Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
--------------------------------------------------------------------------------------------------
Эпопея "Трагические встречи в море человеческом"
Цикл 2 "Особый режим-фашизм"
Книга 10 "Рабы-добровольцы"
Часть 6 "Под негласным надзором"
-------------------------------------------------------------------------------------------------
Фашистскому режиму, устроенному в стране советов "умом, совестью и честью КПСС", было обидно, что пришлось развалить тюремные лагеря особого режима. И КПСС заменила их "психушками", в которых содержались лучшие умы государства и люди, сохранившие совесть. Но этого правительству империи Зла показалось мало, и был введён ещё "негласный надзор" за сотнями тысяч передовой интеллигенции, недовольной красным фашизмом. Однако, чтобы знать, о чём думает и говорит эта интеллигенция, требовалось подкупать взятками от имени государства так называемых в народе "стукачей", числящихся в КГБ "секретными сотрудниками". Этих дармоедов было в 100 раз больше, чем поднадзорных, так как их полагалось иметь в штатах госбезопасности не только в каждом учреждении по 2-3 человека (для сверки правдивости их доносов), но и на всех фабриках и заводах, шахтах и колхозах, рыбных промыслах и в депо при железных дорогах по одному "сексоту" на каждые 100 трудящихся. Читатели даже представить себе не могут, какие миллионы рублей стоили доносы "стукачей" для государства. На эти деньги можно было настроить на 10% больше жилья, больниц, детских домов, школ, которых всегда не хватало для нормальной жизни. А вот шпионов иностранных разведок государственная безопасность ловить не умела. Зато посадила в "психушку" даже Юрия Гагарина, где он и скончался через 20 лет, заросший бородою, неузнаваемый. Автор настоящей книги тоже находился под негласным надзором с 1961 по 1991 годы и все эти 30 лет не имел права печатать свои произведения. Ай, "как хорошо было в стране советской жить!", зная, что над тобою раскачивается мёртвой петлей недреманный государственный надзор лучшей в мире "демократии".
Глава первая
1
Книжное издательство в Днепропетровске принимал новый директор - 46-летний холостяк Кротов. Он и похож был на огромного крота - толстый, близорукий, спокойный. Носил очки в позолоченной оправе. На щеках у него выделялись, идущие сверху вниз, 2 резкие глубокие морщины. Тучный живот прикрывал чёрный элегантный пиджак свободного покроя. Зад был тоже массивный, утяжелённый, как у кенгуру. Однако общее впечатление о нём складывалось из-за высокого роста, будто это мужчина крепкий, статный, с военной выправкой, хотя в армии он, из-за близорукости, никогда не служил; даже в войну одно время был с автоматом, но... в штатском. От его ослепительно белых рубашек всегда исходил лёгкий аромат духов.
Дела Кротову сдавал 35-летний главный редактор Леонид Ладный, исполнявший обязанности директора в течение последних трёх лет. Этот - был маленьким, худым, с болезненно серым цветом лица. На постоянную должность директора он не соглашался: "Я - не хозяйственник, и баста!" Другие кандидаты, подыскиваемые Туром, не соглашались из-за оклада - маленький. Брать же, кого попало, на этот раз Туру не разрешали в обкоме партии - хватит "хозяйственных мужичков", надо интеллигента. Так и тянулась эта история с директором почти 3 года. И вот - нашли.
Кротов по специальности был горным инженером. Руководил в проектном институте "Гипрошахт" крупным отделом, хорошо зарабатывал, но работу свою не любил, потому что увлечён был стихами. Началось у него это давно, стихи его печатали сначала местные газеты, а потом вышел в киевском издательстве целый сборник стихов, за ним второй. Нового поэта приняли в союз писателей, и инженерное дело как-то незаметно отодвинулось в его жизни на второй план. К тому же Кротов был человеком весёлым, склонным к пижонству, лёгкой жизни и необременительным отношениям с женщинами. Старый холостяк, он любил рестораны, богему, эмоциональных друзей. Держал дома 7-струнную гитару, хотя из-за отсутствия слуха играть на ней не умел. Но когда пьяные гости в его холостяцкой однокомнатной квартире начинали петь и, увидев висевшую на гвозде "семиструнку", просили его подыграть им, он соглашался и "подыгрывал", слегка ударяя пальцами по струнам и отбивая такт ногой. Ну, а пьяным что, лишь бы ритм. Постепенно о Кротове стали говорить, и искренно в это верили, что он играет на гитаре. Сам же Андрей Данилович загадочно отнекивался, когда его упрашивали: "Братцы, да не умею же я играть!" "А зачем гитара в доме?" "Бренчу иногда. Просто так..." "Ну, вот и давай, подбренчи нам!.."
Его обожали: компанейский мужик, за дружбу душу отдаст, а какие пишет басни!.. Басни у него действительно были замечательными - злыми, остроумными, сочными. И начинались всегда неожиданно: "Свинья ослу полтыквы задолжала..." Остроумными были и реплики с хода, по любому поводу. Ввалились как-то зимой в общественный городской сортир целой компанией, а там, в каждой кабинке без дверей сидят и тужатся переевшие мужики. Подвыпивший со своей воскресной компанией Данилыч, обыгрывая всем известную поговорку "свежо предание, да верится с трудом", заметил одному голозадому толстяку: "Что? Свежо питание, да серется с трудом?" Компания и трудившиеся на унитазах мужики так дружно заржали, что голозадый чуть не плюхнулся в раковину на ослабевших ногах.
А то был другой случай. Написал эпиграмму на собрата по союзу писателей, сочинявшего стихи на украинском языке. Подделавшись под стиль старика, он прочёл тоскливым его голосом:
Вже набрыдло мэни выно и пыво,
И нэ цыкавыть вже футбол.
У кишэни, дэ носыв прэзэрватывы,
Тэпэр - ношу я валидол.
Обыграл однажды и стиль Лермонтова, подняв бокал и произнеся:
- С винцом в груди и с жаждой - вместе!
Весёлый был человек в компаниях. А с виду и на работе - серьёзен. Очки, монументальность... И Тур, не знавший, каков Кротов в личной жизни, предложил ему перейти работать директором в издательстве.
К удивлению всех Кротов легко согласился, хотя и терял в окладе около 500 рублей. Рассудил просто: прежняя работа его не радовала давно - нудная, и всегда её было много. На новой же должности привлекало постоянное общение с писателями, поэтами - своими и заезжими; больше останется времени на творчество; начнёт регулярно печататься, так что и с заработком всё уладится. И тогда пойдёт другая жизнь, та, о которой он всегда мечтал и которой пропитано искусство с его холостяцкой атмосферой, дружескими встречами и днём, и ночью в буфетах и театральных кафе с шумными и дотошными газетчиками, телевизионщиками, художниками и режиссёрами. Все эти люди тянулись друг к другу, как и он, потому что связаны были общим духом свободного творчества, блистали остротами, эпиграммами, фломастерами и шаржами, альбомами и блокнотами, новыми стихами, телеобъективами, держались весело и непринуждённо; искусство - не терпит казёнщины. Они были возбуждены, передавали своё возбуждение другим и делали этим жизнь несколько поэтичнее и приподнятее. Добираясь в богемных экстазах иногда до облаков, они срывались оттуда и падали вниз, но, всё равно, почти никого из них это не останавливало, и они, словно морфинисты, продолжали тянуться к этой жизни. Кротов хотя и не знал её подспудных течений, тянулся к ней тоже, видя её внешнюю красоту. Ничего похожего в его проектном институте не было.
