Самостоятельность их поражает воображение. Казалось бы: кто ты, собственно, есть? Крошка глины, комочек праха, пух одуванчиковый... Куда тебе лезть такому, беспомощному, чуть тепленькому, безнадежно одинокому в леденящем урагане? Найди себе закуток потише, затаись и сиди, дыши на ладони, не высовывайся, целее будешь... Ан нет, не хотят. Едва с четверенек привстав, уже норовят в демиурги. И хочешь им помочь, несмышленым: где предостеречь, где подсказать - так нет ведь, не слушают, уши затыкают! И каждый кричит: я сам!.. сам!.. уберите подсказки! Ну что тут сделаешь?
И ведь не скажешь, что это они по глупости. Потому что разум-то у них имеется. Не слишком много, но есть, достаточно, чтобы замечать очевидное. Отчего же они тогда очевидное отрицают? Может быть, из гордости? Иногда до смешного доходит. Взять хоть этого последнего парня. Вчера сидели с ним в кафе за одним столиком, и он, глядя мне в лицо, на полном серьезе утверждал, что меня не существует. Нету.
- Погоди, чувак, - говорил ему я, - с кем же ты тогда сейчас разговариваешь?
- Сам с собой, - говорит.
Представляете?
Я уж и так и сяк... начал доказывать, приводить аргументы, прямо весь извертелся. И все впустую.
- Ты, - говорю, - оглянись, чудило. Кто ж, по-твоему, все эти декорации для тебя построил, если не я?
- Я и построил, - отвечает мне этот наглец на голубом глазу. - А ты тут вовсе ни при чем.
Такое меня тогда зло взяло... Взял со стола стакан, да и плеснул лимонадом в нахальные его зенки... чем не доказательство? Так поверите ли - он даже глазом не моргнул. Утерся, как ни в чем не бывало.
- Ах, - говорит, - какой я неловкий, бокал сам на себя опрокинул.
Слышали? "Бокал"... А это никакой и не бокал вовсе, стакан стаканом и все тут. Это он нарочно так сказал "бокал", чтобы меня еще больше разозлить. Уж на что они мастера - так это всякие слова придумывать. Разные слова. Бывают среди них хорошие, это верно. Но бывают и уродливые, лживые, как, к примеру, этот "бокал". Ну зачем изобретать какой-то "бокал", если уже есть "стакан"? А я уродство и ложь ненавижу. Все могу снести, кроме этого. Так что, можно сказать, добил он меня своим "бокалом". Ведь, как ни крути, а в запасе у меня всегда имеется некий аргумент, очень веский, потому как - последний.
В общем, подогнал я к той кафешке грузовик, и, когда паренек выходить стал, толкнул его под колеса, несильно, но результативно. В конце концов, моя кукла, что хочу, то и делаю. И он умер. Но напоследок я его слегка попридержал, ненадолго, всего на секунду-другую. Там только голова его из-под грузовика и торчала, остального видно не было, и хорошо, что так, потому как - всмятку. А мне кроме головы-то ничего и не требовалось. Наклонился я над его удивленными глазами и говорю:
- Теперь ты меня видишь?
- Вижу, - говорит.
- Ну вот, - говорю. - А ты спорил. А теперь вокруг посмотри: что там с декорациями происходит?
Он глаза скосил.
- Вижу, - говорит, - все вокруг распадается. И улица, и кафе, и грузовик, и небо... Прямо как чернота наползает.
- Ну, - говорю. - Я ж тебе все это объяснял, а ты не слушал. Почему, спрашивается?
А он мне, дурак, отвечает:
- Хорошо.
- Что, - спрашиваю, - хорошо?
А сам чуть не плачу, потому что все-таки жалко - и его, и декорации.
- Хорошо, - говорит, - что хоть ты остаешься. Все распадается, а ты...
И умер. Из-под грузовика возврата нету, даже когда он декоративный. Что тут скажешь? Сплошное расстройство.
Как бы это так исхитриться, чтобы и куклу сделать, и нервы поберечь? Чтобы радовала глаза и веселила сердце? Тут непременно нужно что-то близкое к совершенству, ни больше, ни меньше. Да, что-то такое, что я полюблю. Собственно, я ее уже люблю, даже еще и не сделав. Но с чего бы начать?
Можно, к примеру, начать с улыбки... Улыбка, это, в общем, беспроигрышно. Она улыбается так, что весь остальной мир - то есть, мой стол, и верстак, и темнота за окном, и все прочие стройматериалы - тут же принимается смущенно крякать, вне себя от собственной неуклюжести. Можно еще добавить профиль, тонкий, точеный, с пружинным вылетом ресниц над крутой линией скулы, и щемящую паутинку пряди над беспомощным виском, и колеблющийся отсвет свечи на матовой щеке. Да, это уже немало. В какой-то момент даже может показаться, что этого вполне хватает, но тут она поднимает голову и, тряхнув копной волос, обрушивает их тяжелую медную лавину на застывшие в восхищении склоны моего сердца.
Вот теперь уже действительно всё. Нет-нет, подождите. Как-то уж больно сладко получается. Давайте, может быть, прочертим эту коротенькую резкую складку у рта... вот так... нет, поглубже. Ну вот... А чтобы ей не было скучно, складке, пусть будет еще этот жест, которым она прижимает к горлу правую руку, словно защищаясь, а то и наоборот, раздумывая, задушить ли саму себя немедленно или несколько повременить. Но это совершенно неважно, что именно она там себе думает, важно же то, что в этот момент она удивительно похожа на растрепанную речную иву или на расхлюстанный ветром цветок, с этой рукой-стеблем, с этой рукой-стволом и покачивающимся сверху усталым, усталым, усталым лицом.
А чтобы вы не спрашивали, откуда я это вдруг взял иву на своем столе, то вот они вам, пожалуйста: и ива, и цветок, и ветер. Теперь, после того, как я построил ее, все эти второстепенные персонажи и декорации даются легче легкого. Я просто смотрю на нее и вижу иву, цветы, ветер... и строю, строю - быстро и безошибочно.
- Вот тебе целый мир, слышишь? Эй!..
Нет, не слышит. А может, слышит, но просто не хочет отвечать. И правильно делает: вы бы, к примеру, откликнулись на такое босяцкое "слышишь!.. эй!.."? Надо бы по имени, но имени у нее пока нет. Как бы ее назвать?.. Во всем, что касается имен, я, честно говоря, слабоват. Знаете, пусть будет Ив, вот что. Ив. По иве, первому существу, которое она мне напомнила.
- Эй, Ив!
Она оборачивается и смотрит на меня с этой своей улыбкой, и мне становится неловко от собственной неуклюжести. Я создал ее всего минуту назад, но уже не знаю, что у нее в голове... Куда она теперь пойдет? Что сделает?
- Эй, Ив, ты куда?
- Как это куда? - удивленно говорит она, слегка приподнимая брови. - В город, куда же еще...
Ах, да! Я же совсем забыл про город... Ну, это не беда, вот тебе город, Ив! Она кивает, поворачивается и, не глядя, протягивает назад руку, уверенная, что встретит мою. И я даю, и она, опершись на мое предплечье, осторожно пробует ногою неровные плиты мостовой, как пробуют воду.
