Туз Галина
Роли второго плана становятся первого

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 01/07/2015. 22k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  • Скачать FB2

  •   Мастер позвал меня в гости одну, чего раньше никогда не делал. Мы приходили к нему пачками, партиями, парочками, но поодиночке, кажется, ни разу. Поэтому я волновалась. Наверняка он собирается чихвостить меня за последнюю сданную ему подборку, но не хочет при всех. Или это что-то другое? Подъезд фешенебельного домишки (квартира Мастера выглядела отнюдь не такой фешенебельной), на мое счастье, был открыт, и звонить пришлось только в дверь. Распахнув ее, наставник, весь какой-то взъерошенный и помятый одновременно, тут же прислонился к притолоке - он явно чувствовал себя преотвратно.
      Если бы это не звучало кощунственно, я бы сказала, что лицо у него было цвета влюбленной жабы - зеленовато-серого.
      - Долго не протяну, - предупредил Мастер равнодушно и зашаркал в комнату. Я молча двинулась за ним. Лицемерить и утешать не было смысла.
      - Хочу тебе кое-что подарить, - бросил хозяин квартиры, тяжело усаживаясь в старое кресло. - Я выбрал тебя. Почему - ты знаешь. Отказаться не можешь - у нас это не принято. (У кого это у нас, хотела я спросить, но не спросила). Подарок налагает большую ответственность, учти. Пока я могу сказать только это. Ты сама во всем разберешься, это довольно просто. Да, вот еще: с изобретением мобильников нам стало намного легче, уж поверь. Раньше приходилось лететь иногда через весь город, часто опаздывали. Теперь дело успешнее пошло. На вот, - и он протянул мне заготовленный сверток - небольшой, в обычной коричневой бумаге. - Посмотришь дома. Пей из него смело, он на все случаи жизни.
      Дальше Мастер добавил какую-то бессмысленную комковатую фразу: "Роли второго плана становятся первого" и отвел от меня взгляд, будто чувствуя себя виноватым.
      Странная эта речь не произвела на меня впечатления чего-то экстраординарного, Мастер всегда у нас был немного того, ну и мы ему под стать. Я только расстроилась, что он действительно серьезно болен, и стала думать, как бы его к врачу вытащить - по типу большинства мужчин, в больницу наш наставник мог попасть разве что в бессознательном состоянии.
      Мастеру я была обязана особым к себе отношением. Со стороны препода это весьма непедагогично, и, говорят, на Западе за такое с работы выгоняют. Ну а у нас выгоняют за другое - за несогласие с начальством, например, и все об этом прекрасно осведомлены. Но нашего наставника тронуть начальство не смело - боялось его и уважало, как уважают достойного врага. Так он и протрубил здесь всю жизнь, вошкаясь с нами, с молодняком. А мы, свиньи такие, не очень-то это ценили. И вот теперь...
      Хотя лично я тоже не давала Мастера в обиду. Однажды вцепилась в обесцвеченные космы одной нашей крысы по фамилии Рябилкина, когда та сказала, что стихи у Мастера "для домашнего пользования". Ну конечно, постмодернисты вы хреновы, вам бы только позабористей мата, да позаумней словес накрутить, мертвяки вы ходячие. А Мастер - "он живой и светится". Как написал - по другому, правда, поводу - наш любимый детский писатель.
      Ох уж мне эта школьная привычка к эпиграфам и цитатам. Мы с Улей и Юлей, Ульянкой и Юлианом, только и делали, что перебрасывались литературными формулами (говорят, дружба втроем - поганая штука, но у нас получалось. Или это мы только роли такие играли?). "В ней - порыв, и сдержанность - в нем. И не виден третий", - подчеркивала я нашу взаимозависимость. И добавляла: "Видите, в самую точку: вас видно, а меня нет". И это было правдой, потому что Улька и Юл были известными в нашей тусовке людьми, уже и по парочке премий сумели отхватить, а со мной им только и радости было, что потрепаться на отвлеченные темы. Мои друзья ценили во мне "лучший треп столетья", так прямо и высказывались: "Никто, кроме тебя, не говорит того, что хочется услышать". Но я и сама знала - вроде, ничего собой не представляю, карапуз какой-то (они меня так и звали - Карапуз), а без него им жизнь не в жизнь.
      
