Титов Ростислав Юрьевич
Когда ничего не страшно Часть 3

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Титов Ростислав Юрьевич (rostitov@yandex.ru)
  • Обновлено: 25/08/2011. 41k. Статистика.
  • Эссе: Мемуары
    •  Ваша оценка:

    Ростислав Титов

      

    КОГДА НИЧЕГО НЕ СТРАШНО

    окончание

      
      

    Борька

      
       Сначала Борька жил в аккуратном домике с сеткой под обвесом полубака. Всё это соорудил ему боцман, у которого, оказалось, детство прошло в деревне. И вообще наш далекий от сентиментальности "дракон" проявил удивительное внимание, почти нежность к поросенку.
       Кормили Борьку отменно, рос и набирал вес он быстро, притом имел врожденные морские качества: не реагировал на качку, без затруднений сам научился взбираться по трапам, спускаться вниз ему давалось похуже, и с месячного возраста получил, как говорят, "свободную морскую практику" - гулял по судну, где хотел, интересовался, понятно, делами на камбузе, не приближался особо близко к бортам. Этого мы поначалу опасались, хотя на "Баскунчаке" не существовало леерного ограждения, а по всей главной палубе шел сплошной и довольно высокий, характерный для лесовозов, фальшборт.
       Вскоре моряки освоили и катание верхом на Борьке, он не протестовал, а боцман возмущался: - Не мучайте животное!
       Мы немного опасались, как примет всё это наш мрачноватый капитан. Но и тут всё обошлось - Борьке лишь запретили появляться на ходовом мостике.
       Никто на судне старался не поднимать тему будущего своего в доску Бориса, иногда его звали почтительно полным именем, хотя понимали, какой конец его ждет.
       Будущее это наступило уже во Владивостоке: нам предстояло сдать пароход сахалинцам, а самим отправляться домой поездом. Нечего и говорить, что не нашелся на судне хоть один человек, согласный превратить Борьку в мясо и сало. Боцман на два дня запил горькую. Проблему решил старпом, договорившись со сторожем берегового склада. Убийце Борьки пришлось привести своих друзей - никто из наших не пожелал стаскивать свина на берег.
       Но жизнь часто сурова. К моменту сборов на поезд Владивосток - Москва каждому из членов экипажа выдали по полпуда Борькиного сала. Полагаю, легче всего к этому отнеслись мы, молодые. Сало я привез в Таллин и отдал маме, с кем-то она и поделилась...
      

    Горим!

      
       А это произошло, когда мы шли уже по почти чистой воде в Восточно-Сибирском море. Почти чистое море - на практике не такое уж безопасное пространство для плавания. Отдельные льдинки могут достигать метров четырех-пяти, притом большая часть льдины уходит под воду и не видна нам, рулевым. Но к этому периоду мы уже достигли высокого уровня мастерства, и ни с одной льдиной не сталкивались. Зато где-то посреди указанного моря судно постигла новая серьезная беда.
       В бункерных емкостях находился слежавшийся уголь еще с Диксона. Температура воздуха поднялась, влага скопилась в бункерах, и уголь в их толще, метрах в шесть-семь от поверхности, загорелся. Собственно, он тлел, выделяя едкий пар и угрожая разгореться до открытого пламени.
       Объявили аврал. Тушить тлеющий уголь водой не полагалось, и выход оставался один: докопаться до очага возгорания и удалить его, то есть выбросить за борт. Сразу возникли проблемы: кто полезет в бункеры, чем он будет дышать, потому что противогазов на судне не нашлось, как и в чем вытаскивать наверх тлеющий уголь. Наш боцман многое придумал и организовал быстро: наладил от близстоящего спасательного вельбота систему блоков и талей, вытащил из своего богатого хозяйства надежное толстое ведерко и очень удобный небольшой совок. Естественно, основную работу по проникновению к источнику пожара поручили самым опытным - нам, матросам 1 класса, и кочегарам. Срочно смастерили примитивные респираторы - полотняные мокрые повязки на нос и рот, боцман лично обвязал каждого из нас двойным беседочным узлом, вручил совок первому - старшему матросу Юре - и мы начали сражение с пожаром.
       Каждому из нас удавалось проработать в образовавшейся яме минут 10-15, после чего ведерко с испускавшим едкий дым углем выбиралось наверх, а нас в полубессознательном состоянии выдергивали на палубу боцман и самый крепкий из кочегаров. Через полчаса отправлялись, отдышавшись, в углублявшийся угольный колодец. Не помню, сколько таких спусков-подъемов совершил я, сложнее все приходилось Леве Морозову, учитывая его габариты, почему вскоре его заменил доброволец-комсомолец Юра-младший. До горячего, с искорками источника возгорания добрались, как показалось, через целую вечность, а по правде - часа через полтора.
       Наша медицинская дама предложила подышать из кислородной маски, но мы просто перешли на наветренный борт, уселись на кнехты и принялись выпускать наружу скопившийся в легких едкий, отдающий серой дым. Всем участникам эпопеи капитан Газис объявил благодарность приказом по судну, а стармех, по-моему, схлопотал выговор за прием во время бункеровки некачественного угольного топлива.
      

