Туз Галина
"В Дебрецен мне надо ехать...". Памяти Маришки Вереш

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Туз Галина
  • Размещен: 20/08/2011, изменен: 12/12/2021. 18k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Скачать FB2

  •   
      Голосок
      "В Дебрецен мне надо ехать, к пиру индюка зарезать...", - напевает бабушка, стоя возле плиты в своем любимом белом переднике с красной розой на кармашке. Сегодня на обед будет гуляш. Голосок любит гуляш, мама почему-то такого никогда не готовит - у мамы все больше сосиски со шпинатом, который Голосок терпеть не может. Ну ладно, мама ее особо и не заставляет есть шпинат. Голосок делает так - схватит сосиску и бежит на улицу. Но это дома, в Гааге. В Дебрецене ей приходится прятаться от мальчишек в бабушкином саду. Они дразнят ее Тюльпанчиком, чего она терпеть не может еще больше, чем шпинат, поэтому скрывается от них, забираясь в густую крону старой вишни и, обмазавшись с ног до головы вишневым соком, вторит бабушкиной песне: "Кучер, стой, назад взгляни-ка, уж пуста твоя корзинка!". Голосок тоже любит Белу Бартока, больше всего ей нравится песня про ягненка: "Солнышко, грей! Грей посильней! Ведь ягненок замерзает, грей скорей" - Голоску кажется, что это она - замерзающий ягненок, она чувствует себя немножко одинокой, и от этого - немножко счастливой. Трудно в таких чувствах разобраться, лучше просто петь.
      Это бабушка придумала называть ее Голосок, и маме с папой нравится. Да, говорят они, - Голосок и есть! - и никогда не ругают за перепачканную фруктовым соком одежду и порванный подол платья - зацепилась за куст крыжовника.
      Вообще, бабушка Богларка - это значит Лютик - мастерица придумывать имена. Маму она называет Аранка - Золото, хотя на самом деле имя мамы - Агнис. Бабушка у Голоска - красавица, и мама тоже. Только одна - черноволосая и черноглазая (все всегда удивляются - у бабушки в кудрях - ни одного седого волоска!), а мама - Златовласка, сказочная принцесса, про которую папа рассказывал длинную сказку - из вечера вечер. Голосок понимает, что папа рассказывает про маму. Это видно по его глазам. Он путается, забывает о том, что рассказывал раньше... "А потом, - говорит папа, - Златовласка оживила Лайоша, в смысле, Иржика, - папа надолго замолкает и ждет, что скажет мама по поводу его оговорки. Это уже не в первый раз, поэтому Голосок знает, что будет дальше. Мама обнимет папу и скажет: "Ты мой Иржик!".
      Бабушка всегда занята на кухне, а Голоску на кухне сильно жарко. Она вбегает туда только на обед-завтрак-ужин, кричит: "Лютик, Лютик! А теперь - про то, как сверчок женится на комарихе!". И пока стучит ложкой по тарелке, Лютик ей поет: "Замуж дочка комара за сверчка выходит...". Вот только что она видела вот такущего сверчка в траве у веранды. С большими глазами и с усами! Шевелит ими... Правда, может, это и не сверчок вовсе, а кузнечик. Или даже жук какой-нибудь. Голосок в насекомых не очень разбирается. Вот папа - тот во всем разбирается.
      К тому же, папа - самый веселый человек на свете, он играет для мамы и для Голоска на скрипке и мечтает, чтобы дочка тоже так умела, но Голосок не спешит учиться, а папа не настаивает. Он говорит, что главное в жизни - быть счастливым, поэтому не стоит заниматься тем, что тебе не нравится. Но если вдруг Голосок захочет... Если ей вдруг станет интересно...