      "Да сходил бы ты по воду, мил человек!", - говорила я Юлу, имея в виду отнюдь не воду, конечно. Он и бежал. Вернее, шел. Юл ходил всегда степенно и сосредоточенно. Хотя вообще - пили мы мало, не чувствовали в этом особой необходимости.
      Порывистость Ульяны была неявной, энергия - скрытой, тем не менее, в колючей, как будто состоящей из разнокалиберных треугольников фигуре нашей подружки чувствовалась сила летящего копья. Не стой на пути, пробьет и убьет, а сама дальше полетит, как ни в чем не бывало - в своем пестром, развевающемся, воздушном, сильно с колючестью контрастирующем. Тут еще и сосредоточенность на чем-то таком, одной Уле ведомом, что звучит в ней внутренней музыкой, а потом становится тем, что мы должны обсуждать на семинарах, но мы не обсуждаем. Мы просто обмираем, когда Ульяна читает вслух свое, а Мастер, бывало, кинет вяло пару-тройку слов, тоже в полном недоумении, граничащем с потаенным восторгом. Она тогда с достоинством сядет на свое место, скрутит волосы в жгут, перекинет их на грудь, сложит на ней же руки и сидит, уставясь перед собой в одну точку. Трогать в эти моменты Улю нельзя.
      Мы с Юлом, пристроившись рядом, всегда готовы мгновенно встать на ее защиту, если что. Пусть только постмодернистская братия посмеет хоть междометие вякнуть. Не вякают. И их пронимает.
      Так же, как и после чтения Юла, хотя он - совсем другой, обманчиво простой, "предварительно-напряженный железобетон", как он сам о себе говорит. Самые очевидные вещи Юл облекает в некую новую форму, которая открывает нам глаза на безмерную глубину этих самых очевидных вещей, и, выдав свое веское слово, Юл усаживается, восстанавливая собственное положение за столом, - большой, мрачноватый, - склонив коротко стриженную голову и как будто мысленно продолжая монолог для самого себя.
      Вот какие у меня друзья. Я их люблю, хотя, по правде сказать, иногда мне трудно разобраться в собственных чувствах...
      
      ...Выйдя от Мастера, я встретила во дворе волоокую, как говорили раньше, красавицу Ковшову - рябилкинскую подружку. Имея в дедулях какого-то конформистского соцреалиста, она проживала в этом же доме и бунтовала почем зря как против своей семейки, так и против всего мира, впав вместе с Рябилкиной и их лидером Петей Рюриным в крутой постмодернизм (по поводу остальных литературных течений они презрительно высказывались так: "Сюжетчина!"). Петю Рюрина, автора книжки стихов под названием "Властитель бабочек и мхов", я жалела после того, как случайно услышала слова одного из преподов, отчитывающего Петину маму: "Вы воспитали подлеца!". Подумала, что столь сильное выражение вовсе не характеризует высокомерного, конечно, и считающего себя гением, но безобидного Петьку, не способного на активные гадости. А маме-то каково такое о родном сыне услышать?
      Ковшова же была среди нас знаменита тем, что на первом семинаре, когда Мастер спрашивал каждого новичка, чего он ждет от занятий и от наставника лично - похвал? совместного труда? проталкивания во всевозможные редакции? - ответила ему, томно понизив голос: "Я хочу, чтобы меня открыли". А когда Мастер, да и мы вместе с ним, уставился на красавицу в полном недоумении, она пояснила: "Ну знаете, как это бывает: выступает группа в каком-то никому не ведомом клубе, а там случайно оказывается известный музыкальный продюсер, он группой заинтересовывается и открывает ее...". "А, - сказал тогда наш наставник, - но я не продюсер. Ничего общего с этим не имею. Придется вам, девушка, попрозябать какое-то время в неизвестности. До тех пор, пока сами не представите себя как интересный публике персонаж...".
      