    В Бухте Провидения

      
       Вот сейчас вдруг задумался: а что вообще значит слово провидение? Заглянул даже в толковый словарь, оттуда получил не слишком внятное определение: это или нечто божественное или же - свойство, способность предвидеть будущее.
       А выглядела бухта весьма мрачно: безжизненные, без всякой растительности бурые скалы и вода почему-то корчневато-мутная. С водой познакомился близко вскоре, но сначала поведаю, как мы едва не погорели опять на счете груза. На сей раз - тех самых бочек с авиационным бензином, находящихся на открытой палубе и на всякий случай накрытых влажным брезентом.
       После пропажи подъемов с мукой и сахаром мы, судовые тальмана, решили застраховаться, не посоветовавшись с грузовым помощником Юрой Терентьевым. От берега в Певеке против нас выставили молоденьких мальчишек, обвести их на подсчетах оказалось не сложно. Результат: при сдаче бензина в Бухте Провидения обнаружилось аж 19 лишних бочек. Тут-то Терентьев и открыл глаза на наше ближайшее будущее. Оказалось, что излишек грузов наказывается не менее строго, чем недостача. Тем более, что этот бензин шел в адрес какой-то номерной, явно военной, части. Юра уточнил: в данном случае он не отвечает за "трабл", поскольку при погрузке бензина находился на берегу, и вся ответственность легла на нас с Левой Морозовым.
       Переживали мы полтора дня. Уладил всё одессит Газис. По словам второго помощника, ему для этого пришлось не получить премию за "перекрытие плана", а лишиться 20-ти литровой канистры спирта. А нас со Львом отстранили от вахтенной службы и передали под начало боцмана.
       Такая перемена работы привела к тому, что я искупался в мутно-коричневых водах бухты. Висел на доске-беседке под кормовым подзором, притянутый тросами к обводам корпуса. Для безопасности боцман стоял на палубе, следил за мной и надоедал требованиями и советами. Как и почему отвязался один конец, притягивающий беседку, особо разбираться не стали, дабы не обнаружить виноватого. Подозреваю, виноват был сам боцман. Ну, а я быстренько плюхнулся в воду, одетый в ватник и ватные же штаны. Испугаться не успел, потому что проявил потрясающую реакцию, ухватившись за доску, когда она двинулась обратно. Зато стало обидно, так как наш старый и опытный "дракон", бросая мне спасательный конец, поинтересовался: - Какова водица, не холодновата ли? Всё произошло настолько стремительно, что я не успел промокнуть основательно, больше воды, в которой кое-где уже плавали льдинки, проникло, увы, через сапоги в штаны и, естественно, еще глубже. На палубе оказался через три-четыре минуты и попробовал намекнуть, что для предохранения от простуды надо бы хлебнуть полстакана хотя бы, но боцманюга напомнил: - Все спиртовые запасы пошли на компенсацию приема без шума вашего бензина.
       А много позже, недели через две, мы обнаружили в пошкиперской кладовой две бочки того самого бензина. Собственно, так поступил бы, пожалуй, любой запасливый руководитель палубной команды. Даже учитывая нарушение правил пожарной безопасности.
       Всего в Бухте Провидения мы провели пять дней, дожидаясь рейсового задания. Понимали: пойдем на юг. Груза попутного не нашлось, да и какой тут мог находиться товар?
       И получили указание идти к восточному побережью Камчатки, чтобы собирать в рыбацких поселках рыбные грузы. Облизнулись авансом: попробуем икры и крабов, совсем не думая, какой дорогой предстоит добираться до рейдов рыболовецких колхозов. Уже на месте выяснилось: нет здесь никаких колхозов, рабочая сила всё та же - зэки из лагерей.
      