- Подожди, Ив!
Но нет, она решительно отталкивается, и след ее пальцев на моем рукаве исчезает, торопясь за узкой ладонью. Догонит? Нет, куда там... Вон она, уже далеко, стоит на выщербленном тротуаре перед автовокзалом, и город обтекает ее серой неразличимой рекой.
Сзади шевелится вокзал, благоухая букетом своих лотков и сортиров, позвякивая криками и быстрыми, вполноги, диалогами, пришепетывая подошвами, вздохами спящих и одышкой опаздывающих. Время от времени в его недрах, сверху, как глас божий, зарождается грубый репродукторный рык. Тяжелый и нечленораздельный, он на несколько мгновений придавливает вокзальную суету и наглым жирным червяком высовывается на улицу. Ив прислушивается - может быть, все-таки, объявят посадку? Нет... на юге дожди, шоссе перекрыты... похоже, застряла она здесь до завтрашнего утра, как минимум. Снаружи прохладно. Она съеживается, подносит руку к горлу и застывает так, сгорбившись и опустив плечи. Вкрадчиво подкатывает такси. Шофер перегибается через сиденье; зубы его странно белеют в зеленоватой темноте салона - не иначе как улыбается:
- Эй, рыжая! Садись, довезу!
Ив отрицательно мотает головой, и таксист отваливает. На маленькой площади вечер перемешивает густые сумерки, как в миске, добавляя по вкусу ветра и пыли. В получившемся вареве медленными клецками вращаются автомобили, булькают автобусы, остро пахнет дизельным выхлопом. Ив вздыхает и пожимает плечами. А почему она, собственно говоря, не поехала с этим таксистом?
- Вот только куда, Ив?
- А какая разница? Что тут делать всю ночь на этом вокзале? Что я, привязана к нему, что ли? Вот возьму, да и смоюсь...
- А билет?
- А сдать билет.
- Вот так, просто, пойти и сдать?
- Ага. Вот так просто пойти и сдать. Жестко и непреклонно. И вообще, чем этот город хуже любого другого? Какого черта еще куда-то ехать?
Ив лезет в сумочку и достает смятую пачку сигарет.
- Гляди-ка, последняя... Верный знак. Самое время начать новую жизнь.
- Подожди, подожди, - вяло возражаю я без особой надежды. - Так не пойдет. Нельзя же так резко менять планы. Ты ведь все всерьез продумала. Еще пять минут назад ты намеревалась ехать на Юг. Там у тебя подруга, работа...
- Какая подруга? Что ты чушь-то мелешь... мы с ней едва знакомы. Работа? Можно подумать, что речь идет о банкирше-адвокатше! Тоже мне, синекура - официантка на пляже... Подносы таскать я смогу и в городе. Разве нет?
Она воинственно вздергивает подбородок, и я благоразумно ухожу в тень за неимением подходящих аргументов.
- То-то же! Вот возьму чемодан и... а кстати, где чемодан?
Ив принимается панически оглядываться под аккомпанемент моих злорадных смешков.
- Ах, ну конечно! В зале, на скамейке...
И она поворачивается, чтобы идти за этим своим чемоданом, но тут, ни с того, ни с сего, под самым ее ухом мощно врубается знаменитый похоронный марш, настолько громко и неожиданно, что Ив шарахается в сторону.
- Это что, знак?
- Нет, Ив, что ты... Не будь такой суеверной, девочка. Я на такие дешевые трюки не способен. Я всегда говорю прямо, без иносказаний, разве нет? А это всего лишь музыкант, обычный уличный музыкант.
Это и в самом деле всего лишь уличный музыкант, пристроившийся со своей пианолой сбоку от вокзального зева. Проходя в зал, Ив бросает ему монетку, и он отвечает скорбным кивком в такт тягучим шопеновским страданиям.
Обмен билета на деньги проходит на удивление быстро, что лишний раз убеждает Ив в правильности ее спонтанного выбора. Она вообще предпочитает действовать именно так, ориентируясь на мгновенные подсказки интуиции, вылавливая знаки и приметы из повседневной сумятицы мелких событий. Кстати подошедший или, наоборот, безнадежно опаздывающий автобус, случайно услышанная реплика, неожиданно проглянувшее солнце, высунувшаяся из переулка дворняжка, полнолуние и лужа на дороге отчего-то всегда оказываются для нее достаточно веским основанием для принятия решений, обычно именуемых "жизненно важными". И хотя результаты трудно назвать блестящими, никто не может поручиться, что более конвенциональный метод имел бы лучшие последствия.
Да, наверное... я, во всяком случае, не поручусь.
Решительно стуча чемоданными колесиками, Ив выходит на прежнее место перед вокзалом и останавливается, выбирая направление. За несколько минут ее отсутствия привокзальное варево загустело еще круче. Русла вливающихся в площадь улиц уже почти неразличимы в однородном месиве смога, темноты и люминисцентного марева реклам. В которую из них? Хваленая интуиция, как назло, проявляет совсем несвойственную ей молчаливость.
Я тоже молчу. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай.
Девушка неуверенно переступает с ноги на ногу.
- Алло, госпожа! Алло!
Ив оборачивается. Музыкант, привстав на своем месте, призывно машет ей рукой.
- Ну вот он, знак, - облегченно вздыхает Ив. - А ты волновалась...
Волоча за собою чемодан, она подходит к пианисту.
- Да?..
Увы, наглец не смотрит на нее, копошась в бесформенной куче тряпья у себя за спиной. Ив возмущенно дергает плечом и уже поворачивается уходить, но тут музыкант торжествующим жестом вытаскивает на свет неожиданно чистую подушку.
- Вот! - говорит он, улыбаясь обезоруживающе широкой гнилозубой улыбкой. - Седай сюда, красивая. А то стоишь там, как подосиновик, вид загораживаешь.
Ив медлит, тщетно борясь с любопытством.
- Да ты не бойся, - заверяет музыкант, неправильно истолковав ее колебания. - Насекомых нету. Были когда-то, врать не стану, но сейчас нету. Сейчас мы со Жмуром интеллигенты...
Он начинает суетиться, все так же не вставая с места, но на удивление быстро и толково организуя окружающее пространство: расстилает на мостовой большой пластиковый мешок, пристраивает на нем Ивин чемодан, наверх водружает подушку и, наконец, распахивается в широком приглашающем жесте:
- Королеве - трон! А как же иначе... Седай! Тебя как зовут?
- Ив, - отвечает она, решительно усаживаясь на "троне".
- Ив! - восторженно вопит пианист. - Королева ив! Царица полей!..
- Ну уж нет, - с достоинством возражает Ив. - Царица полей - это кукуруза. Кукурузой - не желаю!
- Не желаю... - завороженно повторяет за ней странный музыкант, склонив голову и будто вслушиваясь в ритм этих обыкновенных слов. - Не желаю... Ах! Конечно! Исполняем любое желание королевы!
