Сижу и думаю о добре и зле. Вообще-то, скорее о зле, чем о добре. "У меня есть добра гора" - поет печальный гитарист, вот и у меня с добром, в общем-то, все в порядке, хотя никто не спорит - добра, как денег и водки, много не бывает. Зато зла - всегда слишком много. Зло изумляет меня своим простодушием и бесхитростностью, я бы даже сказала, это такое веселое, звонкое зло, как морозный солнечный день, зло в своем праве. В таком чистом, беспримесном виде оно мне стало встречаться не так уж давно. Я не беру крайности, оставляю век двадцатый за рамками своих рефлексий. Я не беру глобальные и локальные войны, убийц в подворотнях и палачей. Я беру обычные человеческие взаимоотношения, в ходе которых ты оказываешься лицом к лицу с совершенно нечеловеческими лицами.
...Когда жующий комсомольский голос стал мне по телефону втюхивать приборчик, который лечит что-то там, причем очень быстро, я вяло отбрыкивалась: "Ну да, родители болеют. Ну да, для мамы было бы неплохо приобрести". Эта вялость улетучилась в мгновение ока, лишь только я узнала стоимость приборчика - пятьдесят, извините, тысяч, спасибо, что не баксов. И вот этот самый, уже прожевавший, но от этого не менее комсомольский, голос, который, кстати, представился каким-то супермедпрофессором какого-то супермеднаучного института и называл меня через каждое слово по имени отчеству (блин, НЛП пользуется, как пещерный человек - дубинкой!), уяснив, что я не собираюсь раскошеливаться на 50 тысяч, вдруг пафосно провозгласил: "Поздравляю вас, вы стали палачом собственной матери!". "А вот это вы уже зря сказали", - зловеще, как мне казалось, прошипела я, но - в пустой, как говорится, след. Трубочка на том конце телефонного провода была уже положена.
Наверное, из-за этого случая меня накрыла телефонофобия, и вообще что-то такое со мной случилось: я перестала уметь взаимодействовать с людьми. Я стала бояться ходить в парикмахерские, в поликлиники, в магазины, на рынок - не дай бог! Я ушла с работы, потому что ожидала каждую минуту, что моя начальница чем-то меня "унизит и оскорбит", хотя она, по-моему, сама уже боялась моего отрешенного вида и готовности обидеться прямо "здесь и сейчас". Мне стали совершенно невыносимы посещения домоуправлений, банков, школ, детских садов, аптек. Я перестала пользоваться общественным транспортом. Мусор выносила крадучись - как бы не налететь на соседей! Я закрылась в своей квартире, больше того - в своей комнате - и стала обдумывать то, что случилось с нами в последнее время.
А случилось нечто ужасное. Нам перестало быть больно. У нас выгрызут кусок мяса прямо из печенки - а нам параллельно! Мы тоже кого хошь укусим - не жалко, особенно если вкусно. Как известно, не больно только мертвым, не живым. Значит, получается, мы перестали жить? То есть, двигаться, есть, работать и веселиться мы не перестали, но двигаться забесплатно - у нас нет мотивации, есть мы предпочитаем нечто изысканное и желательно на виду у посетителей дорогих ресторанов, работать только если материальная оценка нашей деятельности соответствует нашим представлениям о такой оценке. Про отдых я вообще молчу. Напиться и потрепаться до одури с другом - это теперь нечто запредельно неприличное. Во-первых, это моветон. Что за презренные привычки совковой интеллигенции! Во-вторых, нас властно подгребает под себя желание существовать долго, бодро и удобно. Значит - диктует нам наша природа, пропаганда и реклама зубной пасты, памперсов, геля для душа - надо вести здоровый образ жизни, жизни нашего тела. И мы его ведем! Озаботиться здоровым образом жизни души нам просто в голову не приходит. Лыжи-теннис там всякие - это да. Задуматься о том, что "как-то мы живем неладно все" - это нет.
Кстати, приятели-писатели, не одолжившие денег на хлеб автору строчек про неладное житье, не думали, что совершают какой-то антиподвиг, который войдет в историю и запишется на скрижалях самых нечеловеческих человеческих поступков. Люди просто в своем праве совершали бытовую полезность - у меня и у самого мало, почему я должен еще с этим нищим стихоплетом делиться? Это неправильно по отношению к моей семье. "А если бы это был не поэт? - говорит мне печальный гитарист. - Если бы это был какой-то безвестный, богом забытый маленький человек? Вот моей маме в послевоенный голод кто-то подавал - последнюю мерзлую картошку мог отдать. А кто-то гнал от дома, хотя наворовал достаточно, и поделиться не грех было бы". А его мама даже не для себя картошку ту выпрашивала. "У меня братик от голода опух",- говорила она добрым людям. Отец на войне погиб, маму посадил добрый дедушка Сталин. Братик родился в 41-м, и отец так и не узнал о его, таком долгожданном, появлении на свет...
"Знаю, сеять добро пора, но все меньше такой земли, где бы зерна легли..."