    Готовимся идти на Камчатку

      
       Я уже намекал, что капитан Газис не слишком пришелся большинству экипажа. Однако очень скоро мы открыли два его важнейших морских качества: он был смел и осторожен одновременно. Переход из Провидения до Камчатки, когда смотришь на карту мелкого масштаба, не столь уж длинен. Зато... зато я тогда впервые встретился с живой стихией, которую уважаю сегодня едва ли не более всего на свете.
       Судно готовили к переходу больше суток. Пустой лесовоз, как, думаю, ясно и далеким от моря читателям, - вполне годится для того, чтобы утонуть очень быстро. А теперешним морякам не приходит в голову главная угроза для судов того времени. Практически все они имели закрытие трюмов в виде солидных металлических балок - бимсов, на которые укладывались тяжелые, окованные сталью доски-лючины. Потом вся поверхность трюма накрывалась толстым брезентом, закрепляемым на выступах трюма металлическими шинами и клиньями. Работа по закрытию трюмов не слишком нам нравилась, поскольку требовала и немалых физических усилий, и была опасна - вполне вероятной была возможность свалиться, оступившись, в трюм.
       Газис и боцман добавили, накрыв трюма двойным брезентом, нечто для нас новое - про что ни в одном учебнике мы не читали: над трюмами натянули на полметра выше сетку из растительных тросов, обтягивая их вручную и лебедками. Все эти операции нам были понятны наполовину, но матросская гордость не позволяла задавать вопросы о сути подготовительных мероприятий.
       На морские карты мы, конечно, смотрели. Сегодня я несколько дней разглядывал ту, казалось бы, не длинную дорогу, которую предстояло пройти от Провидения до мыса Наварин, где, собственно, и начиналась Камчатская область. Отрезок этой дороги на листочке моего школьного атласа выглядел совсем небольшим, но "Баскунчаку" и его экипажу принес серьезнейшие переживания, опасности и чрезвычайно осложнил судовую жизнь.
       До описания того перехода я включаю сюда главу про своего верного спутника в том рейсе, но сначала все же постараюсь вспомнить названия тех рыбацких поселков и островов, куда мы заходили для приема в основном сельди. Значит, миновав в тревоге и опаске Анадырский залив, фактически это было мое первое знакомство с настоящим океаном - Тихим, мы бросали якорь или ложились в дрейф у мыса Наварин, смутно вспоминаю, что он был местом какого-то знаменитого морского сражения, в Олюторском заливе, у острова Карагинский, почему-то не зашли в единственный доступный нам порт на всем восточном побережье полуострова - Усть-Камчатск, зато наведались в Кроноцкий залив с поселком Жупаново, где только и применялся редкий способ сухогог засола сельди. О ней еще расскажу ближе к концу повествования.
       Да, еще небольшое пояснение подготовки сетки из тросов над люковыми закрытиями, это нам поведал боцман: - Так мы еще перед большим штормягом делали: волны разбиваются о тросовую сетку и теряют часть силы удара по люковому закрытию...
       Прыгну в своем рассказе на три года вперед. На коротеньком переходе между сахалинскими портами Корсаковым и Холмском командование "Баскунчака" пренебрегло, видимо, хлопотами по установке защитной "волноразбивающей" сетки, защитное устройство трюмов не выдержало, и судно потонуло со всем экипажем и идущими на этом переходе их семьями. Слух о гибели нашего родного "Баскунчака" дошел до Архангельска, где я уже плавал штурманом, с большим опозданием, а приказ министра с разбором аварии вообще потерялся.
      

    Лев

      
       Наш выпуск судоводительского факультета ЛВМУ 1952 года, полгода из которых ушли на тоскливую и абсолютно бесполезную военную стажировку в Таллине, насчитывал 32 мореходов. Хотя многие подыскали себе работу на берегу - море их не привлекало. В марте 2001 года, отмечая 50-летие защиты дипломов, мы собрались в Ленинграде, настаиваю - так здесь надо назвать наш город, для юбилейной встречи, на которую удалось найти и собрать 11 душ с женами, помянули, конечно, ушедших или потерянных, и договорились встречаться ежегодно в Питере на базе нашего сокашника, бывшего капитана парусника "Сириус" и учебно-производственного судна "Профессор Хлюстин" Александра Чечулина.
       Увы, я уже начал похварывать и побывал на таких сборах еще лишь дважды. Сегодня, 21 июня 2009 года, среди наших в живых числятся четыре жителя Ленинграда и один иногородний - я. Минувший мартовский сбор уже не состоялся: Сашу Чечулина по возрасту лишили права управлять автомашиной, а живет он в Стрельне и до городской квартиры добираться ему сложно...
       У меня нет возможности рассказать о судьбах всех моих сокашников. Но надо обязательно вспомнить Льва Алексеевича Морозова - с ним мы прошли весь полярный путь 1949 года, пять месяцев прожили в одной каюте, вот только забыл, на какой ходовой вахте стоял Лева.
       Мой друг напоминал одновременно действительно царя зверей - большой, широкий, всегда спокойный. И еще теперь вот сообразил: в Леве присутствовало нечто африканское - толстые губы, круглогодичная смуглость, хотя родом он был из Можайска. Еще он слыл непревзойденным чемпионом по скорости поглощения пищи за нашим общим училищным двенадцатиместным столом. Первый свой подвиг Лев совершил летом 1946 года, когда ехал сдавать приемные экзамены в ЛВМУ. Люди моего поколения помнят, какие тогда ходили поезда, а мест всегда не хватало - после войны перемещались по стране, наверное, десятки миллионов жителей огромной страны. Лева из Москвы до Питера отправился на крыше вагона, такой способ был весьма распространен. Где-то по пути к нему подошли двое или трое путешественников и попросили передать им для вечного пользования чемодан Льва. Наш царь зверей вообще-то отличался мирным нравом, но грабителям в просьбе отказал, вступил в бой, и его сбросили под откос, причем ручку чемодана Лев так и не отпустил. Спасли густые кустарники на пологом откосе и невысокая скорость поезда из-за поворота.
       Долгие задержки "Баскунчака" в караванах определили семейную жизнь Льва Морозова: он влюбился в судовую докторшу не помню какого парохода, которая была старше его лет на восемь и носила редкое имя Капитолина, попросту - Капа. Дама эта обладала твердым характером, по-моему мнению, царствовала в семье. Я её встречал пару раз в Москве, когда учился в Литинституте.
       Служебная карьера Льва сложилась вполне удачно. Распределение он получил в Мурманское пароходство, поначалу, как и я, в каботаж, хотя и по другой причине - так как пару месяцев в детстве провел на оккупированной территории. Затем быстро пошел в гору, стал капитаном большого по тем временам балкера, возил в Европу удобрения, а поближе к пенсии капитанил на транспорте, вывозившем отходы с атомных ледоколов.
       Грустно, но придется рассказать о наших последних встречах со Львом - они случились в Мурманске, куда я попал представителем литературного актива во время десятидневной Декады эстонского искусства на Кольском полуострове. Честно признаюсь: хотя Декада проходила за полтора года до расставания Эстонии с Советским Союзом, прошла она с шумным, искренним успехом. Кроме замечательных концертов нас, писателей и журналистов, возили на разные интересные экскурсии - к рыбакам, где я отведал настоящей "тройной" ухи, к военным морякам (выпивку на кораблях держали под столами, наливая для маскировки в чашки), а каждый вечер устраивали нам небольшой, но вкусный, с огурцами и помидорами, это в Мурманске в феврале, банкетик.
       Леву я нашел быстро - через адресное бюро, созвонился и навестил его дома. Он уже пенсионерил, жаловался на диабет, а жил один: Капа экспроприировала все семейные сбережения и уехала куда-то. Потом он разок пришел ко мне в гостиницу, я повел его в ресторан, но выпили всего по сто пятьдесят, Лев сослался на свой диабет. Выяснилось, что у него есть близкая женщина, живущая в Нарве, куда он и собрался перебираться. Я ему оставил свой адрес и номер телефона, но на связь он не вышел. Через пару лет от ленинградских ребят узнал, что ушел от нас "Можайский Лев" в иной мир...
       Вот сейчас ко мне пришло странное чувство: будто управляю Машиной времени, перекидываясь в рассказе из одной эпохи в другую, от одной судьбы - к иной.
       Но надо быть последовательным - перейти к рассказу о том, как мы загибались на переходе Бухта Провидения - мыс Наварин. Когда всё более или менее стихло, наш Юра Терентьев объявил: - Ну, ребята, если даже в Бога не верите, благодарите его за спасение. И гордиться можете: держались достойно...
       Не знаю, страшно ли было вам, а виду не показывали. Твердо и честно заявляю: страшно не было, временами даже кое-что представлялось... интересным, опять-таки по молодой глупости. Но молодость и должна быть глуповатой, потому она так часто бывает веселой и легкой даже в тяжкие жизненные моменты.
      

