Смирнов Александр Альбертович
Сельские гастроли (отрывок)

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Смирнов Александр Альбертович (smirnovsandr@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 39k. Статистика.
  • Глава: Проза
  • Часть I. Театральный дивертисмент
  •  Ваша оценка:

    Сельские гастроли
     
    Какой русский не любит...
    Стоп! Это уже было у Гоголя.
    Какой актёр не любит гастролей?
    Правда, последние годы это дорогое и хлопотное для театра удовольствие случается очень редко, но прежде гастроли были обязательным и непременным условием работы каждого театра. Планировались гастрольные доходы, расходы, количество спектаклей, количество зрителей.
    Иногда случалось, что спектакль, плохо идущий и не дающий сборов на родной сцене, производил фурор на гастролях, собирал полные залы и приходилось срочно менять гастрольный репертуар. Бывало и наоборот.
    Редкая птица...
    Стоп! Опять Николай Васильевич опередил.
    Редкий актёр не любит выпорхнуть из родного гнезда и взлететь, закружить, показать себя во всей красе на новом месте, в новых условиях. Новые города, новые впечатления, новые знакомства, гостиницы, рестораны, аплодисменты.
    Целых два месяца вольной, спокойной, и даже красивой жизни, без домашних хлопот, без семейных проблем. А месяцы-то самые лучшие - лето. Отдыхай, загорай, хоть какой-нибудь водоём в любом городе найдётся. А если город ещё и на море, да ещё и на Чёрном, - как не любить гастроли? И репетиций практически никаких, только спектакли. Глянешь в расписание, - батюшки святы! - целых три дня свободен, ни одного спектакля с твоим участием. Потом два дня поработаешь, и опять выходные: гуляй - не хочу. Да ещё за эти два месяца ни в одном городе побываешь, в двух, трёх, а то и четырёх.
    А после гастролей - отпуск. Тоже поехать куда-нибудь можно.
    Вот она - актёрская жизнь!
    А после отпуска...
    После отпуска опять гастроли. Правда, уже не большие, а малые, сельские.
    Каждый театр в советские времена обязан был обслужить в течение сезона определённое количество сельских жителей. Это условие было обязательным и незыблемым, так как вытекало из политики Партии и Правительства. Здесь и повышение культурного уровня тружеников села, и смычка города с деревней, и прочая идеологическая белиберда.
    Представьте, например, трагедию Шекспира на сцене маленького, покосившегося сельского клуба или мистическую драму Мишеля де Гельдерода, эстетика которого непременно должна быть близка и понятна труженикам полей.
    Предполагалось, что каждый театр в течение сезона периодически будет вывозить свои шедевры на село и радовать ими колхозников, яростно желающих повысить свой культурный уровень. Но это было невыгодно, нерационально, да и не очень приятно. Не выгодно хотя бы из расчёта расходов на бензин - каждый раз гонять автобус и фуру с декорациями в колхозы, расположенные в одной стороне и рядом друг с другом, не рационально, потому что в течение сезона постоянно идут репетиции новых спектаклей, а из-за выездных пришлось бы их отменять, а неприятно... Кому понравится, допустим, в феврале месяце, в мороз, трястись километров пятьдесят в холодном автобусе, потом играть спектакль в холодном клубе с обледеневшими стенами, да ещё изображать при этом на сцене летнюю жару?
    Поэтому самое разумное было организовать перед началом сезона, когда ещё тепло, когда ещё нет в театре спектаклей, а только идут репетиции, малые сельские гастроли. Взять для этого один вечерний, обычно уже устаревший, давно идущий, отработанный спектакль и одну сказку с минимальным количеством действующих лиц. Да ещё, в целях экономии, так перераспределить роли, чтобы те, кто занят в сказке, были бы непременно заняты и в вечернем спектакле. С этими двумя спектаклями покататься недели три-четыре по районам области, выполнить годовой сельский план и потом спокойно работать на стационаре весь сезон.
    В отличие от основных, больших гастролей, сельские гастроли не всем актёрам были по душе. Во-первых, не радовали жилищные условия в сельских гостиницах. Во-вторых, поскольку возили обычно один вечерний и один детский спектакль, приходилось почти каждый день играть одно и то же, а это надоедало. В-третьих, приходилось практически каждый день трястись в автобусе по знаменитым российским дорогам, которые, как совершенно справедливо заметил великий Николай Васильевич, расползлись по России, как раки. В-четвёртых, уезжал на эти гастроли прежде всего тот, кто не был занят в новом, готовящемся к открытию сезона, спектакле. А это было уже обидно.
    Но всё же многие актёры ехали на эти гастроли с удовольствием. Были здесь и свои плюсы, свои прелести. Это был и дополнительный почти отдых за казённый счёт, то есть почти продолжение отпуска - не нужно каждое утро бежать на репетицию, учить роли, волноваться и даже думать о хлебе насущном. Ещё, поскольку спектакли игрались почти каждый день, можно было рассчитывать в конце квартала получить за переработку (каждый актёр, в зависимости от категории и тарификации, имел свою месячную норму спектаклей, и за каждый спектакль, сыгранный сверх нормы, получал дополнительную зарплату). Но самое главное, и самое, пожалуй, приятное - это общение с природой в самое золотое осеннее время.
