Так уж организовано мироздание - те, кто не вписывается, не вписываются никуда и никогда. Во времена неокапитализма чудиком быть возбраняется по причине всеобщей тяги к внешней элитарности, респектабельности и комфорту. Однако и во времена социализма чудиком быть тоже возбранялось, - по другой, естественно, причине: по причине всеобщего ликования и всеобщего же строительства коммунизма. Однако "невписывающимися" не становятся, ими рождаются. Куды ж деваться-то, если уж ты такой? Надо как-то жить... Вот мы и живем.
...Однажды никому не известный гениальный нищий поэт решил сделать ремонт на своей нефешенебельной кухне. В отличие от многих других никому не известных гениальных нищих поэтов руки у него росли откуда надо, и ремонт он собирался сделать этими самыми руками. Одна загвоздка - задуманную облицовочную плитку купить было не на что, да и негде. Если кто знает, таких товаров тогда в магазинах не валялось. Дружбу у нас однако еще никто не отменял, и вот приятель поэта намекнул ему: есть тут один сарайчик, доверху набитый импортной гэдээровской плиткой (ГДР - это страна такая времен социалистической дружбы народов). Сарайчик, правда, принадлежит первому секретарю райкома КПСС данной местности, но чего уж там... Естественно, поэта этот последний штрих не то что не остановил, а даже добавил поэту решимости. Наш привет Франсуа Вийону! "Завтра получишь ты все сполна: за то, что не гнулась твоя спина, завтра сплатится шея!". Акт отъема плитки принимал антисоветский оборот: оборот борьбы против существующей власти. Это поэту показалось немаловажным, и к делу экспроприации экспроприаторов поэт привлек своего младшего собрата по перу, который верил своему старшему собрату безоговорочно. За плиткой в сарай к секретарю - значит, за плиткой в сарай к секретарю.
Дождались наши злоумышленники ночи. Стояла зима, поэтому ничего не было странного в том, что "мело, мело по всей земле, во все пределы", а поэту того и надо было. Для маскировки он надел ядовито-зеленую вязаную шапочку своей старшей дочери, чтобы скрыть свою белокурую приметную прическу. Однако, сами понимаете, подобный головной убор сделал его еще более приметным, и если бы кто в эту зимнюю снежную ночь увидел поэта в зеленой шапочке с помпоном, он бы такое уже никогда не забыл.
Взяли они тогда детские саночки и сделали к сарайчику ходок шесть-семь. Привезут, спрячут груз в подвальчик, тяпнут на кухне по сто грамм, и опять в поход за плиткой, добытчики они наши и борцы с советской властью. Зима заметала их следы, младший собрат бормотал себе под нос что-то вроде поэтического оберега: "...И яркого не подавая вида, за тучи прячется луна...". Так два решительных гражданина перетащили в подвал полсарайчика, а с последней ходки уж и ноги еле передвигали - не только по причине усталости, но и по причине кухонных передыхов со стопарем самогонки.
Плитка, конечно же, должна была в подвале немного отлежаться, что она и сделала, пока о происшествии не забыли: и пострадавший, и компетентные органы. А скорее всего, пострадавший и вовсе не заметил потери, как отряд не заметил потери бойца: "Мало ли у нас таких мальчиков!". В смысле, стройматериалов для первых лиц района, области, республики и государства. И не только стройматериалов.
И вот кухня нищего поэта заиграла всеми цветами радуги, а случайно попавшая туда дама из обслуги высшего районного капээсэсного света заметила как-то: "О, как вы живете! Такая плитка - только в квартире главного врача района!". Тут для того, чтобы описать реакцию поэта, позвольте использовать соцреалистический штамп: "И парень усмехается в пшеничные усы...".
...Давно нет той страны, на территории которой происходили эти достославные события. Давно нет того общественного строя. Знаменитый ныне поэт ушел в царствие небесное через свой поэтический портал, и до сих пор переводить его на другие языки никто не решился - говорят, нужен талант, конгениальный таланту поэта. Судьба первого секретаря райкома осталась неизвестной, впрочем, она вряд ли оригинальна, вряд ли драматична - все "свои" тогда просто пересели в другие кресла. Как фасолины в сите: их подбросило, и они легли несколько по-другому, но то же сито, те же фасолины... Мало кто тогда остался не у дел, разве что перебежавшие во вражеский (читай: либеральный) лагерь. Младший собрат поэта по перу так и не научился жить "как люди", вопреки всему оставшись чудиком. Нашел себе такого же чудика иного пола и витает в эмпиреях, особо не заморачиваясь насчет окружающей действительности. Бормочет себе под нос свои стихи-обереги, метет себе улицу, или следит за давлением пара в бойлерной, или сторожит детский садик, проявляя на людях крайнюю осмотрительность и стараясь на всякий случай не демонстрировать по ходу дела ни своей образованности, ни таланта. Ну а гэдээровская плитка (мертвое, как это водится, намного долговечнее живого) так до сих пор и украшает собой кухню в квартире знаменитого теперь поэта. Правда, знаменитого лишь в очень узких кругах и после своего ухода не оставившего потомкам ни материального достатка, ни статуса семьи непонятого при жизни литературного корифея. Да ведь и Микеланджело в свое время заметил по поводу финала собственной судьбы: "Таков твой итог, досточтимый художник". Наверное, Микеланджело тоже был чудиком.