Современная проза корейской диаспоры СНГ в поисках ответов на 'вечные вопросы'
В одном из интервью перед выходом в свет романа 'Остров Ионы' Анатолий Ким заметил: '...Сначала я писал о жизни, потом о смерти. Сейчас о бессмертии. Я хочу наиболее полно осмыслить, что такое бессмертие. Я вижу его в составе нашей сущности - и физической, и духовной...' . Не будет преувеличением, сказать, что вопросы, которые пытается осмыслить писатель, беспокоят человечество с сотворения мира. И каждое поколение, всякий человек сознательно или не совсем делают попытку разыскать тот единственный Остров, на котором можно будет получить готовые рецепты богатства, счастья и бессмертия. Печально то, что странник, пришедший на остров со своим вопросом, ответа на него, как правило, не получает или получает философский, что почти одно и то же. История литературы в таких случаях предлагает только ответы-намёки, ответы-знаки, расшифровать которые не в силах литературные герои даже самых гениальных писателей. Что делать, не поддаются они земному осмыслению! Вспомним хотя бы героев Рабле, достигших заветного острова и получивших в ответ на свой многосложный вопрос лишь одно слово 'Trink'. Ни сам писатель, ни огромное количество читателей и критиков за прошедшие пятьсот лет расшифровать ответ то ли не захотели, то ли не смогли. Современники автора 'Гаргантюа и Пантагрюэль' утверждают, что последними словами писателя перед уходом в мир иной, были: 'Я иду искать великое 'Быть может'. Кто знает, а не единственное ли это место, где можно получить исчерпывающие ответы на все волнующие человечество вопросы? Ведь остаются без ответа и сегодня горькие, и глубоко искренние вопросы Принца Датского, обращенные к небу и людям. Всё ещё ждут ответа, казалось бы, потешные, но на самом деле очень серьёзные вопросы вольтеровского Кандида, ибо вывод о том, что каждый должен возделывать свой сад, как известно, не способствовал прекращению в мире межевых войн за границы, да и за право владеть урожаем с этих садов. Мишель Ульбек в сборнике коротких эссе 'Мир как супермаркет' заявляет, что люди 'параллельно свой жизни задаются вопросами, которые - за отсутствием более точного определения - следует назвать философскими'. Герои нового метаромана писателя 'Остров Ионы' отправляются на поиски далекого острова, где надеются найти ответы на 'вечные философские вопросы'. В отличие от скоморошьих проблем Панурга у персонажей мистико-философского повествования А.Кима вопросы если и не приземлены, то достаточно конкретны: о предназначении человека, о смысле творчества, о счастье. Но по ходу развития сюжета эти простые вопросы превращаются не столько в вопросы, сколько в размышления-диалоги некого Хранителя - Гения и писателя, коему предназначено описать странствия группы 'безсмертных' , направлявшихся к Острову Ионы. Размышления эти о тайнах человеческого бытия и природе бессмертия духа, первопричинах неблаговидных деяний и добродетелей человеческих, об истоках и сути творческого начала. Словом роман-путешествие постепенно перерастает в мистико-философское повествование, вбирающее в себя широкое метафорическое отображение странствий Человеческого Духа в поисках Истины. Вопрос героя романа, писателя А.Кима, обращенный к Ионе в конце странствия уже на самом острове '...что ты приобрел для себя за три тысячи лет жизни, что получил от Господа своего, удалившись от всего человеческого мира?' казалось бы остаётся без ответа, но это только на первый и не вдумчивый взгляд. На самом деле ответ прозвучал. 'Ты ничего уже не можешь сделать,- говорит писателю Иона,- вот в чем дело. Ты взял да и умер. Ты не можешь своими руками ни к чему прикоснуться. Ни червяка с моего затылка снять, ни золота, ухватить, которое я готов был тебе отдать. Твои руки не прилежат ни к чему в этом мире, ничего не смогут удержать. И напрасно ты явился ко мне'. Как видим, ответ, мягко говоря, получился философским. Смертному, по мысли Ионы, не дано постичь божественное и потому серьёзного отношения к себе ни писатель, ни его вопросы не заслуживают. Автор 'Острова Ионы' на удивление точно повторил прием своих великих предшественников, не удостоив вопрошающего вразумительным ответом. И, похоже, не только в этом следует писатель классическим образцам.