    Океан проверяет

      
       Наверное, сводка погоды в районе перехода до Камчатки была не слишком приятная. Но Газис даже и не вспоминал про неё - мы отдали швартовы и двинулись на юг. Через много лет несколько опытных капитанов уверенно ответят мне: - Нет, я никогда не отстаивался в ожидании хорошей погоды. Пароходы предназначены для того, чтобы плыть и перевозить груз... Не слишком подобные высказывания приходились мне по душе: вспоминал, сколько смертельных аварий случались у неумеренно отважных капитанов... Хотя смолкну, так как знаю - меня немедленно осудят "отважные": - Что ты понимаешь, не побывав в капитанах?
       А тогда отвага одессита Газиса подарила нам пять незабываемых суток. В нашей кормовой тамбучине существовать было тяжелее всего, и штивало сильнее, и бросало влево-вправо, и винт грохотал прямо в уши, когда волна поднимала корму вверх. Спать приходилось, пытаясь примотать тело простыней в буртикам койки, но помогало это мало - туловище елозило с солидной амплитудой. Думаю, спали мы урывками, по несколько десятков минут.
       Пробираться на рулевую вахту пришлось через машинное отделение, точнее - из отсека рулевой машинки по вертикальному трапу мы пробирались к гребному валу, ползли или скачками прыгали до выходного трапа из машинного отделения. Надо сказать, стоявшие на вахте кочегары и машинисты вполне сочувственно к нам относились и даже порой подталкивали по трапу в задницу.
       На руле стоять свой час было тяжелее всего: приходилось одновременно удерживать равновесие, упираясь изо всех сил спиной в загородку сзади, и стараться удерживать судно на курсе. Вот тогда я увидел собственными глазами, как стрелка кренометра достигла значения 52 градуса. Многие потом мне не верили, когда рассказывал про это. Хуже всего воспринимались размахи картушки компаса - на десятки градусов по бортам. Заданный тебе курс приходилось быстренько рассчитывать в уме как среднее из отклонений картушки.
       Штурман Юра в основном расклинивался за откидным столиком у левого борта, а чтобы мы не слишком переживали, старался развлекать нас морской травлей...
       Кстати, о морской "травле" в другом понимании. Камбуз все эти пять суток урагана не работал: варить или жарить что-либо было невозможно. Выдавали нам сухой паек, совсем неплохой: ветчину, колбасу твердого копчения, соленые галеты, воблу, шоколад. "Шеф", то есть главный повар, ухитрялся как-то на смену вахт передавать на мостик и в машину крепко заваренный чай или ячменный кофе "Здоровье". Не помню, как мы ухитрялись принимать необходимое количество жидкости. И не скажу, чтобы испытывали чувство голода.
       Хуже всех переносил качку младший Юрка из нашего кубрика: лежал на своей угловой койке, которую уступил ему Лева Морозов, обнимая выданное ему боцманом ведерко и тоненько подвывая порой. Естественно, что никакие работы на палубе не проводились, а вот уборку коридоров, мелкую подкраску кое-чего боцман не отменил и выгонял из койки для этого беднягу Юрку. Где-то на третьи сутки парень стал оживать. А через лет пятнадцать я услышал, что он плавает капитаном в Северном пароходстве.
       Мне же очень хотелось взглянуть на то, какую картину представляет из себя океан. Тогда я еще не влюбился в него, да и шли мы по самому краешку Тихого океана. Через много лет, восемь раз пройдя Атлантику, поверил - и верю сегодня! - что такая масса соленой воды не обычное жидкое вещество, а живое существо, находящееся в своем особом мире, и нас, людей на стальных или деревянных сооружениях, воспринимает океан как бы между прочим: ну, болтаемся на нем невесомыми для него капельками, и пусть, и наказывает он нас за это не так уж часто, но зато сурово.
       И все же подсмотрел однажды через мутное от соли окошко рулёвки медленные и тяжелые даже на вид, зеленоватые валы, приходящие к нам, пожалуй, от Гавайских островов...
      
