Российская интеллигенция, будучи носителем идей, которые рано или поздно овладевают массовым сознанием, во все времена являлась устроителем духовной жизни общества. Даже сталинский Большой Террор, отменяя своим приходом не только свободное течение жизни, но и свободное течение мысли, все-таки не смог окончательно запретить мыслящим людям мыслить, а размышления свои обобщать и записывать. В результате потомкам стали известны поразительные документы эпохи вроде знаменитого письма Федора Раскольникова Сталину. Разумеется, массовым интеллектуальным сопротивлением подобное явление стать не могло. Цепную реакцию осмысления действительности - прошлого и настоящего России - естественно породили только смерть Сталина и доклад Хрущева на ХХ съезде партии. Однако свое личное интеллектуальное сопротивление еще в 1939 году начала Лидия Чуковская, написав повесть "Софья Петровна". В ней обычная советская женщина, безумно любящая своего сына и гордящаяся им, не может справиться с той социальной шизофренией, которая раскалывает ее жизнь надвое: она не верит, что ее замечательный мальчик, комсомолец и умница - враг государства, которому он служил верой и правдой, но она не может не верить и любимому государству, которое сына у нее отнимает и бросает в тюрьму как своего злейшего врага.
Таким образом, традиционно считая началом диссидентского движения процесс1965 года над писателями А.Синявским и Ю.Даниэлем, историки просчитываются примерно на 26 лет, ведь осознав, где основные истоки происходившего в 30-е годы в СССР, Лидия Чуковская еще тогда ставит государству свой диагноз. И, хотя повесть "Софья Петровна" будет опубликована на родине автора спустя десятилетия, акт гражданского мужества и литературный подвиг Лидии Чуковской станет именно тем толчком, который придаст энергию всему правозащитному движению 60-70-х годов ХХ столетия: "...Пусть моя повесть всего лишь фотография, а не живопись, - пишет Л.Чуковская в своем "Очерке литературных нравов" под названием "Процесс исключения", - но на этой фотографии запечатлен весьма существенный момент истории нашего общества, и повесть необходима всем, кто хочет задуматься над совершившимся". И еще: "Читатель найдет нас, прочтет, поймет, услышит - мы останемся верны ему только тогда, когда останемся верны себе". (1)
Заставить человека задуматься, а значит усомниться в правомерности террора - как против личности, так и против народа, перестать плыть по течению во власти темных сил - единственная задача, которую в процессе своей деятельности ставят перед собой практически все диссиденты. Даже боевой генерал - Петр Григоренко - говорит в своих записях не о, как можно было бы предположить, подготовке насильственного свержения власти коммунистов, а о миссии правозащитников противостоять тотальной лжи: "Я, вместе с моими друзьями, принимал участие в борьбе за правовое общество, боролся против лжи, которая наряду с террором является главным средством сохранения и укрепления власти партократии. Власть, родившаяся в подполье и вышедшая из него, любит в темноте творить свои черные дела. Мы же стремимся вынести их на свет, облучить их светом правды". (2)
Главной обязанностью своей жизни считал обязанность нести слово правды и узник совести, погибший в Чистопольской тюрьме в 1986 году, Анатолий Марченко: "Когда я сидел во Владимирской тюрьме, меня не раз охватывало отчаяние. Голод, болезнь и, главное, бессилие, невозможность бороться со злом доводили до того, что я готов был кинуться на своих тюремщиков с единственной целью - погибнуть. Или другим способом покончить с собой. Или искалечить себя, как делали другие у меня на глазах.
Меня останавливало одно, одно давало мне силы жить в этом кошмаре - надежда, что я выйду и расскажу всем о том, что видел и пережил. Я дал себе слово ради этой цели вынести и вытерпеть все. Я обещал это своим товарищам, которые еще на годы оставались за решеткой, за колючей проволокой". (3)
Говорить правду во всеуслышание - что может быть естественней для человека разумного? Именно с помощью правды исправляются допущенные ошибки, раскаиваются грешники, ставятся точные диагнозы, строится общество на незыблемом фундаменте. Умение формулировать эту правду и доводить ее до умов всего человечества - есть высокое призвание интеллигенции, следовать которому с годами не становится проще. И, если началом процесса осмысления советской действительности можно считать создание Лидией Чуковской повести "Софья Петровна", то последующие годы в СССР, ознаменованные очередными испытаниями предела человеческих сил, принесли с собой и нечто другое - переключение внимания интеллигенции (как и всего народа) на внешнего врага, а именно - германский фашизм. Тем те менее, процесс накопления информации о преступлениях коммунистического режима против собственного народа не прекращался интеллигенцией ни на минуту.
