Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 1 "Эстафета власти"
Книга 6 "Гражданская война"
Часть 2 "Конец войны на юге России" (продолжение)
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Глава пятая
1
Поправлялся Белосветов в санатории-лечебнице после госпиталя плохо - гноилась рана, полученная от удара вражеской шашки. Видно, была шашка грязной и в рану что-то попало. Сколько ни чистили её, гной появлялся опять. В лечебнице, где он лежал теперь, недоставало йода, бинтов, медикаментов. Врачи выполняли свои обязанности как могли и всё шушукались, шушукались о чём-то в кабинетах и коридоре.
Оказывается, в Ялту прибыл главный санитарный инспектор Русской армии доктор Лукашевич в чине полковника и, не спеша с обходом лечебных учреждений, разносил везде всех на корки и не торопился уезжать. Врачи боялись его, узнав, что он служил в 11-м году вместе с Врангелем в одном конном полку врачом и выпил с ним якобы не одну бутылку водки. Словом, близок с главкомом.
Белосветов услыхал, что представляет из себя Григорий Александрович Лукашевич, совершенно случайно, сидя на больничной скамейке в саду. За этой скамейкой росли высокие кусты, и там, не видя его, остановились покурить два врача и негромко разговаривали:
- Ну, как можно было назначать такого человека на пост главного военно-санитарного инспектора армии! Скарлатины от аппендицита не может отличить. А чуть что - площадная брань. Бесконечные издевательства над медперсоналом. Принуждает к сожительству сестёр. Вечно от него запах... И это - врач?!
- Да какой он вам врач! Хотите знать его студенческую кличку? "Великий пакостник"! В 10-м году, после выпуска из академии с военно-медицинского факультета, он был назначен младшим ординатором в Николаевский военный госпиталь. Но оказался не способным к работе хирурга, и его турнули оттуда в конный полк, где служил тогда барон Врангель. Так ведь и там не удержался! Демобилизовали за врачебную непригодность.
- Как же он вернулся тогда?
- Говорят, работал где-то в Киеве. В 18-м - даже на немцев. Кем, уж не ведаю. И вот очутился в "добровольческой" Деникина.
Хорошо, что всё это Белосветов выслушал до встречи с медиком-хамом, который явился вскоре в санаторию пьяным и принялся распекать непотребными словами дежурного врача, осматривающего рану у пожилого поручика Викторова.
- Вы на что здесь приставлены?! - заорал Лукашевич на старика-доктора. - Не видите, что ли, кто к вам вошёл?!
- Не заметил, господин полковник, - оправдывался врач, бледнея. - Осматривал вот раненого...
- Бордель тут развели, понимаете! - не унимался Лукашевич. - Что вы его осматриваете? Его - выписывать пора. Смотрите, какую рожу наел! Толще моей жопы! На фронте не хватает людей, а вы им тут курорт устраиваете!..
- Прошу прощения, господин полковник, но у поручика Викторова - отёк от лекарств, а не жир. Ранение в живот, какая может быть...
- Молчать! Пойдёте у меня под суд за укрывательство здоровых людей! Вы что, не понимаете этого, старый дурак? Выписать всех выздоровевших отсюда!..
Это было в палате, при офицерах. Некоторые из них были после тяжёлых ранений в живот, голову. Кавалергард поручик Ахмыловский с выбитым правым глазом затрясся:
- Господа! Что же это такое в самом деле?! Как можно?..
Белосветов, не расстававшийся с личным браунингом и в госпиталях, поднялся с недобрым лицом с койки, приблизился к Лукашевичу:
- Послушайте, вы, скотина в парадном мундире! Если сию же минуту... вы... публично не извинитесь, я - прострелю вам башку!
- Что-о?! - не понял Лукашевич, наливаясь кровью. - Как вы смеете?! Кто вы такой?!.
Белосветов выхватил пистолет:
- Ах, ты, сволочь с крылышками! Ещё и трепыхаешься? На колени, гадина! Раз... два-а...
- Господа, господа!.. - испуганно взмолился Лукашевич, белея. - Вы меня не так поняли. Прошу прощения, если я что лишнего в горячности... Я - имел претензии до врача. И вовсе не хотел обидеть вас. Я понимаю: нервы, ранения...
Белосветов жёстко оборвал:
- Прекрати!.. - Обернулся к офицерам: - Господа, немедленно напишите рапорт на имя главнокомандующего. Обо всём... что здесь произошло. Я - не отпущу этого мерзавца до тех пор, пока он не напишет личного объяснения. Обе бумаги... сегодня же... отправим в Севастополь. Подпишемся все, и отправим.
И как ни извинялся перетрусивший чиновник в военном мундире, как ни упрашивал офицеров уладить инцидент миром, они всё же заставили его писать объяснение и написали рапорт и сами. После этого Белосветов отпустил трясущегося Лукашевича. Не думал, что тот укроется на первом этаже у главного врача в кабинете и начнёт звонить в городскую контрразведку о том, что офицер... подполковник Белосветов, как выяснил он у главного врача... носит при себе оружие и только что чуть не убил его, принудив писать на себя облыжный доклад.
- Подполковник Белосветов - герой германской войны, - тихо проговорил главный врач, прислушивавшийся к разговору. - Наверное, вам не следовало, господин полковник, давать огласку этому делу. Я бы его как-нибудь погасил тут сам, а так... - он вздохнул, разводя руками. - Напрасно вы...
- Ничего не напрасно. Вы не знаете, они - написали на меня рапорт.
Поручик Викторов, за которого Белосветов заступился, был немолод, призван из запаса в прошлом году и не разделял общих убеждений в необходимости продолжения гражданской войны. А поняв, что так же настроен и Белосветов, отвёл его вечером на балкон с видом на море и там доверительно начал:
- Хотите знать, сколько помпы было с этим весенним наступлением? Или, как ещё говорят, нашим выходом из Крыма.
- Да ведь я первым выскочил со своим полком на Чонгарский мост! - недовольным тоном заметил Николай Константинович. - И всё видел сам.
- Э, господин подполковник, это не то, - улыбчиво протянул Викторов, разминая папиросу. - Что вы могли там видеть? Кроме противника с шашками. А вот я - видел в Джанкое нашего главнокомандующего. В поезде. С радиостанциями, ресторанами. Известиями по радио и с самолётов от наблюдателей.
- А, ну, тогда прошу прощения: это другое дело! Это - действительно интересно. Продолжайте...
- Выехали мы из Севастополя в Джанкой всей полевой ставкой главкома на поезде.
- Простите, а вы кем же состояли при ставке?
- Шифровальщиком. За 2 часа могу зашифровать 100 слов, высшая категория!
- Простите ещё раз, что перебиваю. А где же это вас так, если вы при ставке служили? - Белосветов кивнул на бинты, выглядывавшие из-под рубахи поручика.