    Обильное разнотравье, свежескошенные золотые поля, громкое, перед отлётом в тёплые края, щебетанье птиц...
    Вот вдоль просёлочной грунтовой дороги то тут, то там стоят удивительные толстенькие столбики - байбаки. Это большие симпатичные суслики с пушистым рыжим мехом. Они стоят на задних лапках, сложив на груди передние, с любопытством смотрят на приближающийся театральный автобус, и громко пересвистываются. Только когда автобус подъезжает уже совсем близко, они поспешно скрываются в норках, но вскоре опять появляются и долго смотрят вслед.
    Вот кружит в небе степной орёл, высматривая зорким взглядом в поле свою добычу. Кружит долго, плавно, кажется, что неподвижно висит высоко в небе. Но вдруг складывает он крылья и камнем падает вниз. Лишь перед самой землёй расправляет их, хватает когтями зазевавшуюся добычу и снова взлетает всё выше и выше.
    А вдалеке за полем, прямо по воздуху, на фоне чистого голубого неба мчится всадник. Видимо тропинка, по которой он скачет, проходит по насыпи и насыпь эта как раз на уровне колосящейся пшеницы. Поэтому кажется, что конь, не касаясь копытами не только земли, но и высоких золотых колосьев, парит над землёй, не чувствуя на себе тяжести всадника, не ощущая земного притяжения.
    А вот из лесополосы прямо перед автобусом выскакивает громадная ярко-рыжая лиса и, распушив роскошный длинный хвост, перебегает через дорогу. Прекрасная половина актёрской братии визжит от удивления и восторга - эх, на воротник бы её!
    У самой деревни на обочине дороги важно прогуливаются жирные глупые фазаны, и даже непонятно, дикие ли это птицы или домашние, вышедшие со двора погулять в поле.
    А вот и колхозный пруд. Вода в нём наполовину спущена, не сегодня-завтра спустят и остальную, огромными сачками выловят кишащую в мелководье рыбу и отвезут в город на рынок. Сторожа здесь строгие. Попробуй удочку забросить, - горя не оберёшься. Но для артистов, конечно, исключение. Доставай удочку, забрасывай. Долго ждать не придётся. Вот тебе и сазан килограмма на четыре, вот тебе и толстолобик метра на полтора. Только такого дурака удочкой не вытащишь, оборвёт все снасти, разве что хвостом на прощание по воде плюхнет, ещё и обрызгает. Обидно. Но без улова всё равно не останешься. А маслица подсолнечного здесь же, в любом дворе, за копейки купить можно, а то и так нальют баночку, бесплатно, из уважения.
    В гостинице у каждого плитка электрическая. Только дверь поплотней закрывай, а то на запах дежурная прибежит, скандалить будет. С плитками в гостиницах строго.
    Вот и клуб деревенский - церковь бывшая.
    Вроде бы и грех в церкви публику развлекать, скоморошничать, да что поделаешь, не нами придумано. Да и на церковь клуб уже как будто не очень-то похож: колокольни нет, там, где алтарь был - сцена, а хоры остались, можно сверху смотреть, как в настоящем театре из бельэтажа.
    Детвора деревенская на сказку собралась. И не только детвора, старушки пришли, мамки молодые, все, кто от работы свободен.
    Но здесь с публикой особенно не пообщаешься, не поиграешь. Здесь осторожность нужна, тем более в сказке. Если бабу Ягу или злого Волка играешь, и хвост оторвать могут, и запустить в тебя чем-нибудь. Они ведь у себя дома, не в театре. Только попробуй не понравиться, разорвать не разорвут, но гнев свой праведный непременно выразят. Тут тебе и трубочки плевательные, и рогатки в арсенале имеются, и подножку подставить могут, если по залу бегаешь, и прочие неприятные для актёров экзекуции. Но уж если понравился, если Ивана Царевича играешь или Василису Прекрасную, то и цветочков полевых здесь же, за клубом, нарвут, подарят, и обступят после спектакля, разглядывая восторженными глазёнками.
    А если спросишь: "Пацаны, где тут у вас молочка парного купить можно?", - так не только проводят, сами принесут, ещё и деньги брать откажутся.
    А вечерний спектакль поздно начинается, часов в девять, а то и позже. Раньше не получается. У них уборочная, от зари до зари в поле, потом ещё за своим хозяйством присмотреть надо, помыться, переодеться, только потом можно идти "веставу побачить" (спектакль посмотреть).
    А после спектакля... праздник живота и Бахуса.
    Но это прежде, в старые добрые времена было.