Он кивает и, вдохновенно запрокинув косматую голову, опускает руки на клавиши. Ив уже раскатывает губу, ожидая услышать что-то церемониально-торжественное в свою королевскую честь, но, к ее удивлению, пианола вновь заряжает траурный марш Шопена.
Новый Ивин знакомый работает всем телом, преувеличенно высоко поднимая руки и с африканской страстью обрушивая их на несчастный инструмент. Голова его дергается из стороны в сторону, как у горячечного больного; длинные, заплетенные в косички волосы черным с проседью облаком мечутся вокруг, задевая зазевавшихся прохожих. И те, видимо, с испуга или еще почему-то не остаются в долгу. Деньги так и сыпятся в широкополую шляпу артиста. Закончив играть, он вытирает пот со лба и подмигивает.
- Каждые пять минут, как штык. Двенадцать шопенов в час, девяносто шесть - за смену. Работа есть работа... Зато и заработок - дай Бог всякому.
Пианист тянется за шляпой и ловким кругообразным движением подбирает деньги.
- В среднем червонец за раз, спасибо Шопену... Мементо мори!
- А ты что, только похоронку играешь?" - удивляется Ив.
- Я? - смеется пианист. - Я вообще не играю. Ты что, не заметила? Это потому, что ты не музыкантша, как и я. Меня вот слухом Бог обидел. За музыку у нас Жмур отвечает.
- Жмур?
- Ну да, Жмур... - он кивает на свой инструмент. - Это же органчик. Он только на похоронный марш запрограммирован, оттого и зовется Жмуром. А я, видишь, при нем, как Зубин Мета - дирижером. Изображаю бурную деятельность. У меня, кстати, и кликуха такая - Зубин Мета.
Ив улыбается.
- А что ж ты такую мрачную программу выбрал, Зубин Мета? Нашел бы чего повеселее...
- Ошибаешься, королева! На веселом много не соберешь. А смерть, она завсегда в моде. Люди этого любят. Мне один парень так объяснил. Если, говорит, ты похоронный марш в состоянии услышать, то значит - жив пока еще. Кто-то другой вот ноги протянул, а ты еще ходишь! И поэтому получается, что нету на земле более жизнеутверждающей мелодии, чем эта. Во как!
Он умолкает, покряхтывая и качая головой, как будто собираясь с духом. Наконец решившись, артист снова ныряет в кучу у себя за спиной и на этот раз выуживает новенький бубен с маленькими металлическими тарелочками по обечайке.
- У меня к тебе деловое предложение, королева, - говорит он смущенно. - Видишь ли, местный полицейский начальник нас со Жмуром допекает. Совсем достал. Я уж ему отчисления увеличил, все равно не отстает. Ты, говорит, не Зубин Мета, а мошенник. Ты, говорит, вместо живой музыки людям суррогат втюхиваешь, а потому подпадаешь под уголовную статью закона. Даю тебе, говорит, неделю. Либо начинай играть по-настоящему, либо - уматывай... Вот я и подумал: если бы кто-нибудь сидел здесь рядом и хотя бы легонько потряхивал в такт Жмуру этим инструментом, то тогда ведь получилась бы самая настоящая живая музыка, правда? Даже целый оркестр! А, королева? Войдешь в долю? Тридцать процентов выручки - тебе.
Последние предложения он произносит просто даже умоляюще.
- Ты что, серьезно?
- Конечно! - заверяет ее привокзальный Зубин Мета со свойственной индийским дирижерам горячностью. - Ты лучше всех подходишь. Во-первых, ты офигительно рыжая, тебя далеко видать, даже в темноте. Это, так сказать, дальняя реклама. Во-вторых, ты офигительно красивая - это реклама ближняя. В-третьих, в музыке ни хрена не смыслишь, как и я, а значит, нос задирать не станешь. Все плюсы налицо... Не согласна на тридцать - давай тридцать пять! Больше, извини, не могу. Жмур тоже в доле - ремонты, то да се...
- Сорок, - твердо говорит Ив. - Нам двоим поровну, а Жмур и двадцатью процентами обойдется.
- Королева... - восхищенно всплескивает руками Зубин Мета. - Ну как есть королева! Не зря я на тебя сразу глаз положил. Договорились! Играй!
Он нажимает на кнопку, запускающую Жмура, и с новой силой обрушивается на клавиатуру. Ив пробует бубен, сначала робко, потом все громче и увереннее. Попадать в такт простой мелодии и в самом деле не составляет труда. Прохожие исправно бросают монетки.
Закончив играть, Зубин Мета проверяет выручку.
- Двадцать пять! - торжествующе объявляет он. - Сто пятьдесят процентов экономического роста! Эх, золото ты мое рыжее! Играем еще пять раз и идем в кабак, обмывать. Выпьем за искренний союз, связующий Моцарта и Сальери! Я угощаю.
"Ну вот, - думает Ив. - Работа уже есть. А там, глядишь, и с жильем разберемся... и со всем прочим..."
С чем ты там разберешься, глупая девчонка? Посмотри на него внимательнее, дурочка... да разве он тебе пара, этот гнилозубый ловкач? Ну нет... такого безобразия я не допущу. Если уж ей так непременно, кровь из носу, потребовался друг и партнер, то придется позаботиться об этом специальным образом... Я осторожно протягиваю руку и хирургически точным движением вытаскиваю у нее ребро. Вот так...
Ив ойкает.
- Что такое? - с беспокойством спрашивает Зубин Мета. - Или вспомнила чего?
- Нет, - говорит она, держась за бок. - Что-то будто кольнуло... Ничего, уже прошло.
Ну и хорошо. Зачем тебе столько ребер? Я принимаюсь за работу. Мужчину лепить намного легче, чем женщину. Он довольно просто устроен, а потому не требует сложной системы управления. Для этой куклы вполне хватает трех-четырех ниток, дергая за которые, гарантированно получаешь необходимый результат. Кроме того, незачем уделять такого большого внимания деталям. Поди ошибись при изготовлении женщины... там каждый миллиметр важен. Стоит дрогнуть руке, стоит выйти носу чуть длиннее, а ногам - чуть короче, стоит всего лишь одному кустику волос оказаться по недосмотру не на макушке, а на губе - и все, пиши пропало, вся работа насмарку.
В случае же с мужчиной о качестве можно вообще не беспокоиться. Этому примитивному существу решительно наплевать на то, в каком виде он сошел с верстака. Горбатый и кривобокий, щекастый и пузатый, волосатый, как медведь, и очаровательный, как обезьяна, он в любом случае будет непоколебимо уверен в своей совершеннейшей неотразимости. Во всей Вселенной не сыскать более самодовольного и самоуверенного создания. Обычно я леплю их не глядя, пачками, в перерывах между футбольными трансляциями, когда все равно делать нечего и надо как-то убить время.
Но на этот раз я все-таки стараюсь сделать его немного попрезентабельней, ведь это - для нее, для Ив. Будет обидно, если она достанется какому-нибудь уроду. Поэтому сначала я ваяю что-то в духе Аполлона. Выходит красиво, прямоносо и очень мускулисто. Но когда он открывает глаза, то в них светится такой самовлюбленный кретинизм, что меня тошнит прямо на него, и бедняга захлебывается, даже не успев толком родиться. Может, оно и к лучшему? Наученный собственной ошибкой, я леплю куклу попроще, среднюю во всех отношениях. Выходит вполне прилично, хотя и серовато. Я уже собираюсь вдохнуть в него жизнь, но останавливаюсь в последний момент.
