Аннотация: Повествование длиной в один день, а в нем многомерное отражение человеческих судеб.
Ольга Толмачева
Жаркий день в Гороховке
- Подожди! Ещё минутку! - Антонина с мольбой посмотрела.
Уже битый час стояли мы на старом деревенском кладбище, среди высоких берёз, у могилы, заросшей земляникой. С фотографии на деревянном кресте на нас, улыбаясь, смотрел белозубый мужчина. Среди покосившихся крестов и полинялых венков, исхлёстанных непогодой, он - весёлый, чуть полноватый, полный жизненных сил - выглядел странным, неправдоподобно живым.
Склонив голову, Антонина беззвучно шептала молитву. Она держала в руке свечку, прикрывая огонек ладонью. Маленький язычок пламени бился на ветру. Вспыхнув, затухал. Трясущимися пальцами Антонина доставала из кармана спички, суетливо, неудобно чиркала о стёсанный коробок, вновь разжигала свечу.
Бледное лицо, под глазами тени. Тихая скорбь во взгляде...
Я не посмела её торопить, отошла в сторону. Села на землю в тень черёмухи. Мягкая трава по колено легко приняла меня, расстелившись.
На сизом листке клевера я увидела божью коровку, которая упорно карабкалась вверх по стебельку, перебирая мохнатыми лапками. Я подставила палец, и она доверчиво переползла ко мне на ладонь. Раскрыв крылышки, приготовилась взлететь. 'Божья коровка, улети на небо, там твои детки, кушают конфетки...' - вспомнилось из детства.
С ветки земляники свисала спелая ягода. Мне захотелось её сорвать, но я не решилась - отдёрнула руку.
Мы не сразу отыскали деревню, кладбище и эту могилу. Сначала долго пришлось ехать по дороге в жёлтых подсолнухах мимо вольготно раскинувшихся деревушек, по прогнившему мостику через высохший ручей, по широкому полю, на котором мирно паслось стадо. Повернув головы, коровы задумчиво смотрели нам вслед, провожая взглядом.
Наконец, мы прибыли. Я заглушила мотор.
О том, что когда-то здесь жили люди, мы догадались, увидев в заросших травой и кустами насыпях одиноко торчащие печки-свечки, которые встали друг за другом в ряд, в прежде широкую улицу.
Мы вышли на воздух. В лицо пахнул сытный горячий зной. Солнце пекло от души. Я сразу почувствовала на открытой спине его безжалостное дыхание и пожалела, что не захватила что-то из одежды прикрыть плечи.
С трудом продираясь сквозь острые заросли сирени, мы попали на узкую, почти затерянную в лопухах тропинку. Молча постояли, глядя по сторонам. Тишина оглушила. Ни души...
В запущенных палисадниках, заполонённых бурьяном, на деревьях бесполезно качались яблоки. Ветки тянулись к нам, маня налитыми плодами.
'Город-призрак', - внезапно пришло на ум.
Казалось, прошло сражение. Жители бегством покинули насиженные места, спасаясь от разорения. Земляные холмики - прежде здесь красовались избы - напоминали братскую могилу.
Меня больно обожгло крапивой.
- Вот здесь были качели... - Антонина подошла к высокой сосне и подняла голову к небу. Её печальное лицо вдруг просветлело. - Качели взлетали... - Она вскинула руки, - высоко-высоко, до небес! - звонко рассмеялась.
В гнетущей тишине её смех прозвучал неестественно громко.
- А это был клуб. - Мы подошли к высокой насыпи, заросшей чертополохом. - Смотри! И сцена осталась!
По трухлявым ступенькам в крапиве она ловко взобралась на подмостки.
- Здесь я пела... - Антонина восторженно огляделась вокруг.
Мне показалось, она внезапно помолодела. Тёмные волосы оттеняли румянец щёк. Посмотрев вдаль, Антонина обхватила руками себя за плечи, полной грудью вдохнула и зажмурилась. Чуть запрокинув голову, затянула дрожащим, срывающимся голосом: 'Ой, то не вечер - то не вечер... Мне малым-мало спало-о-сь...'