Ушёл он из института с лёгким сердцем: ладно, чёрт с ними, с потерянными этими рублями. Зато он каждый день теперь будет жить в своём мире. И написал по этому поводу басню - "Нет худа без добра". Обыграв в ней и Худо, и Добро, он остроумно предупреждал читателя, что в жизни часто не разберёшь, что лучше, а что хуже для человека. Во всём у него были пока холостяцкая беззаботность и лёгкость.
И дела он принимал тоже легко - без въедливости, без натуги и бюрократизма. Редактора, сдающего ему "хозяйственную обузу", это удивило:
- Нелегко вам будет, Андрей Данилович!
- Почему? - Стёкла очков нового директора весело блеснули; что может быть тяжёлого в его работе с писателями и поэтами?
- Народ у нас тут нудный. Копаться любит. А у вас, я вижу, характер другой.
- Ладно, рассказывай тогда, что за народ? Мне это важно знать, - перешёл Кротов на дружеское "ты".
- Извини, но мне делать такие оценки - неудобно.
- Почему?
- Я же и сам здесь работаю. Получится - оговорил людей.
- А ты - не оговаривай. Говори правду, и только правду, как на суде. - Кротов улыбнулся.
- Не всякая правда...
- Леонид Демьянович, даю слово порядочного человека, что, во-первых, никто о нашем разговоре не узнает, а, во-вторых, твои характеристики - никак на людях не отразятся до тех пор, пока у меня не будет о них собственного мнения.
- Ладно, - согласился главный, - всё равно я с этой работы уйду. А тебе - потребуется много времени, чтобы ты...
- Погоди-погоди, почему это - уйдёшь? Я что, у тебя место, что ли, перехватил? Тогда уйду я. Я этого не знал.
- Нет-нет, что ты! - Главный даже руками замахал. - Я тут еле дождался, чтобы у меня это всё приняли. Хотел уж уходить, не дожидаясь, но Тур меня партийным билетом прижал.
- Тогда, в чём же дело? Работай главным. Хозяйственных вопросов у тебя больше не будет.
- Устал я, и серьёзно болен. Работу свою - люблю, знаю её. Но - не хватает уже сил. И язва желудка, и туберкулёз... сердце. А работать, чтобы только числиться на работе, да копошиться - я так не умею. Я же бывший газетчик! Настоящий!
Кротов нахмурился:
- Жаль!..
И тут только отчётливо увидел: главный весь высох, жёлтая кожа, какая-то застарелая боль в глазах. Но всё же спросил:
- Ну, а с полгода - можешь потерпеть с уходом? Пока я тут в дело войду. Представляешь, что может получиться! Я - человек новый. Главный придёт - тоже новый. На кого опираться? Мы тут таких дров наколем, что плакать придётся!
- Понимаю, - согласился редактор, подумав. - Полгода - потерплю.
- Спасибо. А куда же потом? Больной, семья...
- Перейду на лёгкую работу. Есть одно место - как раз через полгода и освободится. Оклад - поменьше, конечно. Но работа - без нервов: сам за себя отвечать буду. Мне ведь - что главное? Не нервничать. Тогда и язву можно терпеть.
- Ладно, договорились. А теперь, выкладывай, кто здесь работает? Только напрямую, без скидок и женских оговорок. Мне надо знать их возможности по-честному, понимаешь?
- Понимаю. Но ведь и я - человек, а не Бог с Олимпа. В чём-то могу и ошибиться. Плюс личные наслоения.
- У олимпийцев - тоже не обходилось без личных наслоений, - рассмеялся Кротов. - Давай, характеризуй каждого, как ты его понимаешь.
- Хорошо. Постараюсь по-честному всё, но, повторяю, я могу в чём-то и ошибаться.
- Понял. Слушаю тебя.
- Ну, что же, начну тогда - с себя. - Главный немного помолчал, словно решался на что-то тяжёлое, и глухо начал: - Несостоявшийся писатель, хотя надеялся, что состоюсь. Выпустил одну книжку, пользуясь тем, что сам тут был себе хозяин. Злоупотребил, так сказать, властью. - Редактор взглянул в глаза Кротову и снова опустил голову, продолжая рассказывать. - Но дело не в этом. А в том, что когда я увидел свою книжку, и то, что её никто не покупает и не читает, только тогда понял: нет у меня настоящего писательского таланта. Всё в книжке написано, вроде бы, и правильно - идея, содержание, а вот чувств - в ней не было. Газетчиком я работал, сухим газетчиком и остался. Сознавать это, конечно, горько, а никуда не денешься. Чернышевский вон - не мне чета! А его "Что делать?" - тоже ведь произведение ума, а не сердца. До сих пор никто не может прочесть этот роман до конца, хотя и заставляют всех в школе. Короче, в искусстве есть вещи, против которых не попрёшь: объективный факт, как говорится.
Мир для меня после этого сразу потускнел. Заиграла моя язва, а жить-то - надо. Продолжал редактировать других. Это - я умею. И вкус, как будто, есть, и чужие ошибки мне видны. А за своё - уже не брался. Утешал себя тем, что хоть кому-то пользу приношу. Знаешь, приятно видеть, как от твоей правки рукопись хорошеет.
Но, вскоре, и редактировать мне стало некогда - захлёстывали директорские дела. Тот - не выполняет план, другой - не умеет редактировать, третий - кляузник. Всех надо было изучать, знать, а для этого требовалось время. Чтобы хоть как-то наладить работу. Однако она не налаживалась и становилась всё хуже и хуже. Организатор из меня - оказался никудышный. Редакторов подобрал кто-то - неизвестно, по какому принципу! И замотался я тут полностью. Книжки - выходят у нас серые, обложки - невыразительные. А я, вместо главного своего дела, только и занимаюсь тем, что выбиваю то ледерин, то картон, то бумагу. Чёрт знает, до чего дошли! Я считаю - до ручки. Завхоз - пьяница. Бухгалтер - ворюга. Заведующие отделами...
- Погоди-погоди! - остановил Кротов собеседника. - Ты - давай по порядку: не надо всё в одну кучу. Начни с заведующих отделами. О себе - хватит. Я уже понял твои трудности.
- Ладно. - Главный опять поднял голову. - С чего начнём? С художественного отдела или с политического? Есть - ещё отдел технической литературы, краеведческой...
- Давай с заведующего отделом политико-массовой литературы. Так, кажется, называется этот отдел?
- Так. Работает там бывший фронтовик-инвалид Голод. Кудрявый такой, рыжий. Нет левой руки, носит протез.
- Видел. От самого плеча свисает в рукаве пиджака.
- Вот-вот. Потерял он эту руку после ранения и ампутации в 42-м. Отправили его из госпиталя домой, а после войны поступил он в киевский университет. Окончил - в 50-м. Женился на однокурснице, и оба, по направлению, приехали работать в наш город - в газете. Как журналист Голод ничем себя не проявил. Вернее, проявил наоборот: всем стало ясно, что он не может написать даже простой статьи. Перевели его в секретариат. И начал он после этого потихоньку попивать. А вот жена - быстро продвигалась. Много писала, вступила в партию. Умная, волевая. Детей у них почему-то нет. Ну, а когда организовалось это издательство, Голода перевели сюда на должность заведующего отделом. Говорят, Тур посодействовал. Жена - осталась в газете. Тоже руководит отделом теперь, да не каким-нибудь, а "партийной жизни", хотя по "пятой графе" она, кажется, не подходит. Впрочем, он тоже - рыжий, кудрявый, в веснушках.
