Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 1 "Эстафета власти"
Книга 6 "Гражданская война"
Часть 1 "Офицеры, преданные отечеством"
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Чтобы отвлечь миллионы крестьян от бунтов из-за грабительских продразвёрсток, а передовую интеллигенцию от подстрекательств к бунтам, Ленин спровоцировал в России гражданскую войну, самую страшную из всех, существующих на земле, войн, когда соотечественники, озлобленные жизнью, убивают друг друга с особой беспощадностью. Пишущую интеллигенцию и учёных он насильственно выдворил из России. Война "красных" с "белыми" превратила Россию на долгие годы в империю Зла, которая прививала жестокие нравы и у новых поколений. То есть Ленин, не смущаясь никакими зверствами, стал зачинателем первого в истории фашизма. Продолжатель "дела" Ленина, новый вождь Советской власти, которая никогда и ни с кем не советовалась, Сталин укрепил в Советском Союзе этот особый государственный режим фашизма, который держался на насилии.
Об этом весь следующий цикл романов "Особый режим-фашизм" эпопеи "Трагические встречи в море человеческом", начиная с романа "Советская империя Зла". Несмотря на огромный охват описываемой жизни целого столетия, каждая книга эпопеи представляет жгучий интерес для читателей.
Вся Земля не сто`ит даже одной капли
бесполезно пролитой крови.
А. Суворов
Глава первая
1
- Не знаю, господа, ничего не знаю! Денег - нет, продовольствия - на 3 дни, начальство - уже собирает чемоданы, а в Ялту, говорят, скоро войдут немцы! Так что санатория наша закрывается, господа! - объяснял выздоравливающим офицерам главный врач учреждения Ордынский. Пожилой, с одышкой, он впервые обратился к ним с прежним эпитетом - "господа". До этого, все 68 дней правления новой, советской, власти, они были для него просто "ранеными", людьми, защищавшими отечество от общего врага - Германии, и залечивающими раны, полученные на войне.
Однако "господа" возмутились:
- Как это ничего не знаете! Куда же нам теперь: без денег, без пайка? И немцы... Что же вы в самом деле?..
- А что я могу? - вопросом на вопрос отвечал Ордынский, болезненно морщась и прикладывая холёные пальцы к вискам.
- А что же городские власти? Почему это нас вот так, на произвол судьбы? Должен же быть какой-то порядок!.. - наступал на врача высоченный и возмущённый штабс-капитан Белосветов.
Тот защищался:
- Какой порядок, какие власти! Вы что, не знаете, кто сейчас у власти? Торжествующие евреи создали во всех городах ещё в декабре какие-то "чрезвычайные комиссии", набрали туда своих палачей и устраивают жуткие казни и в Москве, куда переехали править, и в Петрограде. - И, словно уже про себя, добормотал: - Господи, кто мог подумать, что всегда такие жалкие, ничтожные, и вдруг!.. Неслыханно...
К нему подошёл полковник с ампутированной по локоть рукой:
- Неслыханно, говорите? Вспомните библию, их царя Ирода. А кто у нас в России поднял кровавое знамя террора? Кто убил Столыпина в 11-м году! Все эти Азефы, Богровы, вообще вся эсеровская жидовня! Вот они теперь и командуют везде. Да ещё находят себе пособников из наших садистов.
- Да, да, вы правы, - соглашался врач. - У нас тут, в Крыму, в местном правительстве бывший матрос Дыбенко. Слыхали, что он устраивает в Севастополе?..
Все притихли. Рассказывали, что 2 недели назад, до появления немцев, матросы взяли с разрешения Дыбенко крейсер "Алмаз", заменили на нём команду уголовниками и начали хватать на набережных крымских портов бывших офицеров, узнавая их по статной выправке. А многие и не скрывались, ходили в форме с нашивками ранений на груди - ведь защитники отечества. Вот их уголовники и тащили к себе на палубу. А там резали заживо, издевались. Потом выбрасывали за борт в море. Леденящие душу рассказы о зверствах доходили и из Киева, из других городов, в которых чрезвычайщики делали, что хотели. Без суда и следствия они уничтожали людей сотнями. О чём и напомнил Ордынский, выбегая из "офицерской" палаты и мчась по длинному коридору, залитому из высоких стрельчатых окон апрельским солнечным светом. Спасайтесь, мол, пока не поздно, а то и за вами придут. Он действительно не представлял, что ему делать, и полы его развевающегося белого халата казались трепыхающимися крыльями подбитой чайки, пытающейся в последнем усилии взлететь с воды.
Все офицеры были перевезены им в Ялту в октябре прошлого года по личному распоряжению начальника военного округа генерал-лейтенанта Маркса, посетившего госпиталь в Одессе. Увидев грязь и немыслимую теснотищу, разгневанный старик приказал отправить в Крым хотя бы офицеров, награждённых высшими наградами - всё-таки герои войны. Он хорошо знал Крым и Ялту и подсказал даже, какую санаторию можно приспособить для выздоравливающих героев. Он и назначил тогда Ордынского старшим отъезжающей группы врачей. Это было перед самым октябрьским государственным переворотом.
Когда их погрузили в одесском порту на пароход, в городе была уже провозглашена советская власть. Генерал Маркс передал ей дела и отплыл вместе с ранеными и врачами в Ялту. У него было собственное имение в татарской деревне Отузы за Коктебелем. Все думали, что пароход их задержат, но получилось, что выпустили. Судьба...
Среди привезённых на пароходе офицеров был и рослый 28-летний штабс-капитан лейб-гвардии 93-го конного полка Белосветов. В январе местные большевики поместили в санаторию двух тифозных комиссаров, и началась эпидемия, которую врачи не сумели предотвратить. Почти выздоровевшие, раненые провалялись по 2 лишних месяца ещё. Куда всем теперь?..
Ошеломлённый, как и другие, быстрым продвижением австро-немецких войск, занимавших Украину и Крым по условиям Брестского мира, подписанного большевиками, Белосветов тем не менее радовался: "Всё, всё! Скорее домой. Дома отец, мать, сестрёнка, книги. Господи, как соскучился-то! Ну, ничего, скоро увидимся..." - Он торопливо сдал Марии Павловне санаторскую пижаму и, надев свой старый офицерский мундир, на котором догадливая кастелянша спорола полевые погоны, задумался: а как же сейчас добираться в Москву? Да и в Москву ли? Сестра, когда приезжала, говорила, родители надумали ехать в станицу Петровскую под Екатеринодаром. Из трёх писем, дошедших к нему в Ялту, было ясно, что родные ещё не выехали, как намеревались. Но это было давно. После того письма почему-то не приходили - наверное, из-за правительственной чехарды и неразберихи - вот и не знал, где находятся родители.
Ну ладно. Чтобы определить, куда направиться, всё равно сначала нужно добраться в Ростов - другой дороги из-за немцев уже нет. А из Ростова можно сделать запрос в оба конца: в Москву, и в Петровскую. Откуда родители отзовутся на телеграмму, туда и ехать.
Обрадованный пришедшими в голову рассуждениями и скорой встречей с родными, Белосветов решил пробираться на Ростов: морем до Керчи, потом до Таганрога. Иного пути, как подтвердилось, и не было: немцы заняли уже всю Украину, Приазовье и, говорят, Крым от России отрезан.
С ним надумали плыть ещё двое, поручик Ножкин и капитан Рамишвили, оба родом из Тифлиса. Этим только бы до Керчи, а оттуда они рванут на Новороссийск, затем в Сухум и дальше. Звали и его с собой, но он отказался. Остальные офицеры выехали по суше на Симферополь.
В Ялтинском порту, когда сели уже на керченский замызганный пароходик "Граф Платов" - других не было - узнали, что после отстранения от должности Колчака на Чёрном море развели бордель, и в Крым могут легко войти немцы. В России нет больше кадровой армии, нет командования, законов - всё испоганили большевики, всё везде рушится и никто не знает, что Россию ждёт и куда она катится...
Всё это высказал им с болью в сердце высоченный 23-летний поручик Туркул, пришедший в порт вместе с невестой. Кавалер Святого Георгия 4-й степени, он не снимал с себя армейской формы с наградами и красной нашивкой на груди. Сразу признав в них своих, хоть и спороли погоны, подошёл к ним, представился по всей форме и спросил, не на Дон ли собрались? А услыхав, что всё-таки в Ростов, застенчиво признался:
- Я бы тоже с вами. Но у меня несколько изменились сейчас обстоятельства. Однако мой брат уже выехал из Ясс на Дон с большим отрядом добровольцев. Так написала мне мама. Она переехала из-за румынских националистов к сестре в Одессу, а там не слаще от большевиков.
- А в чём, собственно, дело? - дружелюбно спросил Белосветов. Поручик был ему симпатичен, как и его невеста, скромная на вид и тихая девушка.
Поручик ответил, не таясь:
- Здесь в Ялте - я точно выяснил - татары собираются восстать против власти большевиков. Так я решил поддержать их. Какая разница, с какой стороны очищать Россию от этих клопов: с этой ли, на Дону? Заодно успею и обвенчаться здесь с Олечкой. Срок назначен уже, её родители готовятся к свадьбе, оповестили знакомых...