- Это ведь для Ив, не так ли? - напоминаю я сам себе. Неужели даже для нее ты не можешь придумать что-нибудь особенное?
- Но что? Что? Дать ему что-то такое, чего нет у других?
- Нет, не годится: будет, как с Аполлоном... самодовольный чурбан - это ужасно.
- Тогда, наоборот, отними у него что-нибудь, что есть у других.
О! А это, знаете ли, идея... Я лезу пинцетом в область спинного мозга, заведующую самодовольством, и перевязываю проводник. Интересно, что теперь получится? Хорошо? Плохо? Вообще-то, подобные эксперименты мне не по душе, но дальше раздумывать поздно: Ив уже закончила играть и в настоящий момент едет в кабак со своим новым приятелем. В конце концов, всегда можно вывести парня из игры, если он вдруг начнет блажить или еще что... это ведь всего-навсего кукла, не так ли?
И тем не менее, нужно еще что-нибудь добавить, а не только отнимать. Но что? А! Ну конечно! По крайней мере, на первом этапе он должен уболтать Ив, отвлечь ее от этого чудовищного псевдомузыканта. Следовательно, логично будет добавить ему способностей в области говорильни. Поймав пролетающую искру, я вкладываю ее в рот марионетки, прямиком под язык. Чтоб жег глаголом Ивино сердце. Ну вот, теперь все, теперь готово.
Я вдыхаю в него жизнь, и он садится на верстаке, хмуро оглядываясь по сторонам. Непонятно отчего волнуясь, я жду его первых слов.
- Ну и харя! - говорит он, с отвращением глядя на собственное отражение в висящем на стене зеркале.
Гм... вот так начало...а я-то, дурак, ожидал возвышенной оды...
- Это ты сам, - поясняю я ему на всякий случай.
Он саркастически хмыкает и смотрит на меня, как на полного идиота.
- Да что ты говоришь... А знаешь, ты неглуп для Создателя...
- Ну извини, - говорю я смущенно. - Ты ведь только-только открыл глаза. Мог и не знать, что такое зеркало...
- Ты лучше вот что скажи, - перебивает он. - Ты мне похмелье специально организовал или как? Я же вчера чисто физически не мог напиться, потому что вчера меня еще не существовало! Отчего же сегодня башка так трещит, а? За чьи грехи плачу, отче?
Мое смущение возрастает. В самом деле, непорядок. Может, я ему что-то там не то перевязал?..
- Это ничего... - глупо замечаю я. - Это пройдет, ты не волнуйся. Вот тебе пиво... и кой-чего покрепче... и закусь...
Он снова смотрит на меня, и уважения нет в его взгляде.
- Слушай, папаша, - говорит он решительно. - Роди-ка ты меня обратно. Я не хочу, понял? Верни меня назад в глину... или в дерьмо... или... не знаю, из чего ты там лепишь. Слышишь, ты, лепила?..
Но тут я решаю, что хватит с ним цацкаться. Да и время уходит. Так что я просто беру его вместе с пивом, водкой и колбасой и аккуратненько опускаю на скамейку в нужном мне месте, где растрепанные деревья шелестят в липком ночном воздухе, где редкие пожилые прохожие, стуча палочкой, медленно бредут по узким тротуарам и облезлые тупомордые коты дурными голосами предъявляют претензии на облезлых остромордых кошек.
А в остальном все тихо; фонари рассеянно желтеют в ночном тумане да полицейский "форд", лениво пошевеливая красно-синими плечами, медленно ползет вдоль бульвара.
- Нет, ты только глянь... глянь, Абарджиль, - молоденький полицейский останавливает машину и с отвращением сплевывает через открытое окно.
Абарджиль, пожилой жилистый крепыш, дремлющий на соседнем сиденье, недовольно разлепляет набрякшие веки.
- Что такое? Война? Землетрясение? Какой-то ты, Шульман, нервный... вот ведь напарничка Бог послал!
- Да нет, ты глянь на этого типа! Вот ведь мразь! Уу-у-у... - он перегибается к заднему сиденью, за дубинкой.
- Отставить! - коротко командует старший. Он устало трет ладонями лицо, с видимым сожалением сгоняя дремоту и сладкие обрывки только что виденного сна. - Тебе только волю дай... сразу за дубинку! И чему вас только в училище учат?
Он неторопливо закуривает, как бы между делом поглядывая на садовую скамейку, выхваченную ярким светом патрульной машины из полумрака бульвара. Ретивый Шульман включил прожектор, и распростертый на скамейке человек кажется пришпиленным к ней мощным лучом, как амбарная крыса - вилами ловкого фермера. Он моргает и слепо водит левой рукой, тщетно пытаясь укрыть ослепленные светом глаза. В правой зажата початая бутылка водки. Рядом валяются несколько пивных банок, раздраенная буханка черного хлеба, ошметки колбасы в пошедшей жирными пятнами газете. Тут же торчит воткнутый в скамейную доску перочинный ножик.
- Оружие! - азартно взвизгивает Шульман, указывая на нож.
Абарджиль вздыхает и выходит из машины. Его квадратная тень падает на человека, и тот выпрямляется, радуясь неожиданному прикрытию. "Пьян, - определяет Абарджиль, - хотя и не смертельно. Бывает и хуже."
- Оп-па-на... - приветствует их человек, салютуя бутылкой. - Да это ж менты, слава-те, Господи! А я уже испугался... думал - инопланетяне на неопознанном газующем объекте. А это менты... Но вы меня тогда не похищайте, ладно? - он хитро грозит полусогнутым пальцем. - потому что похищают инопланетяне, а вы - менты, сатрапы...
- Я тебе, сука, покажу "сатрапы"... - шипит подошедший Шульман. - Абарджиль, давай, я ему вмажу. Ноги чешутся.
- О! А у людей обычно чешутся руки... - печально говорит пьяный. - Может быть, вы все-таки инопланетяне?
Последнее длинное слово дается ему с заметным трудом. Видно, как он взвешивает данное обстоятельство, и в итоге решает все же остановиться на более экономной версии, связанной с ментами, просто потому, что слово "мент" не в пример короче слова "инопланетянин".
- Человеку свойственно выбирать легкие пути, - констатирует он, качая головой. - Не правда ли, господа менты? За это надо бы выпить. Вам не предлагаю... при исполнении, ясен пень...
Он подносит бутылку ко рту и делает большой глоток.
Выругавшись, Шульман шагает вперед и резко взмахивает рукой; бутылка взлетает вверх, крутясь и разбрызгивая сверкающие в луче прожектора капли; затем она немного медлит на границе света и тьмы и исчезает, оставив после себя лишь мокрые пятна на синих полицейских гимнастерках да отдаленный звон разбившегося стекла.
- Я тебе покажу "пень"! - рычит Шульман, хватая человека за ворот. - А ну, предъяви документы!