      Он уже берет ее с собой на свои выступления. Ей, конечно, нравятся яркие цыганские наряды девушек из папиного ансамбля (папа говорит так - "цыганские наряды". Звучит красиво). И сами девушки нравятся. Они забирают Голоска за кулисы, там интересно: таинственно и запах особенный. Марго и Роза кормят Голоска вкусными конфетами. Но не это главное. Главное - она чувствует, они любят ее. А все, кто ее любит - ее друзья. А друзей предавать нельзя. Так говорит папа. А еще он говорит, что только музыка, дружба и любовь способны вытащить человека даже с того света. Голосок знает, где этот "тот свет" - на небе. И она представляет себе, как с неба можно вытащить человека, которого любишь. Построить лестницу в небо. Залезть по ней высоко-высоко и крикнуть что есть сил: "Я тебя люблю!". И человек вернется на землю. Или даже не крикнуть, а спеть для него.
      Голосок решила вечером как следует рассмотреть звездное небо. Сидя на веранде и задрав голову, она думала, что звездное небо и космос - все-таки разные вещи. В космос, наверное, можно полететь, а звездное небо - это материя в дырочку, которая закрывает ослепительный блистающий мир - "тот свет" такой яркий, что заглянуть туда нельзя - сразу умрешь. А вот когда умрешь, то там и окажешься, - думает Голосок. Но умирать ей не хочется, ей хочется петь. Теперь она выводит Кальмана, больше всего ей нравится "Марица", но и "Сильва", в принципе, тоже ничего. Только она не понимает, почему взрослые в опереттах всегда придуриваются и не могут вести себя нормально, как в жизни. "Льются в рощах птичьи трели, засинели васильки... Звон пастушеской свирели раздается у реки... Здравствуй, край веселый наш, где под звон заздравных чаш по полянам ураганом льется огненный чардаш...".
      Она вспомнила: они уезжали из Гааги, и мама, смеясь, сказала папе: "...Танцевать чардаш в красной юбке". Голосок долго размышляла над этим обрывком фразы. Ей нравился красный цвет, она любила танцевать. Слово "чардаш" отдавало чем-то горячим и пряным, правильно поет Марица, огненным. Теперь она понимает, это было предвкушением запаха бабушкиного сада, нагретого летним солнцем - сельдерей, ночная фиалка, яблоки, шиповник, что-то еще, нераспознанное, но щекочущее ноздри вместе со знакомыми ароматами...
      А, ведь бабушкино имя - Лютик. Вот-вот, именно лютик - еще один запах сада и чардаша. Папа говорит, что чардаш - это "музыкальный эквивалент страсти". Голосок не очень понимает, что такое эквивалент и что такое страсть. Но папа никогда не отмахивается от вопросов Голоска, даже если она их не задает, а недоумевает молча. Он говорит: "Эквивалент значит "то же самое", а страсть - это любовь". Голосок многих любит. Бабушкину кошку Мацску (бабушка решила дать ей самое точное имя - Кошка), папу и маму, бабушку Богларку. А вот соседского Миклоша совсем не любит, хоть он и говорил ей, что она красивая и хорошо поет. Но мальчишки могут обидеть, они опасны, даже когда хвалят - она это давно поняла, наверное, целую неделю назад, когда Миклош, подойдя к ней совсем близко и глядя в глаза, похвалил ее новое розовое платье в белый горошек: "Какое у тебя красивое платье!" и крепко сжал ей пальцы. На пальце у Голоска было подаренное папой серебряное колечко - оно так больно впилось в кожу, что Голосок заплакала. Оказывается, мальчишки такие - они смотрят в глаза, говорят приятные вещи и одновременно делают больно.
      А вот ее папа совсем не такой. Он маму любит и никогда не причинит ей боли. Маму он встретил во время Большой Войны. Когда папа говорит об этом, у него делаются страшные глаза, причем совсем не понарошку, не так, как когда он рассказывает ей сказку про великана Оха и специально строит Голоску ужасные рожи. Голосок боится Войны, она знает, что Плохие Люди заставили папу убежать из Венгрии, а маму - из Германии, Германия - это тоже такая страна, как Венгрия или Голландия. Папа говорит: "Не мог я служить этому уроду". А мама просто плачет. Голосок очень не любит, когда мама плачет. Тогда она сама тоже начинает плакать, потому что, оказывается, в жизни все очень грустно. Совсем не так, как в опереттах, в песенках Белы Бартока и в папиных сказках...
      
      Стэм*
      "Стэм, ну почему ты такая неподвижная! Ну нас же снимают, сколько тебе говорить!".