Не скрывала своих чувств и невеста:
- Коля приехал к нам в Ялту лечиться почти год назад. Мы его еле выходили тут. Ранение в грудь, очень тяжёлое, могла начаться чахотка. Но, слава Богу, всё обошлось.
Прижимая её к плечу, поручик горячо воскликнул:
- Вот он, мой ангел! Выходивший меня.
Белосветов, не собиравшийся более воевать, охотно поддержал:
- Да, да, конечно, вы всё правильно делаете!
- Вы так считаете? - обрадовался поддержке молодой офицер. - А знаете, что? Вдруг вам встретится в Ростове мой брат, передайте ему, пожалуйста, от нас привет. И сообщите, что я женюсь.
- Как же я узнаю его?
- Ну, если уж судьба сведёт вас, узнаете: он похож на меня, только старше на 2 года и чуть повыше. Награждён такими же наградами, как и вы - в точности! Недостаёт только солдатского "егория", колодочку которого носите вы.
- А как его звать?
- Я вам напишу сейчас на листке, чтобы не забыли... - Поручик выдрал из записной книжки лист и написал химическим карандашом, который носил с собою, как и все теперь: "Антон Васильевич Туркул, 1892 г.р." Он в детстве называл себя "Тося". Мы его так и зовём все.
Приняв записку, Белосветов улыбнулся:
- Надо же, при таком росте - и "Тося"!
Распрощавшись, Белосветов не мог даже предположить, что эта записка, положенная им в нагрудный карман, в корне изменит скоро его судьбу. Смотрел с палубы, ничего не думая уже, курил. А когда пароход отвалил от стенки и вышел из акватории порта, оставляя ялтинскую набережную, цветущие деревья и горы, белые дома, уменьшающиеся в размере, и где-то там поручика Туркула с его судьбой и невестой, Константин Николаевич достал из чемодана шахматную доску, с которой не расставался ни на фронте, ни в госпиталях, и подумал: "Прекрасная игра! Словно сама жизнь, а мы - лишь фигурки на её доске. Зато помогает скоротать время хоть на вокзале, в окопном ли блиндаже, на пристани, на пароходе.
Шахматы он любил с детства. И ещё книги о путешествиях и знаменитых путешественниках. "А ведь Геродот тоже побывал, наверное, в Керчи, а?.."
Волосы на голове Белосветова после тифа ещё не отросли как следует и торчали, словно иголки на еже. Почему-то расстроенный этим и тем, что никто не обращает внимания на его шахматную доску и не подходит, стал думать о плохом. Везде наступают немцы, шагают по его России и скоро будут в Крыму. Он оглянулся на ялтинский берег, тянувшийся теперь с левого борта Никитским ботаническим садом, гурзуфской горой впереди, припавшей, словно медведица мордой к воде, и неожиданно испугался: "А куда же можно спрятать Черноморский флот, чтобы не достался немцам? Батум - под турками. В Новороссийске - всё равно будут немцы. Какой же выход-то?.."
Помимо воли вспомнил, как после выпуска из Владимирского училища его направили служить как лучшего выпускника, обладавшего к тому же гвардейским ростом, в личную охрану императора Николая Второго при дворце в Царском Селе. Даже не представлял себе тогда, что такое императорский Двор. Оказалось, это целое министерство военных и чиновников с министром Двора во главе генералом от кавалерии Фредериксом, которому в 13-м году было уже 75. Кстати, генералов при Дворе вообще было не перечесть. При одном только императоре кормились: генерал-адъютант, флигель-адъютант, адъютант по особым поручениям, несколько "рядовых" адъютантов для мелких поручений, хотя сам император был всего лишь полковником. Такова традиция. Ещё в министерстве Двора числились: дворцовый комендант генерал Войейков, бывший зятем Фредерикса, личная канцелярия императора с сотней чиновников, личная канцелярия его матери, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, врачи, парикмахеры, фрейлины царицы, адъютанты царицы - огромный штат бездельников, охраняемый личным батальоном, состоящим из георгиевских кавалеров, сыщики, тайная полиция. И у всех повышенные ставки, высокие чины - полковники, генералы. У всех куча племянников, родственников, которых надо пристроить, составить протекцию. И вся эта тунеядствующая свора графов-немцев, князей и баронов-немцев рекой пила шампанское, истребляла за один присест до 1000 индеек и, напившись и наевшись, пускалась в немыслимый рассудку разврат, в котором все перепутались, как водяные змеи в весеннем брачном клубке. А чего стоил России один только Гришка Распутин, мужик, со своей шайкой пьяниц и паразитов! Вот отчего рухнула Россия и некуда укрыть теперь Черноморский флот. Чины и тёпленькие должности продавались. Талантливых министров и военных смещали, на их место ставили дураков. О народе, о процветании которого любили так часто и красиво говорить на собраниях и банкетах, о его благе никто на самом деле не заботился - народ был брошен на растерзание чиновникам, купившим себе места. Все только и делали, что заботились о собственном благополучии. В среде прогрессивно настроенных молодых "якобинцев" даже появился новый термин о народе - "брошенный народ". Стало быть, никому не нужный, удобный лишь, как ширма, для прикрытия и продолжения своих махинаций. Народ этот голодал и проливал кровь на полях начавшейся войны, но никто о нём не думал в правительственных верхах. Да и что могли для него сделать выжившие из ума старцы-министры, не способные без посторонней помощи по утрам одеться? Какие такие дела могли они решать при своей немощности и дряхлости?
Чтобы не видеть всего этого каждый день Белосветов тут же отпросился из Царского Села на войну и попал на Юго-Западный фронт в кавалерийский полк, где не щадил себя и за 2 кровавых года сделался героем, получив за личную храбрость не только офицерского "Георгия", но и солдатского, но это уже на Румынском фронте. А всего к концу 17-го года у него набралось 5 боевых наград. И только в госпитале понял, что никому его героизм не нужен, если ни в армии, ни в государстве нет никакого порядка, один грабёж. Да и возможен ли при таких условиях порядок? Может, всё это делалось специально, чтобы в государстве царили бесконтрольность и развал? Может, это было выгодно государственным чиновникам, чтобы легче воровать? Ведь не с кого ничего спрашивать, хоть открытый разбой совершай!
Обращение Николая Второго к армии после отречения от престола он читал с отвращением. Сколько ложной многозначительности, позёрства в каждом предложении! А порою и цинизма. И это в международный женский праздник, признанный и в России в 1913 году!
"...Твёрдо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведёт вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий.
Николай. Ставка, 8 марта 1917 года".
Чуть не плевался, читая всё это: "исполняйте ваш долг", "доблестные войска", "много сделано усилий"... Каких усилий? Побыл бы, сукин сын, хоть один день на передовой, куда не доставляли снарядов, патронов, корма для лошадей и людей, понял бы, что не было со стороны правительства никаких усилий, кроме хищений и открытого воровства.
Нет, царя ему не было жаль, его отречение он принял не только с удовлетворением, но, пожалуй, и с радостью. Думал, может, теперь турнут из штабов немчуру, насаженную всюду Николаем и его женой. И что же? Вместо немцев к власти пришли евреи, да ещё в большем количестве, и везде насаждалась жестокость. Вот каким стало положение в России. В Крыму же якобы сформировалось какое-то местное татарское правительство, провозгласившее независимость от России в связи с приходом немцев и бегством большевиков. От всех этих разговоров и слухов на душе было скверно и без того, а тут ещё и денег не выдали за последние месяцы. Что ожидало офицеров-героев по прибытии в Керчь, никто не знал.
В Керчь приплыли, обогнув весь полуостров, только к обеду следующего дня. Цены на всё так подскочили, что на оставшиеся деньги можно было снять лишь нумер в гостинице, но пообедать уже невозможно, тем более - куда-либо выехать. Рамишвили, правда, договорился с грузином-рыбаком, чтобы тот переправил его с Ножкиным на Таманский берег. А вот Белосветову, когда он остался ночевать в гостинице "Сидоренко" на углу Дворянской и Воронцовской, пришлось утром узнавать, где находится в городе барахолка, чтобы продать там золотой перстень и карманные часы фирмы "Павел Буре". Однако вместо денег ему предложили немного муки. Что делать с мукой офицеру, да ещё в чужом незнакомом городе? Пошёл к ювелирам...
Часы у него так никто и не купил, хоть и "Павел Буре", а вот перстень взяли. Получив деньги, он направился первым делом в буфет и поел. Пароходы в Таганрог уже не ходили - последний из них, "Вестник", увёз на себе в Ейск представителей городской власти большевиков. На этом навигация по Азовскому морю закончилась. Владельцы судов и ботов, боясь потерять свою дорогостоящую собственность - немцы прошли уже за Перекоп! - решили выждать и выяснить обстановку, которая сложится при немцах.