- Осколком гранаты, когда я возле поезда находился. Сбросил красный летнаб с аэроплана. Откуда-то вдруг появился, и нате вам! Так что, и находясь при ставке, можно Богу душу отдать. К счастью, пронесло. В июле - ранило, и вот уже скоро - выпишут.
- Так о какой помпе вы хотели мне?.. - напомнил Белосветов.
- Ну, во-первых, сопровождали наш поезд, который вёз всё начальство - главкома, генерал-квартирмейстера Коновалова и наштаглава Шатилова - сразу 24 ординарца и 2 взвода конвойных! Вагоны - все чистенькие, с электрическим освещением, некоторые специально переделаны под различные отделения штаба - с аппаратами Юза, Морзе, радиостанциями.
В Джанкой прибыли мы в 9 часов утра, а к 10-ти полевая ставка была уже развёрнута по обе стороны боковой платформы, образовав как бы коридор из двух рядов вагонов. Справа - стояли вагоны генерала Шатилова, конвоя, коменданта, первый ресторан, электростанция. Слева - оперативный телеграф, служба связи, чины штаба, ординарцы, второй ресторан, радио, вагон Донского атамана и другие. В центре платформы - заняли место две антенны радио. Ну, и всё это было связано между собой паутиной телефонных проводов.
Об удачной высадке через Чонгарские мосты второй части десанта генерала Слащёва мы узнали только вечером. Там прошло всё хорошо. А вот Кутепов под Перекопом нёс большие потери. Но... пошло наступление на другой день и там. Через 3 дня наша полевая ставка перебралась уже в Мелитополь, который занял корпус генерала Слащёва. Все наши газеты захлёбывались от упоения первыми победами.
А потом настали горькие дни. Особенно после того, как красные освободили от поляков Киев и загнали нас в ловушку на Каховском плацдарме. Сколько он нам крови стоил! Когда начали его отвоевывать... На север - мимо него - не пройти. Ну, и лезли, не жалея людей. Да поздно хватились... Бывший полковник инженерных войск Карбышев успел создать там такой укрепрайон, что нам и не снилось!
- Это я всё уже знаю. Вы мне - про помпу: в чём она заключалась и с какой целью? Не в одних же поездах с ресторанами...
- А, да-да. Помпа, главным образом, исходила от наших газет. Газетчики знали, что генерал Врангель любит приподнятый стиль, ну, и старались... Совестно было читать! Может, тем и накликали беду на наши головы, а? "Не хвались, как говорится, идучи на рать. Хвались, идучи с рати". Да вы тут покурите пока, а я вам сейчас старые вырезки из газет принесу. Сохранил некоторые...
Белосветов смотрел на море внизу, на опускающееся в воду солнце, на вечернюю Ялту и не заметил, как Викторов вернулся. Даже вздрогнул, когда тот произнёс:
- Почитайте хотя бы вот это... ещё светло. - И протянул вырезку с отчёркнутыми красным карандашом строчками. Белосветов молча принялся читать.
"... Ген. Врангель в сопровождении г. Кривошеина, громадной свиты и представителей иностранных государств направляется вдоль фронта выстроенных солдат. От края и до края громадной площади несутся приветственные крики и неизменное "рады стараться". Главнокомандующий, окружённый цветником русских и иностранных мундиров, направляется к аналою. Возле - на особом столике - знаменитое знамя сказочного Георгиевского батальона, которое вручается сегодня корниловцам.
После речи архимандрита Антония, выражающего уверенность, что знамя увидит золотые маковки московских храмов, начинается торжественное молебствие.
Поёт хор корниловцев. Слова молитв то и дело прерываются щёлканьем фотографических затворов. Представитель иностранной прессы ломаным русским языком жалуется, что у него вышли все плёнки. Молебен подходит к концу. Многолетие... Вечная память... Все присутствующие опускаются на колени. Представители иностранных миссий тоже. Картина сильная. Впервые на коленях стоят на земле, орошённой кровью русского солдата, и те, за безмятежное спокойствие которых он проливает эту кровь. Это бросается в глаза, это трогает и волнует.
Кончена "вечная память" ("мёртвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий") и опять "многая лета" русскому воинству, потом - окропление св. водой. Команда - "накройсь!", и вслед за этим начинается церемония вручения знамени. Взгляд невольно обращается в сторону правого фланга. Там - знаменитая корниловская офицерская полурота. Боже! Какая маленькая горсточка людей-счастливцев, доживших до этой исторической для легендарного полка минуты. Иностранцы с любопытством наблюдают прибивку знамени. Первый гвоздь вбивает главнокомандующий, второй - ген. Кутепов, третий - командир корпуса, четвёртый - начальник дивизии, и за ним командиры полков. Раздаётся команда: "Слушай, на кра-ул!.."
Воцаряется немая тишина, и главнокомандующий, выступив вперёд, громовым на весь плац голосом произносит с огромным подъёмом: "Орлы ратные, Корниловцы! Сегодня впервые, после зачисления в ваши славные ряды, довелось мне увидеть вас. Сегодня привёз я вам, достойнейшим из достойных этой чести, знамя бывшего Георгиевского батальона, батальона храбрых, которым оно было вручено самим Корниловым, чьё бессмертное имя носите вы - бессмертные Корниловцы. На этом знамени начертаны слова, которые носил в своём сердце Корнилов, которые носите у себя в сердце вы: "Благо родины превыше всего".
Благо родины, орлы Корниловцы, это то, за что лучшие сыны ея 3 года уже орошают своею кровью ея поля. Это то, что заставляет вас пренебрегать холодом, голодом. Это то, ради чего вы несётесь через тучи пуль к победе, не считая врага. Достойнейшая награда попадает вам, орлы Корниловцы! Так одним криком, криком русского солдата - могучее Корниловское ура нашей страдалице-матери России!"
Раздаётся громовое ура. Главнокомандующий вручает знамя коленопреклоненному командиру полка. Ещё минута, и начинается церемониальный марш".
Дальше читать не хотелось, и Белосветов вернул вырезку поручику, задыхаясь от возмущения, бормоча:
- Всю жизнь в России - одна говорильня везде! И никогда не было дела, только слова. Помню, при царе-батюшке, когда мы только собирались воевать с Германией, тоже много было цветистых слов. А у самих - в 50 раз меньше аптек, чем у немцев! Которых мы хотели забросать шапками и словами. Так разве же сравнить нашу территорию с Германией?! Я уж не говорю обо всём остальном, в чём мы всегда отстаём от Европы. Зато по количеству слов и ничего, кроме этого, неделания мы - первые в мире! А корреспонденты - особенно.
- Ну, нет, тут я с вами не согласен, - возразил Викторов и, протягивая ещё одну вырезку, добавил: - Есть и честные корреспонденты. К сожалению, этого вот - выгнали вместе с редактором после выхода тиража в свет. Читайте...