    Тогда после спектакля в каждом колхозе непременно - банкет. Не всем селом, конечно (а бывало, что и всем селом), но партком, профком обязательно, агроном, завклубом, ну и, само собой, председатель с супругой. Картошечка, овощи, фрукты - всё свеженькое, с поля, с грядочки; свининка или барашек жареный, ну и, конечно же, то самое, которое на столе главное.
    И пошла писать (плясать) губерния...
    Но теперь это всё уже давно в воспоминаниях, в рассказах. В конце восьмидесятых ещё случалось, но уже изредка, а потом...
    Поздно ночью обратный путь в гостиницу по той же грунтовке, с подскоком, с подпрыгом, с перетряской.
    Вот и заяц серый, ушастый, прямо из-под колёс выскочил, и несётся, поджав уши, впереди автобуса в свете фар. Не сообразит, дурья башка, что свернуть надо. Так и будет бежать до поворота, если, конечно, водитель газку добавит, не отпустит его далеко вперёд. Но и догнать не догонишь, по такой-то дороге.
    Несмотря на все прелести "верховой" езды, в автобусе все как будто задремлют, умаявшись, а в гостиницу приедут, смотришь, - там за преферанс уселись, там улов жарят, там спор об искусстве затеяли, а там продолжение банкета или начало его. А почему бы и нет? Утром рано не вставать, на репетицию не бежать, домашних забот никаких - отдыхай да спи.

    * * *
    Впервые на сельские гастроли я попал с Кинешемским театром, в который меня "сослали" по распределению после окончания театрального училища. И гастроли эти тянулись всё лето, целых три месяца. На большие гастроли репертуара у театра не набралось, пришлось всё лето колесить по Ивановской области, по самой глубинке центральной России.
    Вообще Кинешемский театр, и тот факт, что у театра не набралось репертуара для проведения нормальных гастролей, заслуживает особого внимания, может быть, целой главы, но пока речь только о сельских гастролях.
    Ещё перед отъездом старшие товарищи посоветовали:
    - Ты в бухгалтерии заявление оставь, чтобы зарплату тебе эти месяцы не выплачивали.
    - Как это?
    - Покупать там всё равно нечего. Целее будут. Когда вернёшься, всё сразу с отпускными получишь. А прожить там и на суточные можно да на "подножных кормах".
    И действительно, на 3 руб. 50 коп. в день вполне можно было прожить. Плюс грибы, лесные ягоды и картошка с колхозного поля.
    Картошку на всю ораву, в основном, монтировщики добывали во время вечернего спектакля. Декорацию поставят и, чуть смеркаться начнёт, в поле. Актёры между сказкой и вечерним спектаклем - в лес по грибы. А ночью в гостинице, как только артисты возвращаются, сразу везде свет вырубается, пробки перегрузку не выдерживают. Почти в каждом номере электроплитка греется, картошка с грибами жарится. Иногда, чтобы пробки не вырубало, между собой договаривались, кто за кем жарить будет. А суточные на хлеб, да на винцо, истратить можно. Вот тебе и королевский ужин.
    Довелось рассмотреть на тех гастролях Россию-матушку, почувствовать, попытаться понять жизнь её нелёгкую. Да только, действительно, умом понять всё это невозможно. Но и утверждение поэта, что "в Россию можно только верить", тоже с действительностью не совсем вяжется. Если во всё увиденное поверить, так и с ума сойти можно.

    Выездной спектакль в одну из самых глухих деревушек.
    Разухабистая, узкая грунтовка через вековой лес на границе Ивановской и Владимирской областей. Именно в таком лесу, а может, именно в этом, промышлял когда-то Соловей-разбойник. Оно и понятно. Окажись на пути лихие люди, не свернуть, не убежать, хоть кричи, хоть плачь. Говорят, до сих пор водятся здесь волки, медведи. О мелкой дичи и говорить нечего.
    Автобус, надсадно урча, переваливается с колдобины на колдобину. Там лужа на дороге, глубины неведомой, там коренья голые, сказочные, колею распирают, там дерево вековое стволом необъятным над дорогой нависло, вот-вот рухнет.
    Впереди речушка лесная тихая. Через неё мостик бревенчатый. Даже не мостик, просто несколько брёвен с одного берега на другой переброшены. Сверху брёвна слегка топором обтёсаны, снизу - кругляком.
    На всякий случай вышли из автобуса. Покачиваясь, медленно переезжает он на другой берег. Брёвна под ним прогибаются, поскрипывают. Того и гляди, хрустнет балясина, угодит автобус в бездну. Что делать будем? Страшно.
    Переправился автобус. Слава богу, обошлось. Теперь сами пешочком. Внизу вода тёмная, страшная, небо отражает. Глубоко, наверное.
    Как же назад, среди ночи, переправляться здесь будем? Ещё страшнее. Лучше и не думать.