В городе скопилось много беженцев из Украины, жизнь резко подорожала и осложнилась. Белосветов был уже рад и нумеру в гостинице - хоть крыша над головой. Правда, ещё относительно легко оказалось достать рыбу - ею только и спасались все - но могла подорожать и она. Ощущение было таким, будто попался в ловушку, приплыв в эту Керчь. Правительство генерала Сулькевича, образовавшееся в Симферополе после бегства большевиков, стало поддерживать (во вред русскому большинству) татарский "Курултай", парламент, который придерживался туркофильской ориентации. Дело в том, что Закавказский Сейм, образовавшийся как высший орган власти в Закавказье, тоже не признал власти большевиков и заключённого большевиками Брестского мира, по которому к Турции должны были отойти Карская область и Батумский округ. В Трапезунд была командирована для заключения мира с Турцией делегация во главе с Чхенкели. Однако переговоры эти затянулись почти до конца марта, и турки предъявили делегации Закавказья ультиматум: либо признавайте Брестский договор большевиков, либо провозглашайте отделение от России, что послужит основой для новых переговоров о перемирии. Чхенкели вынужден был покориться и на днях провозгласил Закавказье независимой федеративной республикой. Стало быть, Краевому правительству Крыма тоже следовало считаться с турками, которые были близко и полагали татар своими.
На другой день Белосветов узнал, что в городе снова функционирует бывшее земство и направился туда за помощью как офицер, выписавшийся из госпиталя и попавший в затруднительное положение. К сожалению, керченские лидеры Могилевский, Попов, Литкевич и представители дворянства были заняты после ухода большевиков дележом портфелей, мелкой борьбой за личную власть в городе и отмахнулись от Белосветова, направив его в красивый особняк на фешенебельной Магистрацкой улице, где вновь открылась городская управа. Но и городской голова, выслушав офицера-героя, воевавшего за независимость России, отделался от него советом тоже:
- Всё равно вам, господин штабс-капитан, лучше всего сейчас податься в Ростов! Там и Михаил Васильич Алексеев, туда шлют помощь его армии и Франция, и Англия, и отечественные меценаты. Там вы, надеюсь, как нельзя кстати придётесь и не пропадёте.
Сухо поблагодарив, Белосветов вышел. "Сукин сын! Не пропадёте, на Дон... Чтобы опять лить за вас свою кровь? А потом опять неизвестно куда и каким образом пробираться, как вот сейчас".
Накупив местных газет, он вернулся в гостиницу и там, зайдя пообедать в буфет, встретил местного чиновника, зашедшего выпить водки - поругался с женой. Оба, расстроенные неудачами, разговорились после водки, и чиновник принялся рассказывать о жизни здесь при недолгих "советах":
- Жульё везде, как и нынешний голова! - заявил он, заедая водку копчёной рыбой. - Ваньковский - этот передавал землю крестьянам: должность для наживы. Ну, Лукьянов - тот занимался военно-морскими делами, ладно. А вот комиссар их милиции - был у нас тут такой циркач, боролся до этого в цирке - так этот сразу стал вымогать себе денег. Особенно в обиде на него остался наш владелец табачных фабрик господин Месаксуди.
- За что же? - поинтересовался Белосветов, прислушиваясь к игре на фортепиано где-то за стеной.
- Их у нас двое, этих Месаксуди: один - Пётр, другой - Дмитрий. Братья-греки. У Петра Константиновича громадный дом на набережной: с английским лакеем в вестибюле, с коврами, люстрами на потолках. Так вот он вынужден был дать этому циркачу, то есть, Кузьме Керве, 5 тысяч рублей. Но вы не представляете, на что` тот потребовал их у него! На... "революционные нужды города". Пётр Константинович до сих пор не может забыть этого.
- Дикость какая-то...
- А что же вы хотите? Власть была в их руках. Что хотели, то и делали: за ними матросня с "Аю-Дага". Но главные большевики - конечно, Рыжих, Абрамов и Громозда. Теперь-то удрали вот, и след простыл! Кстати, "Совет большевиков" располагался в этом самом здании, где мы с вами сидим.
- Ну, а что ждёт нас здесь теперь? - спросил Белосветов. - Как, по-вашему?
- Власть "вообще" - в Крыму будет, вероятно, в руках немцев. Но осуществлять её они захотят, видимо, через местное Краевое правительство. Немцы не знают местных традиций, уклада жизни - самим им не справиться, и они это поймут сразу.
- А кто вошёл в Краевое правительство?
- Возглавил его генерал Сулькевич. Как полутатарин он устраивает крымских татар. Это и явилось решающим моментом на выборах. А помогать ему будут: вице-губернатор Таврический князь Горчаков и граф Татищев. От татар - Сейдамет и Челебиев. И ещё несколько крупных помещиков, как и сам Сулькевич. Но все они из числа местных немецких колонистов; чтобы связь с Германией была более надёжной. - Заметив на столике газеты, купленные Белосветовым, чиновник заметил, кивая на них:
- Да там же всё об этом уже написано...
- А чего хотят татары? Ведь Турция - союзница Германии в войне против России! Как они нынче себя поведут? Когда-то Крым был турецкой провинцией.
- Верно. Вековая мечта крымских татар - создать Крымское ханство под протекторатом Турции, как было когда-то. Россия для татар - чуждое государство. А турки - мусульмане. Так что, как только наш царь отрёкся от престола, татары сразу же собрались в Бахчисарае на свой "курултай" - съезд по-ихнему. Избрали себе своё правительство. С Сейдаметом и Челебиевым во главе. А когда узнали от турок, что в Крым скоро прибудут немцы, то есть, союзники Турции, то пробовали даже нанести удар по Севастополю. Дело было ещё в январе. Татарская конница ворвалась прямо в город. Но там же... военных полно! Флот, матросы. Разгромили эту конницу за 3 дня. Сейдамет - бежал в Турцию. Остальное - так называемое "правительство" - было арестовано. Крым большевики провозгласили советской республикой с матросом Дыбенко во главе. И принялись убивать офицеров.
- А как, вы думаете, поведёт себя Сулькевич теперь?
- Русских он всегда ненавидел, только умело маскировался. Даже чин генерала вон получил! Думаю, будет заигрывать и с Горчаковым, и с Татищевым.
- А почему он такой русофоб, как вы говорите?
- Так ведь он же полутатарин не только по крови, но и по духу, только литовского происхождения. Он и с немцами будет лукавить и заигрывать. Но - с прицелом в пользу татар, - заключил собеседник, рассеянно поглядывая по сторонам. И вдруг, застыв с вытянутой шеей, прошептал: - Смотрите! Любовница управляющего механическим заводом идёт! Снимает здесь нумер. Армянка!
- Чего вы шепчете? Мы - здесь, а она - там, за стеклом в вестибюле!
- Да-да, вы правы. Хороша, стерва, не правда ли?
Посмотрев на стройную женщину с иссиня чёрными пышными волосами, уложенными на затылке в древнегреческий узел, на её чистое, белого мрамора, лицо, на котором резко выделялись пики тёмных ресниц, Белосветов согласился - хороша. "Стерва" была маленькой, на высоких каблуках, в светлом элегантном костюме - великосветская дама из Италии, не меньше. Да ещё лебединая шея, прекрасная фигура - было чем восхищаться.
- Хозяин завода-то - купец-промышленник Золотарёв - живёт не здесь, в Ростове. Управляющий ездит туда к нему только с отчётами. Нашёл себе там эту красотку и перевёз сюда, хотя у него здесь и жена, и дети. Ну, да жёны узнаю`т ведь всё последними!
Каково было удивление Белосветова, когда через час в его номер постучали, и он, открыв дверь, увидел перед собою особу, на которую ему показывал в буфете словоохотливый собеседник. Увидев Белосветова, женщина испуганно удивилась:
- Ой, извините, пожалуйста! Я, кажется, ошиблась дверью, мне нужно к мадам Бродской.
- Нет, вы не ошиблись, - ответил он ей. - Здесь действительно проживала мадам Бродская, но она вчера съехала. - И глядя на милое точёное лицо молодой женщины, неожиданно предложил: - Входите, пожалуйста.
К его удивлению она вошла. И даже церемонно представилась:
- Каринэ Ашотовна Айвазян. Я тоже снимаю нумер в этой гостинице.
- Штабс-капитан Белосветов, Николай Константинович. Москвич. - Он поклонился, развёл руки: - Вот, волею судьбы, как говорится, заброшен пока сюда. Остался после госпиталя без средств, поэтому прошу меня извинить, что ничем не могу угостить вас. - Он смутился.
- Ой, что вы! Спасибо. Мне ничего не надо. - Она быстро и с интересом посмотрела на него.
- Пришлось продать перстень, чтобы выбраться отсюда в Ростов, - продолжал он в смущении. - Но выбраться уже невозможно: неразбериха с властями, с частями! Садитесь, пожалуйста.
Она села.
- Ростов - мой родной город. Там есть такое местечко - Нахичевань. - Каринэ улыбнулась. На вид ей было лет 25, не больше. Она ему сильно нравилась, и он, чтобы не ушла, предложил:
- Хотите чаю?
Она кивнула. И пока он подогревал гостиничный чайник на электроплитке, заваривал чай и разливал, разговаривая с нею, она наблюдала за ним. Он ей тоже сразу понравился - рослый, приятный. А главное, светловолосый. Её почему-то тянуло к противоположному цвету. Но особенно приятными ей показались его глаза - спокойные, понимающие. По ним и она поняла, что нравится ему, и ей это было приятно. Ещё она заметила, присмотревшись, что левая ноздря его прямого носа чуть уже правой, а вниз от уголков сочных мужских губ намечаются горькие складочки скорби. Значит, повидал человек... Да и в глазах усталость. Но когда он улыбался, всё это куда-то девалось, оставались только доброта и проникновение - в чужую душу, беду. А мощная сила, которая угадывалась в нём, ещё больше усиливала его сходство с добрым великаном. Хотя в манерах угадывалась и порода, и благородство не простого человека. Он тут же это и подтвердил, рассказав, что его дед и отец были разорившимися дворянами, теперь мелкопоместными, но происходили из знатного рода.