Белосветов прочёл лишь отчёркнутое: "... Самое ужасное то, что нигде даже не имеют понятия о тех горах трупов, которые нам приходится укладывать при любой атаке каких-нибудь двух рядов проволоки. Мы не можем себе позволить роскоши уничтожать проволоку огнём артиллерии. Надо экономить снаряды. Атаки под Каховкой стоили нам страшных жертв и произвели самое тягостное впечатление на людей. Больно уж чувствовалось, как мало стала цениться человеческая жизнь, как легко стали расходовать её за счёт экономии недостающих технических средств. И никто об этом не знает, никто не догадывается. А ведь наше будущее, наши юнкера голыми руками рвали по 5 рядов каховских проволочных заграждений. Да, голыми, потому что Европа до сих пор не удосужилась прислать даже пары старых, завалявшихся со времён Марны, ножниц. И наша юность, цвет интеллигенции, оплот нации гибла под убийственной шрапнелью на проклятой проволоке, размётывая её прикладами и штыками ради экономии когда-то присланных Европой снарядов".
Белосветов с жаром воскликнул, возвращая листок:
- Боже мой! Ничего не изменилось, ну, ни-чегошень-ки!.. Ведь и на "германской" у нас было тоже самое со снарядами. Потому что великий князь Сергей Михайлович, ведавший артиллерией, дарил своей любовнице бриллианты стоимостью в миллионы рублей! А брал эти деньги - из казны, отпущенной ему на снаряды!
- Ну, и чем, вы полагаете, всё это теперь кончится? - тихо спросил поручик.
- Да чем же ещё, кроме поражения! - невольно вырвалось у Николая Константиновича. И он впервые отчётливо подумал о том, что и Врангель ничего не изменит. Загонят красные их снова в Крым, а дальше...
Дальше не хотелось и думать. Но думалось и ночью, когда не было рядом ни Викторова, ни дежурной сиделки в конце палаты возле двери - была лишь луна за окном, светлая, большая. А мысли были несветлые.
Глядя на тень на паркете от оконного переплетения, на призрачный лунный свет, освещавший кровати с ранеными, их спящие мёртвенно-бледные лица, Николай Константинович думал: "Надо что-то делать, что-то предпринимать. Ничего хорошего Русскую армию не ждёт и с Врангелем. Только и умеет, что произносить напыщенные слова". И тут возник вдруг и личный вопрос: "Что же делать самому-то?.."
А утром в палату к Белосветову заявился личной персоной - вот уж кого не ждал и забыл вовсе! - Сычёв в штатском.
- Что, не ожидал? - спросил он, отцеловавшись в щёки. - Но я теперь - не ротмистр, а тоже подполковник, учти! - добавил он весело.
- Поздравляю, - равнодушно отреагировал Белосветов. И тут же азартно удивился: - Но как ты узнал, что я здесь?!
- Учти, контрразведка знает всё! Тебя - тоже поздравляю с новым чином, - отшутился Сычёв. О чём-то подумал, и признался: - Доложили мне тут о тебе, что держишь оружие при себе.
- А, - догадался Белосветов, - Лукашевич?
- Он самый. Человек метит в генералы, а ты с ним так невежливо...
- Видел бы ты, каков он сам по части вежливости!
- Ну, ты себя не равняй с высоким начальством, - заметил Сычёв серьёзно. - Хорошо, я сразу понял, что это - ты, как только он назвал мне фамилию Белосветов. А будь другой на твоём месте, я не пошёл бы сюда, учти. А послал кого-нибудь из своих контриков... Думаю, у тебя были бы крупные неприятности.
- А теперь, значит, не будет? - Белосветов насторожился.
- Да уж уладим как-нибудь. Иначе, какой же я тогда тебе друг?
- Ну, спасибо. А то уж я было подумал, не рвануть ли мне когти отсюда? Пока пистолет не отняли.
- Как это? - изумился Сычёв. - Вообще, что ли? Как Макаров от Май-Маевского?
- Какой Макаров?
- Штабс-капитан. Адъютант спившегося генерала. Генерал живёт в Севастополе в шикарном гостиничном номере "Гранд-Отеля" грека Кидониса, продаёт через своих денщиков мебель из номера, а его адъютант сколотил себе отряд бандитов и нападает на людей в районе окрестных гор. Именует уже себя "советским" полком.
- Нет, полк и бандиты мне ни к чему, - рассмеялся Белосветов, ощущая радость оттого, что впервые утихло больное плечо. - Мне бы на волюшку только, в город!..
- К бабам? - обрадовался Сычёв. - Выходи! Мигом найдём!
- Можно и к бабам, - соврал Николай Константинович, чувствуя, что Сычёв всё-таки заподозрил его в желании дезертировать из армии Врангеля. "Вот мозги у собаки! С хода ловит..." - удивлялся он способности "друга". И тут же сообразил: "А ведь и он уже притворяется! Интересно, для чего? Ждёт, что как-нибудь проболтаюсь? Друг ситный!.. Ну-ну, жди..." А на душе уже скребли кошки, визит Сычёва не радовал.
Однако Сычёв настроен был по-хорошему, мирно. Предложил:
- Ну, вот что. Долго ты ещё будешь здесь валяться? Могу пригласить пожить у меня. Если сможешь сам приходить сюда на перевязки. Чего тут лежать сутками?
- А можно это устроить? - обрадовался Белосветов.
- Да что в этом особенного! - обрадовался чему-то и Сычёв. - Учти, они, - кивнул он в сторону медсестёр, - только рады будут, что место освободится. А ты зато будешь на свободе!
- Идёт, ёлки зелёные! - согласился Белосветов с восторгом. - Пошли к начмеду. Я и впрямь чувствую себя уже лучше, чего зря валяться!..
Начмед, однако, потребовал от Белосветова письменного заявления о желании выписаться и приходить лишь на перевязки. "А то, знаете ли, - оправдывался он, - кто будет отвечать, если вдруг вам станет плохо?" И Белосветов, не откладывая своего намерения ни на минуту, тут же написал ему требуемую бумагу, подтверждающую его добровольный уход из лечебницы.
- Ну что, надо бы обмыть твоё освобождение? - весело заявил Сычёв, когда Белосветов был уже в военном мундире и шагал рядом, возбуждённый от радости, глазевший по сторонам на красивых женщин, которых было теперь в Ялте множество, и на сам город, похожий осенью на волшебную сказку.
- Я разве против? - радостно откликнулся тот. - Деньги есть, почти за 3 месяца накопил - веди!
- Нет, в ресторан не пойдём. Учти, возле дома, в котором я снимаю квартиру, есть шашлычная татарина Мусы. У него и выпивка, и шашлыки хорошие, там и поговорить можно свободно!
- А где это?
- По дороге в Аутку, на небольшой горке. Там и баня работает рядом, вечером сходим, попаримся.
- Да ну?!.
- Вот те и ну. Сколько раз говорил: с Сычёвым - не пропадёшь! Учти.
- Спасибо, Мишенька! Ты просто, как ангел явился. Не думал о таком, не мечтал даже во сне, а ты уже ведёшь меня в рай! - растроганно говорил Белосветов.