Но тот не слушает, в изумлении глядя на свою осиротевшую руку.
- Все-таки инопланетяне... - задумчиво произносит он, игнорируя жесткую шульмановскую хватку. - Похитители... вон, бутылку уже похитили. Понятное дело: с самого дорогого начинают, гады.
Опытный Абарджиль отстраняет напарника и садится рядом с потенциальным нарушителем. В отличие от Шульмана, он не знает, кто такие сатрапы и, может быть, поэтому ведет себя намного добрее. Многознание полицейского умножает печаль человеческую.
- А ты молодец, парень, - говорит Абарджиль, на всякий случай все же конфискуя перочинный ножик. - Вычислил нас с первого взгляда. Мы ведь и вправду инопланетяне. И если нам придется взять тебя с собой, то кому-то сильно не поздоровится. Догадываешься, кому? Нет? Даю подсказку: кому-то пьяному и глупому. Теперь понял?.. Ну вот, я же говорил, что ты молодец. Только я тебя брать не хочу. Знаешь, почему? В нашей летающей тарелке тесно, а ты воняешь перегаром, грязен и склонен к неожиданным фортелям. Так что договоримся так: покажи мне свои документы и на этом закончим. Годится? Или у тебя документов нету?
- Как это нету? - обижается человек. - Есть! Водительские права, к примеру... вот! Как же без прав? Без прав мне нельзя... мне еще домой ехать...
Абарджиль морщится, как от зубной боли. Взяв пластиковую карточку, он поворачивает ее к свету.
- Так... Йошиягу Бен-Амоц...
- Для друзей и инопланетян - просто Шайя, - человек отвешивает церемонный поклон.
- Вот что, Шайя, - говорит Абарджиль, вставая. - Мы сейчас садимся в свою тарелку и продолжаем облет вокруг планеты. Как ты, наверное, знаешь, Земля круглая, так что минут через десять мы окажемся в этой же точке. И если к тому моменту ты будешь еще здесь, то придется тебя все-таки похитить. Усек? В общем, я надеюсь на твою сообразительность...
Он вразвалку идет к машине, брезгливо обнюхивая водочное пятно на рукаве.
- Ты что ж, так его и отпустишь? - изумленно спрашивает поспешающий следом Шульман. - Это же шваль... таких надо подметать с улицы, как мусор.
Абарджиль неторопливо усаживается и щелкает пристяжным ремнем.
- Злой ты, Шульман, - говорит он. - Хорошую карьеру сделаешь, попомни мое слово. Не забудь потом старика Абарджиля, когда в начальники выйдешь.
Шайя Бен-Амоц смотрит вслед отъехавшему патрулю. Вот ведь ментура поганая... ну кому он здесь мешал? Еще и бутылку разбили, сволочи. Вон, осколки, блестят прямо на дорожке; теперь, чего доброго, какой-нибудь малец ногу распорет. Блюстители порядка, мать вашу! Собрать, что ли?..
"Ну ты, парень, даешь, - одергивает он сам себя. - Всех мальцов не убережешь. Ты бы лучше о себе позаботился. Завтра трудный день, хватит лентяйничать, пора бабки делать. Жаль, отдохнуть по-человечески не удалось..."
- Отчего же не удалось, Шайя? - подсказываю ему я. - Ночь еще молода, успеешь...
"И в самом деле. Есть тут одно местечко неподалеку..."
Шайя сбрасывает мусор в урну, кидает в кусты остатки колбасы - на радость местной бездомной живности и двигает вниз по бульвару, в сторону паба.
* * *
Место называется "Йокнапатофа", по труднопроизносимому имени вымышленной земли. Земли-то, может, и не существует, но висящий внутри сигаретный дым вполне реален. Реальна монументальная темно-коричневая стойка, реальны бутылки с краниками, скрипучие деревянные ступеньки, мрачный бармен со странным лицом, сильно вытянутым вперед и оттого смахивающим на крокодилью морду. Последнее выглядит кстати, ибо привносит в атмосферу бара отчетливые ассоциации с миссисипскими аллигаторами, а значит, и с Йокнапатофой. Достигнутый эффект закрепляется развешанными по стенам драными соломенными шляпами, лошадиной сбруей, а также рыжеватыми дагерротипами, изображающими хижину дяди Тома, неизвестных дам в кринолинах и трудноразличимого усача с трубкой.
- Привет, Шайя! - говорит бармен и щелкает своей ужасной челюстью. По опыту Шайя знает, что это означает улыбку, а потому выдавливает ответную гримасу.
- Привет, Гена... Налей-ка мне чего-нибудь недорогого позабористей. Сегодня я предполагаю напиться.
Вообще-то он Ави, этот бармен, но все русские посетители зовут его Геной - по очевидным соображениям, и тот не возражает, полагая в наивной марокканской своей душе, что это непонятное прозвище как-то связано с джиннами из старых арабских сказок и оттого почетно.
- У тебя все в порядке? - он смотрит на Шайю с участливой крокодильей заботой. - Может, помочь чем?
- Поможешь, если быстрее нальешь... - Шайя, как правило, не расположен к разговорам, а уж после случившегося на бульваре... Он берет выпивку, собираясь отойти, но, увидев Генину морду, еще более вытянувшуюся от неожиданной и несправедливой обиды, вздыхает и ставит стакан. - Суки ментовские, весь вечер испоганили. Пристали, понимаешь, на бульваре...
Бармен радостно кивает.
- Все беды от ментов, - говорит он убежденно. - И кто их только выдумал на нашу голову? Вон, и Зуба менты гоняют... - Гена наклоняется над стойкой и шепчет в самое шайино ухо. - Смотри, какую он телку отхватил! Настоящая королева, клянусь мамой... вон там, в углу. Ты только сразу не оборачивайся, неудобно...
Шайя пожимает плечами, выпивает залпом, пристукивает стаканом по стойке - давай еще, мол... и тогда уже оборачивается.
- Ну?.. - подмигивает крокодил Гена. - Что я тебе говорил?
- Крашеная... Как твой паршивый виски, - говорит Шайя, поднимая стакан и задумчиво проверяя на свет искрящуюся жидкость. Потом он отчего-то вздыхает и добавляет по-русски, непонятно для крокодилов. - Вискарь в стакане - цвета снегиря...
Гена снова щелкает челюстью, на сей раз возмущенно.
- Да ты что? Натурально рыжая, поверь моему глазу. А насчет виски - не надо. Сам же просил подешевле.
- Натуральная, говоришь? А на спор? - подначивает его Шайя. - Давай на бутылку?
- А как узнаем?
- Биг дил! Подойти да спросить...
- Так прямо она тебе и скажет, - недоверчиво хмыкает Гена.
Шайя с преувеличенной мягкостью опускает на стойку пустой стакан.
- Ну, это смотря как спрашивать... Не в лоб ведь, конечно. Короче, давай бутылку. "Балантайнс", полную.
- Кончай, Шайя. У тебя и денег-то таких нету.
- Не бзди, Геннадий. Денег у меня завтра будет навалом. Продаваться иду, понял?.. И потом, эта конкретная бутылка - в счет твоего будущего проигрыша. Ну?.. Да не жмись ты! Когда я тебя обманывал?