- Мне на это - наплевать. Лишь бы с делом справлялся. Как он - здесь, после газеты?
- А всё так же - бездарь. А главное, не чувствует сло`ва: не редактор. Но в политике - вроде бы разбирается. Впрочем, после него всё равно надо проверять - чтобы глупость какую не пропустил. Да и не умеет работать с текстами сам и, естественно, не учит этому подчинённых! С общей культурой - а ведь закончил университет - тоже конь не валялся.
- Видимо, он больше опирался на фронтовые заслуги, чем учился, - усмехнулся Кротов.
Главный вздохнул:
- К тому же продолжает выпивать, попадал даже в вытрезвитель.
- И как ты это уладил?
- Его жена как-то уладила: никуда этот компромат не пошёл. А то могли бы и турнуть с такой работы: идеология!..
- А что за люди его подчинённые? Эти как?..
- Подчинённых - пока немного: Штейнберг и Нестерова. Ну, Моисей Соломонович - человек тёртый! Занимал руководящие посты в печати, несмотря на то, что его отец, до революции, имел здесь, в Екатеринославе, 2 больших книжных магазина, собственный 20-квартирный дом, который сдавал жильцам в наём. Однако сын за отца - по Конституции не отвечает. Да и в партии он с 20-х годов. Грамотный, закончил гимназию. Не пьёт, не курит. Детей - тоже нет. Всего себя посвятил, как говорится, служению партии и правительству. Но!.. В 47-м - попал под колёса политической кампании. Помните, шла борьба с космополитизмом? Так вот, как космополита его исключили даже из партии. Работал рядовым корректором в типографии - больше он ничего делать самостоятельно не умел. Но, когда волна схлынула, его прежние влиятельные друзья - такие, как писатель Великанов, директор масложиркомбината Шаевич, ещё кто-то в Киеве - помогли ему восстановиться в партии, и ошивался он после этого где-то в многотиражке. А потом уже как-то попал - не знаю, как? - к нам.
Что ещё про него можно сказать? Осторожен, труслив. Скареден. Говорят, на книжке у него более 100 тысяч рублей. Держит лучшую в городе личную библиотеку. Филателист. Живёт в доме, который принадлежал до революции его отцу - занимает там 2 больших комнаты. Дело в том, что в 19-м году его папаша, вроде бы, добровольно передал этот дом народу, который в нём проживал.
- Попробовал бы он не передать!.. - опять усмехнулся Кротов.
- Бог его знает, как там оно всё было. Умер, говорят, тихим старичком в 34-м году. Может, что-то сыну и оставил, этого я не знаю.
Да, так вот сын этот - ему 52 года сейчас - дела своего, как и Голод, тоже не знает. Редактирует - медленно, любит подремать прямо за рабочим столом. Тучный, лысый. Активен - только на партсобраниях. Одним словом, типичный бездельник, привыкший руководить, но ничего не умеющий делать сам.
- Ладно, о нём - хватит, - заключил Кротов. - Давай о другой: Нестерова, что ли, ты сказал?
- Да, Полина Петровна. 42 года, одинокая. Злая и сухая, как палка. Всегда жёлтая, хотя ничем не болеет. До нас - работала редактором в областном радио. Член партии. Редактировать - не умеет, только короткие тексты. Брошюры - как и Штейнберг - выпускает с 5-й, а то и с 6-й вёрстки. - Ладный задумался, развёл руками: - Пожалуй, всё. Что о ней ещё скажешь?..
Кротов закурил, выпустив струйку дыма, сказал:
- Хорошо. Давай теперь об отделе художественной литературы. Я их там, правда, знаю получше - имел дело, как автор. Но это - конечно, не то знание...
- Завом там - Василь Солод, местный поэт. Его ты, наверное, знаешь не хуже меня. Процветает. Собрал деньжат и хочет как член союза писателей уходить на вольные хлеба. Язык - чувствует и знает отлично. Редактирует - прекрасно. Да и так - пробивной мужик, хваткий. Жаль, если уйдёт.
Редакторами у него - Пущенко и Марина Федченко. Ну, Пущенко - мой коллега по здоровью, в чём душа держится. В прошлом - учитель. Мягок, интеллигентен. Но кем-то, когда-то, запуган до чрезвычайности. Мужику - уже 33 года, а он не уверен в себе, как ребёнок!
- Это чёрный такой, чахоточного вида? - спросил Кротов. Пущенко ничего не редактировал, занимался рекламными проспектами, и Кротов его почти не знал. Видел иногда только, как тот, словно лёгкая и бесплотная тень, проскальзывал в редакцию и, ни с кем не разговаривая, садился на своё место. Потом, так же неслышно, куда-то исчезал.
- Да, он. Глаза у него, если ты обратил внимание, всегда какие-то печально-затравленные. А щёки - выбриты до синевы.
- Ну и как он?
- Да говорю же - никак. Ни рыба, ни мясо. Кто принял его сюда, не знаю. Только к редактированию - он не пригоден совершенно! Рекламками занимается. Бо`льшего - доверить нельзя. А человек - хороший. Да что же с того? Кто работу будет делать, план выполнять?
- Партийный? - спросил Кротов.
- Нет. Не знаю, как он с детьми справлялся, когда учителем был - тряпка! Вёл там украинский язык и литературу. С русским - у него плохо, как и у многих здесь. Им бы в редакцию - хоть одного бы, но настоящего, из России, русачка! Ведь это же - тексты! Их надо не только грамотно править, но и чувствовать по духу! Вон сколько русских рукописей! - Ладный сделал в сторону шкафа широкий жест. - Но эти авторы - родились и учились языку здесь, на Украине! У них - не настоящий русский язык.
- Ладно, - сказал Кротов. - А как Федченко?
- Марина Павловна - наш молодой, как и я, и бездарный прозаик. "Дамские" рассказики пишет. Иначе эту "литературу" никак не назовёшь. Редактировать - правда, может. Но... только по-украински. 2 года назад у неё погиб муж: попал под автобус. Оставил ей двух детей. Так что - вдова. Главная мечта её жизни сейчас - выйти замуж. Но, сам понимаешь - как выйти с двумя детьми? А женщина она - сексуальная, вынуждена молодиться. От неудач - стала завистливой, без конца воюет с нашими молоденькими корректоршами. Ненавидит их за молодость, красоту. Хотя сама, как ты, наверное, заметил - с отличной фигурой, недурна собой. Нет только вкуса - одевается грубо. А так - не стара ещё. Разве это возраст - 32 года? Сильная, властная. Член партии.
- Так, с художественным - тоже всё ясно, - заключил Кротов. - Давай перейдём к сельскохозяйственникам...
- Заведующей там - Елена Ивановна Ливнева. Не знаком?
- Нет. Может, видел в коридоре. Какая она из себя?