      Юл потом выдал экспромт по поводу: "Ты не жди ума большого от Рябилкиной с Ковшовой, интеллекта тяжкий груз тянет только Карапуз!", - насчет интеллекта он, конечно, погорячился. Я вон экзамен по философии только что, считай, завалила, если по-честному. Не знала биографии ни одного философа. Потому что запоминаю только образами, а там надо было заучивать кучу какой-то сухомятки - родился-женился и все такое. Но я сметливо влепила преподу ответный вопрос: "А как вы думаете, часть - это часть целого или целое само по себе?", и препод тут же разразился обширной цитатой из Георгия Хазагерова: "Сегодня становится совершенно очевидно, в чем децентрация и фрагментарность совпадает с тоталитаризмом - в дегуманизации и деперсонализации культуры, в разрушении человеческой цельности" и поставил мне пятерку (у него были странные критерии оценок, впрочем, у нас такое в порядке вещей).
      Потом от препода я скрывалась, потому что мне было стыдно - наверное, так чувствует себя мужик, который оскандалился в постели с женщиной - и после этого ее тщательно избегает. Я ж умной себя считала, а пятерку получила исключительно на халяву. Даже Рябилкина мне после экзамена сказала: "Вот-вот, и вовремя войны были такие - мандарины в блокаду жрали". Я схватила ее за ворот и накрутила его на руку. В этом смысле ничто меня никогда не останавливало. "Драться надо? Так дерись!" - спасибо Тортиле за соответствующий карт-бланш. "Давно от меня не получала, крыса?", - зловеще спросила я тогда, а Рябилкина, заверещав, стала вырываться, подвергая свой воротник риску быть оторванным, а шею - быть передавленной. Пришлось отпустить.
      
      ...Увидев меня возле подъезда Мастера, Ковшова скорчила глумливую физиономию - мол, понимаем, понимаем, для чего ты сюда бегаешь. А я показала ей кулак - хоть и маленький, но крепкий, и Ковшова юркнула в соседний подъезд, испугавшись повторения рябилкинской эпопеи.
      
      Дома я распотрошила сверток и нашла в нем обычный бокал - зеленого стекла, с золотой искрой внутри и с едва видными гранями. Красивый, но ничего особенного. Пей из него, сказал Мастер, ну а для чего ж еще стаканы-то существуют? Странный вообще-то подарок, да и вообще странно, что Мастер решил мне что-то дарить. Неужто на память? Он что, и впрямь на тот свет собрался? Я вспомнила весь облик учителя - болезненный, но не жалкий, и подумала, что он не может так вероломно поступить с нами и бросить одних, наедине со всеми этими уродами, от которых всю дорогу защищал нас своей широкой спиной. Стакан я со стуком поставила на приступочку буфета, пробормотав увиденную недавно в инете строчку рекламы: "Красивые буфеты. Доступная цена" и попутно присочинив к ней продолжение: "В них прячутся скелеты, им совесть не нужна".
      Это фишка у нас была такая: если рекламная или новостная формулировочка вписывалась в какой-либо поэтический размер, мы тут же сообщали ей поэтическое же развитие. Вот, Яндекс от 8 мая 2015 года нас известил:
      "Прогресс" сгорел над Тихим океаном". Мы тут же продолжили:
      
      Прогресс сгорел над Тихим океаном
      Недолго пожил бедненький прогресс
      Пробил он нашу Землю как тараном
      И вновь над Атлантическим воскрес.
      
      А теперь можно и по-другому: "Буфет сгорел над Тихим океаном...". Ох, ладно, что это я?
      Буфет стоял в моей комнате очень давно, можно сказать, всегда. Он был для меня секретером, туалетным столиком, платяным шкафом, книжным - тоже. Короче, всем, кроме кровати, стула и стола. Поэтому любая вещь, которая попадала в мою комнату, рано или поздно оказывалась в буфете, на буфете, за буфетом, под буфетом или возле него. Про бокал мне хотелось забыть как можно быстрее, потому что с ним была связана болезнь Мастера и его странная речь, а с другой стороны, это ведь подарок... Поэтому я не стала его прятать, оставив презент в поле зрения, но постаралась свыкнуться с видом мерцающего зеленого стекла, как с чем-то давно принадлежащим интерьеру.
      Интерьер мне достался от бабушки, моей родной бабушки, которая, тем не менее, видела меня единственный раз в жизни, незадолго до своей смерти, и общение наше дальше никак не продолжилось. Я родилась после загадочной гибели отца, брак родителей не был зарегистрирован и, естественно, никакая здравомыслящая женщина не признала бы внучку своей вот так, с какого-то перепугу. А мама особо и не рвалась доказывать, просто однажды, столкнувшись с нами у могилы отца, бабушка, видно, была поражена моим внешним с ним сходством, уверилась в том, что я - его дочь, и, ни слова не говоря, завещала квартиру своей внучке - то есть мне. Больше-то у нее никого не было.
      