В 1945 году Андрею Синявскому и Юлию Даниэлю, будущим знаменитым диссидентам, было по 20 лет. И целых 20 лет оставалось до исторического момента - начала судебного преследования писателей за опубликованные ими произведения без одобрения системы - то есть за границей. Однако свободному течению мысли ничто уже помешать не могло: "Мы все, представители художественной интеллигенции, мы - не политики, но... пришла пора, когда мы осознали, что не можем больше работать, как бы мы хотели работать, приходит пора определить свою позицию в этом мире.
...Многие документы самиздата, которые раньше циркулировали безымянными или подписанными вымышленными именами, теперь появляются подписанные людьми, открыто бросающими вызов, открыто декларирующими свое право на информацию... на то, чтобы их позиция была недвусмысленно заявлена перед всем обществом..." (4) - говорит Александр Галич по радио "Свобода" в 1974 году.
Быть услышанным в 1974 году в СССР - это своего рода искусство, которым, к сожалению, владели лишь единицы. Самиздатовская "Хроника текущих событий" информировала весьма ограниченное число людей, "вражеские голоса" (как именовали в народе радиостанции "Свобода", "Свободная Европа", "Голос Америки", выходящие на языках СССР и стран Варшавского договора) нещадно глушились. Однако правозащитники находили все новые и новые средства, чтобы достучаться до спящего сознания граждан страны, идя иногда на просто самоубийственные меры: "Мы сидели спокойно и не оказывали сопротивления. У нас вырвали из рук лозунги. Виктору Файнбергу разбили в кровь лицо и выбили зубы, Павла Литвинова били по лицу тяжелой сумкой, - обращается ко всем, способным ее услышать, Наталья Горбаневская в своем открытом письме по поводу демонстрации на Красной площади против ввода в Чехословакию советских войск в 1968 году. - У меня вырвали и сломали чехословацкий флажок. Нам кричали: "Расходитесь, подонки!", но мы продолжали сидеть. Через несколько минут подошли машины, и всех, кроме меня, затолкали в них. Я была с трехмесячным сыном и поэтому меня схватили не сразу. Я сидела у Лобного Места еще около десяти минут. В машине меня били. Моего ребенка тоже отвезли в милицию и в течение шести часов мне не давали кормить его". (5)
До сих пор в среде российской интеллигенции не утихают споры: до какой степени, рискуя в борьбе за правду, имеем мы право распоряжаться не только своей, но и чужой жизнью? Чем руководствовалась Наталья Горбаневская, когда вышла на площадь с грудным сыном на руках? Как получилось, что у генерала Григоренко оказались втянутыми в диссидентскую деятельность не только жена, но и его дети? Каждый из знаменитых и безвестных диссидентов решал этот вопрос самостоятельно, но не всегда их нравственный выбор, очень тяжелый, а иногда и вообще невозможный, устраивал одновременно и собственную совесть, и широкую общественность, и семью, и историю. Делая же этот выбор, диссидент нередко оказывался по ту сторону добра и зла: "Тот узкий слой советской либеральной интеллигенции, который даже в самые худшие времена пытался сохранить человеческие ценности, та среда, из которой вопреки режиму вышли многие лучшие люди науки и культуры, среда, из которой выросло и без которой не могло существовать правозащитное движение, - несет в себе и элементы режима, которому противостоит: ей присущи элитарность и стремление сотворить себе кумиров, подозрительность, переходящая в маниакальную боязнь стукачества", (6) - пишет один из самых известных правозащитников Павел Литвинов. А член диссидентского круга Нина Воронель в своих воспоминаниях идет еще дальше: "Неожиданно для меня самой оказалось, что я терпеть не могу бесовщину, а без бесовщины никакое революционное движение практически невозможно. Ведь это только в кино легко идти на штурм неприступных крепостей, а в жизни революционный экстаз выглядит совсем иначе. Недаром нордические чудо-воины перед боем наедались мухоморов, пытаясь легким помутнением сознания подавить естественный инстинкт самосохранения. Подобно им, борцы с бесчеловечным режимом тоже должны были взвинтить себя до некоторого бесчеловечного градуса, прежде чем выйти на бой против этого режима. И поддерживать в себе такой градус долгое время, чтобы, не дай Бог, не дрогнуть и не уйти в кусты". (7)
Вероятно, именно поэтому, когда волна перестроечных восторгов схлынула, многие современные философы, историки и публицисты предъявили советскому диссидентству длинный список претензий. Оказалось, мало быть героем - надо еще смирить гордыню и себя им не чувствовать, мало было рисковать жизнью - надо было делать это безропотно, а главное, смиренно, мало было противостоять тоталитарному государству, надо было видеть на годы вперед, заранее зная развития событий, чтобы не совершать досадных ошибок. Однако ничто человеческое человеку не чуждо. Диссиденты, как и все прочие люди, просто делали свое дело - то, которое не делать они не могли: готовили революционные преобразования в нашей стране путем доведения правдивой информации о делах коммунистического режима до ушей и умов населения СССР. Понятно, что способное воспринять эту информацию население в основном скопилось по столицам союзных республик и нескольким крупным городам страны, но круги по воде расходились все шире и шире, вот уже и ставропольская интеллигенция перепечатывает на машинке Галича и Солженицына, ставропольские писатели Г.Шумаров и А.Поповский отказываются подписать письма, приветствующие ввод в Чехословакию советских войск, в самиздате ходит повесть В.Белоусова "Великий тренер".