За столиком у Мусы, выставленном на воздухе, казалось, над самим городом, растрогался и Сычёв:
- За твоё здоровье, Николя! - Он поднял рюмку и чокнулся. - Ух, хорошо, пропадай мои валенки! Если бы не война, поселился бы я здесь навсегда. Действительно, рай, ты прав. А вот пожить тут - уже не придётся... Учти.
- Почему? - не понял Белосветов.
- Скоро для нас всё это... - Сычёв округло обвёл рукой по воздуху: город, море, горы над яйлой, поросшие соснами, - кончится. А у турков - нам этой жизни не будет, учти. Там - работать придётся. Только вот кем, вопрос?!
- Что-то ты больно мрачно... Плохие вести с фронта?
- Да нет, - Сычёв полез в полевую сумку, достав газету, сунул Белосветову. - На, почитай... Вот здесь! - ткнул он пальцем. - Читай...
Белосветов, взглянув на название газеты - "Время", прочёл беседу корреспондента с генералом Слащёвым-Крымским, который сообщал: "Население полуострова может быть вполне спокойно. Армия наша настолько велика, что 1/5 её состава хватило бы на защиту Крыма. Укрепления Сиваша и Перекопа настолько прочны, что у красного командования ни живой силы, ни технических средств преодоления не хватит... Войска всей красной Совдепии не страшны Крыму.
Замерзание Сиваша, которого, как я слышал, боится население, ни с какой стороны не может вредить обороне Крыма и лишь в крайнем случае вызовет увеличение численности войск на позициях за счёт резервов. Но последние столь велики у нас, что армия вполне спокойно может отдохнуть за зиму и набраться новых сил".
Возвращая газету, Белосветов спросил:
- Так в чём же дело, Мишель? Не понимаю тебя...
- Скоро поймёшь. Это - пишут для баранов, чтобы не создавали паники, не бросились в портовые города, где уже сейчас, когда ещё не началось, можно достать билет только за золото, чтобы уплыть в Константинополь. А что будет, когда красные пройдут через Сиваш?.. Представляешь, что начнётся?!
- Да с чего ты взял, что начнётся? Слащёв сам эти укрепления заставлял строить, ещё весной! И железную дорогу от Юшуни к Перекопу. А это, скажу тебе, человек, который не бросает на ветер слов! Я его лично знаю. И генерал Туркул, пишут газеты, разгромил под Александровском новую курсантскую дивизию красных. Дважды взял почти по 2 тысячи пленных!
Сычёв на эту тираду откликнулся с неожиданной злостью:
- Да, Туркул - уже генерал. За 2 года из штабс-капитанов - в генералы! За какие таланты, спрашивается? Младше нас с тобой на 2 года! Вот из-за таких "ге-не-ра-лов", с позволения, и отступаем.
- Нет уж, позволь и ты! - возмутился Белосветов. - Туркул-то не отступает как раз, а бьёт противника своим умом и талантом. Не нам с ним равняться, хоть мы и старше!
- Ты на что намекаешь? Что я здесь - не на фронте, просто так сижу?
- Да не лезь ты, Михаил, в бутылку! При чём тут мы, и Туркул? Туркул - самородок. А ты его в подхалимы, что ли? Подхалимы не ходят в огонь в полный рост! И воюет он не так, как мы. А за идею!
- Почему же он отступает там, если в плен столько берёт?
- Это не его вина, что теперь ему приходится отступать. Прошляпил, говорят, сам Врангель.
- Ну, хорошо, - упрямо не сдавался Сычёв, - а куда же дел этот Туркул столько военнопленных? Ты об этом подумал, когда читал газеты? Ведь их же охранять надо! Куда-то вести, кормить. Разместить, наконец, чтобы не разбежались и воевать не мешали.
- Что ты хочешь этим сказать?.. - встревожился Белосветов не на шутку, сообразив, куда клонит Сычёв. - Думаешь, расстрелял?.. По 2 тысячи человек сразу!
- А ты сам, как думаешь? Куда он их дел, твой идейный? Отпустил, что ли?
- Ну, знаешь ли, Мишка!.. Это уж ты тоже берёшь через край. На такую кровищу только комиссары способны! Да и то - не из русских. А ты подозреваешь в этом боевого офицера, дворянина! И не отступал он ещё тогда... Мог сдать пленных в тюрьму в Александровске.
- А тюрьма там - что, резиновая? И вообще, чего ты взъелся на меня?
- Это ты взъелся на Туркула! Завидно, что ли, стало?
Сычёв обиделся:
- Эх, ты!.. Мне действительно непонятно, куда можно деть в степи столько пленных, когда идут бои?
Не зная, что сказать, чувствуя холод и мурашки на спине от мысли, что на гражданской войне люди становятся чудовищами, Белосветов тяжело молчал. Но вот в голову ему пришла спасительная мысль, и он обрадовано спросил:
- Миш, а может, все эти пленные - выдумка наших корреспондентов, а? Услышали, что взято в плен 200 человек, а написали - 2 тысячи.
- Не знаю, - вяло ответил Сычёв. И вдруг взорвался: - Да ну их всех к такой матери! Не об этом вовсе я хотел сказать тебе, а о том, что мы - уже везде отступаем. А ты перебил меня со своим Туркулом!
- А что ты мне хотел сказать? Ну, говори...
Понизив голос почти до шёпота, Сычёв сообщил:
- Как ты думаешь, зачем Врангель держит под парами свою яхту "Лукулл" в Севастополе? Днём и ночью она там пыхтит. И почему твой Яков Саныч Слащёв, который недавно вернулся из Севастополя с совещания у главкома, сидит сейчас чернее тучи здесь, в "Ореанде"? Учти! В срочном порядке он разогнал вдруг от себя всех прихлебателей! Оставил только охрану, да нескольких офицеров из контрразведки. Все они уже пакуют чемоданы, понял?!
- Да откуда тебе всё это известно? - с раздражением спросил Белосветов и налил себе из графина водки.
- Да ты что-о?!. - снова обиделся Сычёв. - Забыл, что ли, какая у меня служба?
Белосветов понял по глазам, не лжёт. Напротив, что-то его неотступно гложет. И спросил напрямую:
- Знаешь, Миша, ты вот что: давай-ка не финти со мной! Выкладывай, зачем я тебе понадобился?..
Думал, Сычёв обидится ещё больше и совсем залезет в пузырь. А тот наоборот: неожиданно весело восхитился:
- Ух, ты-ы!.. Какая проницательность! Хоть к нам в контрразведку...
- Да ладно. Говори, в чём дело?
- Скажу, Коленька. Теперь непременно скажу, - искренне обрадовался Сычёв. - Только не здесь, дорогой мой. А у меня дома. Да после баньки, учти, когда протрезвеем. Это дело - трезвости требует. А тут мы просто пить будем, Коленька. Повеселимся хоть напоследок, расслабимся.