- Сколько же вам лет? - спросила она, заметив седину на висках в его отрастающей после тифа стрижке.
- 28, самая пора жениться, да вот - война...
- Это - ваши? - кивнула она, заметив на подоконнике маленькие походные шахматы.
- Да.
- А я - не умею. Люблю только наши нарды.
- Я - шахматы. Каждая партия - новая, неповторимая, как любовь!
Каринэ удивилась:
- Вы... много любили?
- Да нет. - Он опять смутился. - Собственно, так лишь говорится. А любить... - Он задумался. - Пожалуй, я по-настоящему ещё и не любил никого, вот что удивительно! Так всё... - Он неопределенно пожал плечами. - Случайные встречи...
Она слушала его, смотрела и не могла решиться уйти, боясь, что больше не увидит его. Воспитанная по отношению к мужчинам в суровом духе армянской семьи, она знала, что несмотря на роль содержанки, оставалась женщиной стеснительной, и сама не посмеет больше постучаться к нему и войти без приглашения с его стороны. Поэтому, чтобы продлить своё пребывание у него, она решилась сказать ему о себе правду, после которой их знакомство либо закончится само собой и больше не придётся лгать и опасаться разоблачения при новой встрече, либо... Это походило на игру в русскую рулетку, но она сознательно шла на неё.
- А меня вот отец продал одному человеку за деньги. Сначала учил всему хорошему - я гимназию даже закончила. А потом разорился, большая семья... - проговорила она, глядя вниз. - Ну, я пойду, наверное. Извините, пожалуйста, что я вам вот так сразу... Всё равно ведь узнаете. Вы не за ту меня приняли, господин офицер. Я понимаю вас... - Она поднялась и, не прощаясь, не подавая руки, направилась к двери.
- Каринэ, погодите! Ну, что же вы в самом деле, нельзя же так, право. Останьтесь, я всё понимаю и не осуждаю вас. Напротив, мне очень приятно с вами...
Он не хотел, чтобы она уходила, и уговаривая её остаться, был совершенно искренен. Действительно не чувствовал в ней падшей женщины, особенно после её слов об отце. И действительно относился к ней уважительно. В чём, собственно, её вина? Это же - беда... Но она никаким уговорам не поддавалась, по-прежнему не смотрела больше ему в глаза и молча и непреклонно вышла из его нумера.
Он подчинился. Какое у него право удерживать, если человек не хочет? Оставшись один, вернулся к своим невесёлым мыслям - что делать дальше, как жить? Снова идти в городскую управу? Просить пожертвования? Унижаться? Наверное, лучший вариант - договариваться с рыбаками, как Рамишвили, чтобы перевезли хотя бы на Таманский берег. А оттуда уже добираться к тётке. Иначе придётся либо нищенствовать, либо ограбить кого-то...
На другой день он отправился в рыбацкий посёлок на берегу залива. Улица, по которой спускался вниз, вскоре кончилась, потянулась какая-то окраина, завиднелись впереди причаленные к берегу цепями лодки. Он ускорил шаги.
Всюду сушились сети. Во многих дворах чернели лодки, перевёрнутые вверх дном. Везде, куда он пробовал заходить, его встречала хриплым лаем собака на цепи. Денег у него хороших не было, разговаривать с ним о перевозе не хотели - ходит тут, морочит голову! В этакое лихое время и за хорошие-то деньги не каждый возьмётся везти на Таманский берег, а за шиши - "борони Бог!.."
Так повторялось везде. Тёплый апрельский день этот бесполезно кончался, хотелось есть, и Белосветов повернул назад, в гостиницу, где хоть чаю можно было напиться с сухарями, которые у него там остались. Однако возле одного из дворов так вкусно пахло жареной бараниной, что он решил больше не экономить.
Во дворе, где на открытом воздухе жарилась баранина, оказалось, жили татары и, судя по дому и внешней обстановке, богатые. Белосветов попросил хозяина продать ему немного мяса и хлебных лепёшек, ещё горячих от бараньего жира. Тот отказался.
Первым желанием Николая Константиновича было застрелить толстого негодяя, видимо, нажившегося на войне и не нуждающегося больше в деньгах. Ведь это же разбой! Но сдержал себя и молча повернул обратно к калитке. За его спиной властно раздалось:
- Токта! Кемунда!
Он обернулся:
- Чего?
- Стой, говорим. Иди сюда. Ты - описера, да?
- Ну, офицер, что тебе ещё?..
- Продавай револьвера. Мяса дам. Много мяса.
- Зачем тебе револьвер? - удивился Белосветов. И после этого удивился и другому: как татарин успел заметить, что у него есть пистолет? Ведь он только потянулся рукой, но даже не дотронулся до внутреннего кармана френча, где тот лежал.
- Нехороший люди приходят посёлка. Сапирает деньга, солота. А пудит своя револьверка, никто не страшно, - объяснил татарин.
- Нет, пистолет мне самому нужен, - Белосветов пошёл опять.
- Токта, кемунда! Моя витит - ты кушай хочет. Оставайся, протам мяса.
Белосветов остался. Татарин пригласил его в дом, позвал мальчишку по имени Абдулла и что-то ему долго и негромко втолковывал по-татарски. Должно быть, что-то важное - тон был суровый. Потом усадил Николая Константиновича на кошму за низенький стол. Сидеть надо было по-восточному, как хозяин. И, наконец, дал большую чашку плова с бараниной. Потом угощал зелёным чаем из пиалы, не сладким, с лепёшками. Судя по всему - не спешил, напротив, вроде как тянул время, удерживая внимание гостя то одним, то другим. Даже чайной посудой начал хвалиться и показывал одну фарфоровую чашку за другой. Фарфор был тёплый, телесного цвета, видна была японская работа.
Сначала Белосветов подумал, что так велит восточный обычай - подольше не отпускать гостя. А потом ощутил тревогу. В комнату ещё несколько раз забегал расторопный мальчонка Абдулла, и хозяин каждый раз его о чём-то расспрашивал и опять грозно отсылал. В домишках, видневшихся высоко вверху, там, где начинался подъём на гору Митридат, зажглись окна - незаметно свечерело. Надо было уходить, пока не случилось беды. Нащупав на груди пистолет, Николай Константинович расплатился с татарином и пошёл. Тот его больше не удерживал.
Надо было, дураку, идти по берегу залива до самого города, а там свернуть, но он пошёл напрямик - вверх через пустырь, мимо одного из входов в каменоломню, где наворочено было крупных, в полроста, камней и густо рос мелкий кустарник. И как только смолкли за спиной последние собаки, он почувствовал, кто-то за ним осторожно крадётся. Оглянулся - какая-то тень прильнула к земле за камнями. Может, показалось? Да нет, он, привыкший на Румынском фронте ходить в горах в разведку, давно уже понял, что происходит что-то неладное.
Ускорив шаги, он дошёл до каменного холма, от которого начиналась дождевая промоина, похожая на овраг, заросший кустарником, и спрятался за высокими, выше роста, камнями. Уняв внутреннюю дрожь, ждал, стоя с пистолетом в руке.
Послышались осторожные, крадущиеся шаги. А вот и плотная, размытая сгущавшейся темнотой, фигура появилась из-за камней. В руке блеснуло лезвие ножа. Человек, не понимая, куда исчезла его жертва, осматривался.
Повернуться к Белосветову полностью он не успел. Николай Константинович ударил его по голове нетяжёлой рукоятью вальтера. Ойкнув, преследователь упал. А за ним раздался испуганный возглас и топот убегающего человека. Он бежал вниз, к поселку. Выходит, бандитов было двое? А Николай Константинович заметил лишь одного. Потому и остановился так смело ждать. Но пока возился с первым, думая, что тот один, второй мог спокойно ударить его ножом в бок. Вот к чему приводит беспечность - мог погибнуть нелепейшим образом.
Его колотил запоздалый озноб. Торопливо подумал: "Куда лучше броситься наутёк: дальше, к городу, или в каменоломню, которая была в сотне шагов? Каждую секунду могли появиться другие бандиты. Куда тогда от них?.. Нет, без фонаря, да ещё одному, в каменоломню нельзя! - твёрдо решил он. - Говорят, там можно так заблудиться, что за всю жизнь не выберешься". Он уже слыхал про керченские каменоломни: это сырые тёмные галереи, вырубленные рабами древних греков, добывавших здесь строительный туф для города. Тянутся, будто бы, на десятки лабиринтных километров. Холод, темнота там и бесконечные переходы.
Он наклонился к лежащему, чтобы забрать его выпавший нож и бежать к городу, и услыхал страстный шёпот:
- Ваше благородие, не губи, татарин попутал!..
Зная из газетных сообщений, что в городе происходят по ночам постоянные грабежи и убийства, Белосветов быстро спросил:
- Большая банда у вас?
- Да двое всего, я, да Митька. Не в банде мы, местные. С фронта возвернулись. А жить - не на што. Ну, стали грабить. Токо вот оружия нету, одне ножи пока.