Шайя берет бутылку. Он идет к столику не прямо, а по широкой дуге, дабы не смущать людей излишней целеустремленностью, чуждой местам отдыха трудящихся. Он ставит бутылку на стол и садится, не дожидаясь приглашения.
- Привет, Зуб, - говорит он, глядя на Ив. - Почему бы тебе не представить меня даме?
Он слышит сбоку недовольное сопение Зубина Меты, но ему это как-то по барабану - и сопение, и недовольство, и сам Зубин Мета с его филармонией, городом, страной, планетой и всем остальным космосом. Он вдруг чувствует, что как-то запыхался; и сердце вдруг проявилось ни с того ни с сего... нехорошо это, от этого речь получается с дурацким придыханием, а надо бы покруче так, понебрежней, типа ковбоя на Диком Западе... Никакая она не крашеная, прощай бутылка, даже две... а глаза-то, ядрена матрена... зеленые, веселые, любопытные, и главное, много чего там, в чем за один погляд не разберешься: этажи, этажи, этажи... и все настоящее, камень с бетоном, ни одной картонки, фальшивки, помета голубиного... Ив улыбается, и он отводит взгляд, потому что это уже слишком. Взгляд упирается в Зубина Мету, и Шайя разом приходит в себя и ухмыляется.
- Не слишком ли нагловато, Шайя? Смотри, не переиграй...
- Эй, Зуб! Ты что, онемел? Смотри, Гена тебе полбутылки лекарства прислал за счет заведения... - Шайя оборачивается к стойке, машет Гене, и тот согласно кивает им издалека своей крокодильей пастью.
- Лекарство - это хорошо, - неприветливо скрипит Зубин Мета. Он явно не планировал делить свое волшебное соседство с кем-либо другим. - Но ты-то тут при чем? В качестве бесплатного приложения?
- Разве я не ясно выразился? - удивляется Шайя. - Гена прислал тебе полбутылки. Пол! Половину! А вторая половина - моя. Так что извини, придется пить вместе. Но ты не расстраивайся, я не шумный. Я тут тихонечко посижу, свою часть добью и пойду себе, и пойду, и пойду...
Ив смеется, и это добавляет ему сил и еще чего-то. Чего? А, вот... между горлом и левым легким появляется какое-то вдохновенное подрагивание, будто птица бьет крыльями по воде, и из-под крыльев вылетают яркими брызгами красивые сверкающие слова, остроумные и веселые, такие, какие только и должны говориться в ее присутствии.
- Эй, Шайя... ты это... чересчур не увлекайся... того гляди, лопнешь от восторга...
Зубин Мета кряхтит, но выбора у него нету: виски уже плещется в стаканах, Ив смотрит выжидающе - мол, знакомь, что молчишь...
- Это Ив, - говорит он. - Звезда нашего ансамбля. А это - Шайя Бен-Амоц, профессиональный трепач и графоман.
- Врет, - протестует Шайя. - Просто трепач. Из графоманов я уже выписался. А вы, значит, Ив... Ева?.. или Иветта?.. Ив...
Он снова натыкается на ее улыбку, и снова смущается, и чтобы скрыть смущение, декламирует, полузакрыв глаза, громко и с подвыванием:
- "И недруга ив плакучих, властителя бликов лунных, архангела Гавриеля в ночи заклинают струны..."
- Это Лорка? - неуверенно спрашивает она, и Шайя понимает, что пропал. - Красиво. Только я не плакучая. Рыжие вообще редко плачут. А почему вы Шайя? Для такого имени вы слишком чисто говорите по-русски.
Зубин Мета фыркает.
- Слишком чисто?! Скорее - слишком много... Видишь ли, королева, он ведь не просто так треплется, а по радио, за зарплату. А у них там, как у собак, такие клички приняты, заместо псевдонимов. Шайя! Тьфу!.. никакой он не Шайя, королева. Ты только глянь на него - типичный Боря с Шепетовки.
- Экий ты циник, Зуб, - насмешливо замечает Шайя. - Можно подумать, что ты своим настоящим имечком пользуешься. Ты ведь тоже, небось, какой-нибудь Кирилл... или Мефодий? И, если уж зашла речь о собаках, то мы с тобой, дружище, только тем и отличаемся, что я себе свое имя сам взял, а тебе - собака подарила.
- Какая собака? - изумляется Ив. - Это ведь он по дирижеру... разве не так?
- Ага... - смеется Шайя. - Дирижер, как же, как же... Собачка его покусала, прямо тут, на бульваре. Из-за куска булки поцапались. Шавка боевая оказалась, пометила его зубами основательно. Вот там, на правой ноге. С тех пор наш приятель так и зовется: Зубин Мета. Он потом хозяина шавки еще целый год шантажировал этими зубными метами.
- Какой год? - не выдерживает Зубин Мета. - Что ты мелешь? Противно слушать, честное слово... всего несколько сотен и урвал, говорить не о чем...
- А Жмур? - Ив растерянно поворачивается к своему компаньону. Но тот сидит, мрачно глядя в сторону и проклиная свою глупость. Зачем было тащить Ив в этот ресторан, где столько знакомых? Похвастаться решил, идиот... мол, смотрите, какую я кралю отхватил, завидуйте... Вот и похвастался. Куда ему теперь против этого балабола... Зубин Мета тяжело вздыхает.
- А что Жмур? - отвечает за него Шайя. - На Жмура я же его и надоумил. С таким-то именем надо непременно по музыкальной линии. Вот он и пошел... правда, Зуб? Ну не молчи, маэстро, подтверди историю... Понимаете, Ив, по необъяснимому капризу Создателя существует таинственная обратная связь между нашими именами и нашей судьбой...
И Шайя пускается в длинные и красивые рассуждения на эту нескучную тему. Быстро миновав ряд исторических примеров, он плавно переходит на животрепещущий анализ ее прекрасного имени, нахальнейшим образом используя момент для серии совершенно разнузданных комплиментов. Собственно, вся его речь представляет собою один многосерийный комплимент. Давешняя, вдохновенная, невесть откуда взявшаяся в груди птица без устали бьет крыльями, и из Шайи, как из рога изобилия, сыпятся залихватские сравнения, строчки стихов, имена богинь и художников.
От всей души проэксплуатировав свойства очевидной ивы, он ловко усаживает на ее гибкие ветви иволгу, распевающую на иврите в зарослях иван-чая над рекой Ивонн, несущей свои медленные воды в экзотическом Кот-д-Ивуаре. Из всего этого обладательница имени Ив, конечно же, необходимым образом наследует необыкновенную красоту, гибкость стана, шелковую структуру волос, глубокую загадочность взгляда, целебные свойства души и необузданный африканский темперамент.
Ив смеется. А он забавный парень, этот Шайя... и умница... но весь какой-то будто изломанный...
- Конечно, Ив, девочка... разве можно сравнить с ним этого простецкого Зубина Мету? И вообще, обрати внимание, какими глазами он на тебя смотрит. Втрескался по уши, за версту видно. Весь твой, только руку протяни.