      Совершенно не понимаю, почему я должна скакать по сцене, как коза. Мало им голоса? И так все время приходится прятаться под прической и боевой раскраской. И чего орать-то? Ну не могу я одновременно находиться "там" и "здесь", хотя им, конечно, это трудно объяснить. Они не понимают, что меня, фактически, нет среди них, в этом помещении.
      Оказывается, как тяжело, когда случается разлад между ожидаемым и действительным. Вот только ты казался себе прекрасным легким мотыльком, и - бац - тебе открывают глаза: оказывается, ты вовсе и не мотылек, а надоедливый комар, или мерзкий червяк, или противный жук. И что самое ужасное, ты тут же начинаешь зудеть, извиваться или жужжать, потому что моментально "впрыгиваешь" в собеседника и видишь себя его глазами.
      Бабушка говорила мне: "Голосок, наслаждайся своим даром, но никогда не пытайся подчинить его себе, тем более - поставить на службу. Это не принесет ничего, кроме разочарований...".
      Я тогда мало что поняла в этих словах, но, видно, бабушка чувствовала, что вряд ли сможет повторить их мне, когда я вырасту и будет "в коня корм". Я должна была их запомнить. И я запомнила. У меня так часто бывало - я давала себе слово не забыть, и это слово я держала. Однажды старушка стучала в двери автобуса, просила пустить их с внуком в салон. А водитель дверь не открыл. Не положено открывать - не остановка. Мне было так жалко старушку и ее внука. Я была уверена, что у шофера - каменное сердце, как в сказке про принца, которую мне читал папа. И я поняла, что на просьбы людей никогда не смогу отвечать вот так - железобетонным отказом. И что у меня - не каменное сердце, и я буду жалеть всех подряд - кошек, мальчишек, маму с папой, спиленные деревья, одинокую луну, пробившуюся из-за туч... И бабушку, мою любимую бабушку Богларку... и зачем она тогда отправилась в Будапешт? Сказала отцу: походить по местам былой славы. В смысле, по местам молодости. Они каждый год с подружками встречались в в маленьком кафе на набережной Дуная. Господи, нашла время вернуться в молодость! Осенью 56-го. И вот... проклятые Советы. Никто, конечно, в мою бабушку не целился, просто она стала одной из случайных жертв Венгерской революции. А я осталась без бабушки.
      Она всегда говорила, что кому многое дано, с того много спросится, и хотела, чтобы мой голос услышало со сцены как можно больше зрителей. Она думала, что я пойду в оперетту - я ведь так любила Кальмана в детстве. Почему любила? И люблю. Просто ритм жизнь сейчас диссонирует с опереттой. Думаю, бабушка поняла бы меня без всяких банальностей типа: "Новое время - новые песни". А вот отец не понял. Он сказал мне: "Да, Стэм, не получилась ты у нас". Он решил, что я хочу добиться успеха любой ценой, предав музыку и поставив свой голос на службу ритму и дисгармонии. Он сказал про меня маме: "Она настолько тщеславна, что решила заняться тем, что модно. Роком! Но разве это музыка?". Я это случайно услышала. А мама, мое Золото, не заступилась. Не было у них заведено - спорить друг с другом. Вот от кого-то другого защитить - это да, обращайтесь, пожалуйста. Но отец - он ведь всегда прав...
      Нет, я совершенно не тщеславна. Просто голос... он ведет меня туда, куда хочет, и я ничего не могу с ним поделать. Я, честно, вся извожусь перед выходом на сцену и готова убежать на край света, - так тяжело быть центром внимания. Кто-то когда-то сказал: "Глаза протянуты, как пальцы". Вот-вот, именно так. Но все становится неважным в тот момент, когда голос принимается использовать свой инструмент, в смысле, меня. Он ведет себя так, как ему заблагорассудится, ему невозможно не подчиниться, и зал проваливается куда-то в черноту, он на меня уже не действует. Мне вообще становится все до сильно высокой лампочки. Все, кроме звездного пути, по которому голос меня тащит. Сначала я упираюсь - но стараюсь эту стадию пройти до концерта. А потом лечу вслед за ним, одновременно боясь и не боясь ухнуть в "тот свет", где свет такой яркий, что когда туда попадаешь - он тебя разбирает на атомы. И растирает в звездную пыль...