- Так. Значит, я тебя отпущу, а вы - убивать дальше?..
- Да не, ваше благородие. Зачем убивать? - Человек поднялся, и, держа руки вверх, как пленный, продолжал: - Люди со страху... саме всё отдають. На вот, возьми... - Он полез за пазуху и, не сводя глаз с наведённого пистолета, достал 3 толстые пачки кредиток. - Вчера... у купца одного отняли. Спрятали вместе с золотом. А это вот - часть от моей доли. Токо што, час назад, достал на прожитие. Как убедилси, што полиция нас не подозреват. А тут и мальчонка прибёг от Шарипа. Шарип знал, што нам револьверт нужон. Я дажа не успел сказать жане, откудова у меня стоко денег. Так и побёг с пачками. Ить завыла бы!
- Значит, не убивали ещё?
- Не убивали, святой крест.
- А у меня? Просить, что ли, собирались? Ну!..
- В мыслях - был грех... Понимали: офицер, просто так не отдасть. Да ишшо револьверт. Виноват, ваш бродь! Прости, ежли можешь...
- Ты, значит, меня убить хотел, а я - должен тебя простить? Здорово получается!
- Христос прощал, прости и ты, ваше благородие! Не за себя так прошусь - четверо детишков у меня...
- А я и не собираюсь тебя убивать. Ты - теперь, как пленный. Отведу в участок, пусть там с тобой разбираются по закону.
- По закону, гришь? Дык это моим мальцам всё одно помирать. Иде остальное упрятано, нихто не знат. Бандит вдруг озлился: - Ну, ладно, зараза, стрыляй издесь! Никуды я дальша с тобой не пойду, понял?! - И смотрел оскалившимся волком. - Ну, стрыляй, што ль, чево жилы тянешь!..
- Ладно, иди. Я в пленных стрелять не умею. Но, сукин сын, если ты мне встретишься как разбойник ещё раз - пеняй тогда на себя: живым не уйдёшь!
- Спасибочки, вашбродь! - радостно вырвалось у мужика. Опустив руки, он для убедительности спросил: - Дык што, можно бяжать, што ль?
- Бог с тобой - беги!
Пока Белосветов поднимал с земли так и не поднятый им нож, грабителя уже не было и видно: растворился в темени, словно призрак. "Вот те на-а!.. Вот так штука!.. - только и смог подумать Белосветов, всматриваясь в темноту и озираясь. В руках у него был пистолет, нож и 3 пачки с деньгами. - Кто же грабитель теперь? Как нелепо всё получилось. Зачем я его отпустил?.."
Необъяснимым было всё, не поддавалось никакой логике. И было темно, тихо. Взмокший лоб холодил теперь ветерок. Надо было убегать с этого места, пока не прикончили самого. И он, спрятав нож и деньги, побежал с пистолетом в руке вверх, спотыкаясь о камни, корни кустарников, какие-то маленькие пеньки.
В гостиницу возвращался крадучись, прислушиваясь в глухих переулках к шагам и держа пистолет наготове. Успокоился лишь у себя в нумере, когда разделся и, напившись после сытного плова воды, лёг в постель. И сразу уснул, как в тёмную яму провалился. Только утром пересчитал деньги.
Купюры были сторублёвые, одна в одну - на полгода хватит, не меньше. Видимо, дурачина купец получил их в банке и собирался с ними куда-то ехать. Вот она, вековая российская привычка не доверять бумагам и государственным учреждениям! Привык возить с собой только наличность, золото и деньги, за что и поплатился. Хорошо ещё, что не убили. А может, и убили? Может, наврал бывший солдат? Да нет, не похоже как будто - голос ещё честный, не привыкший хитрить.
Белосветов побрился, умылся и отправился в нумер, где жила Каринэ - может, согласится пообедать вместе. Ведь по сути ничего не произошло, чтобы сторониться друг друга. Он постучал в дверь.
- Войдите! - раздался знакомый голос. Значит, ещё не ушла.
Он вошёл.
- Доброе утро, Каринэ Ашотовна. Знаете ли, я за эту ночь разбогател. Теперь смогу, пожалуй, нанять рыбака и перебраться на тот берег. А по сему приглашаю вас отобедать со мной на прощанье - зачем вам сторониться меня? - Он доверчиво смотрел ей в глаза.
Она улыбнулась:
- Вы были в английском клубе и выиграли в карты?
- Нет. - Он рассказал ей о своём приключении.
- Чему же вы улыбаетесь? Ведь вас могли убить!
- Так это я теперь улыбаюсь. Потому, что мне хорошо с вами. А вчера, поверьте, было не до того - всю дорогу шёл с пистолетом наготове. Ну, так как, вы идёте со мной?..
Видимо, ей что-то мешало принять это приглашение: на лице и желание пойти, и в то же время какое-то сомнение. Но длилось это недолго. Тряхнув кудрявой головой, она согласилась:
- Ладно, идёмте. А куда?..
- Выбор за вами. Хотите, отобедаем здесь, в ресторане Сидоренки, хотите - в другом месте.
- Хорошо, Коля-джан, придумаем по дороге. А пока - подождите меня у себя, я переоденусь.
Их обед не оказался прощальным. Наоборот, Белосветов не захотел в тот день ехать, решив остаться ещё на несколько дней. Однако они превратились потом почти в 4 месяца, так привязался он к красавице Каринэ, с которой сошёлся, как с женою, и каждый раз, когда дело доходило в мыслях до отъезда: "Пора, сколько же можно с этим тянуть, надо ехать!" - не мог расстаться с нею.
В городе давно расквартировалась дивизия немецких гусаров под командованием заносчивого и высокомерного генерала барона фон Гольдштейна. Потом появились и русские войска во главе с генералом Гагариным, назначенным якобы начальником всего укреплённого Керченского района. Русские и немецкие офицеры вместе пили в кафе и в ресторанах, встречались на банкетах у миллионеров города, как друзья, а не враги. Все это приводило Белосветова в ярость.
- Предатели! Иуды! - шептал он.
Конечно же, ни к Гагарину, ни к начальнику контрразведки капитану Цыценко, занявшему под своё учреждение белое двухэтажное здание с широкими балконами, подпираемыми статуями рабов, он на приём не пошёл. Напротив, по-прежнему не надевая погон, сторонился их общества, чтобы люди не подумали, что он тоже предал.
От жителей города уже знал, сопротивление немцам и русским иудам оказывают здесь какие-то большевики, ушедшие в каменоломни. С каждым днём, говорили, их собиралось под землёю всё больше. Начались дерзкие вылазки и убийства отдельных зазевавшихся солдат и офицеров. Партизаны вооружались. А предатели ждали приезда в город знаменитого помещика Пуришкевича.
Однако всё это шло теперь мимо сознания Белосветова - полностью был поглощён любовью к Каринэ. Но званые вечера в богатых домах с танцами и шампанским продолжали его возмущать. Их устраивали то табачный фабрикант-миллионер и старый холостяк Пётр Месаксуди, влюбившийся в дочь заезжего петербургского профессора-хирурга, вылечившего его престарелую мать, то помещица Мултых, владелица женской гимназии, у которой собирались и генерал Гагарин, и внучка графа Мордвинова Бургунская, и керченский градоначальник Холданов. В открытую пировали и татарские помещики-мурзаки в близлежащих посёлках Кагалче, Кармыше и в Мамате. Получалось, что немцы чуть ли не для всей буржуазии как бы и не враги вовсе, положившие в могилы 3 миллиона российских граждан.
На вечерах у Месаксуди и у Натальи Андреевны Мултых бывал и бывший содержатель Каринэ Терехов, расстроенный тем, что молодая армянка оставила его без каких-либо объяснений. Там он, говорили, напивался и будто бы изливал душу чопорному и сухому Месаксуди, одетому всегда в чёрный фрак. Были они ровесниками - по 40 лет каждому - и, кажется, одинаковыми неудачниками в любви: 20-летняя дочь профессора Крылова тоже не хотела любить сказочного богача-табачника, хотя он и предлагал ей замужество, а не содержание. Вот это Белосветова радовало: деньги, выходит, ещё не всё!
Каринэ не говорила ему о том, как порвала с Тереховым и на какие средства теперь живёт. Сказала лишь, когда местные партизаны начали вести в городе настоящие бои с немцами, что не может более оставаться в гостинице.
- Почему? - легкомысленно спросил он.
Она смутилась.
- Так... пора уезжать.
- Куда уезжать?! - Он вдруг вспомнил, куда, и встревожился: - Но ведь теперь это совершенно невозможно!
Она понимала это: и нет денег, и суда перестали ходить, да и как ей возвращаться домой? Чтобы сказать, из-за любовной прихоти лишила семью источника существования? Пусть уж лучше думают, что с нею что-то случилось, а там видно будет. Но это "там", когда-то... А что делать сейчас? Не знала.
Белосветова она полюбила искренне, всей душой. Но признаться ему в своих материальных затруднениях не считала возможным - он мог это истолковать как намёк на новое содержание. Ну, и что он тогда подумает о ней?.. Выход был, но ненадолго.
- Коля-джан, за сколько можно продать это кольцо? - Она сняла с пальца дорогой перстень. - У тебя, кажется, был небольшой опыт, да?