- Слащёв, говоришь, в "Ореанде" сидит? - спросил Белосветов. - В каком номере, не знаешь?
- Зачем он тебе? - насторожился Сычёв.
- В гости хочу сходить. Лично спросить кое о чём.
- Так он тебя сразу и принял! Да ещё всю правду тебе...
- Примет. Всё-таки я его жену на фронте спасал!..
- Ты-ы?..
- Да, а что?
- Да ничего. Генерал Каппель тоже, говорят, шёл спасать адмирала Колчака в Иркутске. Но обморозился в дороге и умер.
- А что это у тебя настроение вдруг пропало? Такой похоронный тон...
Сычёв деланно улыбнулся:
- Потому что умер он от раны, этот самый Капель Владимир Оскарович, царство ему небесное. Вот мне и стало его жалко. Не успел. Приказал, говорят, нести себя через метель на носилках. Только бы вперёд - к Колчаку на выручку. Учти, могли ведь положить в больницу по пути. В городе. Нет, отказался... Тоже идейный.
- Жаль, конечно, - согласился Белосветов искренне, не замечая иронии Сычёва. Видно, водка подействовала с отвычки. И добавил: - Колчака тоже мне жалко. Говорят, повели на расстрел, не дав проститься с женой. В соседней камере сидела.
- Да какая она ему жена!.. Как у твоего Слащёва - походная. Правда, красоты будто бы редкостной. Но, что поразительно, сама якобы попросилась в тюрьму. Чтобы разделить с ним судьбу вместе.
- Ну вот, а говоришь!.. Её и брать-то, я слыхал, не хотели. Удивительная женщина! - восхитился Белосветов. - От законного мужа ушла, потому что не любила, а к любимому человеку - согласилась в тюрьму!
Сычёв, видимо, вспомнил что-то своё, глубоко личное - подобрел:
- Так ведь учти - Ко-лчак!.. Говорят, необыкновенный человек!
- Да, я тоже слыхал. Учёный по арктическим льдам. Добровольно искал пропавшего капитана Толля. Где-то за островом Врангеля, на Новосибирских островах...
- А ты знаешь, что остров Врангеля открыл дядя нашего барона?
- Знаю. Так вот адмирал Колчак - чуть сам не погиб в этой экспедиции. Но нашёл всё же останки Толля. Знал китайский язык. Английский. Был в японском плену. И вот - не судьба...
- А ты веришь в судьбу?
- Да как тебе... По-моему, есть. Да-а, та-кого человека, и нет больше на свете!
- Может, скоро и нас не будет.
- Вот я и хочу сходить к Слащёву. Что он скажет об удержании Крыма? Ему - я поверю.
- Ладно, иди, - согласился Сычёв. - Я с тобой после этого тоже поговорю. А сегодня - отменяется: только баня!..
2
На другой день, с утра, Белосветов был уже в номере гостиницы у Слащёва. Сначала его не пустили конвойные генерала, но, услыхав шум в передней, Слащёв появился сам и сразу узнал:
- А, Белосветов, ты? Проходи, рад тебе, искренне рад! Молодец, что зашёл, спасибо! - и долго тряс и не выпускал руку. Потом уже, когда первая радость улеглась, спросил: - Ты ко мне просто так или по делу?
- Да какое у меня может быть дело, господин генерал? Просто выписался из лечебницы, помылся в бане вчера, рана не беспокоит - а после бани и вовсе чувствую себя прекрасно! - вот и...
- Ну, тогда я приму тебя, брат, с коньячком, по-дружески, раз ты просто так. А то я, было, подумал, что насчёт места на пароходе пришёл... Или напомнить, что я своего обещания не выполнил.
- Какого обещания? - удивился Белосветов.
- Представить тебя на должность комполка.
- Забыл, господин генерал, ей, Богу, забыл! - Белосветов искренне улыбался. - Да и ни к чему мне...
- Ну, это ты бро-ось, брось!.. Этому - я не поверю. А что скромничаешь - правильно. Я бы - тоже, да не умею. Ты вот что: обращайся ко мне без "генерала", ладно? Почти ровесники всё-таки... - И радостно завопил: - Наташа-а! Смотри, кто к нам пришёл - Белосветов твой!..
Из другой комнаты вышла "юнкер Нечволодова" - стройная, похожая на мальчишку, с припухлыми подглазьями от частых выпивок. Глядя на своего постаревшего, опухшего от пьянства возлюбленного, недовольно проговорила:
- А чего это вдруг он - "мой"? Я тебя, забубенную головушку, люблю до беспамятства! А не красавца Белосветова, хотя он мне тоже по душе. - Резко повернувшись к Белосветову, протягивая руку и улыбаясь, прибавила: - Здравствуйте, Николай Константинович! Рада вас видеть. "Мой"!.. Интересовалась как-то о вас - где, мол, что с вами? - так вот ревность, видите ли, надумал.
Слащёв, чтобы не смущаться, весело заорал:
- Ю-нке-ер!.. Не забывайтесь...
- Слушаюсь, господин генерал! - взяла хорошенькая Наталья под козырёк, поднося пальцы к тёмным стриженым волосам. И смеясь и любя своего Слащёва, причёсанного на пробор, призналась Белосветову: - Не обращайте, Коля, на меня внимания: я авантюристка по натуре. Мне нравится такая жизнь: полупьяная, удалая, кругом одни мужчины. Я с детства с мальчишками. Опять же, бывает, вшей наберёшься. Но зато рядом Яша: герой, умница и гусар одновременно! - Чмокнув мужа в щёку, она убежала.
- Одеваться, - сообщил Слащёв, подмигнув. - Не любит перед мужиками в бабьем! Зато я, как ни парадоксально, люблю больше не генеральский мундир, а вот это... - показал он на отвороты штатской рубахи. - Совсем другой табак!
- Я тогда, пока нет вашей жены, - заторопился Белосветов, - хочу спросить вас вот о чём: вы действительно считаете оборону Крыма такой неприступной, как пишет корреспондент "Времени" от вашего имени?