Заламывая полные руки, она не пела - голосила. Голос - сильный, чуть хрипловатый, ещё способный творить чудеса - скорбя, летел в звенящей тишине, пробирая морозом. В жаркий день я поёжилась, словно от холода.
Все та же узкая тропинка вывела нас на край посёлка. Под палящим солнцем мы направились к кладбищу. Цветастое от ромашек, лютиков и васильков, оно раскинулось в середине пшеничного поля.
Подойдя, я увидела покосившуюся ограду, сломанные ворота, обглоданные березки... Поняла, что сюда нечасто приходят. Скорее всего, через несколько лет землю вспашут, и здесь одинаково пышно заколосится пшеница.
- Вот он - Коля! - Антонина тихо вскрикнула.
И тогда я увидела весёлого мужчину на фотографии.
- Я звала его 'солнечный зайчик' - такой он был... - Антонина пожала плечами, - светлый, лёгкий... Все ему нипочём! Встретишь в поле, на речке, - и так радостно на душе!
- Любила?
- Да какая любовь! Дети!
- Что ж, и не целовались? - захихикала я.
- Что ты! - Она замахала рукой, внезапно застеснявшись.
Мы сидели под старой берёзой. Мелкие листочки, похожие на монетки, слабо трепетали на ветру.
- А чувствуешь - воздух! Жаркий, сладкий! Дышишь - словно пьёшь! - Антонина глубоко вдохнула.
Я медленно повела носом и почувствовала лёгкий аромат цветущего шиповника.
- В Москве воздух тугой, влажный. Чтобы его прокачать, грудь напрягаешь. А здесь какой! Сухой, невесомый. Не замечаешь - дышишь.
- А петь где лучше? - спросила я.
- Здесь, конечно! Я и пела! Ох, как я пела!!! - Антонина мечтательно закрыла глаза. - Из соседних деревень приезжали. Знали, концерт будет.
- Наверное, аплодисменты, поклонники...
- Какие поклонники! Тогда и слова-то такого не знали. Чувствовала - радость людям от меня. Аплодисментов особых не помню. Сидят рядком зрители, скупо хлопают негнущимися ладонями, сдержаны. Весь восторг в глазах. Скромные люди, красивые...
- А в хоре Пятницкого?
- Там - конечно! И блеск, и овации. И поклонники... Ты знаешь, - Антонина повернулась ко мне. - Где потом я только не выступала: и в Москве, и на гастролях по всей стране, а все равно эти вечера вспоминаю, деревенские...
- А за границей пела?
- А как же! Хор Пятницкого - сама понимаешь... Только отсюда весь запал. - Тонкими пальцами она прикоснулась к шершавой коре берёзы. - Я до сих пор тыл чувствую, словно стоит кто-то за спиной, меня прикрывает. Столько лет прошло... Многих уже нет в живых... - Она посмотрела на крест.
- Но подожди - а Коля? Он тебя слушал? Ему нравилось, как ты поешь?
- Думаю, нравилось... Но он скромный, стеснялся сказать. И про любовь не решался рассказать. А может, и не умел... Чувствовал он, не быть нам вместе - я на сцену рвалась.
- Но как ты поняла, что он любит?
Я сорвала берёзовую серёжку, собрала в ладонь семена и бросила их лететь по ветру.
- А так и поняла: покойно, радостно, когда были вместе. Счастьем накрывало - и все. Как объяснишь? Говоришь без остановки, идёшь, куда глаза глядят, не считая часов...
- А потом? Почему вы расстались?
- Я учиться уехала. Коля постеснялся меня беспокоить. Говорю - скромный. Понимаешь, я была для него... - Антонина задумалась. - Вроде иконы... Шли рядом, а он не решался взять за руку.
- Может, боялся обжечься? А ты?
- А я бы все отдала, чтобы вместе быть!
- Но почему не сказала ему о любви? - Я возмущённо стряхнула с руки букашку. - Если Коля стеснялся, почему ты - то молчала?
