Каждый вечер на поляне костер зажигали. Для куль-турного общения.
Артистичный народ, знамо дело, свою кучку органи-зовывал. Там обязательный стол по-городскому: бутылок несчитано, закуси кот наплакал, и свои высокие темы для разговора. Про бомонд, театральное закулисье: кто с кем переспал, кто чью жену увел или у кого мужа стибрили. А еще: кто сколь "за просто так" заработал, кто на каком приеме был, да сколько там выпито. И опять - кто у кого увел, да кто с кем переспал. Короче, люди искусства, олимп недосягаемый, разговор специфичный.
Раза два посидишь с ими, послушаешь, и душа к дру-гому потянется. Природа, все ж таки, о красивом хочется.
Местные свою кучку собирали. Прямо на травке, у огня. И дровишек коллективно запасут, в лес чащобный сбегают, и, когда надо, в костер ветку-другую подкинут. Никому не в тягость, никого специяльно просить не надо.
Мастер Наврук тож к этим вечерним посиделкам пристрастился. Почуял он - душа больно уж хорошо от за-бот дневных отдыхает, когда вот так вот, вроде и ни о чем разговоры, а все одно о важном. И человек простой перед тобой по иному открывается. Глубизна его наружу незамет-но так вылазит, и значимость его в жизни этой уже не одной подневольной работой определяется. И другими антирес-ными сторонами.
Раньше он как думал?
Ну, скажем, Кощей. Человек при метле. Дворник. Живет... где ж он живет? а гдей-то в тесном и сыром под-вальчике все дворники и обитают. Лимита, пьянь, необразо-ванность. Кто ж еще-то на такую работу добровольно пой-дет? И все в ём на уровне метлы, - и интеллект, и достаток. То есть ниже плинтуса. С им и поговорить не о чем, и по-слушать от его нечего. А оказалось совсем не так. Кощей живет как все, в обчем общежитии, глотка хмельного за всю жисть не выпил, знает всего столько - на десяток жизней потянет. А уж рассказчик! Рот не закроешь, слушая. А слу-шать зачнешь - не переслушаешь. И на любой чих у его ли-бо рецепт приготовлен, либо случай забавный имеется.
Или, скажем, Баба Ежка. Старуха древняя при вет-хом хозяйстве в лесной тьмутаракани. Так он сперва думал. А пригляделся и стал своей слепоте наудивляться. Она мало что хозяйство свое в лучшем виде сорганизовала. Она кли-мат вокруг такой установила, у его дома, в примерной бога-той семье близко таким не пахнет. Все у Бабки при люби-мом деле, все воспитаны, грамоте и быту обучены. И спорт у их, и музыкальное воспитание на нужном уровне. И даже языки разные! Куры Утей понимают. И Свинка с ими за-просто. И Козел хоть по-какому могет, - и понять, и отве-тить, коли шибко достанешь. А уж, что любовь от каждой малой животинки так и прет, это воопче ни в какие ворота! А все Бабка! Кажному под его характер слово нужное завсе-гда сыщет, любой спор на пользу обеим сторонам разрешит, последнего проказника лаской да любовью напотчует.
Он как считал? Жизнь настоящая возможна только в большом городе, где человеку многое из благ человеческих доступно. Квартиры со всеми удобствами, дороги асфальти-рованные, театры и рестораны. А в глуши ничего этого нет, ну, вроде как и жизни там нет. А оно вона как повернулось. Оне к его цивилизации в любое время - захотели - поехали. А он к их душевной радости, к лесному покою ну никак не доберется. Чего-то вдруг задумался. В ём две ипостаси жи-вут. Временная - тело его сегодняшнее. И вечная - душа его переходящая. Он, как и большинство, как послушная толпа, ради тела живет. Сытно пожевать, в тепле полежать, перед себе подобными похвастать своими материальными завое-ваниями. Работает бесконечно и бессердечно, потому как знает, в бизнесе сердечные первые обманутыми бывают. Это как на войне - ты пожалел - тебя первого и убили.
Урвать, накопить, отвоевать.
И подняться еще на одну ступеньку.
Вниз.
А зачем?
Проживешь, кто пятьдесят, кто семьдесят, кому сколь в этом теле отмерено. И уйдешь. И ничего с собой не возьмешь.
Только душу, тобой приподнятую, или опущенную. Ее ты богаче сделал?
С чего новую жизнь зачнешь?..
Сидит у костерка, тихие голоса слушает. А отколь-то из-за спины в его мысли такие вот новые думы влезают, и ползают тонкими червячками по телу. Сначала скромно, с краешку. Постепенно силы набираются, жиреют и ползут все смелее и смелее. И другие, его старые, по-хозяйски рас-кинутые тут и там мысли, теснить начинают. Он, вроде как даже напрямую процесс этот видит, а ничего с им поделать не может, не воспротивится ни сколь. Или не хочет против-ляться?
Старшая мама-курица, хохлушка-хлопотушка само-варчик соорудила. Курята по лужку пробёгли, травки завар-ной пощипали. Здеся и зверобой, от ста болезней который, и сон-трава, и дум-трава, и всякой разной ишшо немеряно. Чай в стаканах дымится, рубиновым пожаром горит, горло обжигает, а голову остужает.
Сидит Наврук, стакан руками остужает. Оплечь ба-ушкина живность в полном составе расположилась, сказки ждет.
Кощей чай отставил, очередную байку про Бабы Еж-кины подвиги завел.