- Высокая, с угреватым мужеподобным лицом. 34 года. Кончала сельскохозяйственный институт, но работала всегда - как говорят настоящие труженики полей - на асфальтных участках, то есть, у нас в городе, в "Институте кукурузы". Женщина она - энергичная, напористая. Такой - пальца в рот не клади. Как редактор - слабенькая, но тянет. Не лодырничает, старается. Член партии. Есть у неё и помощница - филолог. Работала до этого в украинской газете, перешла к нам. Беспартийная, одинокая. Муж - был репрессирован в 49-м году, умер в лагерях. Теперь - реабилитирован, посмертно. Фамилия у неё - Бузенко. Тихая женщина, скромная. Сельское хозяйство, правда, знает так себе, но редактировать - может. Помогает своей начальнице в овладении украинским, та - русская.
Кротов что-то записал себе в блокнот, а Ладный, посмотрев на него, продолжал:
- Ну, осталось ещё 2 отдела - "краеведческой литературы" и "технической". С какой начать?..
- Давай с краеведения.
- Заведует отделом - Лазарь Семёнович Мержинский. Старый добряк и никудышный поэт. Но - влюблён в творческую пишущую молодёжь. Ты, наверное, знаешь, он ведёт городское литературное объединение. Ему - 57, скоро на пенсию. Редактор он хороший, но - копуша и рассеян. Вечно что-нибудь пропустит или перепутает по рассеянности. За ним нужен контроль.
- Ясно. - Кротов вздохнул.
- И последний отдел - технической литературы, - сказал Ладный. - Там - всего один человек. Он и зав, и всё остальное. Майор запаса Афанасий Николаевич Шинкарь. В прошлом - учитель языка. Но вот языка-то он и не чувствует. Был на войне при штабе Армии. Затем служил "дядькой" в суворовском училище, где-то на юге. Демобилизовали в 54-м году без пенсии - не хватило выслуги лет. Работал в какой-то газете - не здесь. Потом переехал с женой и двумя детьми сюда. Делать - тоже ничего не умеет и всего боится, как Пущенко. Обидчив, мнителен. И вообще бесполезный, как и Штейнберг, и Пущенко. Поручи им втроём гвоздь забить в стенку - не сумеют. Афанасий Николаевич чувствует свою бесполезность и мучается. Боится, что его уволят. Понимаешь, его везде, оказывается, увольняли. Видимо, за ненадобностью. Он и Штейнберг - это типичное порождение эпохи бездельников 30-х годов. Прямо символ какой-то. Однажды признался мне - в сущности-то он человек порядочный - что сказал Туру, будто пишет пьесу.
- Для чего? - спросил Кротов с изумлением.
- А я, говорит, слыхал, что Тур ищет творческих людей для издательства. Ну, и соврал. А тот - его к нам. Что мне с ним делать теперь, я не знаю. С одной стороны, и жалко человека, а с другой - он ведь в технике... ни бум-бум. В редактировании - тоже. И педантичен до занудства. Начитался книжек по редактированию и стилистике, и старательно обводит в рукописях красным карандашом повторяющиеся слова - квадратиками, кружочками. Как увидит на одной странице одинаковые слова, давай искать им синонимы. А какой может быть синоним в технике? Для чего, если всё точно сказано! Одна беда с ним и только. Он даже в газетах чертит эти свои кружки и квадратики. После него на газету невозможно смотреть! А он оставляет их везде, чтобы мы видели, какой он специалист. Но этот "специалист" до сих пор ни одной рукописи ещё не отредактировал! Вот перенести куда-нибудь столы или бумагу - это он может, и делает прямо с удовольствием.
- Так у вас - что, по этой редакции не выходят брошюры совсем?
- Да выходят, - вздохнул главный. - То я сам за него доделаю, то поручаю знакомым инженерам. За деньги, конечно.
- Здорово! - поразился Кротов. - Гнать же надо!..
- А ты его видел? - спросил Ладный. - То-то! Он же - заплачет сразу. Или на колени упадёт. Не-ет, у меня на него - рука не поднимается. Худой, седой. Глаза - молящие, с жёлтыми белками.
- А, - вспомнил Кротов, - это - тот... с грязно-серыми жёсткими волосами, которые распадаются на 2 стороны, как у мастерового? Не хватает только шнурка на лбу.
- Он самый. А ведь и верно - мастеровой. И очки на лбу держит, когда отдыхает от своих квадратиков в газете - не от работы! - и карандашик за правое ухо кладёт. А речь!.. Голос - тихий, вкрадчивый. Ты бы только послушал его! Мямля, трёх слов от страху не свяжет. Но - старый член партии. И ходит - тихими бесшумными шажками. Куда его, кому?!. В разведку, за бесшумность? Так войны давно нет. А уволить, сам знаешь, трудно: немолод, воевал, и так далее. Много курит, и занят только переживаниями о своей бесполезности - понимает, что не нужен, балласт! Я думаю, он возле штабных генералов таким стал.
Вот так обстоят наши дела. Плана - не выполняем, горим. Выпускаем - серятину. Да!.. Ещё про одного типа забыл тебе сказать - упустил. Работает в отделе у Мержинского - Владимир Судак.
Коротко о нём. 45 лет. Пишет бездарные басни на украинском языке. Был женат на советской немке и остался в войну на оккупированной территории. А возраста - был призывного! Стал трудиться при немцах учётчиком в селе, на сельскохозяйственных работах. Жена - сотрудничала с оккупантами активно, но сбежать не успела. После войны её посадили на 25 лет. Муж остался в селе с дочкой, потом женился второй раз. Ну - как там оно всё было на самом деле, я не знаю. Он - близорукий, очки носит с двойными стёклами. Может, поэтому и не пошёл на фронт. Но мужик он - покрупнее тебя будет: медведь! Даже косолапит по-медвежьи. Сила в нём - тракторная! А по натуре - вроде бы, флегматичный, скучный. Как дерево без листьев.
А уж серьёзен - такой непробиваемой серьёзностью, что всем вокруг хочется взвыть или заплакать от бессилия перед его слоновостью. Не курит, не пьёт даже пива. Не дружит ни с кем.
В партию вступил только в 54-м, после смерти Сталина. До этого - его не принимали, хотя и в газете работал. Отказывали. А потом - приняли как-то. Сейчас он перешёл к нам. И представь себе, у нас его избрали парторгом! Почему-то его поддерживает Тур. А я сразу понял - проку от него не будет: занят не издательскими делами, а какими-то другими. Да - кстати! У него и лицо - одутловатое, какое-то сонное всегда. Вот он-то - спит и видит себя главным редактором! Это - его заветная цель и мечта. Сколотил вокруг себя партийную группку: Шинкарь, Штейнберг и Полина Петровна.
- Я - тоже не воевал, - сказал Кротов и показал на свои очки. - Но когда немец подошёл у нас в Сталинграде к тракторному, я пошёл в ополчение, и даже стрелял месяц. Там и в партию вступил. Потом нас отозвали из ополчения на завод, в Ульяновск.
- Вот я же и говорю, - обрадовался главный, - если б он не сидел у жены в гостях, ожидая прихода немцев, а тоже подался куда-то, всё и у него было бы по-другому. Неприятный тип. Открыто - никогда ничего не скажет, всё делает за углом, шепоточками. Мечтает вступить ещё в союз писателей, да не принимают пока.