- Я была гордая, не могла прогнуться. А уехала, меня сразу замуж позвали, - ответила тихо.
- Ты девушка видная. - Я залюбовалась тонким профилем нежного, чуть увядающего лица ещё красивой Антонины, её пухлыми губами, даже горестной морщинкой на лбу. - И сейчас ничего.
Из чёрных глаз-вишен, в пол-лица, на меня проливался тихий благостный свет. От жары Антонина раскраснелась.
- Сидела как-то у открытого окна, к экзамену готовилась, распевалась. Солдатик по улице проходил, услышал мой голос. Он приехал служить в наши края из Москвы. Отец его важным человеком был, в Кремле работал.
- О! Номенклатурная семейка? - воскликнула я удивленно.
Антонина кивнула.
- Так, подожди. Получалось, в прежние годы дети чиновников в армии служили? И их в тьмутаракань отправляли?
Я хорошо знала её историю, но мне очень хотелось, чтобы у могилы улыбающегося Коли она ещё раз прозвучала. Пусть расскажет не мне - ему.
- Ухаживал красиво столичный щёголь, слова горячие говорил. Я пела, он стонал от восторга. Коля так не умел. - Антонина задумалась. Сдула с руки берёзовую пыльцу. Прислонилась головой к дереву. - Коля - тот не стонал... Молча стоял в сторонке. - На лицо Антонины легла тень.
Я увидела, как над нами высоко в небе медленно кружил коршун - маленькой точкой. Высматривал на земле жертву.
- И что? А Коля? - спросила я.
- Коля сдал позиции, не задав вопроса, - глухо прозвучал голос. - Безоговорочно капитулировал, сразу же признав поражение. Вот, подарил колечко... - Антонина полезла в сумку. - Храню до сих пор, - показала на ладони. - Протянул мне, стесняясь, когда прощались. А больше я его и не видела.
- Как, и ты ничего о нем не знала?
Мне до слез стало жалко весёлого паренька и Антонину, так больше и не встретившихся в этой жизни.
- Ты знаешь, жила я все эти годы... неплохо жила, счастливо... О Коле почти и не вспоминала. Лишь иногда - украдкой, когда взгрустнётся. Знала, что здесь он, в нашей деревне. Значит, не одна я на земле, есть защита. А теперь... Как узнала, что Коля умер... - Её голос дрогнул. - Словно озоновая дыра...
- Но...
- Приехала я из деревни в валенках в блестящее столичное общество... - сказала вдруг жёстко. - Свекровь перину увидела, ахнула. Шок. Не спасло даже то, что в хор Пятницкого меня приняли с одного прослушивания. - Антонина встала с травы, отряхнулась. Подошла снова к кресту. - Прощай, Коля! - перекрестилась и поклонилась до земли другу.
Той же тропинкой сквозь пшеничное поле мы вернулись в деревню-призрак. Неужели здесь текла жизнь?
- Сидели благочинно старички на лавочках - набожные, просветлённые... С длинными-предлинными бородами - наша совесть. Мимо них и пробежать-то было стыдно. Остановишься, завидев их, тихонечко пройдёшь...
- А куда же люди разъехались? - Я в недоумении посмотрела вокруг.
- По городам и разъехались. Там легче жить...
Мы подошли к зажаренному автомобилю. Машина стояла, завалившись на бок.
- Вот, приключение... - Я запаниковала, увидев спущенное колесо.
Несмотря на солидный водительский стаж, мне ни разу не приходилось ставить запаску. Это и понятно - в Москве на каждом углу шиномонтаж. Отправляясь в дальнее путешествие, я неосмотрительно не подумала о такой мелочи, как проколотая шина. И вот теперь...
Было жарко. Руки и плечи горели. Очень хотелось пить.
- Не смогу поменять колесо, не буду и пробовать. - Я виновато посмотрела. - Не умею. Да и сил не хватит.
- Надо кого-то звать на подмогу.
Мы огляделись. Нам в лицо, усмехнувшись, дохнула зловещая тишина.