Теперь смутился он, поняв всё. Лицо и шея загорелись стыдливым пожаром. Воскликнул:
- Каринэ, душечка! Прости... Продавать ничего не надо. Деньги у меня ещё есть. Снимем где-нибудь квартиру, это будет дешевле гостиницы.
Так они сняли комнату на окраине в доме интеллигентных стариков Ахмыловских и зажили опять беспечно и счастливо. Потянулись тихие незаметные дни, недели и потому не заметили, как прошла весна. Началось лето, можно было купаться, загорать. Но вдруг - как-то подряд, одно за другим - начались события, которые напомнили, что их идиллия может оборваться.
В конце мая по предложению правительства Грузии объявил себя распущенным Закавказский Сейм, и Закавказье распалось на 3 самостоятельных республики: Грузию, Азербайджан и Армению. Грузия объявила себя самостоятельной социалистической республикой под протекторатом Германии и решила создать под своей эгидой в западной части северного Кавказа "Южную республику".
На территории Черноморской губернии с центром в Новороссийске организовалась Черноморская советская социалистическая республика, поддержанная Кубанской радой из Екатеринодара. Черноморский военный флот, всё ещё подчинённый большевистским советам, представлял собою огромную мощь, которую можно было оценить в 300 миллиардов рублей, не меньше. 3 дредноута - или по новой терминологии "линкора" - "Свободная Россия", "Екатерина" и "Воля" держали взаперти в Босфоре весь турецкий флот, не давая ему жерлами своих дальнобойных пушек войти в Чёрное море. На ходу было и 5 серочугунных, похожих на соборы, броненосцев - "Иоанн Златоуст", "Три святителя", "Евстафий", "Пантелеймон" (бывший "Граф Потёмкин") и "Ростислав". А огромное количество 3-трубных и 4-трубных миноносцев представляло собой не просто военные корабли, а маневренные игруны в море - "Беспокойный", "Гневный", "Дерзкий", "Пронзительный", "Быстрый", "Громкий", "Поспешный", "Счастливый", "Строгий", "Свирепый", "Сметливый", "Стремительный", "Живой", "Живучий", "Жаркий", "Жуткий", "Завидный", "Заветный", "Зоркий" и "Звонкий". К этой боевой молодости примыкали двухтрубные тихоходные, но всё ещё опасные, старики - "Лейтенант Шестаков", "Лейтенант Зацаренный", "Капитан-лейтенант Баранов", "Капитан Сакен" и "Лейтенант Пущин". Ещё были на вооружении быстроходные "новики`"-полукрейсеры на дизелях с нефтью и электричеством, с новыми торпедными аппаратами - "Гаджибей", "Фидониси", "Калиакрия" и "Керчь". Плюс 110-тонные, 200-тонные и 500-тонные подводные лодки - "Лосось", "Судак", "Карась", "Карп", "Краб", "Кит", "Кашалот" и "Нарвал". Да 2 настоящих подводных крейсера: "Нерпа" и "Тюлень". Был ещё и 3-й, "Морж", но погиб в Босфоре вместе с командой в 60 моряков. А сколько было ещё эсминцев, военных транспортов, тральщиков, гидрокрейсеров, плавучих кранов, канонерских лодок, вооружённых яхт! Это же флот, которому могла позавидовать не только Германия, любая могущественная держава. По тысяче двухсот моряков только на каждом линкоре! А если взять весь флотский экипаж вместе? Это же десятки тысяч матросов с золотыми буквами имён своих кораблей на чёрных ленточках бескозырок! Это гордость России. И вот из-за какого-то преступного мира, заключённого штатскими чиновниками в Бресте, эта гордость должна опуститься на колени всего перед двумя германскими линкорами "Гебен" и "Бреслау" с 5-ю подлодками? И молча ждать от них милости? Нет, такого позора российские моряки ещё не знали. А потому и галдели целыми днями на митингах в Севастополе: что делать, братва? Будем подчиняться предательскому приказу или пошлём всех на 3 буквы? Где командиры, мать их за ногу, почему молчат? Был бы здесь Колчак, никогда бы такого унижения не позволил!..
- Братва, надо связаться по радио с балтийцами! Запросить: что делать? Предательство!..
- Запрашивали, - орал другой, - молчат. Все слушаются сраных комиссаров, которые нами теперь командуют со своим Лениным!
- А что эти немцы нам сделают? Не дадимся, вон сколько тут нас!.. - орали третьи.
Почуяв в рядах моряков раскол, адмирал Саблин не выдержал и, созвав на флагмане совещание согласных подчиниться ему командиров и представителей от матросов, вывел из Севастополя в ночь на второе мая чуть ли не половину Черноморского флота: 2 новых линкора, 14 эсминцев, 2 миноносца, 1 вспомогательный крейсер и 10 сторожевых катеров. 2-го мая в новороссийскую бухту прибыли на этой армаде, чтобы не досталась немцам, 3500 моряков. И снова загалдели на митингах: "А что же остальные?.. Согласны пойти под немцев, что ли?.."
Прибывшие в Севастополь немцы захватили 1 оставшийся линкор и 2 недостроенных, 2 крейсера, 8 эсминцев, 2 миноносца, 17 подводных лодок (6 из них были, правда, не достроены) и около 400 мелких кораблей и вспомогательных судов с 35-ю тысячами моряков и портовой обслуги, которые ещё недавно помогали большевикам устанавливать советскую власть в Одессе, затем в Крыму, участвовали в боях против Каледина на Дону, против Центральной Украинской рады в Киеве, Бердянске и Мариуполе. То есть, большинство севастопольских моряков, оставшихся в порту, признавали советскую власть Ленина и подчинялись ей. И немцы ультимативно потребовали от Ленина в Москве строгого исполнения подписанного в Бресте договора о перемирии, то есть, возвращения в Севастополь уведённого по приказу большевиков военного флота. Правительство России, боясь, что Германия продолжит войну и захват территорий, как она это уже сделала с Ростовом-на-Дону, согласилось в официальном ответе выполнить требование немцев. А неофициально Ленин прислал в Новороссийск представителя по военно-морским делам Вахрамеева и тот открыл в штабе приплывшего флота митинг с предложением затопить корабли, но не возвращать их немцам. А Ленин-де заявит потом, что моряки не подчинились его приказу и самовольно потопили корабли из патриотических чувств.
Однако 16-го июня за потопление флота проголосовали только 450 моряков. 500, вместе с адмиралом Тихменевым, исполнявшим обязанности командующего флотом, проголосовали против затопления. 1000 моряков воздержалась при голосовании. Тогда ночью адмирал Тихменев связался по радио с Севастополем и, узнав, что немцы там не разоружают оставшийся русский флот и моряков, поднял на своём линкоре "Воля" флагманский приказ следовать за ним и увёл из Новороссийска в Севастополь 7 эсминцев и 1 вспомогательный крейсер. В пути команда одного из эсминцев передумала возвращаться и затопила свой корабль около мыса Мысхако.
Ночью 18-го июня в Новороссийск прибыл из Екатеринодара соратник Ленина Фёдор Раскольников, поставленный на пост адмирала Балтийского флота прямо из мичманов. Быстро сориентировавшись в обстановке, он нашёл также и нужные слова, которыми убедил оставшихся моряков затопить корабли. Рано утром принятое решение было объявлено всем экипажам, и моряки начали расхищать корабельное имущество и покидать суда. А в первом часу дня стоявшие в порту миноносцы уже снимались с якорей и начали выходить в бухту. 2 буксирных парохода потащили за миноносцами линкор "Свободная Россия", которым командовал капитан первого ранга Терентьев. Прежде этот линкор был флагманом у адмирала Колчака и назывался "Императрица Мария". Оставшиеся на палубе матросы, необходимые капитану для затопления, будто бы плакали, глядя на эсминец "Керчь", ведший эскадру на смерть. Командовал всеми действиями на "Керчи" вместе с её капитаном Кукелем Фёдор Раскольников.
На всех кораблях были подняты Андреевские флаги. Выйдя из порта, миноносцы сначала построились в кильватерную колонну, а потом начали сближаться, образовывая замкнутый круг. Машины после этого были застопорены, с палуб начали спускать на воду шлюпки. Затем со "Свободной России" раздался пушечный выстрел, который прозвучал погребальным салютом. Матросы на шлюпках начали креститься и отплывать, а миноносцы стали медленно накреняться в разные стороны - это хлынула в открытые кингстоны вода - и пошли ко дну.
От "Свободной России", которая стояла рядом с миноносцами, тоже отошли несколько шлюпок с матросами. Но линкор накренился, а затем снова выпрямился и не хотел тонуть. Тогда с "Керчи" открыли орудийный огонь по его подводной кормовой части. Только после этого, резко осев на корму, "Свободная Россия" пошла ко дну, оставив на поверхности, как и все миноносцы, лишь мачты в виде крестов над могилами.
Все эти рассказы пришли в Керчь через несколько дней. А потом появился и очевидец, наблюдавший за потоплением. Он видел его с высокого черноморского шоссе в 10-ти верстах от Новороссийска. Рядом громоздились невысокие лесистые горы. А справа белели дачи Геленджика у подножия одной из гор. Море было гладким и синим вдали, но смотреть на него было страшно. Неподалёку от Новороссийского мола из воды торчали чёрные кресты затонувших кораблей. "Керчь" затопилась на следующий день, этого он не видел.