Само наказание Ионы Всевышним на последних страницах романа очень смахивает по форме на наказание Прометея Зевсом. Правда, сознательно или нет, Анатолий Ким низвел здесь греческую трагедию до фарса: орел, клюющий печень Прометея превратился под пером писателя в червя, грызущего выю Ионы. Все остальные атрибуты олимпийской казни налицо: это и далёкий остров в океане на краю современной Ойкумены и нераскаявшийся, но притворившийся божий ослушник. Повторюсь, это своеобразная реминисценция, превратившаяся из трагедии в комедию, ироническая калька Зевс-Прометей - Орёл, клюющий печень. А на вопрос писателя, обращенный к Ионе о смысле жизни, звучит ответ, по сути, напоминающий ответ Оракула Божественной Бутылки из романа Рабле. И после этого раздраженный Иона отправляется на тюленье лежбище, продолжать своё унылое и, как видится читателю, бессмысленное существование. В чём смысл путешествия героев в пространстве и времени? К чему, в конце концов, приходят персонажи романа? В пустоту?
Мир людей, в котором обретаются герои писателя, на самом деле не совсем такой, каким видится нам. Он полон неожиданностей -, утверждает А.Ким,- в нём извечно сосуществуют рядом, не пересекаясь совершенно разные параллельные миры. Время не движется в этом мире прямолинейно, оно зигзагообразно и спиралевидно, так как позволяет вернуться человеку в тот или иной уже, казалось бы, давно ушедший или ещё не наступивший временной отрезок. Время от времени всё можно начинать сначала, лишь в другом обличье, потому что ничто в жизни не имеет основательности, наоборот, всё трансформируется, причем по законам, смертным непонятным. Но есть общая великая святыня у всех времен и народов, которая является созидающей, примиряющей и жизнеутверждающей силой - это любовь.
Великий Кусиреску, почтовый голубь, через века и миры пронесший в своём крохотном сердце не только души, но и чувства влюбленных, освобождает Иону от зловредного червя, и распространяет вокруг себя ауру добросердечия, делится со всеми любовью. 'Таким образом,- заключает автор романа,- треугольный калейдоскоп любви опять повернулся, и в нем образовался новый цветистый узор'. А значит, всё было не напрасно, мир движется согласно извечному закону природы, установленному Всевышним, жизнь продолжается и 'всё опять повторится сначала'.
'Каждое моё новое произведение,- заявил однажды А.Ким,- это новый эксперимент и формы, и содержания, и философии. Для меня философия - это не повторение чьей-то чужой философии, пусть даже великой, а, как говорил Хайдеггер, философия для меня - это философствование. Я как писатель не привержен каким-то готовым доктринам, я просто смотрю на жизнь философски, ищу ответы на возникающие вопросы'. На мой взгляд, метароман 'Остров Ионы' состоялся как эксперимент в своих удачных, а иногда и не очень попытках ответить на сложные философские вопросы бытия. Чудесный дар воображения, не боящийся игры символов, дерзкий, чуточку озорной блеск афористичной философской мысли позволили русскому писателю, корейцу по национальности, Анатолию Киму высветить лучами художественного слова сложнейшие гуманистические проблемы.
Сегодня в мире в полный голос заявила о себе литература корейцев, пишущих по-русски. Она имеет свои специфические особенности, свой уникальный творческий почерк, развившийся в результате взаимодействия многих факторов и потому сегодня 'Литература современных корейских авторов, - по мнению Александра, Кана, выступает, - как совокупность форм выражения мнемонической природы человеческого существования' Возможность свободно пересекать границы государств, знакомится напрямую, так сказать из первых рук, с историей, культурой и литературой своей исторической родины, позволила многим талантливым писателям корейской диаспоры по-новому взглянуть на своё творчество, увидеть новые горизонты художнических поисков. Видимо, в этих условиях было бы чрезвычайно важным для обеих сторон (литературной общественности СНГ и корейского полуострова) чаще организовывать совместные творческие круглые столы обмена мнениями и опытом. Проводить на территориях СНГ и Южной Кореи читательские и научно-практические конференции по актуальным проблемам развития и функционирования корейской литературы. Создать совместные художественные, некоммерческие издательства, для поддержки молодых начинающих литераторов и пропаганды выдающихся классических образцов художественной литературы корейцев, написанных в Южной Корее и в странах СНГ. Благо, материал для таких издательств можно найти не только в портфелях редакций, но и на многочисленных сайтах Интернета.
Бескрайние просторы всемирной сети Интернет, являющиеся кладовой мыслимых и немыслимых знаний, в последнее время стали и кладовой талантов. Здесь привольно расположились сайты известных и совершенно неизвестных писателей и поэтов. Живые классики и начинающие художники слова, без всяких преференций, в равной мере имеют возможность постучаться в читательские души, и приоткрыть для любознательных голубые страницы своих мониторов. Соглашусь с раздраженными замечаниями некоторых критиков, не без основания утверждающих, что сетевая литература состоит больше из плевел, нежели из зерен, имея в виду гипертекстовые и интерактивные произведения, много теряющие при переносе на бумагу. Однако, на мой взгляд, сегодня в сети появилось большое количество художественных текстов, совершенно не уступающих по своим литературным достоинствам, 'произведениям-счастливчикам', дошедшим до читателя в типографском обличье. Более того, берусь утверждать, что иногда произведения сетевой литературы по художественным и эстетическим особенностям значительно превосходят некоторых своих 'бумажных' собратьев.