      ...В одну из последующих ночей после моего визита к Мастеру меня разбудил тонкий зуммер у самого уха, как будто в комнате проходила высоковольтная линия электропередач. Я открыла глаза и поняла, что звук идет от буфета, где стоит на приступочке мой зеленый бокал. Подарок Мастера как будто ожил - казалось, что внутри него мечется от сквозняка пламя свечи. Я не удивилась и не испугалась - ну что же, зря, что ли, наставник говорил загадками? Что-то должно было случиться - что-то, связанное с этой емкостью. Встав, подойдя к буфету и взяв бокал в руки, я увидела, что сквозь тонкие стенки проступает движущаяся картинка, как на экране монитора: знакомая физиономия Рябилкиной, ее тучная фигура, карабкающаяся по лестнице с невероятной скоростью, крыша высотки и вот он, гений постмодернизма Петя Рюрин, встающий на ограждение и явно замышляющий против себя некий акт необратимости. Все было ясно без слов: Петя считал себя на нашем курсе самым крутым, потенциальной знаменитостью и всячески демонстрировал пренебрежение к шпендикам и традиционалистам вроде меня, позиционируя себя как звезду первой величины и будущего лауреата Нобелевки. Однако на прошедшем вчера столичном интеллектуальном турнире Петю оставили далеко позади какие-то провинциальные панки, публика его освистала и обсмеяла, а публичный позор пережить не каждый из нас способен.
      В этот момент я оценила слова Мастера насчет мобильников. Номера Пети у меня, правда, не было, зато был рябилкинский - пришлось однажды созваниваться по поводу курсовой. Я выхватила свой телефон из кармана джинсов, валявшихся возле кровати, и набрала эту крысу, заорав в телефон: "Быстро скажи Петьке, что его подборка идет в "Лирататуре" с панегирическими комментариями самого Варцабы!". Про публикацию я знала наверняка, потому что Мастер, в одну из последних наших встреч, сокрушаясь и крутя головой, поведал мне эту новость. "Лирататуру" Мастер не жаловал. А Петька явно насчет подборки был не в курсе, потому что та еще не вышла - они там в редакции не склонны афишировать содержание до выхода номера.
      
      Свет в бокале потух. Свет за окном забрезжил. Через пару часов я узнала, что этой ночью Рябилкина спасла от самоубийства Петю Рюрина, а самого Петю, оказывается, напечатал знаменитый постмодернистский журнал "Лирататура" с комментариями самого Варцабы.
      Я немножко погордилась своей сообразительностью и оперативностью, хотя чего-чего, а этих достоинств никогда в себе не отмечала. Тем упоеннее внутри меня звучали фанфары моего триумфа.
      