Зубин Мета со стуком ставит стакан, как будто прихлопывая муху. Пора кончать эту бодягу. Сейчас ведь совсем задурит голову девке, и - прощай хлебное вокзальное место...
- Ладно, - говорит он напряженно. - Делу время, потехе час. Нам пора. Завтра уйма дел. Ив?..
- Да-да, конечно, - немного помедлив, отзывается Ив. Веселая улыбка ее меркнет на какую-то секунду и тут же возвращается в другом, несколько усталом, словно извиняющемся варианте. - Извините, Шайя. Рада была познакомиться.
- Да-да, конечно, - эхом отвечает Шайя. Будто в ступоре, он смотрит, как они встают, собирают свои узлы и чемоданы, направляются к выходу...
- Подождите!.. - выкрикивает он, и весь паб оборачивается на его отчаянный крик. Гена ухмыляется у стойки, и эта ухмылка возвращает Шайе самообладание. Он догоняет их. - Ив, я же совсем забыл... У меня к вам две просьбы... А ты, Зуб, иди, иди, это быстро.
Зуб смотрит враждебно и в то же время насмешливо.
- Ничего, я подожду.
- Во-первых, телефон...
- Какой телефон? - снова встревает Зубин Мета. - Она только сегодня приехала. Вот завтра найдем какой-нибудь угол, тогда и телефон будет. А пока мне звони, я передам.
Он ухмыляется.
- Слушай, Зуб, - говорит Шайя. - Иногда ты такой душный, что я начинаю понимать ту шавку. Но учти, если я тебя искусаю, то шантажировать будет некого...
Он слегка фамильярно приобнимает Ив за плечи и что-то шелестит ей на ухо щекочущим заговорщицким шепотком. Ив округляет глаза. Ив смеется.
- Ну уж нет, - говорит Ив. - Прощайте, Шайя. В следующий раз будем пить что-нибудь другое.
- Что это было? - с беспокойством спрашивает Зубин Мета на улице. - Что он от тебя хотел?
- Чтобы соврала бармену, будто я крашеная. Спор у них там, видите ли. Странный он, этот Шайя... какой-то несчастный...
- А кто счастливый, королева, кто? - вздыхает артист. - Разве что я, потому что тебя встретил... но и это счастье, чувствую, ненадолго.
* * *
- А идите-ка вы, господа хорошие... - тихо, но отчетливо выговаривает Шайя, а потом набирает полную грудь воздуха и очень громко орет - куда именно.
Секретарша за дверью кабинета вздрагивает, краснеет и, топыря густо намазанные фиолетовые губы, обводит посетителей незаметным взглядом из-под ресниц. Но те сидят смирно, потупив очи долу, как и положено самым терпеливым. Нетерпеливые уже давно разбежались, оставив, кто номер мобильника, а кто и пару-другую грубых слов. А чего грубить-то? Она, что ли, виновата, что Босс не в графике? К примеру, эту встречу он должен был закончить еще полтора часа тому назад. Секретарша нажимает на кнопку внутренней связи.
- Амнон, ты не забыл, что через пятнадцать минут вы должны быть на митинге?
Босс за дверью вздыхает в трубку:
- Отмени. Нет, погоди... позвони, скажи: будем через час.
Он кладет трубку, устало трет лоб. В кабинете их четверо. Сам, хозяин-барин, старикан на девятом десятке, сухой и шелушащийся, как вобла, но для политики еще вполне крепенький. На предвыборных плакатах под его мудро сморщившейся физиономией написано "Амнон Брук", но соратники и приближенные зовут своего лидера и пока еще премьер-министра просто "Босс". За глаза, понятное дело. Он сидит во главе длинного стола, неподвижный, как памятник вождю, и лишь время от времени переносит тяжесть тела с одной ягодицы на другую, ведя безнадежные переговоры с собственным геморроем.
Сбоку от Босса размещается, как и положено, его правая рука - Арик Бухштаб, по прозвищу "Битл". К ливерпульской четверке он, однако, не имеет никакого отношения. Наоборот, Арик уважает исключительно хоровые народные песни, когда можно вволю похлопать в ладоши заодно с массами. Арик особенно хорош, когда заодно с массами, и не только в пении. При чем же здесь "битл"? Да при том, что по характеру своему Арик чистейшей воды жук, жучище, хитрожопый ловчила, каких поискать. В школе его так и прозвали - "Жук", но ближе к старшим классам, изловчившись, он ухитрился переименоваться в неизмеримо более благозвучного "Битла".
Третий - Рома Кнабель, активист с энергичным бобриком над круглым лоснящимся лицом. Людей не принято разделять на породы, но этот - именно из породы профессиональных политшестерок. Он умильно улыбается во все стороны и единственный из всех не выглядит уставшим. Хвост у него отсутствует лишь по чистому недоразумению.
- Ну зачем ты так, Шайя? - говорит он, ласково поглаживая сам себя по голове. - Это грубо. По-моему, предложение Арика более чем великодушное.
- Да плевать я хотел на его предложения, - свирепо отвечает Шайя. - Я вам не кота в мешке продаю. Вы мои способности по предыдущим выборам помните. Если бы не я, вы бы тут стулья не полировали.
При упоминании о стульях Амнон страдальчески морщится и осторожно нагружает правую ягодицу, давая отдых левой. Невзирая на все его старания, геморройные шишки обнаруживают подмену и дружно протестуют.
- Ох... - вырывается у старика.
- Ох? - подхватывает Шайя. - Теперь вы говорите "ох", Амнон? А кто же, по-вашему, тогда выиграл? Уж не надутые ли спецы, которых вы выписали из Вашингтона, с их идиотскими рекомендациями ценой в полтыщи баксов за слово? На них, кстати, деньги нашлись. А что они тут смыслят, в нашем дурдоме?.. Короче, так. Воля ваша, берите кого хотите. Моя такса простая: сорок тысяч на все про все, причем половину вперед. А нет, так я ухожу, прямо сейчас. Догадываетесь, к кому?
Бухштаб хитро щурит глазки.
- Думаешь, там тебе больше дадут?
- Дадут. А не дадут - и на меньшее пойду, просто из окаянства, лишь бы вам, подлецам, насолить. Неблагодарность должна быть наказуема.
- А как же принципы, Шайя? - изумленно вопрошает породистая шестерка. - Неужели ты делаешь это только из-за денег?
- Ты бы, Рома, отодвинулся куда подальше... - мрачно советует ему Шайя. - Чтоб я до твоей принципиальной морды не доплюнул.
Рома беспомощно разводит ручками - что, мол, поделаешь с таким хулиганом? Пауза. В тишине лишь громко стукает стрелка настенных часов, отрубая минуту за минутой от и без того истончившегося ломтя времени.
- Ладно, - говорит Бухштаб, хлопая ладонью по столу. - Тридцать пять. Но учти, это мое последнее слово.
- Тридцать девять. Мне детей кормить надо.
- Нет у тебя детей, Шайя. Сойдемся посередке. Тридцать семь.
- Посередке - это тридцать восемь, - ухмыляется Шайя.
- Тридцать семь пятьсот.