Вдруг стало жутко. Казалось, теперь и мы приговорены остаться среди уснувших братских могил. Я взглянула во встревоженное лицо Антонины. По-моему, она прочитала мои мысли - глаза у нее потемнели.
- Коля не отпускает, - сказала едва слышно.
Я ощутила неприятный холод в груди.
- Пойдём по дороге, как приехали. Может, встретим кого...
Мы торопливо направились к мостику.
Казалось, нас кто-то преследует. Невидящим взором колет спины. Мы ускорили шаг, почти побежали.
- Пой, гони духов! - скомандовала я.
Антонина завела развесёлую песню про молодца, который ждал ночью свою залетку во дворе на свидание, а она все не выходила - больно строгий был батюшка. Пела громко, красиво, легко. Сильный голос - с грустинкой - летел над дорогой, рвался ввысь, рассказывая о страданиях влюблённого юноши.
Я шла торопливо, бежала, смеялась над незатейливым деревенским пареньком и все время оборачивалась назад - то на Антонину, любуясь её статью и грацией, то на пустую деревню, оставшуюся за спиной. А перед глазами неотступно стоял смеющийся Коля, так безоговорочно сдавший позиции. Хотелось плакать от вселенской тоски.
Страх отпустил, как только мы вышли на пригорок. Отсюда я увидела, как перед нами, обнявшись с сияющим небом, безбрежно раскинулось зелёное поле. Переворачиваясь белёсым боком, пшеница на ветру колосилась. Казалось, надвигалась волна.
Подойдя к мостику, с радостью обнаружили, что под его сводами ещё сохранилась вода.
Я сняла пыльные туфли и ступила в тёплую лужицу, окружённую кустами осоки. Вспугивая сверкающих стрекоз, пошла по направлению тока воды. У склонившейся ивы маленький ручеек внезапно окреп. Почувствовала, как ото льда ключевой воды свело ноги. Я влезла в лужу, не раздумывая. Перебирая руками по дну, цепляясь за выступающие коряги, поползла на животе, едва помещаясь в прохладном корыте.
Вода остудила мои опалённые плечи.
- Идём купаться! - крикнула я Антонине.
Пробираясь следом за мной берегом, она обнаружила в зарослях родник. Маленькая струйка чистейшей воды стекала по канаве в каменный желоб. Я подставила ладони, и ледяная вода наполнила руки. Жадно проглотила водичку, почувствовав, как приятно влага упала в живот.
- Смотри, телега! - Антонина увидела с мостика в поле точку. - Кто-то едет, сено везёт.
Я взобралась к ней повыше. Рукой от солнца прикрыла глаза.
- Беги!
Раскинув руки, я легко припустилась с пригорка. Бежала, подпрыгивая, вытягивая в полете руки, выпрямляя коленки, носочки, отталкиваясь от тёплой земли. И, правда, воздух - пьёшь... Ветер дул в подол, рукава, щекотал ноздри, ласкал лицо, легко касался волос. Я кружилась в его теплом порыве.
На телеге оказался загорелый юноша лет двадцати. Он сидел на высоком возу, полном душистого сена. Увидев меня, потянул на себя вожжи. Телега остановилась. Незнакомец слушал музыку, в ушах у него торчали провода от СD.
Задыхаясь, я сбивчиво объяснила пареньку, в какую неприятную ситуацию мы попали и что нам не к кому обратиться за помощью - развела руками, охватывая пустынное до горизонта поле.
- Есть инструменты? - спросил юноша по-деловому и убрал из ушей провода.
Я обрадовано кивнула: полно, целый багажник!
- Я бы мог... Но куда с телегой? - Наш спаситель задумчиво посмотрел по сторонам, ища выход.
- А может, распряжём лошадь? Там ручеёк, напоить можно, - предложила.
Юноша согласился. Он слез с воза, ослабил на телеге ремни, опустил оглобли - и вот уже рыжая, немного исхудалая кляча, переваливаясь, вместе с нами шагает к мостку.