    Опять с колдобины на колдобину. Дорога узкая. Не дай бог, навстречу автобус или грузовик ехать будет. Ни разминуться, ни объехать. Но говорили, что рейсового сообщения с этой деревушкой нет. Не ходят туда ни такси, ни автобусы. Поезда и самолёты, небось, в этой деревушке чудо неведомое. На самой подробной карте не отмечена она ни кружочком, ни точечкой. Нет её на этой планете, а мы туда едем.
    Говорят, раз или два в неделю грузовик в эту деревушку ходит, привозит сырье, продукты и готовую продукцию забирает. Цех ткацкой фабрики там находится. Придумали же у чёрта на куличках цех построить.
    По такой дороге и двадцать километров вечностью покажутся, все кишки растрясёшь, а тут все восемьдесят обещали.
    Выехали за три с половиной часа до спектакля, а может, и ещё раньше выезжать надо было. С такими-то темпами...
    Не подремлешь в дороге, не почитаешь. Трясись, да по сторонам смотри. А куда смотреть-то? Со всех сторон лес глухой. Вот и развлекайся.
    Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Измучились, умаялись, но, в конце концов, добрались.
    А где ж деревня-то?!
    На берегу тихой лесной речки большая поляна. Стоит на поляне с десяток бревенчатых избушек. Одна из них побольше. Это и есть клуб. На двери замок амбарный, огромный замок. Полпуда точно весить будет.
    Чуть поодаль ещё одна изба, такая же бревенчатая, только чуть пошире и длинная. Это и есть цех ткацкой фабрики. Это и есть знаменитое ивановское ткацкое производство. Ворота бревенчатые на всю ширину избы. Наверное, чтоб грузовик заехать мог. В воротах дверь, тоже закрытая, но замка не видно.
    Остальные дома по поляне разбросаны, не дома - избушки перекошенные, из старых, почерневших брёвен, крыши непонятно чем покрыты, то ли камышом, то ли ветками, то ли просто кровля вековым мхом поросла.
    Все, кто в этой деревушке живёт, в этом цеху и работают. Больше-то, кроме леса, деваться некуда.
    Остановились посреди поляны.
    Куда идти, кого спрашивать?
    Стоим, ждём. А вокруг никого не видно, ни одного человека. Пустая деревня, мёртвая.
    Наконец, откуда ни возьмись, бежит мужичонка. Сам маленький, лицо на печёное яблоко похоже. Костюм на нём мятый. На пиджаке заплата, на брюках коленки вздутые, но при галстуке - значит, начальство, то ли начальник цеха, то ли деревенский староста.
    Руку в карман запустил, достал связку ключей. Ключи диковинные, кованые, большие. Открыл замок на двери клуба, дверь распахнул, лишь потом к автобусу направился, гостей дорогих встречать. Остановился метра за три до автобуса, словно ближе подойти боится, руки по швам вытянул, смотрит на автобус, улыбается и ждёт. А чего ждёт, непонятно. Может, пока мы из автобуса выходить начнём?
    Начали выходить.
    Он с места не сдвинулся, так же стоит, руки по швам, рассматривает приезжих, и улыбка на лице застыла. Неживая улыбка, мёртвая.
    - Здравствуйте, - говорят ему.
    А он - ни гу-гу.
    Молча кивает, моргает часто и улыбку держит.
    Ни "здравствуйте" в ответ, ни "пожалуйте", ни "как добрались".
    Может, глухонемой?
    Спросили у него что-то, кажется, как деревня называется, в смысле, туда ли мы приехали.
    Глаза к небу поднял, задумался, потом кашлянул в кулачок и хриплым голосом ответил:
    - Ага!..
    Значит, не глухонемой.
    Зашли в клуб. Сыростью, кислятиной пахнет.
    Оказывается, здесь не только клуб, а и магазин, и библиотека, и общественная столовая.
    Из небольшого тамбура две двери. Одна заперта, такой же полупудовый амбарный замок висит. Прямо на двери зелёной краской намалёвано: "МАГАЗИ". Для буквы "Н" места не хватило.
    Напротив ещё одна дверь, перекошенная, приоткрытая. Видно, до конца не закрывается, потому и не заперта. На двери той же зелёной краской в две строки, с двумя буквами "И": "БИБЛИ-ИОТЕКА".
    Заглянули туда. Тёмный маленький чулан, с полками вдоль стены. На одной полке, похоже, десятка два книг стоит. Ещё несколько книг на полу валяется. Пылью вековой пахнет. Что за книги интересоваться не стали.
    Дальше проход в зал. Не зал - комната. Даже не комната - пространство. Посреди пространства несколько почерневших, косо сколоченных, лавок. У одной стены - помост метра три в ширину и метра полтора в глубину. Вот тебе и сцена.
    Если на лавках людей рассадить, а в остальном пространстве стоя расставить, человек семьдесят свободно разместить можно.
    Да только семьдесят человек, наверное, во всей деревне не наберётся.
    За помостом не стена, перегородка чуть выше человеческого роста. За перегородкой, похоже, кухня и столовая. Слышно, как там кастрюли звенят, голоса бабьи. И запахи оттуда соответствующие, кислыми щами, старым, пережжённым салом пахнет. А вход туда, видимо, с другой стороны избы, отсюда ни двери, ни проёма.
