Сама я называю это Погружением. Оно мучительно. Надо полностью уйти в себя, сосредоточиться на том, о чем ты будешь говорить. "То" сопротивляется. Оно не желает подвергаться обсуждению. Поэтому Погружение не похоже на погружение в воду, скорее, на проталкивание в какой-то тесный и шершавый сосуд без дна. А когда погрузишься - становится легко. Там ты можешь резвиться, как молодой дельфин в волнах, и тебя не отвлекают ни телефонные звонки, ни обязанность кухонных манипуляций. Просто ты в данном случае полностью отсутствуешь - и на кухне, и в общении с абонентом, ты Погрузился.
Какие смешные вокруг люди: они считают, что дело превыше всего и идут на работу, они важничают друг перед другом и говорят банальности. Тот, кто способен на Погружение, смотрит на всех остальных, как заботливый и любящий родитель смотрит на своих играющих рядом детей: уж я-то знаю, что есть жизнь, а вы поиграйте, мои милые, слава богу, вы не в курсе того, что вас ожидает. Зато тяжелая заразная болезнь рефлексия рождается прямо вместе с вами, и, чтобы отдохнуть от себя любимого, вам время от времени приходится прибегать к алкоголю. Се ля ви.
А о себе ты почему-то все прекрасно знаешь наперед: и то, что в первый твой детсадовский день тебя поставят в пару с сопливым Сазоновым (маленькая визави спустя 45 лет спрашивает меня: "А Сазон - это девочка или мальчик?"), и то, что в поездке по Америке ты попадаешь на проживание к хозяйке со странным для русского уха именем Суки (мысленно шутишь: "Была одна, стало две"). Да много еще всякого предугадываешь: логика характера есть логика судьбы. В бытовухе ведешь всегда себя очень мужественно: если неприятности - переживаешь стойко, руководствуясь двумя постулатами: "Не больно-то и хотелось" и "Что ж, принимай как наказание за собственную вину". Если же дает сбои Погружение... Нет, не так. Если плоды Погружения тебя не устраивают или оказываются вообще никому не интересными, ты теряешься и впадаешь в анабиоз.
Впрочем, второе лицо местоимений... Как противно читать тексты, где к себе обращаются во втором лице. Так поэтично и так лицемерно. Нет уж, я - это я, и этим все сказано.
И все-таки, писать то, что никогда не сможет быть напечатано... В этом есть своя прелесть.
Однажды я скакала по лестнице в своих вишневых ботиночках: скорее, это было 7-е ноября, а не 1-е мая...
Однажды я вылетела вместе с вагоном метро прямо в синие московские сумерки: я не знала, что метро может выходить на поверхность...
Однажды мне приснился сон про золотые шары...
При слове "однажды" у нас с братом (мы были маленькие) тут же раскрывались рты. Сказки всегда были потрясающие: ведь их сочинял для нас настоящий писатель! А потом я записалась в библиотеку. Пошла за компанию с Иринкой Кириленко, с которой я особо-то и не дружила. Иринка была красивая, кудрявая и занималась художественной гимнастикой, побеждала на соревнованиях, для чего ездила даже в саму Болгарию! Я было тоже записалась тогда на гимнастику, вместе со всеми детьми двора, но потом одна из нас упала и набила себе здоровый синяк (уж не помню, на каком месте), а тренер сказала: "Так тебе и надо!". Мы все из солидарности перестали ходить. А Иринка - не перестала и добилась успехов.
Еще у нас во дворе была Ленка-драчунья. Если она выходила гулять, в воздухе стоял вой: "Ленка-драчунья идет!". И мы все разбегались по домам. А однажды я не успела спрятаться и при собственной скорости летящей стрелы получила дополнительную - толчок в спину. Понятно, что были свезены не только колени, но все части тела и платья, соприкоснувшиеся с горячим летним асфальтом...
Лета почему-то были очень жаркими, спасал только прохладный подъезд. На его двери сейчас стоит кодовый замок, и теперь вот так с налету в него забежать не получилось бы. Я прохожу мимо этого дома, в котором до сих пор живут мои родственники, и думаю: "Боже мой, если бы хоть кто-нибудь сказал мне тогда, что я умная и красивая, что я лучше всех, что меня безумно любят... Я была бы сейчас совсем другой, и жизнь моя была бы другой: созидательной, правильной, полноценной". К сожалению, тогда не принято было открыто проявлять свои чувства даже по отношению к детям. Это потом мы в американских фильмах насмотрелись, что детей надо обнимать и целовать, говорить им, что любишь, а тогда кроме: "И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!" я что-то не припомню никаких особых проявлений чувств, в том числе и родительских по отношению ко мне.
Вот юный Октябрь - это да, это надо было любить горячо и остро. А когда не получалось - стыдились этого и сердились на себя (я сердилась и стыдилась). К тому же меня никогда не приглашали танцевать на школьных вечерах. И в "ручеек" не выбирали (я говорю своим студентам, когда они не хотят ко мне записываться на курс по выбору: "Что ж вы, ребята! Вот так меня и в детстве в ручеек не выбирали!"). Поэтому когда впервые ко мне на улице подошел молодой человек и сказал: "Здравствуй! Ты меня не узнаешь? Какое совпадение! И я тебя тоже не узнаю!" - внутри у меня все оборвалось и обратно не вернулось. С молодым человеком по имени Юра мы встречались пару раз, а потом он пришел ко мне в гости, чтобы помочь нарисовать город будущего, который нам задали нарисовать по литературе (иллюстрацию к Чернышевскому). Мне очень хотелось познакомить Юру с моей мамой, но она почему-то спряталась в своей комнате, а когда он ушел, выглянула, чтоб убедиться в этом, и устроила мне едва ли не первый в жизни разнос - за то, что вожу мальчиков домой. Больше мне никогда не хотелось знакомить мальчиков, в смысле, молодых людей, с моей мамой.
Город будущего Юра все-таки нарисовал, но больше не пришел, и когда я его ждала целый день, мама мне с улыбкой говорила: "Ну что ж ты сидишь голодная? Иди поешь - и он сразу придет". Она, наверное, не понимала, как мне больно.
Это была такая череда очень болезненных юношеских неудач, которые заставили меня вдруг посмотреть на себя со стороны и убедиться в том, что я некрасивая и плохо одеваюсь, что у меня не выщипаны брови, я не крашусь и совершенно равнодушна к нижнему белью. Все это характеризовало меня как синий чулок, к тому же очень самолюбивый чулок и даже амбициозный. И мне самой стало тогда смешно. Где вы встречали самолюбивые чулки? Бр-р.
А Юре я тогда посвятила стихотворение "Зимняя сказка", которое на литобъединении наш руководитель вовсю расхвалил, и я вдруг увидела, что члены лито посмотрели на меня по-другому - с интересом. Вот тогда-то я все про Погружение и поняла, как-то сразу, без предварительных терзаний. Поняла, что Погружение всегда оплачивается немалой болью, что сами по себе слова вроде бы и не существуют, поскольку невесомы, безвкусны и невидимы, однако имеют они свою цену в эквиваленте восторга и ненависти, обожания и презрения, доверия и страха. И что отныне и навсегда я пленница слов - любое свое чувство, удачу и провал я буду проговаривать словами, фиксируя их на листе бумаги. Бедная! Я абсолютно не предполагала, куда это все меня со временем заведет...