       Нас Анадырский залив Тихого океана не наказал, выдал лишь солидную проверочную трёпку. Именно на подходе к мысу Наварин штурман Юра и похвалил нас приведенной здесь выше фразой. Там присутствовал вопрос: - Не было ли вам страшно?
       Не было. Интересно было, увлекательно. Трудно - очень, моментами - до отчаяния. И все же отчаяние - не страх. Я попозже, вспоминая те пять суток, пришел к выводу: отсутствовал страх, потому что мы жили и работали рядом, вместе, и невозможным казалась сама мысль о том, чтобы показать, как трухаешь в глубине души.
       Я уже где-то тут сказал: не все мои сокашники связали судьбу с морской работой, да и сам я всегда считал себя "моряком наполовину", проводя в плаваниях от двух до шести месяцев ежегодно почти тридцать лет. Никого из ушедших на сухопутье так и не спросил никогда: почему ты не пошел в плавсостав? Может, так получилось в их жизнях, что не пришлось перетерпеть пять суток изматывающего шторма...
       Вот сейчас мне стало стыдно, так как вспомнил рассказы и описания знакомых рыбаков, проводивших по полгода на знаменитых сейнерах СРТ, воспетых в романах и в стихах. Их тоже спасала сила, аура коллективизма. В самом конце этих моих записок поделюсь тревогой или даже тоской в связи с резким и печальным переломом в жизни и работе водоплавающих...
      

    Собираем рыбу

      
       Почти месяц "Баскунчак" ползал вдоль тихоокеанского побережья Камчатки, собирая продукцию с работавших уже тогда рыбозаводов. Тогда-то мне запомнились отчетливо названия поселков или заливов того региона - они мне и сегодня кажутся красиво звучащими: Олюторский, Карагинский, Озерный, Кроноцкий, Жупановский. О последнем позже будет особый разговор. Правда, мы прошли и мыс Говена, однако там якорь не бросали и рыбу не принимали.
       Ни разу за весь месяц не швартовались, все грузовые операции проходили на якорных стоянках.
       Океан будто пожалел нас, но вернее, ему просто захотелось передохнуть: до самого Владивостока водная поверхность напоминала тихое сельское озеро или пруд. Спустя немало лет я побывал в здешних местах еще трижды, всегда - под осень, и узнал от местных, что как раз сентябрь-октябрь у них - самые тихие ясные, солнечные месяцы.
       Из рыбной эпопеи "Баскунчака" отложились в памяти два фактора. Один из них уже упоминал: рабочая сила, обеспечивавшая погрузку, состояла из зэков и солдатиков с неизменными автоматами. На каком-то из рейдов биндюжниками были сплошь женщины. Нам пояснили, что рыбозавод имеет дамский персонал. Притом солдаты хмуро ответили на наши подковырки: - Ничего хорошего тут нет. С наступлением темноты выходить из бараков разрешается лишь группами - по трое-четверо. Пояснять причину такой странной поначалу осторожности они отказались. Потом, правда, один проговорился: - Поймают бабы в глухом месте - живой вряд ли останешься.
      
       Начиная свой рыбный поход, мы заранее облизывались: вот уж икры кетовой да крабов накушаемся на год вперед. Увы, грузили мы лишь сельдь в бочках и готовые консервы в жестяных банках - то ли сайру, то ли минтай. Подвезло лишь в Кроноцком заливе, где располагался Жупановский рыбозавод.
       Боцман в здешних местах бывал и заранее предупредил нас: - Тут ловится и обрабатывается уникальная селедка сухого засола. Так и называется - "жупановская". Ценится во Владике дороже икры и крабов. Вывод мы сделали скорый и понятный: два ящика жупановской сельди затолкали под койки.
       Не знаком до сих пор способ засола этой сельди. Да и вообще больше про нее никогда и нигде я не слышал. Размер рыбин поражал - каждая под полметра. Возлежали они в плоских ящиках из новеньких дощечек, устланных изнутри пергаментом. Шкурки были темные, почти черные, из-под чешуи слезились капельки собственного, селедочного масла.
       Мы провели военный совет и решили, по совету боцмана, один ящик выменять у грузчиков во Владивостоке на кетовую икру, а второй - скушать самим. Так и сделали. Конечно, не помню точного вкуса жупановской сельди, но был он... неземной, иного сравнения не придумаю.
      