    Входная дверь хлопнула. Баба запыхавшаяся вбежала. Только и бабой-то назвать её трудно. Маленькая, худощавая, лицо такое же, как у мужичка, на печёное яблоко похоже. Может, родственница. Фуфайка на ней куском грязной бельевой верёвки подвязана, голова платком укутана. На дворе лето, а она в фуфайке и платке. Может, болеет? Платок, видно, когда-то пуховым был, а теперь больше на старую мешковину похож.
    Запустила баба руку за пазуху, ключ оттуда вынула, замок на магазине отперла, дверь распахнула, и бегом за прилавок.
    Стало быть, продавщица. Видно, ей команду дали: "Беги, торгуй, гости дорогие пожаловали".
    Зашли в магазин. Только всем вместе в магазине не поместиться. Пришлось по очереди.
    Вдоль стены две полки, это, надо понимать, витрина. Перед витриной невысокие козлы стоят. Верх старой, драной клеёнкой обтянут, это прилавок.
    На одной полке консервы: "Завтрак туриста", "Тефтели рыбные" и дефицитные по тем временам "Шпроты". Как уж их сюда занесло - непонятно. Но, видно, давно эти консервы тут обитают. Банки кое-где уже ржавчиной побиты, этикетки выцвели. На шпроты многие позарились бы, но, видно, отравиться побоялись, покупать никто не стал.
    На другой полке щётки зубные, мыло хозяйственное, гвозди кровельные кучей навалены, несколько пар запылённых лаковых мужских туфель и никелированный смеситель с душем.
    Ну, туфли-то ещё ладно, может, какой-нибудь местный щёголь отважится по лесу в лаковых туфлях прогуливаться, а зачем здесь смеситель с душем, если водопровода нет и, похоже, в ближайшее столетие не предвидится, - совершенно непонятно.
    Мужичонка осмелел, разговаривать начал. Но говорит как-то скороговоркой и очень невнятно. Понять можно, но с трудом.
    Кто-то попросил в цех повести, на экскурсию, интересно же.
    Мужичонка засмущался, подумал, произнёс своё "Ага!", и повёл.
    Подошли к цеху, дверь открыли, стали заходить. Последние ещё не вошли, а первые уже на улицу протискиваются, насмотрелись.
    Смог густой, белый, в цеху стоит, как будто в молоко входишь. За пять метров ничего не видно. И грохот неимоверный. Кажется, на фронте, во время танковой атаки, и то тише.
    Как же здесь люди работают? Может, в противогазах, в наушниках?
    Да нет же! Вон сквозь туман двух баб видно, в косыночках. Суетятся у станков, на артистов поглядывают, кажется, улыбаются. Артисты для них в диковинку.
    Мужичонка рассказал, что, сколько себя помнит, ни разу к ним никто из артистов не приезжал, ни разу они живых артистов не видели. Да ни то, что живых, во всей деревне один телевизор у поварихи имеется, и тот уже полгода, как сломался.
    Электричество у них всего несколько лет назад появилось. И то только потому, что старые станки, которые без электричества на ножной тяге работали, все сломались. И починить невозможно было. Теперь ни станков таких, ни запчастей к ним не делают. Пришлось из соседней деревни электричество тянуть и новые станки ставить. Сначала думали, совсем цех закроют, но фабрика решила, что нужен он производству, даже необходим, и раскошелилась на электричество.
    Это он с гордостью рассказывал, скороговоркой, но обстоятельно.
    Самые стойкие в цехе у входа минуты три простояли, больше не выдержали. Выскочили на улицу, кашляют, фыркают. Мужичонка улыбается, доволен.
    Повёл в столовую, на обед.
    Пища скудная: борщ кислый, жиденький, капуста да сало плавают, каша пшённая, тоже с куском сала жареного, и компот из лесных ягод, совсем не сладкий, видно, без сахара. Но плату за обед не потребовали, угощали.
    Оказалось, вся деревня тут питается, и тоже бесплатно, под запись. И завтраки, и обеды, и ужины. Дома редко кто готовит. А зарплату они практически не получают, потому как тратить её здесь негде. В конце месяца подсчитают, кто сколько съел, кто насколько в магазине набрал, остаток иногда выдадут, иногда до следующего месяца оставят. Коммуна, да и только.
    Ещё мужичонка рассказал, что у них двойной праздник получился. Вчера в магазин тройной одеколон завезли, а сегодня вот артисты приехали. Правда, он, как начальник, запретил продавщице сегодня одеколон давать, да только разве уследишь, все ведь свои, кто-нибудь всё равно выпросит. А кто-то, может, и вчера ещё запасся. В общем, просил не огорчаться, если в зале пьяные будут.
    Да нам-то что? Лишь бы не буянили.