Творчество прозаика Владимира Тена сегодня известно лишь посетителям библиотеки Мошкова в сети Интернет. Его очень своеобразные по жанровым признакам, по манере изложения рассказы и повести не оставят никого равнодушным. И вот что очень интересно, В.Тен использует и довольно плодотворно разные стилевые манеры. Для приверженцев классического реализма будут интересны его рассказы 'Прощание' и 'Слово', любители современных, нетрадиционных подходов к художественному отображению действительности получат истинное наслаждение, прочитав повести и рассказы 'Царапина на зеркале', 'Сон' и 'Биоценоз 'Лебединого озера'. Из большого количества прочитанных мною за последнее время произведений русскоязычных писателей корейской диаспоры, эти, как мне кажется, отличаются достаточно высокой долей таланта. Очень сожалею, что они не опубликованы типографским способом, т.к. уверен, что у этой прозы есть свой читатель. Признаюсь, в писательской манере В.Тена, мне особенно интересно наблюдать мастерское соединение традиционных и экспериментальных форм художественной выразительности. На мой взгляд, именно симбиоз реалистического и постмодернистского видений действительности, присущий перу упомянутого выше писателя, претендует сегодня на звание самого востребованного художественного стиля в современной литературе.
В рассказе 'Прощание' писатель обращается к чрезвычайно знаковой для литературы корейской диаспоры темы памяти, осмысления прошлого, своих корней. Нередко это страдальческий, иногда несколько гипертрофированный выплеск болезненного излома, вызванный совершенно несправедливым перемещением целого народа со своей исторической родины, каковой была для советских корейцев земля дальневосточная. В некоторых случаях это переосмысление места и роли корё сарам в современном мире, сопровождается несколько показным самоуничижением и некой рефлексией. 'Прощание' В.Тена это внешне традиционное и, вместе с тем, пронзительное повествование о деде, навевающее грусть и легкую горечь сожалений: 'И сейчас мне обидно,- горько замечает повествователь,- что все, о чем он тогда думал, что вспоминал, ушло безвозвратно в землю вместе с его сухоньким легким телом' . По жанру это рассказ-исповедь, эскизный этюд-воспоминание, проникнутый глубоким лиризмом. Лёгкие, почти акварельные штрихи событий, густо представленных в небольшом по объёму рассказе, вырисовывают очень рельефно образы престарелого деда и малолетнего сорванца внука. Пресловутая проблема 'отцов и детей' причудливо преобразилась под пером корейского писателя в метафору бытия.
Малолетний внук, только-только начинающий жить и престарелый дед, на пороге смерти, как ни странно, единое целое, дополняющее друг друга. Внук это генетическое продолжение деда и может быть, самое значительное, что оставит он на земле после себя. Не потому ли прощаются озорнику, иногда совсем не безобидные шалости '... развлекаясь пусканием зайчиков ему в глаза маленьким осколком зеркала, подобранным где-то на улице, я считал свое занятие достойным и веселым. Дед, сильно ослабевший, после болезни < > тихо укорял меня, полусидя, полулежа в постели, и отворачивался от солнечных бликов... Он сердился. А я заливался смехом, глядя на его бороду. И был я тогда раз в двадцать моложе его. Дед, в конце концов, глядя на мою хохочущую рожицу, сам заливался дробным старческим смешком'.
Покидает этот мир старик тихо и до ужаса обыденно. Наверное, трудно представить себе, что жизнь его, подобно жизни героев А.Кима из 'Острова Ионы' была поиском ответов на очень непростые вопросы бытия. Но ведь маленький росточком дед, 'своротивший гору дел' за свою долгую жизнь и в конце земного пути покидающий мир под тихое беззлобное ворчание жены-старушки 'в саманном домике, больше похожем на сарай с маленькими подслеповатыми окнами', также как и герои романа А.Кима прошёл долгий и тернистый путь в поисках истины. Путь этот пролегал через унизительные годы, когда он мальчишкой батрачил на своего старшего брата. Настолько унизительный, что всегда покорный и смиренный корейский юноша вдруг взял да и поджег хозяйский сарай с курами, заметьте, не дом, с людьми, а сарай с курами. Революция на Дальнем Востоке и партизанская борьба против японских оккупантов в Корее - это всё тот же поиск истины и своего места на земле. Несмотря на изгибы судьбы и пронизывающий ветер лихих годин, старик уберег семью, детей, своё продолжение. Он не озлобился на мир, на людей, на власти, хотя основания для этого у деда по имени Сан Чир, ставшим для удобства чиновников Сергеем, безусловно, были.