       Да, из "рыбного" нашего периода надо самокритично поведать, как я попал в немилость к капитану Газису. На одном из рейдов по корме стоял... в беломорских краях такое средних размеров плавсредство называли "кунгасом" - большая, вместительная низкобортная шлюпка. В ней нам привезли с берега презент экипажу - несколько бочонков селедки. Боцман послал меня перетянуть кунгас к спущенному за борт трапу. А я зазевался и выпустил носовой фалинь кунгаса, после чего предназначенный экипажу подарок медленно понесло легким ветерком в Тихий океан. Картину эту наблюдал с верхнего мостика капитан. На мое счастье по другому борту стоял береговой катер "под парами", с работающим мотором то есть. Кунгас выловили, а я с той поры получил от Газиса прозвище "морское чучело", которое, слава богу, не укоренилось. Капитан же до конца плавания иначе меня не называл, для краткости убрав определение "морское".
      
       Сбор и укладка рыбы в трюма требовали немало рабсилы, трудились и мы, "первоклассные". Шеф-повар изобретал неплохие и разнообразные блюда из морепродуктов. Увы, крабов здесь не оказалось, их ловили южнее, на Курилах, а кетовой икры попробовали раза два.
       И снова как-то мимо сознания и души прошли впечатления о существовании на берегу несвободных, бесправных людей. Понимаю: рассуждаю сейчас, проникнувшись юношеской беспечностью. Вот и кажутся даже сегодня: стенания и обвинения тогдашних властей представляются преувеличенными. История ведь чрезвычайно зыбкая, туманная, неопределенная наука. Мы о своем-то времени, в котором существуем, знаем малую часть истины, а изложение прошлого, подача его массам за мою жизнь менялась неоднократно...
      

    Красота неописуемая

      
       По совести, грех мне жаловаться на судьбу. Когда я в августе 1944 года брякнул своей первой любимой: - Жечка, а я буду моряком, штурманом!, - это, понятно, отдавало простенькой мальчишечкой бравадой. И моя умная, красивая по-кубански Первая поверила, видно, мне. Стал я и моряком, и штурманом, и наплавал за минувшую жизнь сотни тысяч миль, и видел десятки изумительных исторических мест и городов, но сейчас хочу вспомнить нашу самую далекую, обиженную, замерзающую каждую зиму Камчатку. Для этого еще разок перенесу повествование почти на сорок лет вперед...
       Осенью 1988 года мы возвращались в Москву после проведения очередного семинара молодых маринистов. Сидели рядом с прекрасным писателем и капитаном дальнего плавания Борисом Романовым, ныне покойным, и молча - молча от восторга - глядели в иллюминатор на нежно-голубое небо и сияющие покрытые снегом верхушки Авачинского и Ключевского вулканы.
       Совсем не склонный к сентиментальности Борис тихо прошептал: - Бывает ли что-либо великолепнее?
       Проведя десять суток в Петропавловске-Камчатском, мы уже вдоволь навосхищались красотами этого края - именно края нашей родины. А сегодня я не могу никак понять, как и почему здешняя волшебная земля прозябает, а люди даже убежать от нее лишены возможности.
      
       Тогда же, в середине октября 1949 года, мы не зашли. а "забежали" в Петропавловск на сутки. Ошвартовались в шесть утра, боцман объявил: - Если хотите сбегать в увольнение, покрасьте пароход!
       Покрасить "Баскунчак" после ледового плавания стоило, но он имел длину под сто метров, а в нашем распоряжении находились лишь две едва входившие в моду вальковых кисти. Мобилизация однако была объявлена, капитан в приказ боцмана не вмешивался, старпом, как всегда на стоянке, "горел на работе", - и ринулись в бой. Красили корпус черным, привлекли и ворчащих кочегаров, и к восемнадцати часам "Баскунчак" выглядел, как новенький.
       Когда собирались на берег, нас предупредили: - В ресторан "Вулкан" без галстука не пускают!" Слава о "Вулкане" гуляла от камчатских берегов до колымского края. А оказался он деревянным длинным сараем, с закусками рыбными, естественно, а водку заменял портвейн, тогда еще не прозванный "бормотухой", почему-то в бутылках для шампанского.
       "Набарматухились" мы быстро и плотно. Меня ожидала вахта у трапа с нуля часов, на неё я успел и даже простоял четыре часа, встречая друзей в гораздо более зыбком состоянии. Признаюсь честно, никакой особой природной красоты здешней на той вахте я не заметил - не запомнил ничего... Рыбу мы везли во Владивосток, поэтому в восемь утра хмурые от вчерашнего вечера матросики отдали концы, и "Баскунчак" направился в свой последний для нас переход.
       А ресторан "Вулкан" через несколько лет сгорел, хотя туда и требовалось надевать галстуки...
      