    Пора бы уже и на сказку переодеваться, но что-то настроения нет, да и монтировщики декорацию ещё не поставили. А самое главное - зрителей не видно. Тишина в деревне. У клуба никто не вертится, как обычно бывает, в окна не заглядывает, в очереди у кассы не стоит. Впрочем, тут и кассы, конечно, никакой нет и билеты никто продавать не собирался. Здесь перечисление. Фабрика оплатила несколько спектаклей, теперь отрабатываем. Куда пошлют, туда и едем.
    Вышли покурить перед клубом.
    - Может, отмена будет? Любопытных-то не видно.
    - Да нет, вряд ли. Зря, что ли, в такую глушь добирались? Хоть один зритель придёт - будем играть. Нам-то какая разница? Деньги получены.
    - Я у начальника этого, который "ага", спрашивал насчёт зрителей. Говорит, ещё утром по всей деревне пробежался, предупредил.
    - А где он?
    - Декорацию ставить помогает, ящики, ставки таскает. Видно, работящий мужичок.
    - Да...
    Наконец, из-за деревьев появился первый зритель - мальчонка лет пяти. Шёл, шёл, потом увидел незнакомых людей, остановился, рассматривает. Лицо припухлое, рот приоткрыт, глаза в разные стороны сморят - косоглазие. Стоит, и как будто чуть покачивается. Видно, больной ребёнок, дебильный.
    Подошёл поближе:
    - Дядь, дай закурить.
    - А не рано ли?
    Удивился, ответил:
    - Не-а...
    Закурить не дали.
    На земле окурок валяется, ещё дымится, - кто-то не докурил.
    Малыш поднял окурок, затянулся глубоко, по-взрослому, с удовольствием дым выпустил. Подошёл к стене, хотел на корточки присесть, да не удержался, завалился.
    Бросились к нему, стали поднимать, на ступеньку усадили.
    Господи, да от него одеколоном воняет! Пьяный он! Оттого и покачивался, оттого и на корточках не удержался.
    Что делать? Не искать же родителей. Ещё неизвестно, что там за родители.
    А вот и второй зритель появился, чуть постарше. Выражение лица такое же, и глаза такие же косые. Может, родственник. Да похоже, у них здесь вся деревня родственники.
    Мужичонка-начальник из клуба вышел, отряхивается. Видно, декорацию ставить закончили.
    На младшего пацана, которого на ступеньке усадили, гаркнул:
    - Чего, ага!.. расселся?!
    И подзатыльник ему. Тот со ступеньки завалился, пополз на четвереньках за угол, а мужичонка за старшим погнался, пинка под зад ему дал. За что, про что - непонятно. Вернулся довольный, навёл порядок.
    Докурили. Пора переодеваться.
    Мужичонка уходить собрался, раскланялся, скороговоркой объяснил, что пойдёт по деревне на спектакль загонять, иначе не соберутся. И через каждое слово: "ага".
    Пошли переодеваться.
    Всего на сказку человек пятнадцать собралось. Половина детвора, половина взрослые.
    Начали спектакль.
    Сказка весёлая, смешная. Обычно через пять минут детвора уже хохотать, хлопать, подпрыгивать, кричать начинает. Когда к ним персонажи обращаются, и вовсе с мест вскакивают. А тут...
    Глаза пустые, лица дебильные - и тишина. Только к середине сказки раскачались, стали отвечать на вопросы, да и то тихо, боязливо.
    Спектакль закончился, актёры на поклон вышли. В зале тишина. Ни аплодисментов, ни улыбок. Рты полуоткрытые, глаза пустые. Похоже, даже не поняли, что спектакль закончился.
    Актёры ушли за ширму переодеваться, а зрители сидят, ждут. Кто-то из актёров не выдержал, подозвал начальника-"ага", объяснил. Тот начал детвору пинками из зала выгонять. Взрослые ещё немного посидели, потом молча расходиться начали.
    Мужичонка-"ага" остался. Из-за ширмы слышно, лопочет скороговоркой, кажется, с монтировщиками беседует.
    Рассказал, что из тех, кто остался в деревне, многие за всю жизнь ни разу в районе (райцентре) не были. А те, кто по какой-то причине выезжал, больше не возвращались. Или в райцентре оставались, или ещё где, но назад редко кто возвращался. Кое-кто, конечно, вернулся, да и то не сразу, а через годы. Кто через три года, кто через пять, а кто и через десять. Правда, не по своей воле так долго задерживались, в основном, срок отбывали.
    Поедет мужик в район, а там милиция на каждом шагу: туда не ступи, того не возьми, этого не делай. Шаг, другой ступил мужик, - вот и загребли. Некоторые и по два раза отсидели, а кто и по три. Освободится мужик, не успеет до родной деревни добраться, а уже новый срок получает. Так и катается туда-сюда.
    А молодёжи в деревне совсем нет. Детвору, кому в школу идти, в район, в интернат отвозят. После интерната уже не возвращаются. Кто, опять же, срок еще по малолетке получает, а кто как-то иначе устраивается.