"Человечество держится на тонкой сети любви и знаний, которую сплели своими подвигами и усилиями знаменитые и безымянные устроители духовной жизни, - пишет Г. Аксенов в своей статье "Отстрел третьего кита". - Теперь становится совершенно ясно: большевики, превратив "гнилую интеллигенцию" в служанку своего государства, в исчезающую прослойку между основными, "правильными", классами, тем самым поставили плотину на главном течении эволюции". (8)
Плотину прорвало в горбачевскую перестройку. Казалось бы, все вот-вот станет на свои места, ведь напечатаны книги, которые ждали своего часа по нескольку десятков лет, рассказана в деталях история инакомыслия в СССР, то есть история интеллектуального сопротивления интеллигенции террору и государственному насилию, и герои сопротивления займут им подобающие места. Однако: "Если демократизма нет в обществе, откуда ему взяться как системе государственной? Демократизм - это прежде всего образ жизни, это отношение людей друг к другу, умение личности быть демократичной. Это, соответственно, исторический опыт общества и личности, опыт, который и приводит людей к демократии государственной. Опыт общения, опыт умения отличать умение от неумения, слово - от пустословия, доверие - от недоверия..." (9)
Не все граждане бывшего СССР это умеют и до сих пор. Возможно, поэтому диссиденты 60-70-х годов со страниц своих книг, с помощью своей публицистики (а многих из них уже нет в живых) в очередной раз стараются научить этому своего читателя, научить его демократизму: "Мне с возрастом становится все ясней, что лучшее в нашем мире находит свое выражение через простые человеческие чувства - любовь мужа к жене, родителей к детям, мужскую дружбу, сострадание, терпимость, простую порядочность, - в то время как любая идеология и доктрина, если она не используется с осторожностью как рабочая гипотеза, может свестись к рубке голов или, в лучшем случае, к набиванию кошельков...
...Поскольку у Движения за права человека нет дивизий, политики- гангстеры и политики-лавочники склонны третировать его. Но мне кажется, что именно всемирное движение за права человека станет преобразующей мир силой, которая преодолеет как бесчеловечность, основанную на насилии, так и бесчеловечность, основанную на безразличии..." (10) Андрей Амальрик, погибший в эмиграции в автомобильной катастрофе в 1980 году, как будто предвидел то, что предстоит нашей стране в посттоталитарный период, а именно: потерю человеческого в человеке ввиду слишком быстрого и не всегда праведного обогащения или, наоборот, сползания в нищету и поиска куска хлеба, когда становится не до поиска истины. Но ведь бесчеловечность, основанная на безразличии - как раньше говорили о "гнилом Западе": "в мире чистогана" - немногим лучше откровенного террора.
Однако история диссидентства как положительный опыт вспоминается сейчас в литературе все реже: "Об этих делах теперь вспоминать не принято: одни считают, что слишком рано, другие - что слишком поздно. В общем, не модно. Да и мы не рвемся публично предаваться воспоминаниям. Ну не хотят знать - и ладно. Насильно ведь ни узнавать, ни вспоминать, ни тем более думать не заставишь. А коль скоро общество решило, что его история началась с нуля, то это, в сущности, его дело. Наш же долг - хранить память о тех, теперь уже кажущихся бесконечно далекими, временах и о наших друзьях, навсегда оставшихся в той эпохе". (11)
Но вспоминать это придется хотя бы потому, что нынешнее становление российского правового государства не может обойтись без знания людьми истории этого становления. В противном случае обществу предстоит совершать одни и те же ошибки снова и снова, каждый раз скатываясь в свое тоталитарное прошлое.
Изучив литературное наследие диссидентов и сделав выводы, читатель обязан осознать - если бы не было этой небольшой части интеллигенции, принявшей за основу своего существования формулу "кто, если не я?" и готовой рисковать не только своим благополучием, но и своей жизнью, то была бы у России иная история. Возможно, до сих пор советский народ размахивал бы красными флагами перед каменными физиономиями памятников на площадях советских городов.
1. Чуковская Л. Процесс исключения. - М.-Минск, 1997.
2. Григоренко П. "В подполье можно встретить только крыс..." - М., 1997.