- Приходит как-тось к баушке нашей мужичок один. С виду пень трухлявый, а туда же! Проблема у меня, - гово-рит, - по мужской моей линии имеется. Бабка моя поедом ест, сексу требует. А я ужо весь на нет вышел, отсексотился. Слушать ничего не хочет. Выгнала как есть из дому.
- Иди, - говорит, - к Бабе Ежке. - Она, - говорит, - всем людям в их бедах помогает. Хорошо попроси, в ноги упади, любой платой расплатись, но чтобы и тебе помогла. И, смотри, пустым, то есть немощным, домой не возвра-щайся!
- Ну, чего, - рассказывает дале Кощей, - поведал он баушке нашей все как есть.
Поспрошала его Баба Ежка о житье-бытье его, о бабе капризной, о лошади хромой, о теленочке надысь нарож-денном. Мужик про себя удивляется - отколь она все про его хозяйство знает? Но виду не подает, как есть, все ей подробно обсказывает. Ничего не утаивает, но и не приви-рает для красности.
- Об энтом ли вам думать, - вроде как сама с собой советуется. - Энто ли для вас насейчас главное? Вы ж одной ногой ужо ко мне намылились, дорогу разведываете. А дел незаконченных куча да ишшо маненько.
- Не ругай ты меня, пожалуйста, - мужичок просится. - Я то причём? - перед баушкой оправдывается. - Старуха моя никак не успокоится.
- Вижу я, - говорит. - Все как есть вижу.
Вошла Баба Ежка в положение. И то, ей ли, древней, не знать, как старость в дурной голове взыграть могёт?
Усадила мужичка за стол, травкой какой напоила, пирожком скусным угостила. Слова волшебные заучить по-велела.
- Как приспичит твоей старухе забава интимная, скажет ласково дружку твоему волшебное слово "ку-ку". Он и готов будет.
- И надолго?
- А пока не устанет она, пощадой не взмолится и "ух ты" ему не скажет.
- И так хоть когда? - вопросил обрадно.
- Три раза, - умерила мужичку аппетит Баба Ежка. - Столь силы в травке моей для тебя имеется. Думаю, трех разов хватит ей охотку сбить. Ты только заранее скажи ей об энтом. Три раза...
- И то верно, - смирился проситель. - Спасибо, бауш-ка. Век тебя не забуду, чё надо - проси.
- Иди, не то, - отсылает его Баба Ежка, - неси радость домой.
Побёг, обрадованный, прям, ног под собой не чует. Долго ли, коротко ли пробежал, только вкралось в его малое сумление. А ну как разыграли? А ну как подсмеялись над глупым? И так он себя мыслями нехорошими далеко загнал, что не выдержал, остановился для контрольной проверки.
"Ку-ку", - говорит себе, и тут же штанина по шву лопается. Такой силы, такой крепости и в буйной молодости не знал.
Чё делать?
Оглядается, а и нет вокруг никого живого, некуда сунуть, штобы охладить, значит, кому ни то пользу при-несть.
Побёг опять домой. Только неудобственно по лесу в таком состоянии перемещаться. То ветка хлестанет больно, то сучок занозистый баловливо зацепится. Мучился, мучил-ся, делать чё? Пришлось для одного себя расстараться, аж руки с непривычки занемели, и волшебное "ух ты" гово-рить.
- Ничего, - себе думает, - ишшо на два раза осталося.
Бежит окрыленный. Отколь только силы в старом те-ле берутся! Ужо с пригорка скособоченные избы его дере-веньки виднеются, всего-то дважды в гору подняться, да один раз кубарем спуститься.
А на дереве кукушка для отдыха присела. Увидала чужака, опрометь бегущего, заволновалась тревогой, и крикнула испуганно свое "ку-ку"! Вот, зараза. И надоть бы-ло именно здеся ему попасться? Не пойдешь же через всю деревню со вздыбленным? Хоть записку старой пиши да сюды вызывай. Но... ни гумаги у его с собою, ни карандаша завалящего. Да и не обучен грамоте с босоногого детства.
Повздыхал, а делать опять нечего. Пришлося и энтот раз только на себя, почти что впустую, силу свою мужскую расходовать. Одно утешение в голове держит - энто ему от Бабы Ежки, вроде как, подарок за труды его, за беготню в Тридевятое царство.
- Ну уж, - думает, - дома я за все отыграюсь. Не ска-жу бабке своёй волшебных слов успокоительных, нехай столбняком сколь надо поболею. Назло ёй никуда год выхо-дить не буду. Пущай всю мою работу сама деет - и в огоро-де, и за скотиной. Я токо дома, токо в постели робить терь буду!
С такими мыслями забег в избу свою, одёжу лиш-нюю долой и, как научили, прокукукал. А потом старуху свою призывно кличет.
Прибегла жинка его, руки об передник нервно выти-рает, перво-наперво об главном спрашивает.
- Ну, чё? Был у Бабы Яги?
Мужичок важности напустил, простынкой на пример древне-римского императора прикрылся, отвечает значи-тельно.
- Был.
- Ну и? - бабку его разве что инфаркт за ногу не хва-тает. - Да не тяни ты! Отвечай как есть! Помогла?
Старик ни слова больше, простынку свою откинул.
А там!
Увидала старая, обрадовано руками всплеснула:
- Ух ты!..
И стали они дальше ишшо много летов жить успо-коено и счастливо.