Юноша был коренастый, крепкий и неразговорчивый. Обветрены губы. Руки в мышцах-буграх. Одет он был в короткие тёмные брюки. В ворот рубахи виднелась могучая жилистая шея. Суровый крестьянский облик и ясный, застенчивый взгляд ярко-голубых глаз, окруженных пушистыми, выгоревшими на солнце, ресницами. Чёрные волосы были выкрашены в льняной цвет. Юноша-блондин - дань моде, подумала я и улыбнулась: цивилизация проникла и в этот нетронутый уголок.
Говорил паренек неспешно, немного распевно, сбивчиво. Я поняла, что юношу смущают моя радость, взгляд и вопросы - смотрит украдкой, не глядя в глаза.
- Как зовут тебя?
- Пётр, - сурово выдавил.
- Учишься, работаешь, Петя?
- На тракториста учусь, в техникуме. А сейчас каникулы. Матери по хозяйству помогаю.
Мы подошли к мостку.
- Вот Петруша - наш спаситель, - представила я юношу Антонине.
Она стояла в тени ивы, обдуваясь лопухом, как веером.
- Зажарилась? А я сгорела, спине больно. - Я осторожно дотронулась до плеча и скрутившись, попыталась, заглянуть себе назад. - Посмотри, уже облезаю? - повернулась к Антонине.
- На-те рубаху, - Петруша стал расстёгивать пуговицы. - Я к солнцу привычный, мне оно нипочем.
Я завернулась в ситцевую ткань, обрадовалась. Закатала рукава Петрушиной рубашки до локтей. Длинные концы завязала под грудью узлом.
- Спасибо, Петруша.
Загорелые щеки юноши запылали от непривычного слова 'Петруша'.
- Ну, где у вас тут... Что делать? - хмуро спросил он, сдвинув брови.
Мы отправились к духам, в вымершую деревню.
Выверенными движениями Петруша распаковал инструменты, приподнял машину, открутил болты, переставил колесо. Дело спорилось в его ловких руках.
- Вот, принимайте работу, - смахнул пот с лица.
- Как быстро - спасибочки, - просияла я.
Паренек опять отвёл взгляд:
- Так что тут... Я привычный... А вам не следовало бы по ухабам... - Он с уважением посмотрел на автомобиль 'Ауди'. - Одним нельзя - хулиганы... А сами откуда вы? Не секрет?
- Из Москвы. В отпуск приехали.
- Ой! Из самой Москвы? - не поверил Петруша.
- На кладбище приезжали. К Николаю Журавлёву. Знали такого?
От вежливого 'вы' юноша вновь смутился.
- Дядя Коля? Знал, конечно, в прошлом году помер. Хороший мужик ушел, жалко очень. А кем ему будете? - Юноша осторожно заглянул в лицо. - Родственники?
- Да-а... - протянула я неуверенно. - Конечно, родственники, - уверенно тряхнула головой. - Кто же ещё? А вы не знаете, где его семья? Есть ли жена, дети?
- Дети в городе. А тётка Прасковья - жена его - тут живёт, недалеко от моей мамки. В Гороховке.
- В Гороховке?
- Деревня так называется. Да вы проезжали мимо.
- Что, и Николай там жил?
- А где же ещё? Там и жил. В колхозе работал.
Мы подъехали к мостику. Антонина вышла из тени. Обрадовавшись дневной передышке в работе, неожиданному приключению, на лугу мирно паслась лошадь.
Я полезла в сумку достать деньги.
Увидев смятую бумажку, паренек возмутился:
- Что вы! Я... Я ж не... - Он быстро-быстро заморгал. Мне показалось, сейчас заплачет.
Я убрала руку. Протянула Петруше рубашку, снова подставив спину солнцу. Мы тепло попрощались - почти, как родственники.
И снова поехали по дороге в жёлтых подсолнухах. Облака-мячики, похожие на крупный белый горох, двинулись следом.
На указателе 'Гороховка' я притормозила. Подумав, решительно повернула в деревню.