20-го июня в Новороссийск прибыли за русской эскадрой немецкие крейсеры "Гебен" и "Бреслау", чтобы отконвоировать её в Севастополь. Конвоировать было нечего.
3-го июля, воспользовавшись ситуацией на Чёрном море, грузинские военные части вторглись в Сочинский округ Черноморской губернии. Там в это время умирал от сердечного приступа генерал Алексеев, пославший Деникина с добровольцами против советской Кубанско-Черноморской республики. Грузины уже заняли Адлер. 5-го июля захватили Сочи, 27-го Туапсе.
В Керчь дошли сведения, что в ночь с 16-го на 17-е июля были уничтожены в Екатеринбурге и в Алапаевске все Романовы: император России Николай Второй, его жена, 4 дочери и малолетний сын, а также великие князья, которые могли продолжить династию русских царей. Запоздалая весть об этой кровавой драме потрясла Белосветова до оцепенения - ведь почти всех этих людей он знал лично. Особенно ему было жаль милого и красивого мальчика-царевича и его сестёр, таких же милых и скромных. Прочтя об этом в газете, он шептал: "За что, за что? Детей-то за что?.." Поэтому сообщения о продвижении грузинских войск он воспринимал уже почти равнодушно - не как удар по русским в спину или предательство России.
Правда, с захватом грузинами Туапсе кончилась власть большевиков над Черноморской областью. Можно было свободно ехать в станицу Петровскую, где могли находиться родители. Но против грузин появился в сентябре Деникин, и боевые действия в этой губернии возобновились. Ехать было опасно. Да и на Москву путь был отрезан. После мятежа чехов, развивших наступление против большевиков, положение в стане красных крайне обострилось. А после убийства левыми эсерами германского посла Мирбаха в Москве и мятежа главкома красных войск на Волге, захватившего золотой запас России, война запылала всюду. Муравьёва, правда, вскоре убили где-то на Волге, и мятеж был подавлен, но немцы, оккупировавшие Ростов-на-Дону, могли из-за убийства Мирбаха расширить свою оккупацию. Поэтому от Ростова до Батайска большевики выставили заслон из частей Красной Армии, где вскоре образовался действующий фронт из-за нападений казачьих войск генерала Краснова. Фронт этот мог быть прорван в случае, если перейдут в наступление и немцы.
"Вот вам и мир, вот вам и Брестское соглашение! - думал Белосветов. - Опять льётся везде кровь, пылает война, а я, боевой офицер и патриот, получается, дорвался до мирной жизни после вшей и окопов и не хочу с этим расставаться. Потому, что есть деньги и красивая женщина? Но это же... Стоп! Не надо так на себя. Пусть большевики сами расхлёбывают, это они нас упразднили!"
Ему нравился покладистый характер Каринэ, её бешеный темперамент и смуглое тело. Всё остальное его теперь не касалось. Как патриот он защищал отечество на фронтах. Дважды пролил за него кровь, мог отдать даже жизнь. Но то, что случилось потом, не на его совести. Это безответственные политики и бездарные правительства довели страну до революции, а теперь и до гражданской войны. Он же, как и все фронтовики, устал от войны и предательства и хочет пожить по-человечески! Всё, хватит!..
Занятый самоедством и переживаниями, он не думал о переживаниях Каринэ и её судьбе. Разве ей плохо с ним? Ничего не делает, загорает. Ну, и сам старался жить беззаботно. Так в чём же его можно упрекнуть?.. Каринэ ему не жена, но и не купленная любовница, каковою была у старика Терехова. Любима, и любит сама, чего ещё надо?..
Видимо, в нём с юности сидело понятие о женщинах-содержанках, которые не вправе требовать от мужчин того, что может - имеет право - потребовать порядочная женщина: невеста, жена. Воспитанный обществом в таком духе, он и теперь, видимо, не забывал об этом подспудно. Потому и полагал, что Каринэ должна быть довольна своей жизнью.
Ему казалось, что счастлив и сам. В отношениях с Каринэ не было неискренности, а были сердечность и простота, идущие не только от любви, но и от дружбы. Не было ни ревности, ни каких-то претензий друг к другу. Значит, не должно быть и никакой зависимости. Только лёгкость во всём и наслаждение, как у мудрых французов, о жизни которых он когда-то много читал. И верил: у французов нет в психологии нашей азиатчины и собственничества.
Никогда в жизни ему не было так постоянно хорошо. Раньше, сколько помнил себя, было лишь ожидание счастья, открытия для себя женщины, томление от этого ожидания, хотя свою первую женщину он познал в одном из петербургских борделей ещё юнкером. Потом были и другие. Тем не менее связи эти были редки, особенно после того, как началась война. Он продолжал жить ожиданием любви, однако почти ежедневно хотел близости плотской. Но ни того, ни другого в его жизни не было, и это было мучительно. Физическое влечение держало его в постоянном напряжении, потому, что по природе своей он был отменно здоров. И вот теперь, в 28 лет, в самый расцвет молодости, он получил, наконец, постоянную женщину, близость с которой приводила его в совершенный восторг, а удовлетворение половой потребности стало неторопливым и спокойным - не нужно было от кого-то прятаться, куда-то спешить, хлопотать о своём быте. Не было рядом ни родителей, ни знакомых, которые бы чем-то мешали или отвлекали, или требовали к себе внимания. Не было и детей, забот, связанных с ними. Были только любовь, наслаждение друг другом, полная свобода и раскрепощённость. Отсутствовал даже долг перед родиной: кончилась кровь и взрывы, похороны товарищей - никому не было больше дела до того, что он был офицером. Он стал ненужным государству. А раз так, то и ему не нужен никто. Кроме Каринэ, разумеется. И вот, выздоровев в этой Керчи окончательно, он почувствовал свою молодость с такой силой, что готов был всё время петь, улыбаться. А беззаботность жизни и огромный прилив физических сил создали в его душе постоянное желание жить, любить, ощущать себя молодым и сильным, всемогущим. Глядя по утрам вниз из окна на город и видя его весь, как на ладони - бухту, дома, улицы, он чувствовал душевную окрылённость. И ещё находясь под впечатлением только что пережитых минут сладкого томления в объятиях нагой Каринэ, не мог насмотреться на этот город, ставший родным. Не мог надышаться его морским воздухом. Не мог оторваться от Каринэ и сидел с нею либо на берегу моря за городом, либо целыми днями никуда не выходя, ни о чём не думая, ничего не желая. Каринэ вызывала в нём любовь, неизменное желание, и он был неутомим с нею, лаская её каждый раз, зацеловывая, опрокидывая на неё всю скопившуюся в нём нежность и всё более привязываясь к ней. Наверное, это и было высшим счастьем в человеческой жизни, достающимся очень немногим людям. А он не знал этого. Потому что ни о чём не хотел думать - хорошо всё, ну, вот и прекрасно!
Однажды он почувствовал, что Каринэ тоже очень счастлива с ним, так по-детски ему улыбается, всё время что-то напевает. Показалось даже, что она не ходит, а плавно летает. В ней словно расправилось что-то внутри и расцвело, как цветок. Она дивно помолодела.
- Сколько же тебе лет, моя девочка, 19? - воскликнул он, восхищаясь ею и одновременно чего-то пугаясь - не то рока, который почувствовал вдруг, не то сглаза собственного счастья.
- 24, Коля-джан. Но мне так хорошо с тобой, как было, когда ещё не исполнилось 16! Коля-джан, я умру без тебя!
Вот он когда испугался!
- Что-о?..
И счастье кончилось. Нет, он не охладел к ней, любил по-прежнему. Но к прежнему лёгкому и светлому чувству прибавилась мука: как ему быть теперь с Каринэ? Она любит его всем существом, а он не может на ней жениться и, стало быть, рано или поздно сделает её несчастной. В его душе появился страх ответственности за неё, горькая забота, начавшая омрачать всё. Он даже ни разу не подумал о том, почему, собственно, не может жениться на ней, если любит в ней всё - и характер, и тело, и душу. Детскую ясность в глазах. Но нет, ему казалось аксиомой, что он, офицер и дворянин, не должен иметь женой женщину, над которой все начнут потешаться и издеваться. Да и над ним тоже. Это же недопустимо! Однако, если быть честным перед собой, он ведь и в мыслях не мог произнести слово "содержанка" в применении к Каринэ, так оно не вязалось ни с её внешним, ни с внутренним обликом. Но, тем не менее, вековой предрассудок прочно сидел в нём и мешал ему теперь жить.
"Что скажут родители? Сестра", - думал он. И почему-то не приходило в голову, что от родителей и сестры прошлое Каринэ можно просто скрыть. Откуда они могут что-либо узнать о ней, кроме, как от него самого? Но нет, такое и в мыслях не допускалось, хотя в том же обществе, в котором он вырос, женщин, вышедших замуж вторично, не презирали. А ведь Каринэ никого больше из мужчин, кроме Терехова, не знала.