- Так, ладно, - сказал Кротов, потемнев лицом и уже не улыбаясь. - С качеством вашей литературы - мне всё понятно.
- Литературу делают люди, - тихо заметил главный. - И пишут, и редактируют.
- Ну, а почему обложки такие плохие? - возмутился Кротов. - Возьмёшь вашу книгу в руки, посмотришь, и читать уже не хочется. За рубежом - даже дерьмо в красивую упаковку помещают. А у вас, если и хорошая книжка выйдет, всё равно её не купит никто. Неужели в городе нет приличных художников?
- Художники, конечно, есть. Только вот наш художественный редактор - человек без вкуса. Как была деревенской бабой, так ею и осталась, хотя и закончила полиграфический институт. К тому же - ещё и неприветливая, злая. Придёт, бывает, к ней хороший художник, она ему выставит наши обложки и объясняет, чтобы он - делал так же. Дескать, вот вам наш стиль, наше кредо в искусстве. Искажать его - ни-ни! Ну, тот посмотрит, сделает, бывает, какое-нибудь критическое замечание. А у неё - глаза сразу белые, того и гляди ударит! Кто же после этого к ней будет ходить? Ходят только бездари. Не понимает баба современной живописи, хоть ты её убей! Отсюда и наша продукция - блёклая, примитивная.
- А что за баба?
- Александра Даниловна Змий.
Кротов записал в блокнот, усмехнулся:
- А у неё - и фамилия соответствующая! Кто же её вам сосватал?
- А всё тот же Тур. Без него - мы никого не можем принять. Следит, чтобы всё согласовывали с ним. У Змий этой - муж дружит с Туром.
- Да-а, дела-а! - Кротов невесело рассмеялся. - Наследие такое, что хоть верёвку, и на крюк!..
- А что же ты хотел? Знаешь, кто тут первым директором был? Бывший пивовар. Мужик не мог трёх слов связать. А его - на культурный фронт. Можешь представить, какую "культуру" он себе подбирал. Умер - вот на этом диване. Ночью - здесь грешил его бухгалтер, а он - помер тут днём. Инсульт. Тучным был, не выдержал.
- Ну ладно, Леонид Демьянович, спасибо тебе за рассказ, давай свои акты - буду подписывать. Надо начинать работать...
- Начинать надо - с расчистки места для работы. Иначе - работы как не было, так и не будет. Согласуй вопрос о настоящих кадрах с Туром. Если он хочет, чтобы издательство приняло нормальный облик. Он - говорят, в прошлом военный. Вот и надо, мол, сделать всё по-военному. А не тянуть. Лучших - оставить, балласт - в сторону.
- А что же ты сам ему этого не предложил?
- У меня на него - характера не хватило. Да и здоровья тоже.
- А как относятся к издательству писатели - ходят? Или в Киев и Москву отсылают свои рукописи?
- Ха, в Москву! - ужалился редактор. - Там - высокие требования, талантливых полно. Нет, большинство - идёт к нам, "халтурщикам"! Подоплёка такая. Халтуру, мол, выпускаете? А чем же мы хуже? Вот вам - наша халтура. И кладут своё дерьмо нам на стол.
Кстати, от нашей кормушки - кормятся и 4 "маститых" по местному масштабу. Эти - требуют от меня больших тиражей. Им у нас - даже выгоднее издаваться, чем в столицах. Там - могут ведь и не принять. А у нас - они идут большим тиражом! Гонорар - одинаковый. Да и мы у них под рукой: каждый день можно наведываться и давить на меня. Чего же им к нам не ходить?
- А тиражи-то эти - хоть расходятся?
- Какое там! Сначала - пылятся в магазинах. Потом - идут в макулатуру. Все убытки списываются на книготорг и наше издательство. Бывает, что по 3 месяца зарплату выдавать нечем. Я бы на месте правительства - закон издал!..
- Какой?
- Авторам - выплачивать гонорар от количества проданных книг. Раскупили его книгу - получи сполна. Купили только 100 книжек - получи свои 10 рублей, и катись. После этого в литературе остались бы работать одни писатели! А халтурщики - прекратили бы поставлять свою погань. Ну, и нам, издателям, стало бы легче - хватит разоряться из-за всех этих обкомовских прихлебателей! А то ведь что получается: государство, мол, богатое, всё спишет. Бумаги - не хватает сейчас на полезные вещи: на учебники, тетради. А мы - всякий огород печатаем. Сколько одних диссертаций на исторические темы за государственный счёт напечатали! Тратили бумагу, нанимали редакторов, чтобы сообщить читателям о муравьях, участвовавших в маёвках 905-го года под какой-нибудь Макеевкой или в Жмеринке. Вот уже и сам Тур свою "работу" предложил: "Большевики области в годы первой революции". Ну, кому нужна эта, 100 раз переписанная, только на новый лад, белиберда, кто её купит? Зато автор - и гонорар получит, и защитит по ней очередную кандидатскую диссертацию: работа, мол, уже напечатана и получила одобрение в массах. Кто будет проверять, что это не так и решится выступить против линии, которую проводит обком партии? Никто. Вот так и выбрасываются народные денежки на ветер. А можно было построить сколько больниц, школ на эти миллионы, если подсчитать по стране всю списанную макулатуру за один только год! Лишь наше издательство принесло убытка на 460 тысяч рублей! Если бы все эти деньги пустить на развитие сельского хозяйства, мы уже давно перегнали бы по урожаям Америку. Так нет, продолжаем снимать дурные урожаи брошюр, и обогащать хапуг! Ленин когда-то мечтал выпустить 100 тысяч тракторов для народа. А мы их - по 100 тысяч в год - в макулатуру! И никому до этого, получается, нет дела!
- Ладно, Леонид Демьянович, успокойся, а то язва - опять заиграет! Пошли лучше пообедаем в ресторан. Мне что-то не по себе от твоих сообщений.
- Пошли. Хрен с ней с язвой! У меня от всего этого - в сердце давно язва незаживающая! Приходит ко мне вчера этот наш местный "классик" - Великанов. Принёс, значит, своё ведёрное пузо, сел и говорит: "Когда же вы, Леонид Демьянович, выдадите мне аванс? Понимаешь, всего неделю назад принёс мне свою вонючую рукопись, и уже подавай ему аванс! Мне - надо с сотрудниками за 2 прошлых месяца рассчитаться. Из-за этого я специально выбил в Киеве разрешение напечатать "кормовую" книгу, чтобы получить...
- А что это значит - "кормовая"? - перебил Кротов.
- Ну, прибыльная, значит. Переиздание уже выходившей когда-то в Киеве книги "Полезных советов хозяйкам" - на неё спрос очень большой. Вот мы и бахнули её тиражом в 100 тысяч. Чтобы хоть как-то свести концы с концами.
- Прости, что перебил, - извинился Кротов. - Ну, так что там, с Великановым?..
- Вот я ему и говорю: "Александр Залманович, побойтесь Бога! Рукопись у вас - сырая ещё, её надо дорабатывать, без этого мы её вообще не примем. Я - 2 месяца уже зарплату своим сотрудникам..." А!..- махнул главный. - Холодно что-то, пошли греться!.. Всё равно не пересказать этой Одиссеи. Уйду скоро к чёртовой матери! Тогда - пусть ему выдают хоть аванс, хоть путёвку в Мексику, а я - на покой. Чтоб глаза мои всего этого не видели!..