Переехав лужок и овраг, мы очутились на центральной улице. Деревянные домики в резных ставнях выстроились рядком, прикасаясь друг к другу палисадниками в полыхающих мальвах. Около каждого стояла лавочка.
От жары на улице было безлюдно.
Мы медленно ехали по Гороховке, оставляя за собой густой столб пыли-пудры. Перед нами, шлёпая лапами, не спеша, вразвалочку, вышагивали гуси. Тревожась, гусыни-мамочки пронзительно вскрикивали и длинными плоскими носами теребили-поторапливали пушистых гусят - невнимательных, нерасторопных.
Мы не хотели пугать птиц и пристроились следом, медленно плетясь за гусиной процессией. Дойдя до перекрёстка, гуси повернули к пруду и освободили нам дорогу.
Я увидела на улице босоногого подростка на велосипеде и махнула ему рукой: подожди!
- Не знаешь, миленький, Прасковья Журавлева где живёт? - спросила.
- А вон, большой дом у дуба, - показал мальчуган.
- Так что, - заговорщически улыбаясь, я повернулась к Антонине. - Заглянем в гости к Прасковье Журавлёвой?
Она сидела в машине, не издав звука. Казалось, ее не интересовало, куда мы направляемся. Главным было движение. Она смотрела по сторонам, любуясь проскальзывающим пейзажем, о чем-то думала, что-то шептала. Только теперь Антонина поняла, что я задумала.
- Ты хочешь... - Она вдруг заволновалась.
- А ты?
- Но что мы скажем? Кто мы такие? Что нам нужно? Не стану же я рассказывать, что её умерший муж сто лет назад - в детстве! - мне колечко подарил! - Она возмущённо откинулась на сиденье.
Я не знала, на что решиться. Потёрла ладонями руль. Посмотрела на себя в зеркальце. От солнца мое лицо полыхало.
- Мне б только в избе постоять, чтобы воздух вдохнуть... Посмотреть, где спал... что в окно видел... - казалось, Антонина уговаривала себя. - Может, фотография висит - у меня ни одной нет...
Я уже не раздумывала:
- Все, пойдём! Что-нибудь придумаем. Все, как надо, ляжет, выстроится. Может, и нет жены Колиной дома. - Я припарковалась в тени дерева и вышла из машины.
Снова обдало жарой.
- С пустыми руками неудобно, -нерешительно сказала Антонина.
- Магазин есть в деревне? - крикнула я мальчугану с велосипедом, который стоял неподалеку и с любопытством разглядывал Ауди.
- Там, - указал он на крепкое здание.
Толстая продавщица в ситцевом фартуке отвесила нам из большой коробки конфет.
- Берите. Последний мешок остался. - Продавщица подтащила к весам тюк. Её крупная грудь от напряжения дрожала. - Водитель ушёл в запой. Теперь недели две, считай, подъедать остатки будем.
- А что лучше всего принести в дом? В подарок? - спросила я.
- Водку возьмите! Самое главное угощенье! В деревне без злодейки нельзя! - Продавщица показала на витрину сверкающих бутылок. Под ними россыпью лежали сникерсы, чипсы и прочая заграничная мишура в пакетиках. А совсем рядом, на соседней полке, покоились гвозди, молотки, инструменты.
- В хорошем доме жил твой Коля! - Я с восторгом посмотрела на высокую избу. Мы стояли у ворот крепко слаженного дома в резных ставнях. - И окон как много! Посмотри, и шторки кружевные... Наверное, светло в доме, приятно.
- Будь что будет! С Богом! - Я взобралась на крыльцо и громко постучала в окно.
В глубине двора лениво подала голос собака.
- Собака во дворе... Раньше в любой дом зайдёшь - ни собак, ни замков... - заметила Антонина.
К нам долго не выходили.
- Наверное, нет ее. Пойдём! - Антонина потянула меня к машине. Мне показалось, что внезапно обрадовалась.
- Подождём! В жару где всем быть? Может, в погреб отошла Прасковья или на огород. - Я снова настойчиво постучала и увидела, что шторка на окне дёрнулась.