    "На самых дальних наших островах..."

      
       Строго говоря, с океаном мы расстались, обогнув остров Парамушир и выйдя через Четвертый Курильский пролив в Охотское море, которое оставалось таким же спокойным и гладким, как и Тихий океан.
       Совсем не запомнились Курильские острова, может, потому, что тогда еще не сочинили про них песенку и не начал тлеть японо-советский огонек за право обладать ими. Кто-то напомнил про крабов, что здесь ловятся. А мы уже доели надоевшую оленину и перешли на рыбный рацион. Часть сельди нам передали свежей, и оказалась она в жареном виде весьма вкусной.
       По мере приближения к Сахалину по непонятной причине загрустил наш "ревизор", кое-где применяемое наименование помощников капитана, отвечающих на груз, Юра Терентьев. С большим опозданием он признался, что отец его - заслуженный, известный балтийский капитан, участник конвойных перевозок в войну. А еще чуть позже мы разузнали: от Юры незадолго до начала нашего затянувшегося рейса ушла к другому любимая жена.
       Через два года в знаменитой тогда столовой красного кирпичного здания Балтийского пароходства мы встретились со вторым штурманом "Баскунчака" Юрием Терентьевым. Расположился он за столиком в компании явных застойных "бичей" - потерявших работу по известной всей России причине. Был Юра под хорошим градусом и не слишком приветливо пригласил меня с товарищем посидеть за их столиком, но мы предпочли откланяться.
       В том же году Курилы постигла беда - жестокое землетрясение и цунами. Мой сокашник Володя Кропачев участвовал в спасательной экспедиции на своем "Либерти".
      
       Судьба "Баскунчака" прояснилась, когда мы прошли пролив Лаперуза: судно предстояло передать в постоянный состав флота Сахалинского пароходства. По непонятной причине эта новость нас расстроила. Через несколько лет, когда пришлось провожать из Архангельска уходивший в ГДР на ремонт пассажирский пароход "Воронеж", мне открылась истина: кадровые моряки не просто привыкают к судну, на котором поплавают солидное время, а как бы прикипают к нему - пароход или теплоход становится их родным домом...
      
       Впрочем грустили мы немного и недолго: гораздо больше радовала нас скорая встреча с Ленинградом, мы с Левой решили заскочить хоть на пару деньков домой - я в Таллин, Лев - в Можайск. Правда, передача судна сахалинцам затянулась до конца ноября, и мы успели неплохо познакомиться с Владивостоком. Точно запомнил: удивило, даже - поразило, как тут много симпатичных и просто красивых девушек и женщин. Объяснение нашлось сразу: кроме нашей врачихи и чукотских дам, отличить которых от мужиков было невозможно, представительниц прекрасного пола мы не видели пять месяцев. Попозже разобрались глубже: в военное время сюда приходили конвои американцев, шла бойкая торговля-бартер, и владивостокские красавицы стильно и разнообразно одевались.
       Мне понравилось, как тут показали - подтвердили, что Владик - край, конец российской земли. Железнодорожный путь резко обрывался у воды залива, перед рельсами стояла стальная решетка, и на путях расположился старинный паровоз.
       В этот город я попал еще через тридцать лет - осенью 1979 года. Уже не по морским, а по литературным делам. Показалось, он краше не стал, но скорей всего сыграла роль возрастная разница. Сегодня же уже не удивляет поразительный по сути факт: губернатором огромного и богатейшего по возможностям края жители избрали крупного бандита и как будто вора в законе. Не такими еще чудесами славна сегодня моя родина...
      

    Обратный путь - домой!

      
       В те времена скорый поезд до Москвы от Владивостока шел девять суток. Мы сумели поменять пару билетов, и ехали в одном купе - своим пароходским кубриком. Денег имели немало - расчет за пять месяцев и халтура за грузовые работы в арктических портах. Плюс чемоданчик с салом нашего бедного Борьки.
       Почти на всем пути уже стояла зима. Тогда несколько десятков километров железнодорожный пусть проходил вплотную к Байкалу, так что покушали мы и знаменитого тамошнего омуля.
       Перед отъездом сходили в баню, определили свой вес, а в Москве я, например, увеличил его на девять килограммов. Сохранилось фото того года: рожа жирная и плечи широкие, не от накачки мускулов, конечно.
       В пути особо не скучали: вспоминали пройденную дальнюю дорогу, делись анекдотами, резались в шашки, любовались проносящимися мимо красотами. Мне особенно понравились могучие голубые ели где-то на подъезде к Уралу.
       Наш юный Юрка вышел в Новосибирске, оставил адрес, но потерялся насовсем, лишь про его капитанство узнали, как уже написал.
       В Москве меня встречали давние и добрые знакомые еще с военных времен - на серой "Победе", тогда еще редко встречавшейся на столичных улицах. В семье друзей, где меня дожидалась сестра, отнеслись ко мне чрезмерно почтительно, так что пришлось заявить: - Но я же не папанинец!
       Мы с сестрой съездили на денек в деревню, где прошло наше детство, и в автобусе меня узнала девушка, восемь лет назад - девочка-первоклассница.
       И в Таллине я пробыл до середины декабря, а когда мы с Левой объявились в своем огромном, на две роты, кубрике, до семестровых экзаменов оставалось три недели. Обнаглев, мы сдали экзамены досрочно, и Анна Ивановна Щетинина, уже замещавшая декана, отпустила нас в продленный отпуск.
      