2
Поселившись в Днепропетровске в доме у дальнего родственника своего отца Саши Ивлева, Алексей Русанов, увидев телефон и телефонный справочник, выяснил, позвонив в отдел кадров городского аэрофлота, что демобилизованных пилотов, стоящих в очереди на работу, более чем достаточно на ближайшие 5 лет. Поняв, что летать ему уже не придётся, Алексей решил подать заявление на вступительные экзамены в университет на вечернее отделение филологического факультета. И тоже вскоре выяснил, что конкурс туда составляет 6 человек на одно место. Нужно было серьёзно готовиться к экзаменам и одновременно подыскивать какую-то работу. А пока не начались экзамены, он пошёл в книжное издательство с рукописью рассказов и двух повестей о северных военных лётчиках, которые перепечатал на пишущей машинке, купленной им ещё в Мончегорске. Во время перепечатки он увидел все огрехи, которых не замечал в рукописном виде, и так удачно почистил все тексты, что даже удивился тому, как здорово ему удалось поработать над словом. "Вот, что такое печатные буквы, - подумал он, - вот, что такое своя машинка!"
В издательстве в тот день не оказалось на месте заведующего отделом, и рукопись у него принимала редактор прозы Марина Федченко. Узнав, что он демобилизованный лётчик, почти её ровесник и холост, она так хорошо к нему отнеслась, вернее, к его рукописи, что тут же принялась её листать и бегло читать, и минут через 20 заявила:
- Если и всё остальное написано с таким же интересом, как повесть, в которой ваш лётчик-истребитель столько дней выбирается один, без еды, из тундровых болот, то, я думаю, рецензент, писатель Великанов, которому я намерена дать вашу рукопись на прочтение, одобрит её и предложит издательству к напечатанию. А что? Повесть не хуже, чем рассказ Джека Лондона "Любовь к жизни".
- Ну, я буду только благодарен вам за такое доброжелательное отношение к моей рукописи. А когда можно будет узнать о результате? - смущённо спросил Алексей, не замечая, с каким восхищением рассматривает его Федченко.
- У вас есть телефон? - спросила она. - Где вы работаете?
- Пока ещё нигде, буду только устраиваться, - ответил он. - Но домашний, я живу у родственника, есть. - Алексей продиктовал номер.
- Вот я вам и позвоню, как станет известен результат, - весело ответила ему симпатичная собеседница. И спросила - А какое у вас образование? Куда вы собираетесь идти работать?
- Хотел в аэропорт. Пилотом. Но нет вакансий. Поэтому не знаю даже, куда и обращаться по вопросу своего трудоустройства. Подал документы на поступление в университет на вечерний филфак. Планирую работать и учиться одновременно.
- А в каком районе вы живёте?
- В Октябрьском. А что?
- Я думаю, - участливо посоветовала ему редакторша, - вам как демобилизованному офицеру лучше всего обращаться по поводу трудоустройства к председателю Октябрьского райисполкома. Они обязаны помогать в таких случаях по закону. И у них есть все сведения о вакансиях в учреждениях своего района. Вот у него и узнаете сразу всё: где, кому и кто нужен. Не надо ходить по городу и обивать пороги.
- Спасибо вам за совет! Я сам и не догадался бы...
- Я понимаю ваши обстоятельства так: чтобы работать и одновременно учиться, вам надо искать место служащего где-нибудь в редакциях многотиражных газет, поскольку вы человек пишущий. Если идти на завод рабочим из-за заработка, то вы не потянете работу и учёбу: там очень тяжело. Да и ночные смены будут мешать учёбе. Лучше - меньше получать в многотиражке, зато будет возможность на работе готовиться к своим лекциям. Семьи нет, проживёте и на малой зарплате!
- А меня, вы считаете, примут в многотиражку? Без образования...
- Примут! - уверенно произнесла собеседница. - Область у нас, в основном русскоязычная, а у вас такая чистая российская речь, да и пишете вы грамотно и интересно, что вас могут принять не только туда, но и в редакцию городских газет. А если удастся поступить в университет, то вы станете перспективным журналистом.
- Надеюсь, - заметил Алексей, - что выдержу конкурс в университет. Я в армии долго готовился в академию, так что знания у меня свежие. А русскую грамматику и синтаксист я вообще никогда не забывал, так как ещё в школе любил писать сочинения, и их передавали даже по местному радио.
- Та я бачу, шчо з эрудициею в вас усэ у порядку! - Спохватившись, Федченко вновь перешла на русский: - Ну, если не удастся найти работу в редакциях, то у меня есть мысль поговорить о вашем трудоустройстве с нашим директором издательства. У нас собирается уходить на пенсию один старичок... он работает заведующим производством. Работа простейшая: относить наши рукописи, принятые к печати, в типографию, а потом следить за их наборами по графику типографии и вовремя приносить нам, редакторам, вёрстки на вычитку. Но он стал рассеянным, часто всё путает, забывает... Я думаю, директор согласится вас взять вместо него - ему уже за 70. А зарплата - даже на 20 рублей больше, чем у редакторов. Поговорить?
- Да, конечно же, - обрадовался Алексей. - На такой работе, наверное, куча свободного времени?..
- Правильно. Наш старичок просто мучается от безделья. А главное, после второго курса, вы сможете работать редактором русской прозы. Её у нас - больше, чем на украинском языке. А я же - украинка, с русским у меня - много хуже. Поэтому я добиваюсь, чтобы в нашем отделе прибавили ещё одного редактора!
- Спасибо вам ещё раз! Я просто рад знакомству с вами. Такая перспектива - мне более всего по душе! Если, конечно, получится...
- Поживём, увидим. Всего вам хорошего, Алексей Иванович, удачи!
Следующий поход в поисках работы оказался для Алексея, окрылённого доброжелательным приёмом в книжном издательстве, был полной противоположностью первому, и произошёл он в кабинете председателя Октябрьского райисполкома. Им оказался молодой, холёный чиновник по фамилии Кириченко В.П., как значилось на дверной табличке. И хотя он "по закону", как сказала Марина Федченко, был обязан помогать трудоустройству демобилизованных офицеров, услышав русскую речь Алексея, этот чиновник с хода спросил:
- Направление от райкома партии к нам взяли?
- Нет, я беспартийный.
- Как это? Капитан и...
- А что, все капитаны обязательно должны состоять в партии?
- Украинский язык знаешь? - перешёл Кириченко на "ты".
- Пока ещё нет, - ответил Алексей, мгновенно почувствовав неприязнь чиновника и в тоне, и в его обращении на "ты".
- Зачем же ты сюда приехал?
- А что - нельзя? - ощетинился Алексей.
- Можно, конечно, - усмехнулся Кириченко. - Только ж тебя никто сюда не звал. И не приглашал... кушать наше украинское сало и хлеб.
- Разве хлеб и сало у вас бесплатные?
- При чому тут деньги?
- Так я же не бесплатно буду есть твоё сало.
- А ты мне, во-первых, не тыкай! Я с тобой вместе свиней не пас!
- А, во-вторых, - перебил Алексей, - не тыкай и сам, если не хочешь быть свиньёй! А то знаешь, что бывает, если на государственном посту сидит дурак?
- Ты кого это имеешь в виду?!.