- Дома!
Мы приготовились к встрече.
- Значит так, не забудь, мы с тобой из газеты, - Я стала инструктировать внезапно побледневшую Антонину. - Корреспонденты. Изучаем историю родного края. Хотим написать очерк о Николае Журавлёве. Все запомнила? - Я сурово посмотрела. - Ничего не перепутаешь?
Антонина кивнула. По её лицу поползли красные пятна.
- Да не переживай ты так! А то слова забудешь!
- Попробуй не волноваться! Если б в Кремль поехать или в Гранд-опера, а тут - к Прасковье Журавлёвой, в Гороховку! - Из последних сил отшутилась певица.
В сенцах раздались шаги.
- А корреспонденты к своим героям с водкой приезжают? - вдруг прозрела Антонина и посмотрела на тяжёлую сумку с гостинцами.
Я на секунду задумалась. Уже стукнула входная дверь.
- Это смотря к кому приезжают. А мы-то к самому Журавлёву в гости! Он же не простой колхозник - герой тыла! - сочиняла я на ходу, прислушиваясь к приближающимся за воротами шагам.
- А может, никакой он и не герой. Жил себе и жил, как все живут. Я же о нем ничего не знаю! - запаниковала Антонина.
- Как это не герой! Я фотографию на кресте видела - улыбается. Тебе колечко подарил. Про любовь, ты говорила, молчал - значит, скромный был, сдержанный. Паренёк на телеге Павлуша сказал: хороший мужик был дядя Коля. Этого мало? И дом - смотри-ка! Красавец! - Я стукнула рукой по завалинке. - Такие ставни выпилить - из негнущегося дерева! Крючком так не свяжешь. Этого тебе мало? Про кого ещё писать-то?
- Авантюристка! - прошипела Антонина и широко, радостно улыбнулась в сторону в открытые ворота.
В калитке стояла заспанная женщина в ситцевом платье с короткими рукавами. Недоумевая, она смотрела на нас, протирая скрюченными пальцами опухшие глазки. Платье на ней едва вмещало пухлые бедра, было задрано с боку. Неприбранные волосы спутаны. Женщина была босиком.
'Чудо в перьях', - подумала я и посмотрела на одухотворённую Антонину, которая во все глаза, волнуясь, смотрела на 'чудо'.
- Добрый день! Прасковья Журавлева здесь живёт? - спросила я вежливо.
- Я Прасковья. - Женщина проснулась.
Возникло замешательство. Мы изучали друг друга.
- Разрешите представиться: мы приехали к вам по заданию редакции. - Я взяла в свои руки инициативу. - Пишем очерк про интересных людей нашего края.
Прасковья не сразу поняла, что я ей сказала.
- Вы жена Николая Журавлёва? - Я уткнулась в её круглое лицо и обнаружила на нем нос-картофелину.
Прасковья кивнула.
- Мы собираем о нем материал.
- Муж-то мой Коля год как помер, - выдавила она наконец хриплым голосом и поправила платье.
- Примите наши соболезнования! Разрешите задать вам несколько вопросов о колхознике Николае. Не помешаем?
- В дом-то пустите? - подсказала Антонина.
- Ох, конечно! Входите! Милости просим, - встрепенулась Прасковья. - Только я Бориску привяжу, а то покусает. - Немного косолапя, женщина кинулась к собачьей будке.
- Про корреспондентов - это ж только предлог, чтоб Прасковья нас не выставила, а в дом пригласила, - шёпотом сказала я Антонине, продолжая прерванный разговор у калитки. - А как вскроем бутылочку, все и забудется: кто приехал, из какой газеты, с чем, по какому поводу...
Мы вошли в комнату.
На подоконниках буйно кустилась герань, источая резковатый запах. В углу царила беленая печь. Заслышав наши шаги, с неё спрыгнула кошка. Потянулась, выгнула спину и, журча, потёрлась о ноги.
- Брысь, не мешай! - шикнула на неё хозяйка.