От хозяина дома, бывшего учителя истории в женской гимназии, милейшего и интеллигентнейшего Всеволода Юрьевича, Белосветов под глубочайшим секретом узнал, что в Крыму, в Айтодоре, скрывается мать расстрелянного в Екатеринбурге императора, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Большевики расстреляли не только её сына и всю его семью, но и всех великих князей, попавших им в руки. "А вот старушка скрывается у нас здесь!" - закончил старик. И неожиданно прибавил:
- И представьте себе, добрейший Николай Константиныч, какую проявила, говорят, твёрдость по отношению к родной дочери, великой княгине Ольге! Не сочла возможным её пребывание у неё вместе с её новым мужем только потому, что он не является наследным принцем.
- Вы имеете в виду капитана Куликовского, что ли? - спросил Белосветов.
- Да. А вы что, знаете, что ли, его? - удивился хозяин.
- Нет, лично знаком не был. Знал только первого мужа Ольги, принца Ольденбургского. За которого её выдали, кстати, против её желания. Ей было 19, а генералу - Петру Александровичу Ольденбургскому - 33.
- Возраст Иисуса Христа, - заметил старый учитель.
- Однако принц Ольденбургский оставил свою молоденькую жену девственницей, даже не прикоснувшись к ней.
- Зачем же он тогда женился?
- В этом-то весь и фокус! При Дворе говорили, что ему нужно было прекратить сплетни о его неполноценности. Вот он и прикрылся браком на Ольге.
- Какая низость по отношению к девушке!
- Да нет, он разрешил ей полную свободу в личной жизни, да вот она-то была совершенно неопытной. Так что не жизнь у неё была, а сплошное мучение. И знаете, кто больше всех был виноват в этом?
- Нет, разумеется. Откуда?..
- Её родная мать, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Решила, что дочь её некрасива, никому не понравится, ну, и настояла на этом браке. Александр Третий был уже похоронен 7 лет назад. Брат Ольги, ставший императором, тоже не заступился за неё, хотя, говорили, был дружен с сестрой.
- Вы хотите сказать, молодой человек, что мать Ольги, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, не любила, что ли, своей дочери? Если так жестоко обошлась с нею.
- А по-вашему, как? Любила? Да и какая она вдовствующая! Сама - так, небось, жила с этим грузинским жеребцом Шервашидзе как с мужем, и сколько лет! Не венчаясь. Так это - можно. А вот родной дочери - нельзя быть рядом с нею даже с настоящим мужем!
- Как с настоящим? - удивился Всеволод Юрьевич. - Она же, говорят, с этим Куликовским была в интимной связи, когда он стал личным адъютантом у принца Ольденбургского!
- Ну и что? А кто его сделал своим адъютантом? И для чего? Сам принц Ольденбургский! - горячился Белосветов. - Чтобы его жене легче было встречаться во избежание огласки. А в январе 16-го года брак был расторгнут, и Ольга обвенчалась с Николаем Александровичем Куликовским законным браком. Так что мать прогнала её от себя, получается, для того, чтобы та - не видела её блуда! С Георгием Шервашидзе!
Всеволод Юрьевич замахал:
- Не грешите, молодой человек! Этот Шервашидзе остался в Киеве, когда вдовствующая бежала из Киева к нам в Крым. Там и погиб, говорят, месяц назад.
- Как это погиб?..
- Ну, вы же знаете, в России началась гражданская война. Большевики арестовали князя Шервашидзе и, когда началось истребление семейства Романовых, расстреляли и его.
- Ну и ну!.. - только и мог проговорить Белосветов. - Расстрелять человека лишь за то, что спал когда-то с бывшей императрицей - что это за вина? В чём заключается? Он же старик теперь! Ему, если не ошибаюсь, сейчас было бы... - мысленно подсчитывал он, - 71 год!
- Да что вы, не слыхали, что ли, о зверствах этих мерзавцев! - возмутился старик. - Никакие немцы не выпустили столько невинной крови, сколько эти красные антихристы!
- Слыхать-то слыхал, но в общих фразах и восклицаниях. Я же тифом тогда заразился! А вот конкретного так ничего и не знаю - у всех одни эмоции.
- То, что они сделали в феврале в Евпатории, теперь весь Крым знает и содрогается! А должен знать - весь мир! Такого ещё не было в истории человечества на земле!
- Ну вот, и вы тоже. Да расскажите же, наконец, толком об этом! - обиделся Белосветов.
- Это даже рассказывать страшно, - побледнел старик. - А уж как совершать или даже присутствовать при таком изуверстве, я и представить себе не могу!
- И всё-таки, - попросил Белосветов, - что там произошло?!
- В Севастополь приехала сама Антонина Немич. Или же её привезли матросы, прибывшие с Балтики с этим мерзавцем Дыбенко. Его поставили здесь, в Крыму, большевики во главе своего правительства.
- Кто это такая, Немич?
- Вы что, ничего не слыхали об этой фамилии?! Это же семья известных в России потомственных палачей!
- Я не историк, Всеволод Юрьевич.
- Хорошо, прошу прощения... Так вот эта садистка наслушалась в Питере о зверствах в подвалах ЧК какого-то еврея Моисея Урицкого и решила, вероятно, переплюнуть его, чтобы сохранить за своей фамилией пальму первенства. Узнав, что из Севастополя разбежались по всему Крыму почти все офицеры береговой обороны и флота, она стала набирать себе на военный транспорт "Трувор", оставшийся без командования, добровольцев из числа матросов-алкоголиков. Мол, поквитаемся с бывшими "благородиями". Пообещала, что будет вдоволь водки, других развлечений. Сказала, что вместе с ними выйдет в поход и гидрокрейсер "Румыния". Этот крейсер тоже остался без офицеров и был в распоряжении матросни. Представляете, что за публика набралась в эту, с позволения, команду! Всякая погань из бывших уголовников - пьянь, кокаинисты. И поплыли на этих судах в Евпаторию. Там, по их сведениям, скрывалось много переодетых офицеров. Всё это с разрешения Дыбенко, который после смещения с командования флотами возненавидел генералов и одобрил затею Немич.
Ну - высадились на берег. И пошли хватать всех подряд, кто с выправкой или прилично одет. На палубе людей этих предварительно допрашивали, били. Вскоре трюм "Трувора" был заполнен людьми до отказа. За 3 дня 800 человек наловили на улицах. Стали выявлять, кто из них офицеры, и около трёхсот подозреваемых перевезли в трюм "Румынии". Вот там-то и началось то, чего не выдержал бы ни один нормальный человек.
Вам приходилось видеть когда-нибудь, как крестьяне режут связанную свинью? Как истошно кричит она и дергаётся. Как льётся кровь... - У старика выступили на лбу капли холодного пота.
- Всеволод Юрьевич, я ходил на войне в кавалерийские атаки. Эскадрон на эскадрон! Так что крови я насмотрелся...
- Мо-ло-дой человек! - несогласно воскликнул отставной учитель. - То, что видели вы, ни в какое сравнение с тем, что делали пьяные матросы на палубе! Они соорудили на капитанском мостике "лобное место" и вызывали из трюма свои жертвы по одиночке. Когда человек появлялся из трюмного люка на свет, ему приказывали идти мимо матросов через всю палубу. По дороге садисты срывали с несчастного всю одежду. А ведь февраль, холод! И били, выкрикивая: "Ну, благородие, сейчас мы отрежем тебе член!" Больше не пригодится, мол. И под хохот, оскорбления передавали голого человека палачам-добровольцам на лобном месте. Те опрокидовали жертву на пол, связывали руки и ноги и, подбадриваемые этой изуверкой Немич, отрезали, под истошные крики, половые органы. Потом - уши, нос, губы. Вы только представьте себе это!.. - закричал старик, заливаясь слезами. - От этих криков несколько офицеров в трюме... сами повесились. А матросня, вся в кровище, продолжала резать и резать и выбрасывать ещё живых людей в море. Некоторым - нашли у повара даже топор - отрубали и руки. Это же чудовищно, чудовищно! - рыдал старик в истерике. - Как можно было смотреть на такое 300 раз!.. Это же нелюди, нелюди!.. Такое и Христос не выдержал бы...
Еле успокоил Белосветов своего хозяина, еле отпоил водой. А потом, чтобы отвлечь, хотел задать другой вопрос, о себе. Но старик вновь вернулся к тому, с чего начал:
- Бедный ротмистр Куликовский, муж великой княгини, когда убегал - через нас тут - на кавказский берег, так не столько от немцев и вдовствующей императрицы, сколько от красных антихристов!
Белосветов решил его огорошить:
- Всеволод Юрьевич, а как вы относитесь к моей связи с Каринэ? Только, как говорится, честно, положа руку на сердце...
Старик от неожиданности растерялся, не зная, что сказать, забормотал:
- Анна Павловна считает вас, ну, как бы это вам... Да, прекрасной парой... Краше, говорит, во всём городе нет. И жалеет, что наш Сережа, сын, не живёт с нами. Присылает иногда к нам только внуков на лето.
- Ну а вы? - настаивал Белосветов.
- Да я что же... Я тоже не против. Вы молоды, а войне - не видно конца. Но, если вы хотите жениться на Каринэ Ашотовне... тут я вам не советчик, хотя она и милая женщина. Пойдут пересуды, отношения ваши могут осложниться... Мне кажется, вам лучше выехать в другой город, где вас не знает никто. А там видно будет, а? Жизнь покажет... она лучше любого учителя.