    Тревожное послесловие

      
       Сейчас, спустя 60 лет после тех приключений, я понял: как бы выполнил долг, вспомнив те времена и друзей, бывших рядом. Наверное, мое изложение событий лета 1949 года получилось, как бы поточнее выразиться? - ну, легковесным. В действительности всем нам пришлось в том долгом плавании гораздо больше сил и нервов потратить.
       И я понял - почему так получилось, когда взялся описывать давние события. Команда нашего "Баскунчака" составляла человек сорок постоянных членов и по 5-10 полярников, которых перевозили в Хатангу, в Тикси и Певек. А это - большой коллектив со всеми особенностями человеческой общности, вынужденной жить вместе в ограниченном пространстве.
       Как в каждом солидном по количеству коллективе, возникали группы по интересам и склонностям, люди дружили или порой враждовали. Но все-таки жизнь в контингенте из нескольких десятков человек близка в чем-то к нормальному, сухопутному существованию.
       Последний раз в море я выходил почти двадцать лет назад, но знаю, какие разительные перемены произошли в среде тех, кто водит сегодня суда по морям и океанам. Все эти перемены так или иначе связаны с развитием и внедрением новых технологий. (вот и подошел я к главным, решающим, как убежден, факторам абсолютно другой, совершенно новой жизни всех обитателей нашей планеты). Доказывать тут ничего не надо, мне достаточно перечислить количественные изменения, произошедшие на морском флоте.
       Давно отмерла и ушла в песни тяжкая профессия кочегара судна, использующего для топлива уголь. Заодно ликвидированы судовые машинисты - их заменили механики и мотористы. Полагаю, судовых врачей мало где можно встретить - правда и ранее они обычно неминуемо деградировали в знаниях и в умении лечить. С крушением советской власти исчезли "комиссары", или первые помощники капитанов. Среди них даже я, моряк временный, встречал замечательных, внимательных и добрых людей, а эти качества вряд ли ценились их руководством. Сравнительно недавно перестала числиться в судовых ролях должность "маркони" - радиооператоров, интересно, что большинство из них срочно стали переучиваться в штурманов... Но и судоводителей заметно поубавилось, четырех помощников у капитана не бывает, нигде, а на сравнительно небольших судах судоводов двое, и несут они вахту по 6 часов через шесть.
       Причин таких резких сокращений составов судовых экипажей не так уж много. Главных две: бурно и стремительно развивается техника и автоматика, заменяющая людей успешно и достаточно надежно, а еще - хозяева флота экономят на зарплате. Надо отметить, что уже 30-40 лет назад мировой флот испытывал заметный недостаток кадров, после окончания учебного заведения молодые моряки отводили на морскую романтику лет 5-6, подкапливали деньжонок (платили комсоставу во всех флотах, кроме советского, неплохо) - и уходили на берег. В свое время я на учебных судах бывал на международных совещаних и семинарах в Польше, Швеции, Германии. Картина везде была одинаковая: руководство каждого колледжа или иного морского учебного органа лило горючие слезы: их флоту всегда не хватало образованных командиров. Просили они направлять к ним выпускников советских училищ, но, увы... все наши обученные "торгаши" получали также военные навыки и звания офицеров запаса, то есть были носителями "военных тайн".
       Я к чему завел этот несколько затянувшийся разговор? Во-первых, положение на флоте - часть всеобщей грозной беды, встающей перед человечеством, о которой скромно стараются умалчивать: новая автоматическая техника вытесняет живого человека, руки людей, создавшие столько прекрасного и удивительного, становятся ненужными. Куда пойдут работать сотни миллионов теперешних младенцев или еще даже не родившихся? Человек, лишенный возможности и необходимости трудиться неминуемо постепенно деградирует. По этой проблеме я уже немало высказывался и потому смолкаю.
       А второе, о чем хочу сказать в заключение, касается жизни на современных судах. Они лишаются коллектива, экипаж из 5-6-7 человек обязательно превратится в молчаливых, поговорить-то некогда, угрюмых, ограниченных одиночек. Можно предсказать: убегать с флота станут еще более массово и скоро...
       Наверное, довольно недолго ждать нам почти полной автоматизации флота, для наблюдения за механизмами и машинами понадобится иметь на борту 2-4 человека.
       Но это, как заканчивает свои передачи один телеведущий, - уже совсем другая история.
      
       А мне этот месяц - июнь 2009 года - принес пусть небольшую радость, больших в моем возрасте ожидать не приходится: вернул обрывки памяти о далеких временах и о друзьях, большинства из которых нет на этом свете...
       Тогда мы ничего не боялись.
      

    5 - 25 июня 2009 года

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Титов Ростислав Юрьевич (rostitov@yandex.ru)
  • Обновлено: 25/08/2011. 41k. Статистика.
  • Эссе: Мемуары
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.