    Актёры переоделись, обступили мужичка, слушают, вздыхают сочувствующе. А мужичонка повеселел, совсем разговорился. От него как будто тоже одеколончиком попахивает.
    На вечернем спектакле было человек тридцать. Похоже, вся деревня собралась. На первых лавках та же детвора, дальше взрослые. А взрослые тоже какие-то непонятные, то ли старики моложавые, то ли молодежь состарившаяся, и лица, как будто похожие, все уставшие, измученные, глаза пустые. Смотрят спектакль, и никакой реакции, как будто не видят, не понимают. Кто-то заснул в зале, похрапывал.
    Актёры побыстрее "шахматку" играть начали, целыми кусками текст пропускать. Какая разница, всё равно никто ничего не понимает. Какое уж тут искусство, какая жизнь человеческого духа?
    Закончился спектакль.
    В зале никто не захлопал. Но и актёры на поклон выходить не стали. Кто-то сообразил, заранее с начальником-"ага" договорился. Как только последние музыкальные аккорды отзвучали, высунулся из-за ширмы, кивнул ему. Тот поднялся на сцену, объявил, что концерт закончился, можно расходиться по домам.
    Стали медленно расходиться.
    Некоторые актёры после такого спектакля расстроились, даже обиделись.
    А чего расстраиваться, чего обижаться? Разве зрители виноваты? Может, их, зрителей, просто пожалеть нужно? А может, и не только зрителей, а вообще всю Россию-матушку, в которой живут ещё так, в конце двадцатого века, и богом, и чёртом забытые люди.
    В космос летаем, по Луне топаем, небоскрёбы строить научились, атомную энергию укрощать, а тут...
    Назад молча ехали, умаялись. Несмотря на колдобины, почти все задремали. Не заметили, как и чёртов мост проехали. Очнулись только уже на трассе, на асфальте, от непривычно легкой, после колдобин, дороги. Но настроение всё равно было тяжёлое.

    * * *
    Чем ещё хороши сельские гастроли, так это тем, что между сказкой и вечерним спектаклем есть несколько часов свободного времени. Хочешь в лес иди, хочешь в поле, хочешь спать завались где-нибудь в клубе на стульях, а то и прямо на сцене. Перед ночным преферансом подремать никогда не помешает. А хочешь... Ведь практически в каждой деревне, посёлке или станице есть водоём, в котором рыбка водится. Отработал сказку, взял удочку, и получай удовольствие. К тому же и ужином себя можно обеспечить, если, конечно, клевать будет.
    Душный, пасмурный летний день. Вот-вот должен пойти дождь. Поскорей бы! Дышать почти невозможно.
    В центре деревни старая церковь. Перед церковью большой пруд. Когда-то здесь было красиво и покойно. Золото куполов отражалось в пруду, звонили колокола, собирался люд со всех окрестных деревень с мыслями о вечном, чистом, добром.
    Теперь церковь полуразрушена, вместо куполов одни почерневшие остовы. Пруд заилился, по берегам зарос камышом.
    В камыше прогалина, в ней двое. Мальчонка лет семи, в бледно-синей выгоревшей рубахе, сидит на ржавом перевёрнутом ведре и держит удочку, сделанную из длинной, не совсем ровной, ветки. Рядом высокий худой мужик в грязных, латаных брюках и, несмотря на жару, в фуфайке на голое тело. Мужик без удочки, стоит, заложив руки за спину, и угрюмо, сосредоточенно смотрит на воду.
    Прогалина довольно широка, можно присоседиться.
    - Здравствуйте. Не прогоните?
    Мальчонка пожал плечами, ответил:
    - Ловите.
    Мужик взглянул косо, промолчал, опустился на корточки и снова угрюмо уставился на воду.
    Самое обидное на рыбалке, это когда у соседа клюёт, а у тебя нет. Так и хочется забросить в то место, где поплавок соседа. Бывает и забросишь, или течением отнесёт, а всё равно не клюёт. Сосед вытаскивает одну за одной, а ты сидишь, как болван, злишься, всех родственников по матушке поминаешь.
    Мальчонка вдруг спрашивает:
    - А вы на что ловите?
    - На хлеб.
    - У нас на хлеб ничего не ловится. Только на червя. Вот берите.
    Он протягивает ржавую консервную банку с червями.
    - Спасибо.
    Действительно, стало ловиться. Небольшие караси, но клюют часто.
    - А вы в спектакле Кота играли?
    - Да.
    - Я видел, мне понравилось. Но вообще-то я больше кино люблю. Там больше на правду похоже. Только когда кино не по книжке. Когда книжку знаешь, а потом кино смотришь - непохоже.
    - А ты в каком классе учишься?
    - Во втором, но читать я давно умею. У меня сестра старшая уже в пятом. Я раньше всегда вместе с ней уроки делал. И читать научился, и по математике.
    - Молодец. А что читать любишь?
    - Стихи люблю.
    - Какие стихи?