Слащёв так и взвился:
- Да не говорил я ему ничего подобного даже и близко к тому, что он, сволочь такая, написал! Это они по заданию Врангеля пишут и врут! А на деле - как раз обстоит всё иначе. Железную дорогу от Юшуни к Перекопу - так и не построили! Проволочных заграждений перед Сивашем - так и не поставили! А когда я поехал на Перекоп смотреть Крепость - Врангель хотел уговорить меня возглавить оборону Крыма опять. Так знаешь, что я там увидел? Не Крепость, а традиционные российские канавы и непролазную грязь! Ну, а после того, как переговорил с начальником Перекоп-Сивашского укрепрайона генералом Макеевым, то вообще схватился за голову. Я тебе сейчас лучше дам прочесть копию его секретного рапорта наштаверху; ты сам всё поймёшь! - Слащёв метнулся к планшету, быстро нашёл нужный ему, отпечатанный на машинке листок, протягивая Белосветову, завопил: - За такие вещи надо вешать немедленно! Или расстреливать. А наш "чёрный баран" вместо этого заставляет корреспондентов писать успокоительную чушь! А ведь это - преступление тоже! Обман не просто общественности, а русских людей, которым суждено из-за этого газетного вранья, быть может, погибнуть. В один Севастополь набилось столько свитских генералов, бывших министров, сенаторов и губернаторов, камергеров и действительных тайных советников, светлейших князей и бывших фрейлин её величества, что для них не хватит морских транспортов, чтобы вывезти их в Константинополь. А что прикажете делать остальным? Их же надо предупредить, чтобы уезжали заранее. Либо разбежались по тихим крымским уголкам! И превратились там из ярких бабочек в простые личинки или куколки. И учиться молчанию, а не разговорам о былой жизни. Эту жизнь - им придётся теперь... лишь вспоминать!
- Неужели положение настолько серьёзно?
- Да ты прочти, прочти рапорт Макеева! Да и сам Врангель уже приказал гнать в Севастополь все посудины, какие ещё способны плавать! Никто уже не верит ни в какую оборону после того, как узнали, что Слащёв... отказался её возглавить! Нашли дурака... Так он, баран, установил за мной слежку! Но для этого у него нет даже приличных агентов! Разве при нём контрразведка? Дерьмо! Если бы не мои контрики, у него в личном поезде до сих пор работал бы красный шпион. Которого выследил... мой офицер! Что, не слыхал? Ну, читай, я тебе потом расскажу...
Белосветов принялся читать: "13 июля 1920г. N4937. Начальнику штаба главнокомандующего ген. м-ру Шатилову, начальника Перекоп-Сивашского укрепленного района ген. л-та Макеева Рапорт". Опуская гриф "сов. секретно" и общую вводную часть, Белосветов начал с сути изложения: "Начинжтехо обещал единовременно 21 тысячу брёвен, 25 200 досок и ежемесячно по 6 550 брёвен, по 8 400 досок, по 25 740 жердей и по 169 тысяч кольев.
С мая до сего дня доставлено фактически 20 тысяч кольев, 2 вагона дров и 450 штук крокв для телеграфных столбов. В настоящее время работы по ремонту Чонгарского моста, строительству блиндажей, блокгаузов, землянок стоят за недостатком лесных материалов".
- Ну, ты понял, что ничего нет? Ни железной дороги, ни проволочных заграждений, ни блиндажей. Вместо окопов, обшитых досками, канавы с водой! Долговременных артиллерийских укреплений на перешейках - вообще нет. Одни полевые, примитивные. От Юшуни до Перекопского вала - всего 17 рядов проволочных заграждений. Блиндажи - только на валу. И все пушки могут стрелять лишь в одном направлении. А если противник войдёт через Сиваш, а потом с тыла, от Юшуни? Удержит их проволока без пушек? А пойдут дожди. Как, на чём подвозить снаряды без железной дороги? Да и пароход с колючей проволокой увезли из Севастополя не к Перекопу, а знаешь, куда? В Константинополь! Там будут обороняться!
- Ну, а что же на это главнокомандующий?
- Врангель? Это баран. Я бы доверил ему эскадроном командовать, не больше. Деникин правильно сделал, что выгнал его к чёртовой матери! А ему теперь дали, дураки, Русской армией командовать. Крым держать. Просерет он его через месяц-полтора, как пить дать! Вспомнишь мои слова. Я так и сказал 2 дня назад. На военном совете в Севастополе. Так он - хочет меня судить за это! А за что, спрашивается, за это?! Сказано, "баран"!
- Барон, - Белосветов усмехнулся.
- Нужно быть твёрдым, а не упрямым, если ты главком. А он хочет поменять лошадей на переправе, дурак!
Белосветов заметил:
- Есть пословица: не меняй друзей, когда беда у дверей. А что вы подразумеваете под твёрдостью?
- Побеждают только твёрдые и непреклонные.
- Кутузов разве был непреклонным?
- А с чего ты взял, что он был мягким?
- У Толстого в "Войне и мире"...
Вошла, одетая в форму юнкера, жена Слащёва. Белосветов, разглядывая, как она прошла по комнате в брюках, обтягивающих её талию и половинки пониже, смутился. Слащёв напомнил:
- Что у Толстого?..
- Кутузов, по-моему, мягок и добр.
- А Толстой, по-моему, был плохим офицером. И не знал, что такое для армии непреклонность и твёрдость. Особенно для русской. А это - совсем другой табак. Русский офицер не имеет права быть киселём, если хочет чего-нибудь добиться. В генералы выходят - если не по протекции - только сильные люди!
- А умные? - спросил Белосветов.
- Умных - мало. Но и они должны быть твёрдыми. Без твёрдости не побеждал ещё никто: ни Наполеон, ни Кутузов. Армия - сама по себе твёрдая вещь. Слабым не место в ней, запомни!
Белосветов не знал, что сказать. Вместо него сказала Нечволодова:
- Идёмте на веранду, мальчики. Там сейчас такое солнышко, плетёные кресла, столик. А на столике - я вам коньячок с консервами... Осталось лишь открыть. И вид оттуда чудесный - на парк, и море немножко.
Слащёв обрадовано восхитился:
- Ай, да молодец, ай, да умница! Пошли, Белосветов.
По дороге на веранду Николай Константинович напомнил:
- Яков Алексаныч, вы хотели рассказать о каком-то красном шпионе.
- А, да-да, верно! - вспомнил Слащёв, открывавший банку с консервами. - Шпион этот устроился работать официантом в поезде Врангеля. В вагоне-ресторане. Все секреты добывал, как говорится, из первых рук. А мой контрик его выследил ещё в Мелитополе, когда тот познакомился там с корнетом Бариновым из поезда Врангеля. Этому Баринову новый знакомый понравился, и он принял его как толкового и развитого малого в официанты. Шпион уже на другой день завязал дружеские отношения с писарем из оперативного отделения штаба. На четвёртый день - был на "ты" с одним штабным офицером. Дальше рисковать было нельзя, и мой человек пошёл к генкварму Коновалову в его вагон и всё рассказал. А поезд к тому времени прибыл уже в Джанкой, к месту полевой Ставки. Ну, Коновалов немедленно вызвал к себе полковника Бородина из контрразведки при штабе, тот - ротмистра Елисеева, командира ординарцев, который отправился в вагон-ресторан и арестовал шпиона. В его чемоданчике оказалось до 4-х миллионов рублей романовских, керенских и других денег и куча всяких документов и удостоверений. Когда его прижали, как следует, он выдал ещё несколько красных агентов, проникших в наши штабы и части. Правда, нижними чинами, но всё равно это опасно. Все были преданы суду и расстреляны. Корнета Баринова судили тоже. Чтобы не был размазнёй.