А я возьму, и посею добро! Оно будет всходить медленно и недружно, пробиваясь сквозь обезвоженную и мерзлую землю. И ростки получатся чахлыми и засыхающими на корню, что с того. Главное - нАчать, как говорил незабвенный последний генсек, случайно выбивший краеугольный камень зла из-под зла: теперь, типа, мы все должны говорить правду, всё как есть, открытым текстом, не подлаживаясь к власти! Интересно, как все опять забетонировалось именно на основе страха перед открытым текстом. Но я вот что думаю: а что от власти-то зависит? Что может измениться к лучшему, если (в материальном плане) к лучшему ничего измениться не может, это к худшему - пожалуйста. Потому что когда хуже - зависит от личных качеств, а лучше - от общей экономической обстановки (последнюю фразу я говорю поучительным тоном, радуясь столь глубоким своим познаниям). Обстановка эта меня совершенно не напрягает, плавает в супе кусочек морковки, я и рада. Меня напрягает другое: например, ценностный пересмотр расхожей фразы "вырасти сына, посади дерево, построй дом". В сыновей теперь "вкладывают", чтоб на старости лет быть при капитале, деревья сажают исключительно в прагматических целях, а если даже для красоты, то рядом с недвижимым имуществом. Дома строят, опять-таки, для вложения в них лишних финансов.
А друзей вообще теперь держат для двух целей: показывать им свое новое вот это самое недвижимое имущество и чтобы для этого недвижимого имущества чего-то поиметь - ну, для этого ваш потенциальный друг должен быть: в первом случае - менее состоятельным, чем вы. Тогда восторг от увиденного будет неподдельным. Во втором случае - он должен возглавлять фирму по продаже сантехнических устройств.
Я вот изумляюсь своей способности изумляться самым простым вещам и верить на слово всем, кто это слово произнесет. Симпатичный фирмач говорит со страниц рекламного издания: омы - не такие, как все, мы не в погоне за наживой, мы любим свой город и хотим, чтоб он расцветал. Я иду покупать холодильник, вдохновленная тем, что мне сказали - часть прибыли мы отдаем на благоустройство нашего города! И вообще, холодильник затащим вам сами бесплатно. Я подхожу к своему дому - картонная упаковка раскидана перед подъездом так, как будто мой холодильник терзала стая голодных львов. Может быть, в понятие "благоустройство" вовсе не входит перемещение упаковки к неподалеку стоящим мусорникам?
"Постареет большой злодей, и захочет любить людей. Он кому-то из нас подаст - тем, кто добрый сейчас".
Говорят, так было всегда. Наверное, это у меня зрение устроено таким образом, что я мало чего видела. Теперь почему-то стала видеть. Я даже знаю, почему. Потому что раньше я нащупывала действительность, не предполагая, что меня ожидает под тем или этим кустом, за тем или этим поворотом. Но тот, у кого хорошая обучаемость, очень быстро понимает, что ему сулят эти повороты, и лишний раз не хочет получить по рылу. Он просто перестает поворачивать и лезть под кусты. Он идет по прямой, не оглядываясь и не глазея по сторонам, но по прямой ходить тоже не столь уж безопасно, как кажется. И по рылу получать все равно приходится. Мне кажется, те из нас, кто чаще всего получает по рылу, похожи на лошадей, утонувших в океане: "Люди сели в лодки, в шлюпки влезли. Лошади поплыли просто так". Вот мы и поплыли, мы - не люди. Людей теперь можно отличить от нас, лошадей, по совершенно безжизненным лицам. Лошади тонут. Люди плывут в лодках и никак им не могут помочь. От этого они тоже тонут, только не знают еще об этом. А я-то думаю: чего так много мертвяков на улицах развелось?
Да и не только на улицах. Прихожу в гости к старому другу, он осыпает меня благодеяниями, а потом требует непомерную плату: он учит меня жить. Начинай зарабатывать деньги! Пиши, говорит, только под заказ. Не ходи к тем, с кем дружить невыгодно. Я задумываюсь очень сильно. Тот ли это человек, от одного вида которого сердце аж заходилось? Тот ли, с кем мы разработали сложную систему подхода к школе, только бы идти вместе из разных концов города? Тот ли, кто спасал меня в дикие морозы, разыскивая по пустынным магазинам шерсть, чтоб связать мне быстренько, до уроков, смешную шапку с ушами? Теперь он зовет меня в свой дом, чтоб не усомниться в правильности выбранного пути: я гость номер один и у меня нет дома. И печальный гитарист идет вместе со мной, чтоб сказать потом: "Нас приглашают из-за меня, а потом не приглашают из-за тебя". Это правда. Он может украсить любую компанию, хотя и не может достать бесплатную ванну или стол. Я тоже не могу, но и с украшением компании у меня ничего не выходит. Я ляпаю что-то невпопад, а потом долго казнюсь этим.
...Я знаю, это печальный гитарист напустил на наш город холода. Чтобы студенты на каникулах не поехали в горы, где намечается сход снежных лавин...