      После концертов - ломает. А зрители заражены и заряжены голосом, им кажется, что он - это я.
      Один из них сказал мне: "Ты скользкая и красивая". Другой, как ему показалось, сострил, когда я обронила случайно: "Холодно": "Я сам готов стать для вас одеялом!". Я просто ответила, что пошлости выслушивать не намерена, но слезы так и брызнули, и щеки тут же сделались черными от краски. Ну что за примитив! И как к ним можно относиться всерьез, тем более, с интересом? Я вспоминаю свое розовое платье в горошек и рукопожатие Миклоша. Все одно и то же... Разрушить, уничтожить, сделать больно. Люди... Только голос никогда не обманывает. Конечно, иногда кажется, что он хищник - вцепляется в тебя и тянет, привесив гирю к каждой твоей клеточке, и выматывает в пути. Но возвращаться потом трудно и не хочется.
      
      Хэнг**
      Я разглаживаю красную розу на кармашке бабушкиного фартука. И как он у меня сохранился - годы и годы? Бабушка - одна из совсем немногих, кто относился ко мне всерьез и любил меня - не ради чего-то там, а просто так. Ей было все равно, какие формальные подвиги есть на моем счету. Сколько я заработала хороших отметок в школе. И даже триумфально ли спела на школьном вечере. Бабушка и так знала, что в этом смысле за меня можно не беспокоиться. Хотя, конечно, успехам радовалась. И мои провалы не приводили ее в негодование. Она ни разу не сказала мне слов про "идти вперед, не останавливаться на достигнутом". Она не любила банальностей.
      Вот она, откуда эта памятливость на добро и зло - от бабушкиного бескорыстного ко мне интереса. Просто ты всю жизнь благодарен тем, кто сфокусировал на тебе свой взгляд. Как будто ты перестал быть невидимкой (сцена тут не в счет, там голос - хозяин). Кто-то увидел тебя в розовом свете, кто-то - в черном, кто-то - в дневном. И всем от меня - большое спасибо, даже тем, кого я раздражала. Значит, я была, я жила. Ну а о тех, кто мне радовался, - и говорить нечего, я просто не знаю, где их посадить, чем накормить. Хотя, вру, не всех. Всегда сбегала от банальности. Если было неинтересно - узнаваемо и предсказуемо. А сейчас он скажет это... А сейчас - то... Но даже если и не так, все равно: нечего сидеть и ждать меня с собачьим выражением глаз. Ох уж, эти мне женщины, на них не угодишь: то сиди и жди, то займись своими делами.
      Бабушка, наверное, все про это знала. Она могла бы мне во многом помочь. Но... проклятые Советы... Правда, и мы, надо сказать, хороши тогда были. Почему прекрасные идеи всегда приводят к большой крови? Лучше вообще обходиться без идей. Жить, чтобы жить. Был когда-то такой французский фильм с Ив Монтаном в главной роли. Его даже на "Оскар", кажется, номинировали, как лучший зарубежный фильм в 68-м году.
      Да-а, 68-й... Все случилось так, как случилось, и с этим ничего нельзя было поделать. Когда на тебя сваливается слава, ты воспринимаешь ее как неизбежность и вовсе не кайфуешь каждую минуту оттого, что любой может ткнуть в тебя пальцем и радостно заржать. Слава - ревнивая попутчица дара, который, к несчастью, вписался во вкусы миллионов... Сейчас меня почему-то жалеют. Говорят: конечно, ваш уход из группы был ошибкой. Вам надо было продолжать работать вместе несмотря ни на что. И все-то они знают, знатоки. Особенно про это, так мною нелюбимое, "идти вперед". А может, мне тогда самое время было вбок скакнуть или даже повернуть назад, кому это ведомо? Какой-то мальчик подбежал ко мне в полнейшем, как видно, восторге, сказал, что он русский рок-музыкант и что именно мое творчество открыло ему глаза на то, что есть рок-музыка и чем в жизни вообще стоит заниматься. Бедный мальчик... Ну что я ему могла сказать на это? Не открывать же горькую тайну голоса, который всегда вел себя так, как ему вздумается и не спрашивал у меня разрешения. Ну а если всю жизнь подчиняться чему-нибудь или кому-нибудь, в конце концов оказываешься там, где все чужое и где тебе нет места - ни на земле, ни на небе.