Пока Слащёв рассказывал, Белосветов впервые спокойно рассмотрел его лицо, а заодно и лицо его жены. Они были совершенно разной масти, как говорится. Он - блеклый, неяркий блондин с белесыми ресницами, такими же бровями и жёсткими прямыми волосами, с неяркой кожей, склонной к веснушкам, немножко вздёрнутым носом, бледными губами и твёрдым, чётко очерченным подбородком. Глаза - хотя и светло-карие, но тоже неяркие, запоминающиеся лишь цепкостью взгляда и нервной живостью, связанной, очевидно, с пьянством или употреблением кокаина, о чём свидетельствовал и характер - резкий, вспыльчивый, переменчивый.
Нечволодова была его полной противоположностью - с тёмными ресницами, бровями, волосами. Выступающие под глазами скулы выдавали в ней тип восточной женщины. Но серые глаза и их разрез, яркие полные губы были русскими. Разве что смуглая кожа осталась от татар. Объединяло же их только одно: оба нервные и худые. Впрочем, родственной была и какая-то внутренняя бесшабашность. Видимо, она-то и связывала их. Как и бросающаяся в глаза любовь, пожалуй, даже обожание.
Белосветов понял, они подходили друг другу, как две разноцветные половины яблока, но с одинаковым вкусом. "А вот я, кажется, не нашёл в Вере того, что нашёл в Каринэ, - подумал он с огорчением. - Хотя и собираюсь жениться, если, Бог даст, уцелею на этой войне".
- Давайте выпьем! - предложила Наталья. - А то всё разговоры, да разговоры!..
Слащёв рассмеялся:
- По-моему, ты любишь мужские разговоры, как кошка ласку! Да и пьём ведь, для чего? Чтобы поговорить.
Рассмеялась и Нечволодова:
- Это верно. Разговоры умных мужиков - мне, что мёд! - И неожиданно спросила Белосветова: - Николай Константинович, а откуда вы родом?
- Коренной москвич, а что?
- А у меня тут земляк объявился. Из Екатеринослава. - Она посмотрела на мужа: - Серёжа Котенёв. Недавно застрелился, дурачок. Под Мариуполем.
- Почему? - удивился Белосветов.
- Влюблён был в меня, когда я ещё в гимназию ходила. Потом женился. Я не интересовалась, на ком: нужен он мне!.. А в Мариуполе встретились вдруг, у него вспыхнуло чувство снова. Давайте выпьем за упокой его души, хоть я и не любила его!
Неловко помолчали, выпили, и разговор снова покатился дальше. Слащёв стал рассказывать, что общался на военном совете в Севастополе с наштаглавом Масловским, и тот сообщил ему, что красное командование предприняло исследование дна Сивашского залива западнее Чонгарского железнодорожного моста и нашло мелководную часть. И что авиоглав генерал Ткачёв лично забрасывал бомбами там противника.
- Кстати, награждён недавно орденом Николая-Чудотворца, - добавил Слащёв, поддевая вилкой консервы. - Шли как раз мимо синематографа "Ампир" на Большой Морской, он мне сам похвалился.
Наталья поднялась:
- Схожу ещё чего-нибудь принесу... - И вышла.
Слащёв тут же негромко заявил:
- Не слушай ты её!.. Ей всегда хочется чего-нибудь необыкновенного. А на самом деле - штабс-капитан Котенёв застрелился из-за того, что заразился сифилисом. Да её тогда и не было уже в Мариуполе: вас перед этим ранило как раз, и я распорядился, чтобы обоих увезли. Это я ей потом рассказал, что Котенёва уже нет в живых. Так что - совсем другой табак.
- Да мне-то что... - смутился Белосветов.
- Я не к тому. Не ревную я её. Люблю - верно. А если бы ревновал, убил бы.
- Неужели смогли бы?
Слащёв не ответил:
- А вот аттестовать тебя на полковника - я просто не успел. Сам, небось, помнишь, как завертелось тогда с десантом. Не до этого было. А потом - тебя ранили, а меня - "баран" отрешил от должности. Ну, и...
- Да я всё понимаю, Яков Алексаныч, и не в претензии. Тут теперь главное - уцелеть. Кому нужны будут мои полковничьи погоны, если служить станет некому...
- Это верно, - задумчиво произнёс Слащёв, что-то вспоминая. И признался под вход Натальи с закусками на подносе: - Я этой весной, когда красные зашевелились на Перекопе, сам ходил отбивать их атаки. С юнкерами. Боже мой, сколько этих мальчишек там полегло!.. - Он тепло посмотрел на жену. Та призналась:
- Я тоже ходила в тот бой. Он гнал, а я - шла рядом. Чтобы мальчиков поддержать. Видели бы вы, как они рванули тогда!.. Пошли в штыки...
- Зато ты, дурочка этакая, нарвалась там на пулю! - вырвалось у Слащёва и с гордостью, и с всколыхнувшимся старым переживанием за её жизнь.
- А, пустяки! - тряхнула она головой. - Царапина. - Рассмеявшись, добавила: - Совсем другой табак.
Белосветов же изумился другому:
- Яков Алексаныч, но откуда у нас столько этих юнкеров, не понимаю?.. Разве училища работают?
- А как же!.. - тоже с изумлением отозвался Слащёв. - И на Кубани мы организовали офицерские школы - в Ставрополе, Екатеринодаре. И в Крыму - в Керчи, Феодосии, Симферополе. И просто ускоренные курсы есть. Десятки тысяч гимназистов, бывших студентов, хлынувших на юг, пошли к нам!
- А я и не знал. Неужели нельзя успеть что-нибудь сделать? Как-то укрепить перешейки, а?
- Поздно! - заорал вдруг Слащёв, вытаращившись. - Барон - тоже успел напустить себе в черкесские штаны! Сначала довёл оборону до полного краха, а теперь хочет повалить всю вину на других! Знает, сволочь чёрная, что сдаст Крым, знает! Знает, что на красных работают бывшие генералы Брусилов, Поливанов, Зайончковский, Парский, Велембовский, Валуев, Гутор! - выкрикивал Слащёв психопатически. - Кто там ещё? Акимов, Снесарев! Это же не безграмотные комиссары, а умы европейского масштаба!
Белосветов негромко заметил:
- Я слыхал, наши поймали осенью прошлого года, когда мы стояли в Екатеринославе, сына Брусилова. Поручик уже служил красным. Его расстреляли в Киеве.
- Значит, яблоко от яблоньки недалеко катится! А сейчас его папаша...
- Он награждал меня "Георгием" в 15-м.
- ... призывает и нас в своих листовках... с аэропланов... перейти на службу к красным. И остальные генералы-предатели подписались под этой подлостью! Зовут нас спасать Россию! От кого спасать, я спрашиваю?!
- Очевидно, от Врангеля, от нас, - заметил Белосветов.