    - Пушкина, Есенина. Я много стихов знаю. У меня память хорошая.
    - А прочесть что-нибудь можешь?
    - Могу. Вообще-то я так просто не люблю читать, но вам прочту.
    Он задумался на какое-то время, вытащил карася, снял его с крючка, снова забросил удочку и начал читать:
                               Утром в ржаном закуте,
                               Где златятся рогожи в ряд,
                               Семерых ощенила сука,
                               Рыжих семерых щенят.
                               До вечера она их ласкала,
                               Причёсывая языком,
                               И струился снежок подталый
                               Под тёплым её животом.
                               А вечером, когда куры
                               Обсиживают шесток,
                               Вышел хозяин хмурый,
                               Семерых всех поклал в мешок...
    Как? Откуда? Здесь, в глубинке, мальчонка любящий поэзию, знающий Есенина! Поразительно!
                               По сугробам она бежала,
                               Поспевая за ним бежать...
                               И так долго, долго дрожала
                               Воды незамёрзшей гладь.
                               А когда чуть плелась обратно,
                               Слизывая пот с боков,
                               Показался ей месяц над хатой
                               Одним из её щенков...
    Да он не просто знает стихи, он понимает их, чувствует!
    - У вас клюёт.
    - Ага. Читай, читай.
                               В синюю высь звонко
                               Глядела она, скуля,
                               А месяц скользил тонкий
                               И скрылся за холм в полях.
                               И глухо, как от подачки,
                               Когда бросят ей камень в смех,
                               Покатились глаза собачьи
                               Золотыми звёздами в снег.
    - Молодец! А зовут тебя как?
    - Иван.
    - Мама, наверное, учительница?
    - Нет, мать у меня доярка. На ферме работает.
    - А папа?
    - А батя вот сидит.
    Мужик, за всё время разговора ни разу не взглянувший в нашу сторону, наконец, повернулся и тихим, хриплым голосом жалобно спросил мальчонку:
    - Может, сходишь, а?..
    Малыш строго, даже как-то грубо ответил:
    - Сказал нет, значит, не пойду. У неё всё равно ничего нет.
    Мужик медленно, неуверенно встал:
    - Ну, тогда я сам пойду...
    - Никуда ты не пойдёшь! - отрезал малыш. - Сядь!
    Мужик покорно присел, отвернулся, обхватил голову руками.
    - Болеет он. С похмелья, - пояснил Иван. - К матери хочет пойти, на бутылку выпросить. Только у неё нет ничего. Вчера хлеб у тётки Таньки занимала. А нас в семье пятеро. Мать с отцом, сеструха старшая, я, да братишка малой. Батя вот не кормилец у нас, мне приходится. Сегодня ловится хорошо, видно, перед дождём. И нам на уху хватит, и Артёмке. Пес у нас, Артёмка, тоже рыбу любит. Вообще-то батя у нас ничего, добрый, только болеет часто. А так ничего, есть и похуже.
    На другой стороне пруда из-за холма показалось несколько коров.
    - Ай! Дал же я маху!.. - заволновался Иван. - Мне ж корову встречать надо, а я тут заболтался с вами.
    Он стал поспешно сматывать удочку. Отец его тоже встал.
    - Ну, ты как? - обратился к нему Иван. - Со мной пойдёшь или, может, половишь?
    - Пойду, - хмуро сказал отец.
    - Только смотри, если будешь у деда Сашки в долг выпрашивать, я тебя домой не пущу. Так и знай. Понял?
    - Понял.
    - Тогда пошли. Ну, до свиданья вам. Приезжайте ещё.
    - Вань, погоди! Ты возьми карасей этих. Давай сумку.
    - Да нет, что вы, не надо, - засмущался он. - Вам же тоже... вы же ловили...
    - Бери. Мне не надо, я так, ради удовольствия.
    - Вот спасибо. Нам теперь и на уху, и пожарить хватит. Мука дома есть, а масло тётка Танька даст. Повезло нам сегодня, слышь, бать. Спасибочко вам ещё раз. А червей оставьте, я себе завтра накопаю. Ну, до свиданья.
    Он протянул маленькую крепкую ручонку.
    - Счастливо тебе, Иван.
    - Бать, ну... ты тоже, что ли, попрощайся...
    Мужик подошёл, подал вялую длиннопалую руку, слегка кивнул.
    - Ну, пошли скорей.
    Иван переложил удочку и сумку с уловом в одну руку, другой взял за руку отца и они поспешно пошли в обход пруда по направлению к церкви.
    Ах, какое окончание этому эпизоду придумать можно! И пошли они по направлению к храму... и впереди у них... и прочее, и прочее...
    А зачем? Не было в этом уходе ни поэзии, ни какого-то особого высшего предзнаменования. Просто им нужно было идти домой встречать корову. Нужно было спешить в ту сторону, в сторону полуразрушенной сельской церкви.
     

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Смирнов Александр Альбертович (smirnovsandr@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 39k. Статистика.
  • Глава: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.