- Знай, я тебя запомню! А когда тебе пробьют тупую башку чем-нибудь тяжёлым, в государстве на одного дурака станет меньше.
Растерявшийся от угрозы чиновник нелепо и трусливо произнёс:
- Ох ты, какой грамотный приехал!..
- Ты начал передо мной выкобениваться, не я! Я с тобой поздоровался на "вы". А ты даже не ответил, расслышал лишь то, что я говорю по-русски. Не предложил мне и сесть. Хотя обязан это сделать как лицо официальное! - Алексей развернулся и направился к выходу. "Кириченко В.П." - так написано было на дверной табличке - видимо, решил, что Алексей побежит в обком партии жаловаться на него, и поспешно окликнул:
- Ты куда ж пошёл? Садитесь, мы ж ещё не договорили... Вижу, одногодок: хотел с тобой по-простому, а ты...
- Ладно, давай по-простому, - Алексей из любопытства вернулся, сел на предложенный стул: "Интересно, чем кончится? Вдруг посодействует... Парень, похоже, струсил? Или страхуется: на всякий случай".
- Откуда приехал? - спросил Кириченко В.П.
- С Кольского полуострова. Моя фамилия Русанов, Алексей Иванович. Был военным лётчиком.
- А, в счёт сокращения Вооружённых Сил, - понимающе закивал чиновник, так и не назвав своего имени-отчества. - Значит, лётчиком, говоришь, был?
- Да, командиром звена реактивных бомбардировщиков. Капитан. Беспартийный.
- Добре, капитан. Учеником водителя трамвая пойдёшь? - Трус, услыхав о беспартийности, решил отыграться.
Алексей поднялся:
- Нет! - Жарко подумал: "Небось, ничего ещё в жизни не повидал, а уже - говнюк! Значит, от рождения".
- Почему? Это ж только на 2 месяца. А дальше будешь водить сам.
"Ах ты, говнюк вонючий!" - затрясло Алексея внутри от ненависти. Но внешне сдержался:
- А почему ты решил, что на бо`льшее я не способен?
- Чего же тогда в гражданский авиафлот не подался? Аэродром рядом.
- Ходил. Записали в очередь на место пилота, если освободится в случае катастрофы. Знаешь, сколько лет придётся ждать?
- А шо ты вмеешь ищё? Если беспартийный, йди летать на трамвай. Там заработок ф тибя будет больш за инжэнэра. Або вэртайся у свою Россию, если не наравлится. Прыйиздять, понимаете, та ще й командують отут!
- А, так ты опять за своё! Уверовал, что живёшь в государстве, где таким, как ты, можно плевать на права человека? А вот когда мы тебя изуродуем, ты тоже никому не докажешь, что у тебя есть право калеки на труд и на защиту от негодяев.
- Слушай, чё ты хочешь?..
- Чтобы ты позвонил сейчас в Кремль. Надо, мол, запретить демобилизованным русским офицерам ездить на Украину. И не давать работы беспартийным. Если посмеешь, позвони.
- Я звонить не стану. Я напишу... Куды след... А вот ты... вот тибе бумага... напиши мине: шо я предлагал тибе работу... И шо ты од неё отказалси! И жалуйси после этого, скольки тибе завгодно, и куды завгодно! Я тебя не боюся... Дураков, понимаете, ищет!.. Был ты у партии, был, ежли капитан! Та, небось, выгнали, да? За пьянку, або за длинный язык. Думаешь, не пойнимаю, не догадуюсь?
- А ведь ты, Кириченко Вэ Пэ, не только сволочь. А ещё и мразь! Искать дурака мне уже незачем: нашёл. Но ты всё же знай: у дурака - и счастье глупое, говорят китайцы. Так что не заносись!.. - Клокоча от внутренней ярости, Алексей вышел из кабинета, оставив там себе врага, который оцепенел от растерянности, но потом, видимо, пришёл в себя и писанул "куды след". А может, позвонил по телефону. Донос - любимое дело тех, кто ничего не умеет делать. "Обижается, дубина, что в городе много русских названий, табличек на учреждениях. Да разве же я это делаю? В Кремль он, действительно, никогда не напишет об этом и не позвонит. Зато будет вымещать свою трусость и злобу на невинных русских гражданах. А ведь украинские перемешались за 300 лет с русскими и перестали обращать внимание на то, кто и что у кого ест, в том числе и сало".
Да, первый донос был, скорее всего, от этого недоумка. А второй? Долго вспоминать не пришлось: словно речной пароход выплыл из памяти и этот похабный случай. Сам по себе второй донос был страшнее первого не столько тем, что в нём было написано, сколько сознанием того, что происходит с гражданами и с самим государством.
3
Алексей устроился на работу в книжное издательство заведующим производством, как обещала редактор Марина Федченко, уговорившая на это директора Кротова, к удовольствию которого можно было избавиться от прежнего "зава" - старика и склеротика. Хорошо Алексей сдал и вступительные экзамены на филологический факультет и был принят по конкурсу на вечернее отделение факультета. С 1 сентября 1958 года он начал посещать вечерние лекции в Днепропетровском университете и увидел, что на его курсе одни девчонки. Кроме него и какого-то инвалида на костылях по фамилии Дундук, мрачного, неразговорчивого, лет 35 на вид, других мужчин больше не было.
Самым интересным человеком в университете для Алексея оказался библиограф Степан Станиславович Усенко, работавший в библиотеке и отшагавший с 1937 года по 1956-й по колымским мёрзлым дорогам. Кандидата наук он получил ещё до посадки, а мудрым академиком жизни его сделали сталинские лагеря, лишившие его, правда, зубов, чтобы не грыз больше гранит науки о коммунизме до крошек, непригодных для его строительства, а жевал мёрзлые хлебные "пайки", похожие на глину, и скорее подох. Но он выжил. Худой, лысый, беззубый, да ещё с язвой в желудке, он вернулся всё же на родину, с которой не получил за 19 лет ни одного письма и не знал, в каком году умерли его родители, что жена развелась с ним заочно и вышла замуж за другого. Дочь выросла без него и даже не ведала о его существовании. Да и теперь, когда уже узнала всё от него самого, он не стал ей родным, и она редко навещала его. Зато часто стал навещать Алексей, познакомившись с ним. Степан Станиславович составил для него специальную программу прочтения книг, необходимых "настоящему филологу", а не "фил-олуху", и Алексей, получая эти книги от него, сразу понял, что станет Личностью после них, философом, а не "рядовым советским обывателем", как любил говорить Степан Станиславович о дураках. Впрочем, Алексея он похвалил:
- Чувствуется, Алексей Иванович, у вас в школе были хорошие учителя, а вы - были, видимо, отличником, то есть, отличались от посредственностей. Наверное, много читали, да?
- У моего дедушки была прекрасная библиотека. А в годы войны в моей школе появились эвакуированные учителя с дипломами лучших университетов страны.
- Ну, это ощущается. Да и жизнь вас потёрла против шерсти. Я рад знакомству с вами!
Алексей был рад тоже.
Рукопись его "Северные лётчики" с рассказами и повестью была одобрена тремя рецензентами и принята к производству, то есть, к напечатанию. На этом его везения закончились, а вместо удач начались трения с некоторыми сотрудниками "старожилами". Не приживался он в "творческом коллективе". Правда, директор этого коллектива был пока на стороне Алексея. Но ведь сегодня это так, а завтра может всё измениться - жизнь есть жизнь, Алексей понимал это: рассчитывать всегда нужно на собственные силы. Только вот надолго ли их хватит, если не будет справедливых отношений в коллективе?