Слащёв, так же неожиданно, как и взорвался, погас:
- А может, и верно: от дураков - надо спасаться. Нашли врагов, сволочи! Слащёва. Обложили здесь, в Ялте, со всех сторон, как волка. Думают, я вместе с ними, на их пароходах поплыву... А там... они меня и хапнут. Вот им!.. - Слащёв снова взорвался, показывая кукиш, вращая им. - Нет, чтобы судить действительно дармоедов, как министр торговли и промышленности Налбандов! Так хотят осудить Слащёва, который занял для этого сукиного сына, Налбандова, Мелитополь! Чтобы он вывез оттуда 2 миллиона пудов хлеба в Крым и уголь, которого там, как и в Мариуполе, было навалом! А он - за всё лето, сволочь армянская, торгаш вонючий! - вывез только 10 вагонов сукна, немного железа - непонятно, для чего, и всего 30 тысяч пудов угля! А как мы рассчитывали на мариупольский и мелитопольский уголь! Думали, и население обеспечим, и паровозы с заводишками и фабричками возродим тут сразу. А он - всё это бросил красным! А сам - удрал. И ничего! Никакого суда. Ходит живой, как ни в чём ни бывало. Да я бы его за ноги повесил на яхте у Врангеля! Только за то, что по его вине в Таврии было оставлено 5 бронепоездов с бронеплощадками, 18 орудий - лишь в одном Мелитополе! А сколько тяжёлых орудий и лёгких... в других местах! Да около 100 вагонов со снарядами. 10 миллионов патронов! 25 паровозов! Составы с продовольствием и интендантским имуществом! Ну, и больше 2 миллионов пудов хлеба! Этим хлебом можно было бы прокормить всё население Крыма зимой. А вместо этого - здесь будет скоро голод! - Слащёв принялся колотить ручкой вилки по столу. - Из-за этой пшеницы, паровозов мальчишки-юнкера ложились грудью на проволоку! А какой-то сукин сын всё это просрал, не вывозил целое лето! Почему? Я не знаю. И никто не знает! Врангель делает из этого тайну! Но ничего... Они ещё тоже не знают настоящего Слащёва! Который умеет не только воевать, но и писать! Не знают, что я вывезу на своём пароходе маленькую типографию. И там, в Константинополе, или где-то ещё, где Врангель остановится, я разоблачу и армяшку, просравшего наше добро, и самого Врангеля, мечтающего отдать Франции 200 русских пароходов, на которых он собирается отплыть. Да ещё и военный флот в придачу! Это же взятка за сытую жизнь в Париже! Вот где главные предатели нашего дела, а не Яков Слащёв, 7 раз проливший кровь за Россию!.. - Слащёв рванул на себе ворот рубахи.
Нечволодова ринулась к мужу успокаивать, ублажать, а Белосветов понял окончательно и бесповоротно: в армии Врангеля делать больше нечего. И вообще в Русской армии. Надо ехать не за границу, чтобы разоблачать там каких-то предателей или дураков, а пробираться домой - на Родину, в Россию.
- Наташа, налей!.. - неслось в уши. Слащёв пытался снять с груди обнимавшую его Нечволодову, порывался ей что-то доказать: - Это ещё счастье барана, что у него генкварт оказался толковым! Если бы не Коновалов, пропал бы весь десант, высаженный на таманский берег, и нас бы уже вышибли из Крыма! А идиот Врангель до сих пор хвалится в газетах, что не оставит Крыма! Какая наглость!.. Я бы всех этих Бурнакиных... из "Вечернего Слова", Чебышевых да Шульгиных... из "Великой России" - на реи! На реи! Вниз головами! Это не редакторы фронтовых новостей. Это - "р-равняйсь-пресса"! Суки, елейщики, лизоблюды!..
Началась истерика пьяницы и кокаиниста, означающая разрушение, смерть личности. В судорогах дёргался не нормальный человек, а озверевший непредсказуемый псих, ставший по сути уже палачом. Белосветов тихо, не прощаясь, вышел. Почему-то было предчувствие, что больше никогда не увидит Слащёва, и было от этого горько: "Ведь это же мы... как бы уже умерли друг для друга..."
3
1920 год начался для Сталина длительной командировкой на Юго-Западный фронт, штаб которого по мере успехов Красной Армии стал стремительно перемещаться на юг, к границам Украины, и обосновался 10 февраля в Харькове. Как нарком по национальным вопросам Сталин принялся за установление дружественных контактов с членами Украинского совета трудовой армии. Организованная им Всеукраинская конференция партии украинских большевиков избрала его 23 марта своим делегатом на 9-й съезд российской партии большевиков, и он выехал в Москву, где жена его Надежда родила ему на другой день сына.
- Назовём его Васо, Васькой по-русски! - радостно вопил он жене в родильном доме. - Наканец-то, - "акал" он, - ми параднилис с табой как муж и жина па-настоящи!
С этого счастливого серенького дня хорошее настроение не покидало Сталина, не предполагавшего, что через месяц по собственной инициативе он заложит фундамент восхваления "вождя революции" Ленина, которое получит наименование "ленинизм". Впоследствии будет даже создан так называемый институт "марксизма-ленинизма", похожий по символике на гробницу египетского фараона, куда будут собраны не только все труды Ленина, но и воспоминания о нём, статьи, случайные записки, сделанные когда-то рукой вождя, телеграммы, различные документы, по которым будет издана 12-томная биографическая хроника жизни и деятельности великого советского фараона. А в 1924 году, когда он умрёт, труп вождя будет мумизирован и помещён в специальную гробницу-мавзолей навечно. В Институте марксизма-ленинизма, первым директором которого станет Лев Каменев, родится крылатая фраза: "Ленин умер, но дело его живёт". И в духе этого "дела" - ленинизма - вырастут новые поколения, искренне убеждённые в том, что Ленин и ленинизм это вечные символы справедливости, равенства и братства народов.
2000-летний опыт мифологического вождя иудеев Моисея, который якобы создал когда-то из иудеев-добровольцев партию "божиих избранников", названную им "евреями" (а 2 тысячи инакомыслящих иудеев, не захотевших вступить в эту партию, Моисей приказал своим террористам-чекистам зарезать), будет использован и ленинским еврейским окружением, давшим левой рукой своё согласие на убийство "вождя", а правой рукою поддержавшим Сталина в прославлении Ленина и его "дела", а в действительности в прославлении евреев и их сплочённости. Куда поведут добровольцы "ленинизма" свои народы? В коммунизм? Пусть так думают. Но мы-то, сыны Сиона, знаем, что ни справедливости, ни свободы, ни братства нет в злобном животном мире, где выживают только сильные, либо, сплочённые в единую силу, евреи. Не любовь и голод правят миром, как считали древние римляне. А "Любовь, голод и евреи должны править миром!" - наш лозунг, проверенный тысячелетиями. И если дуракам гоям нужны революции, гражданские междоусобные войны и ленинизм, то это - наши будущие рабы-добровольцы, и мы должны, обязаны поддержать то, что создаёт Сталин: культ ленинизма. На здоровье!