- Да вы проходите. Садитесь, - Прасковья показала на лавку. - Или лучше в переднюю комнату - там понарядней. А я приоденусь. - Она скрылась за дверью.
Мы осмотрелись.
Вкусно пахло пирогами. Я почувствовала, что проголодалась - в животе призывно урчало.
Комнаты были небольшие, но уютные, без лишних вещей. По крашеному полу были расстелены самотканые цветастые дорожки. Покрытый ажурной скатертью, в передней приковывал взгляд стол. Над диваном протянулся ковёр, а у стены напротив стоял телевизор. В углу висели иконы с тихо тлеющей лампадкой. Солнце падало на половицы сквозь приоткрытые ставни. Чистота и покой.
Я подошла к окну и выглянула во двор. В будке изнывал от жары лохматый Бориска.
Антонина печально ходила по дому, трогала скатерть, прикасалась к стенам. Прижала листик герани, потёрла. Поднесла пальцы к лицу, вдохнула с руки запах. Прислонилась головой к косяку двери - застыла. Казалось, все в доме она хочет запомнить. Увезти с собой в воспоминаниях.
Я выгрузила на стол конфеты, поставила рядком бутылки.
- Не пойму я что-то: вы что ж, из газеты? - Прасковья вышла из спальни, поправляя на боках складки.
Она нарядилась в тёмное платье до пят, с белым воротником, утихомирила волосы - подсобралась, постройнела.
- Не обессудьте - я картошку полола. На жаре умаялась и прилегла отдохнуть. Свалилась замёртво и не сразу ваш стук в окно услышала. Это что же - гостинцы? - увидела она на столе бутылки.
- И сахар в мешке. Варенье готовите? - спросила Антонина.
- Варю. Но теперь уж мало. Коля вишнёвое больно любил. А мне одной-то - много ли надо?
- А дети?
- В городе. Снохи сами хозяйки. Два сынка у меня. В магазинах сладости покупают. Сейчас не больно-то своё нужно. А за сахар спасибочки. Ой, что же я стою, вырядилась! - Надо стол накрывать! У меня и пироги припасены - чувствовала, гости нагрянут. - Она кинулась к печке.
- А что же Коля-то умер? Болел что ли? - поинтересовалась я.
- Не болел - сердце. А так сильный был, крепкий... Никогда на здоровье не жаловался. - Голос Прасковьи дрогнул.
- А фотографий нет Николая?
- Как это нет! Полный альбом в шкафу. Возьми-ка, листай, - сказала она Антонине, показывая на полку. - И дети снимали, и внуки. А ты куски-то покрупней нарезай, а то начинка повылетает, - подсказала мне.
Антонина вынула из шкафа пухлую папку с фотографиями.
- О-о-й, детонька, а что ж со спиной-то твоей? - вдруг охнула Прасковья, заметив, как повожу я плечами, стараясь унять боль. - Никак обгорела? - Она взглянула на мою обожжённую спину.
- Есть немного. - Я откусила от пирога. - По солнцу много ходили. И проголодалась! Вкуснотища! - похвалила. - С капустой и грибами?
- Бери, ешь! Там с луком и яйцами есть, и сладкие. Все нарезай, не жалей. Вот что, милая, бросай-ка ты эту затею, - вдруг сказала Прасковья и забрала у меня нож. - В погреб айда, подсобишь мне. Чую я, намаешься ты со своей спиной.
Мы вышли во двор. Увидев меня, Бориска заворочался в будке. Подал осипший голос.
- Ты не бойся его, - сказала Прасковья. - Пес добрый. В будке сидит просто так - для острастки. И мне в компанию. Нынче в деревне расплодилось хулиганство, - Она серьёзно посмотрела. - Раньше, бывало, на целый день уйдём - на сенокос или в поле, дверь и не думаем запирать. Щеколду цепляли - от ветра и чтоб куры в дом не влетели. И собак во дворах не держали. А нынче к тем, у кого хозяйство покрепче, бездельники наведываются, на огороде промышляют. А я что же - одна... И ночью страшно...