Автор раз за разом возвращает читателя в прошлое старика, перемежая картины минувшего с настоящим, где настоящее - это тоже уже прошедшее - юность лирического героя. Эта временная и композиционная нелинейность создаёт особую доверительность исповеди и придаёт рассказу художественную достоверность. В памяти героя эпизоды из детства, связанные с дедом, возникают не в хронологическом порядке, а как бы спонтанно, порой даже без видимой связи с тем или иным событием в жизни мальчика, но это только на первый взгляд. На самом деле писатель оттеняет прозаическую неказистость и старческую немощь старика в настоящем картинами из прошлого, возвышающими его в глазах читателя. Взять хотя бы сравнение мальчиком, пусть и внешне, своего деда с великим русским писателем: 'Позже, уже после его смерти, учась в школе, я где-то увидел фотографию Льва Толстого, и поразился тому, что великий писатель одевался так же, как мой покойный дед. Только одежда деда была сплошь белой. Национальный, так сказать, колорит'. Особой теплотой и печалью наполнен небольшой штрих-воспоминание о последних днях деда: 'Он сидел, прислонившись спиной и затылком к выбеленной стене, прикрыв глаза. Не спал и не дремал, просто сидел, закрыв глаза. Может, думал. Так он сидел в последние месяцы жизни. Наверное, он чувствовал скорый конец и вспоминал прожитое и пережитое. И, наверно, ему было что вспомнить'. Это ведь увиделось не тогда маленькому мальчику-озорнику, а теперь внуку уже давно умершего деда, серьёзному взрослому человеку, которому тоже настал срок вспоминать 'прожитое и пережитое'. Писатель умело пользуется языковой палитрой и в полном соответствии с жанровыми канонами рассказа, очень экономным словесным мазком, создаёт образ, объёмную картину. Отношения мужа и жены в корейских семьях полстолетия тому назад чрезвычайно отличались от современных, и писатель убедительно показал это на примере внешних отношений деда и бабушки. После ночного инцидента, связанного с падением старика и мальчишки в неглубокий погреб, бабка наутро ' ходила вокруг ямы и ехидно спрашивала деда, зачем ему понадобилось ночью прыгать на крыше погреба. Дед гордо смотрел в сторону, всем своим видом показывая, что не собирается вступать в пререкания с этим суетным и мелким существом, коим, по его мнению, была бабушка...' Но чуть позже внук вспомнит, что 'Бабка была много моложе его. Лет на пятнадцать. И была еще совсем бодрой. И ничем тогда не болела. Но после смерти деда не прожила и года'. Вот уж воистину: ' словам тесно, а мыслям просторно'. Не получилось: жили счастливо и умерли в один день, Жили трудно, по-разному, иногда счастливо, но любовь пронесли через всю жизнь. Неброскую внешне, на людях прячущуюся в незлобивых и показательно надменных перебранках между собой, но глубоко искреннюю любовь, основательную и надежную как крестьянский труд. Анатолий Ким в своём романе пытался осмыслить бессмертие в составе человеческой сущности - 'физической и духовной', Владимир Тен, на мой взгляд, в своём рассказе пытается осмыслить бессмертие человека в памяти потомков. Завершает рассказ писатель эпизодом прощания родных с умершим дедом: ' И мы - самые младшие внуки - осыпали его, умершего белыми листочками бумаги, на которых таинственными иероглифами были начертаны какие-то заклинания, обещания и пророчества. И листочки эти с сухим, чуть слышным, но рвущим душу шелестом падали на белую постель, на подушку, на простыни. На деда. И укрывали его, как снегом. Как землей...'. По восточным поверьям, ритуал, описанный выше, поможет душе усопшего благополучно миновать препоны и ловушки загробного мира на пути к небесному блаженству, а земная память о нём будет передаваться из поколения в поколение, пока жив на свете хотя бы один потомок доброго старика Сан Чира.
Два произведения писателей-корейцев: патриарха, метра, с которого начиналось узнавание литературы корейской диаспоры, Анатолия Кима и, в общем-то, не очень известного, но довольно талантливого писателя Владимира Тена. Разные по жанру, тематике, писательской манере и шкале таланта, на мой взгляд, эти произведения чрезвычайно ярко отразили одну из философских проблем человечества, состоящую из осмысления своего предназначения на земле. Окончательного и единственно верного ответа на вопросы о месте и назначении человека на земле пока нет, но каждая писательская попытка хотя бы подступиться к проблеме становится кирпичиком, лесенкой к заманчивой высоте, означенной великим Франсуа Рабле 'Великое, Быть может'.