"Так что же остаётся, когда съедена банка варенья? Что останется, когда спета песня?" - сакраментальный вопрос из кэрроловской "Алисы" мучает нас почище вопроса о смысле жизни. А может, это он как раз и есть? Тем более, как говаривал Додо из той же "Алисы": "Банки из-под варенья никогда не бывают пустыми". То есть, остаться явно что-то должно. Варенье нашего существования и песни нашей судьбы кому-то несомненно должны прийтись по вкусу.
...Мы совершенно не отдавали себе отчета в том, что прощаемся навечно. Мы резвились. Еда сегодня нас интересовала мало, хотя многие чуть ли не впервые за месяц могли себе позволить оторваться в этом смысле на полную катушку. Вот и Довлатов когда-то недоумевал, мол, на закуску денег могло и не найтись, зато на выпивку хватало всегда. Столы для нас были накрыты в актовом зале нашего знаменитого общежития на Добролюбова - общежития Литературного института. В ритме шейка мы скакали как кони, а под медляк пытались наверстать упущенное за шесть лет учебы - мы объяснялись друг другу в любви, пытаясь напоследок закрутить уже невозможные по причине окончательного расставания романы. Кто-то расчехлил гитару: "По дороге из праха в прах восклицаем то "ох", то "ах", напоследок почти у всех получается "эх"!.." Но на философию нынче мы настроены не были. Моя подруга Ленка, вспомнив, как они что-то там отмечали всем семинаром (при этом дружно распевая песни и подскакивая, сидя на чьем-то спальном ложе), крикнула через стол своему руководителю: "Владимир Иванович, а помните, как мы с вами в общежитии кровать сломали?". Именитый литературный критик слегка поморщился: "Принцесса, вы столь невинны, что вечно скажете непристойность!". Я в этот момент узнавала от известного в будущем прозаика, что, оказывается, мое творчество - это полная лабуда, а вот в смысле фактуры я очень даже ничего. Я благодарно посмеивалась, пропуская первую часть признания мимо ушей: похвалите женщину за ум, за талант, за что угодно - и эффект будет далеко не таким, каким он мог бы быть, похвали вы ее внешность.
Результаты у нас были прекрасными: пятерками за творчество обеспечены оказались все, кто ими интересовался или их действительно заслуживал, документ о получении высшего образования был рассован по карманам и сумкам, в нем значилось, что отныне и навсегда каждому из нас присвоена квалификация "литературный работник". Литературная работа - это было именно то, чем мы и хотели заниматься в ближайшие 50-60 лет. И вот посреди всей этой лучезарности и блистательных перспектив раздался голос одного из тех, кто благородно взялся присматривать на этаже за готовящимся для нас угощением: "Ребята, гуся украли!".
Ну да, из духовки гусь улетел в неизвестном направлении, унося на своих поджаренных аппетитных крылышках все то, что позволяло нам ощущать себя вечно юными - общежитскую неустроенность, безденежье, безалаберность, сумасшедшую чувственность, пузырящуюся в крови шампанским - казалось, ткни пальцем - и брызнет. Уносил мимолетные шуры-муры, заполночные стихи и обоюдные обиды, которые избывались традиционным русским способом, утишаясь при этом украинскими горилкой и салом, грузинскими зеленью и чачей, еврейским форшмачком, балкарскими мантами... Да мало ли чего еще мы лопали и пили совместно, расстелив дырявую скатерть-самобранку на праздношатающемся общежитском столе. Но гуся не лопали ни разу! И вот он, неблагодарный, покинул нас, не сказав последнего "прости". Короче, "гусь-гусь, приклеюсь, как возьмусь"!
Мы хохотали, как безумные. Ну что еще, по гусю заплакать? Мало у нас сегодня поводов для слез? Кто-то тут же вспомнил из детства про путешествие Нильса с дикими гусями, а те, кто не клевал носом на лекциях по зарубежной литературе - про охальника Гаргантюа, который открыл, что гусенком лучше всего... Кое-кто потом уверял, что своими глазами видел, как в дверь проскользнула тень Паниковского с гусем наперевес. Кто-то, совсем расшалившись, крикнул: "Гуси-гуси!". И мы все заорали: "Га-га-га...". А я - я вспомнила Алису, которой пришлось играть в королевский крокей, гоняя гусем живого ежика. И где сейчас та Алиса, которая 17 лет назад увела из духовки нашего жареного гуся? Возможно, она прославилась как писательница, и теперь ей немного стыдно за тот перестроечный перфоманс, который она устроила. Но и некий процент гордости должен быть, безусловно, в этом чувстве. Если бы Алиса тогда не подсуетилась (а может, это все-таки был Паниковский?), выпускники 90-го года съели бы этого гуся и не вспомнили о нем, а так жареный гусь оказался не только символом отлетающего лично нашего прошлого, но и символом исчезающей прямо на глазах невозвратной эпохи.
P.S. Вы, конечно, можете смеяться, а то и вовсе мне не поверить, но фамилия Ленкиного руководителя семинара - Гусев. А фамилия молодого прозаика - Гуськов.
P.P.S. А через несколько дней я проснулась с мыслью: если отлет нашего гуся подвел черту под эпохой перестройки, то отлет Гусинского и разгон НТВ подвел черту под эпохой нашей надежды на необратимость перемен в стране, где мы живем. Не это ли я подсознательно имела в виду, когда писала эссешку про гуся?