- Плюс машина, ноутбук и мобильник на четыре месяца.
- Рвач ты. Ну зачем тебе машина? У тебя же есть.
- А бензин? А амортизация? А стоянка? - Шайя обводит присутствующих победным взглядом и припечатывает: - Кстати, стоянка - тоже за ваш счет.
Бухштаб вздыхает и смотрит на Босса.
- Ох... - охает Босс, переваливаясь на левую ягодицу. - Нам пора, Арик. Митинг.
- О'кей... - Бухштаб встает. - Рома, подготовь договор с этим пройдохой, пусть подпишет. Шайя, можешь начинать сейчас же.
Он помогает Боссу подняться. Рома, вытянув шею и непроизвольно повизгивая, наблюдает за этой непростой процедурой. В тишине кабинета сухо щелкают суставы. Закрепившись в вертикальном положении, Амнон Брук шагает к выходу, прямой, как генеральная линия.
- Вот еще, нашел фраерка... - фыркает Шайя вслед. - Я, кажется, ясно сказал: половину вперед, плюс тачка, комп и мобила. Тогда и начнем. Сначала зелень, потом понос.
Пропустив вперед Босса, Бухштаб оборачивается.
- Черт с тобой, кровопийца... Рома, подсуетись по-быстрому.
- Какой неприятный тип, - говорит Амнон Брук, спускаясь с Бухштабом на улицу к ждущему их лимузину. - А что, нельзя обойтись без него?
- Можно, - мрачно отвечает Битл. - Но это получится намного дороже. Я ж тебе говорил, Амнон, - доставай деньги. Жми на своих жирных спонсоров...
- Деньги, деньги... только и знаете, что деньги... - ворчит старик, пристраивая свой геморрой на кожаное сиденье. - А ты без денег смоги... ох...
Битл, отвернувшись, молча скалит свою квадратную физиономию советского функционера.
Теперь, когда никто, кроме меня, не видит, в ней появляется что-то волчье. Откуда? Да кто ж его знает?Я ведь его на роль обыкновенного пройдохи готовил, не более того... Говорю я вам: самостоятельность кукол поражает воображение. Никогда не знаешь, какой фортель они выкинут в следующую минуту. Впрочем, возможно, это мне просто показалось. Знаете, как иногда бывает: игра света и тени, жизни и смерти, лимузин со шторками...
* * *
Звучит он и в самом деле здорово, этот Шайя, оттого и ценится. За словом в карман не лезет. Слова Шайя выхватывает прямо из воздуха студии. Они теснятся там, кашляя от густого сигаретного дыма, робкие, прозрачные, не пришей-кобыле-хвостые. Никто их, бедных, не видит, никому они не нужны. А Шайя вот видит. А Шайе вот они очень даже кстати. Хвать! Хвать! Это туда, это сюда... вот тебе и предложение, можно даже сказать - фраза. Да какая! Хлесткая, быстрая, как плеть. Или наоборот - убойная, душная, тяжелее грязного мартовского сугроба. Или шустрая, хвостатая, неудержимая, как сперматозоид помойного кота. На все нужды, на все вкусы, полный набор.
Особенно хорош Шайя в беседах с радиослушателями.
- Алло! Кто у нас сейчас на проводе? Радиослушатель? Радиослушательница? Здравствуйте!
- Здравствуй, сволочь! - мрачно отзывается неизвестный.
- Добрый день! - радостно восклицает Шайя. - Это кто же у нас такой дружелюбный?
Неизвестный презрительно хмыкает.
- С тобой, гадом, только пидоры дружат.
- Умоляю, подождите, дорогой радиослушатель! - просит Шайя. - Дайте время всем остальным, тем, кто нас слушает в эту минуту, позвонить своим знакомым, близким и дальним. Скорее друзья! Случай свел нас с удивительно занимательным собеседником. Ручаюсь, вы не пожалеете! Итак, на чем мы остановились?
- Ты пидор. И твой Амнон Брук пидор. И все, кто за него голосует - пидоры.
- Это почему же, дорогой? Вы руководствуетесь какими-то особенными признаками?
- Чего?
- Нет-нет, ничего. Расскажите немного о себе. Судя по богатству вашей речи, вы закончили, как минимум, два университета. Каких?
- Чего?..
И так далее. Рейтинг у Шайи заоблачный. Люди любят словесные игры, а словесные драки - и того пуще. Шайины беседы - сплошная драка. Студия его - бастион, островок блестящего остроумия и убийственной доброжелательности в бурлящем море грязных нападок и подлых намеков, невежественной ругани и хамских тупых угроз. Ловкий и элегантный, как д'Артаньян, молниеносный и могучий, как Супермен, он выходит с легкой рапирой в руке против копий и топоров, дубин и оглобель. Выходит и побеждает за явным преимуществом, не давая никому повода ни на секунду усомниться в своей неминуемой победе. В победе добра над злом, ума над жлобством, дружелюбия над враждебностью... В победе Амнона Брука над его дебильными хулителями.
А при чем тут последнее? Действительно, вроде бы и ни при чем... а все-таки как-то так получается, что и при чем. Потому что непонятно как, но, по какому-то странному стечению обстоятельств, во всех Шайиных беседах явным или неявным образом присутствует Амнон. Как он туда попадает - черт его знает... Сам-то Шайя эту тему никому не навязывает. Это все они, радиослушатели, кто же еще. Не затыкать же рот людям. Мнения, ясное дело, разные. Ну, это и неудивительно - демократия, плюрализм мнений, сами понимаете. Для одних Амнон - пидор и интеллигент паршивый, шляпу надел. Для других - вождь и учитель, премьер-министр, друг детства и боевой соратник. То есть, в конечном счете, баланс соблюдается, что, как известно, является главным для неподкупной демократической прессы.
Хотя всевозможные завистники и злопыхатели, которым не дает спать фантастический Шайин рейтинг, утверждают, что куплен Шайя на корню предвыборным штабом Амнона Брука, что вся его передача - неприкрытая и яростная пропаганда Босса. Гм... Это - что сказать - правда... не отрицать же очевидное. Ну и что? А сами они, эти завистники, не куплены, что ли? Куплены, куплены, к гадалке не ходи. А те, что не куплены, просто никому на фиг не нужны. Рады бы продаться, да никто не заплатит. Платят ведь кому? Тому, у кого рейтинг. А рейтинг у кого? У Шайи. Теперь понятно? То-то же.
Какой-нибудь дурак, может быть, спросит: отчего это именно у Шайи рейтинг, а у завистников - нет? Ведь радиослушатели-то одни и те же. Почему же в эфире они такие разные? У Шайи либо матерятся по-черному, либо мед у них с языка каплет; но и то, и другое - заслушаешься. А у завистников - серые какие-то перепевы, скучные и однообразные. Отчего это? Если бы, скажем, Шайе звонили какие-нибудь супер-пуппер марсиане, а завистникам, наоборот, - туго мыслящая протоплазма с Пси Альфа Центавра, то, наверное, была бы соответствующая разница в вопросах. Но тут-то ведь речь идет о тех же самых людях, о тех же самых гражданах той же самой земной державы?
|