Андрей Данилович Кротов показался Алексею человеком с юмором и повадками вечного холостяка, на что, главным образом, и клюнул, согласившись работать у него в издательстве. Сделка эта произошла на банкете, который устроил писатель Заплата в честь выхода очередной своей книги. Алексей познакомился с ним на одном из вечерних собраний городского литературного объединения. И Заплата, читавший в газетах рассказы Алексея, пригласил его на банкет, сказав: "Из вас, Русанов, должен получиться хороший прозаик! Да и так вы мне симпатичны: приходите!"
Однако на банкете Заплата к Алексею даже не подошёл, будто не замечал. Зато с Алексеем познакомился и уже не отходил от него этот Кротов. А когда подвыпили, Кротов предложил:
- Послушай, коллега по перу и холостой жизни, а почему бы нам не объединиться?
- Так вроде бы, - Алексей кивнул на бутылку, - уже объединились! - За столиком их было двое, третий, поэт Селезнёв, перешёл за другой стол, там сгрудилась тёплая и весёлая компания.
Кротов, любивший юмор, рассмеялся:
- Я не про литературное объединение "Бахус"... У меня в издательстве полный бардак в отношениях с типографией.
- То есть?
- Каждый год я должен подписывать с директором типографии договор на своевременное вручение ему к набору отредактированных моими редакторами рукописей, вычитанных ими вёрсток. А с его стороны - на своевременный набор, правку вёрсток и выпуск в свет наших книжек и брошюр согласно утверждённому годовому графику. И мы, то есть, моё издательство, ни разу не выполнили своих обязательств в срок. Вынуждены каждый раз платить из-за этого типографии неустойку.
- А почему не выполняете? - спросил Алексей.
- Да потому, что старый мой заведующий производством, которого я отправляю, наконец-то, на пенсию, не умеет организовать ни своевременной сдачи рукописей, ни вёрсток.
- Но это же зависит не от него, насколько я знаю, а от ваших редакторов.
- Правильно. Нужно выпускать брошюру или книгу с 2-х вёрсток, а мои "аристократы" выпускают с трёх, а то и с 4-х вёрсток. Какие уж тут могут быть сроки? В результате мы разоряемся потихоньку.
- Так надо потребовать от них, чтобы делали всё чисто с двух вёрсток!
- Во! Тут ты попал в самую точку! Нужно уметь править тексты профессионально! Чтобы после второй вёрстки не вносить уже никаких изменений. Только так можно соблюсти договорные сроки.
- А кто обязан осуществлять этот контроль? - заинтересовался Алексей.
- Заведующие отделами. Главный редактор. И заведующий производством. Но никто из них этого не делает.
- Почему?
- Вот мы и пришли к цели моего предложения! - обрадовался 47-летний Кротов. - Заведующий производством должен уметь составлять графики на прохождение редакционно-типографского процесса на каждую рукопись. А для этого ему нужно знать нормы на редактирование сложной рукописи, либо простой, сколько страниц в день. Знать нормы и типографского набора, чтобы правильно составить графики. Надо знать нормы и на правку вёрсток. Ну, и так далее, согласно нормативам. А мой завпроизводством, который достался мне по наследству, ни хрена в этом не смыслит! У него 6 классов образования и мощный склероз. О каких графиках можно говорить? С кем? Типография обманывает старика, как хочет. Редакции тоже его обманывают. В общем, полный бардак!
Алексей рассмеялся:
- Так вы хотите, чтобы я занял место вашего склеротика и навёл порядок в ваших Авгиевых конюшнях?
- Ты просто ясновидящий! Ну, так как?
- А почему именно я?
- Во-первых, тебя рекомендует мне Федченко, которая сказала, что ты ищешь такую работу, чтобы можно было учиться на вечернем факультете. Во-вторых, никакой редактор тебя не проведёт, так как ты сам умеешь писать, а, стало быть, и редактировать, править вёрстку. И самое главное, ты - человек с твёрдым и сильным характером.
- Из чего это видно?
- Не прикидывайся, ты же лётчик! Да и по всему чувствуется... Ты сможешь составить все эти графики и добиться их выполнения, что, собственно говоря, мне и требуется от тебя. А с моей стороны, я гарантирую тебе полную поддержку!
- А я, значит, должен ссориться ежедневно со всеми редакторами, корректорами, да ещё и с типографией? Так?
- Но я же буду помогать тебе в этом!
- Какой оклад?
- Такой же, как у редакторов, даже чуть больше.
- Нет, Андрей Данилович, я не хочу идти на такую каторгу! Какой мне интерес быть "вышибалой"?
- В перспективе станешь редактором, это я тебе обещаю. Но сначала послужи хотя бы год "вышибалой". До наведения порядка. Договорились?
- Ну, если так, надо подумать...
- Лёшенька, нечего тут думать, соглашайся, пока я не взял себе в "вышибалы" какого-нибудь палача. Тогда уж я тебя в редакторы... вряд ли.
- Это почему же? - удивился Алексей.
- Так у меня же будет на тебя "зуб" за сегодняшний отказ. А я - человек злопамятный. Но... и добрый для тех, кто мне понравился или помог. А с тобою у меня - оба варианта сразу: ты мне и нравишься, и помог. Ну?
- Ладно. Договорились! - Алексей подал руку в знак договорённости.
Так он очутился в издательстве. Быстро разобрался в нормативах и графиках. Начертил их для всех брошюр и книг, запланированных к выпуску на следующий год, и вывесил не только в редакциях, но и в кабинете заведующего производством типографии. А затем начал контролировать всю эту работу и требовать выполнения графиков.
Первое и самое тяжёлое столкновение у него произошло в редакции "полит-массовой литературы" с редактором-стариком Моисеем Абрамовичем Штейнбергом. Над редактированием рукописей и правкой вёрсток он почему-то засыпал. Наборы текстов после его "редактирования" и "правок" всегда были плохого качества, и Алексей предупредил его:
- Моисей Абрамыч, вот эта ваша вёрстка никуда не годится! Вы не сможете выпустить эту брошюру в свет со второй вёрстки.
- Ну и что же?
- Вы что, с Луны? Или спали, когда было собрание о выполнении графиков?
- Алексей Иванович, а как-нибудь повежливее вы не можете разговаривать? Я, всё-таки, гожусь вам в отцы!
- Хорошо, папочка. Это ваша подпись? - Алексей достал из портфеля дубликат графика с подписью старика.
- Моя. Ну и что же?
- Вы гарантируете выполнение графика со второй вёрстки?
- А вы, на моём месте, смогли бы это сделать?
- Разумеется. Тем более, если бы поставил под графиком свою подпись. Вас что, силой кто-то заставил подписаться?
- А почему вы так со мной разговариваете?
- Потому, товарищ редактор, что я отвечаю за выполнение сроков прохождения рукописей и вёрсток.
- Для вас, уважаемый Алексей Иванович, вёрстка - это лишь план. А для меня - это хорошая книга или плохая. Качество и количество или скорость прохождения - это не одно и то же.
- Вы хотите сказать, что