      Я давно уже избегаю концертов в качестве зрителя. И вовсе не из зависти старости перед молодостью, забвения перед успехом, как может показаться. Просто... все эти лаковые девочки и мальчики с замечательными способностями... Они - окончательная победа формы над содержанием. И вообще, все наше время такое. Форму пестуют, содержание имитируют. Посмотрите на эти лица, эти тела. Каждый раз хочется ласково спросить: и зачем тебе крем, дура ты этакая, от морщин? Лучше повнимательнее к себе прислушайся, да постарайся хоть что-то почувствовать по отношению к другим, тогда и лицо изменится в лучшую сторону. Но поздно, поздно. Ничего не изменится, ни в лице, ни в глазах. Пустыня... Люди живут по принципу героини "Прелестных картинок" Симоны де Бовуар, которая говорила, что бедность - это когда чувствуешь чужой плевок через дырявую подошву - героиня не хотела этого снова пережить. Ну а у нас - целый мир бедняков и аскетов. И только подломились колышки, огораживающие это пространство и время, как форма хлынула сюда, заполнив собой даже то, к чему она не должна была иметь отношения. Посмотрите, как юные певцы старательно раскрывают рты. И если даже поют не под фонограмму, все равно как под фонограмму. Поют телом, страстно прикрывают глаза, чтоб оттуда не блеснул алчный блеск желания заработать. Они кривляются, и это видно. А мы испытываем неловкость, и только. Вот, оказывается, куда мы ушли из 60-х. А ведь сколько погибло тогда от алкоголя, героина и люси с алмазами в небесах, сколько ушло добровольно - и зачем они позволили музыке выпить себя изнутри? Мы летали себе всю жизнь без доспехов формы, без возраста, пола, профессии, национальности и прочего, что тоже не есть хорошо - эта незащищенность неприлична, как тело улитки без панциря. А мягкотелые жужелицы, гусеницы, всякая летающая мелкая живность годится разве что в пищу летучим богам насекомых - птицам. Нам, мягкотелым, не стать людьми в полном смысле этого слова. Земля не выносит таких созданий, потому что Земля "сурова и проста", и у нее свои - суровые и простые - боги. Мы же... не рассматриваемся богами, как нечто подлежащее учету. Так, шелуха, которую приходится сдувать после свершения энергозатратной работы богов по поддержанию реальности. Создать-то ее создашь, а потом смотри, чтоб источник энергии не угас, следи, чтоб механизм работал по возможности без сбоев... Где во всем этом отлаженном хозяйстве место для нежных, ранимых, слабых, для тех, кто не действует, а рассуждает, какой ногой ступить сегодня, а какой завтра?
      ...Они сказали, что ничем не могут мне помочь. Что ж... Этого и следовало ожидать. Это ведь твой личный способ жизни - под названием "отстаньте вы все от меня!". Вот они и отстали - вся обслуга, все друзья, все парикмахеры, официанты. Врачи... Мнительность же никогда не относилась к числу моих недостатков. Или, в данном случае, достоинств, как посмотреть. Однако все случилось как случилось, и ничего уже не исправить. Ладно, я пойду. Пока. Не стоит слишком сильно расстраиваться, да и не будут - некому, вообще-то. Разве что Масцке, которая как и та, бабушкина, никогда не уходит, если мне грустно. Или одиноко. Или...
      Все вокруг меня темнеет, осыпается звездная пыль. И только голос шепчет тихо, совсем тихо, почти что исчезая: "В Дебрецен мне надо ехать, к пиру индюка зарезать...".
      
      *Стэм (stem) - голос (голланд.)
      **Хэнг (hang) - голос (венг.)
      

  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 12/12/2021. 18k. Статистика.
  • Рассказ: Проза

  • Связаться с программистом сайта.