас.
- Джо-о-о-нни! Я здесь! Внизу!
Ей удалось просунуть указательный и средний палец в щель между ставнями, и она увидела ржавый крюк. Но не смогла до него дотянуться. Ставни покоробились, однако отверстие наверху было слишком узким для чего-либо, кроме ножа, пилки для ногтей, тонкого листа жести.
- Я поднимаюсь по стремянке! - крикнула она. - Возвращайся к скайлайту! Ты меня слышишь?
Одна цикада вдруг затрещала, но только одна. Она снова обежала вокруг дома и в третий раз вскарабкалась по стремянке, без всякой осторожности швырнула себя на крышу и поползла к открытому скайлайту. В пыли образовалась широкая дорожка - там, где он соскользнул с комода.
- Джонни! Джонни! Где ты?
Закрытая лестничная площадка заглушила ее голос. Как будто она кричала в землю. В этом звуке не было ни громкости, ни эха. Не отдавая себе отчета, она разрыдалась. Она опустила голову почти в полную темноту и всхлипнула:
- Джонни! Иди сюда! Я здесь, у мансардного окна, у маленького окна!
В тишине она совершенно отчетливо услышала, как капает кран. Обычная капля, с металлическим звоном, словно пытка. Она выкрикивала ему указания, выжидая между каплями, пытаясь услышать хоть малейший звук, самый слабый ответ. Из крана продолжало капать. Дом словно затаил дыхание.
- Спускаюсь вниз! К окну на первом этаже!
Она вновь попыталась открыть ставни. Нашла небольшую палку, палка сломалась. Ткнула ключом от дома в Лондоне, расческой. Перетащила через террасу стол и попыталась, стоя на нем, дотянуться до окон второго этажа. Вскарабкалась по стремянке еще два раза, каждый раз ожидая увидеть его под мансардным окном, в ожидании ее. Было уже темно. Силы ее иссякли, и крики стали слабыми и прерывистыми, словно молитвы. Она бессмысленно обежала вокруг дома в поисках мальчика, выкрикивая его имя. Бросила несколько камней в верхние окна. Навалилась на входную дверь и начала бить по ней босыми ногами. Вновь вскарабкалась по стремянке, но на этот раз сорвалась с желоба и чуть не упала. Лежа на крыше, она почувствовала головокружение и слегка испугалась, что может наступить обморок. Однако ей уже было почти все равно. Долго она так лежала, просунув голову в скайлайт, плача и крича, то слабо, то в командном тоне, то с отчаянным приливом воли, тщетно пытаясь протолкнуть себя через тесное отверстие.
Она стукнула по ставням в последний раз, но ее удары были такими же слабыми, как если бы стучал он. Три часа прошло с тех пор, как она спустила его вниз. Что еще она могла сделать? Казалось, она исчерпала запас идей. Наконец она сказала себе, что с ним что-то случилось и она должна пойти за помощью.
Ужасно было отойти от дома. Спотыкаясь, она спустилась по ступенькам и траве, врезавшейся ей в ноги, как стерня, постоянно оглядываясь и прислушиваясь. Один раз ей показалось, что она услышала крик, и она пробежала назад к дому несколько ярдов. Но это была всего лишь цикада.
Нескоро добралась она до дороги. Взошла луна. Она шла небольшими рывками, пробегала несколько шагов, спотыкалась, медлила и снова бежала. Она вспомнила розовый домик в винограднике. Но не помнила, насколько он далеко; знала только, что - до леса. Теперь она, не переставая, плакала, но замечала это, не больше, чем то, как она выглядела, - странно, тревожно. "Джонни! - всхлипывала она. - О, Джонни". Она побежала рысцой, на ровной скорости. Дорога то поднималась, то опускалась; на каждом подъеме она надеялась, что вот сейчас появятся огни розового дома. Неожиданно увидела свет фар приближающегося автомобиля, вышла на середину дороги и стала хлопать руками вверх и вниз, крича: "Стой! Стой"! Машина вильнула, чтобы объехать женщину, ее занесло, она забуксовала, с визгом выехала обратно на дорогу. Женщина помчалась к машине.
- Пожалуйста! Пожалуйста!
Трое мужчин в машине были шокированы и враждебны. Они начали орать на нее по-французски, размахивая, как пропеллерами, руками. Один даже погрозил кулаком.
- Пожалуйста, - задыхаясь выдавила она, вцепившись в окно. - Вы говорите по-английски? По-английски говорите?
Один из них сказал: "Немного". Двое других повернулись к нему и начали шуметь.
- Пожалуйста. Я Вас очень прошу. Мой маленький мальчик.
Проговорив это, она начала неудержимо рыдать.
- Несчастный случай?
- Да, да. В доме, наверху. Я не могу попасть в дом...
Прошло немало времени, пока она с трудом объяснила, и они наконец поняли; приходилось интерпретировать каждый ошеломляющий эпизод. Если бы это был их дом, они могли бы пригласить ее; хотя бы открыть дверь. Ей пришлось умолять их через полуоткрытое окно машины. Наконец они начали советоваться.
- Мои друзья говорят, мы не можем... войти в этот дом. Они не хотят попасть в тюрьму.
- Но это же мой дом - я за него заплатила!
- Может быть. Но мы-то не знаем.
- Тогда отвезите меня в полицию, в Британское консульство.
Обсуждение стало более предметным. Казалось, они ей поверили.
- Но как мы попадем внутрь? Вы говорите, что дом заперт.
- Молоток, молоток и долото. Этого хватит. Есть у Вас?
Они покачали головами. Один из них даже засмеялся.
Теперь они совершенно расслабились, удобно устроившись на своих сиденьях. Переводчик закурил.
- Там - ферма, - продолжала умолять она. - Недалеко. Отвезите меня туда. Пожалуйста, пожалуйста, отвезите меня туда, пожалуйста! Вы меня отвезете?
Переводчик задумался, медленно вдыхая дым, прежде, чем передать друзьям. Он посмотрел на свои плоские часы с черным циферблатом и подсветкой. Затем бросил им вопрос из угла рта. Они издали звуки сомнения, взвешивая возможность и неудобства.
- Может, Джонни уже умирает, - воскликнула она. - Может, упал. Сильно поранился.