      После занятий я предложила Уле и Юле поехать к Мастеру, навестить его. Но у них, как назло, были назначены встречи в редакциях, а идти одной и без приглашения я робела, хотя жутко хотелось похвастаться своей первой победой в том деле, в котором, смекаю, Мастер назначил меня своей преемницей. Кое-что я теперь поняла. Наверное, не всегда у него все заканчивалось так, как закончилось у меня сегодняшним ранним утром. Случались, видать, у Мастера и категорические обломы. Кажется, с моим отцом так и вышло - Мастер просто не успел прийти к нему на помощь. И всю жизнь, наверное, не мог себе этого простить, потому-то и относился ко мне не так, как к другим своим ученикам.
      Он был лучшим другом отца. Банальнейшая история - мама, отец и Мастер. Два близких человека любят одну и ту же женщину, да сколько ж таких треугольников складывалось по всему свету во все времена - об этом даже не напишешь, потому что вторично до тошноты. Но когда ты находишься внутри этих банальностей и вторичностей, там совсем не скучно, там больно и безнадежно, как я это себе представляю. Мама любила отца, но почему-то он обнаружил ее однажды в постели Мастера, когда, размахивая бутылкой скотча, ввалился к своему другу без приглашения. Оценив ситуацию, аккуратно поставил бутылку на стол и ушел. Такой независимый черноволосый красавец, правда, весьма небольшого роста. И Мастер, и мама были выше отца на голову. Может, все дело как раз в этом, в количестве сантиметров на одну произвольно взятую душу населения, извините за цинизм. "Подумать только, мой любимый размер!", - как говаривал ослик Иа.
      Мастер и не догадывается, в каких подробностях я все это знаю, но я знаю - моя эксцентричная мама посчитала своим долгом расписать для меня все в красках - чтоб банальность расцветилась личностными деталями и не уплыла безымянной в вечность. Мама надеялась, что я когда-нибудь об их треугольнике напишу. Странные все-таки это люди - люди предыдущего поколения. Иногда кажется - с головой у них не все в порядке. Наверное, так же будет казаться и нашим детям, если они у нас, конечно, когда-нибудь возникнут. В чем я лично сомневаюсь, - на ум опять-таки приходят слова мудрого на все случаи жизни ослика Иа.
      В общем, тем же днем отец пропал. Нашли его через месяц в загородной роще, он прострелил себе голову из охотничьего ружья. Конец истории.
      Я родилась месяцев через семь после этих событий. Вот и думай, думай, крокодил, думай, что сие означает. Я б и думала, да, если б сама бабушка не признала во мне свою близкую родственницу. Так что для меня тут нет загадки.
      Хотя загадка все-таки остается. В рамках переданных мне полномочий имею право спросить себя: пытался ли Мастер тогда спасти своего друга? Или пустил все на самотек? "Роли второго плана становятся первого" - вот где собака зарыта!
      Однако Мастеру с мамой ничего не светило. Она просто исчезла с его горизонта и таила меня там, за горизонтом, до тех пор, пока мы не столкнулись с Мастером в приемной комиссии - я в качестве абитуриента, он в качестве экзаменатора. Тут все и началось. Он просто остолбенел, когда меня увидел и назвал мамину фамилию. Ты такая-то? Ага. Ясно. Хорошо, иди давай, еще встретимся. И мы встретились с ним на семинаре, где Ковшова потребовала ее открыть. Моя роль была гораздо скромнее - я, пока что не удостоенная маминой откровенности, и не будучи в курсе, какую роль сыграл Мастер в моей судьбе, исподтишка изучала своих однокашников, отчаянно желая быстрей с кем-нибудь подружиться. И с радостью примкнула к обращавшим на себя внимание Уле-Юле, которые позвали меня пить вместе с ними кофе после занятий. Со временем я стала отдавать себе отчет в том, что запала на железобетонного Юла в первое же мгновение, но ведь они смотрелись парочкой, это надо было принимать как данность, а не влезать между ними. Да я вообще-то и не собиралась влезать - мы просто пошли на кофе, где я в благодарность за то, что меня пригласили, развлекала своих новых друзей тем, что вовсю умничала, демонстрируя собственные мыслительные способности и изрекая чеканные формулировки: "Личность - это нарушение космоса" или "Добивается успеха не тот, кто чего-либо стоит, а тот, у кого числитель делится на общий знаменатель". Уля глядела на меня во все глаза, а Юл точно так же глядел на Улю... Вот бы мне тогда и сообразить, и спохватиться! Но мы до сих продолжаем играть в дружбу втроем.
      
      ...Интересно, может ли быть ханжой ребенок? Ведь ханжество - это прежде всего опыт, вернее, предательство своего опыта. Зато те, кто заведует словами в нашем мире, думаю, сплошь и рядом ханжи. Мы предлагаем людям какие-то схемы поведения, какие-то жизненные уроки, декларируем приверженность идеалам, а сами - только и делаем, что эти идеалы предаем...
      Я сидела на лекции по психологии и предавалась традиционным философским размышлениям о смысле жизни. Эту свою способность я не приветствовала, ну а что поделать, если в голову лезут всякие дурацкие мыслишки? Ули и Юли на занятиях сегодня не было, я подозревала, Юл опять потащил куда-то Улю выяснять отношения, но она терпеть этого не могла, и они поссорились. Так бывало уже много раз, мои друзья потом являлись ко мне надутые и порознь, но все как-то утрясалось, и мы опять были вместе.
      ...Лишь на похоронах Мастера я вдруг поняла, что э т и м больше заниматься не в силах, и пусть меня наставник простит. Стоя у выкопанной ямы, я сказала себе: все, точка. На неполный год меня только и хватило. Я и не подозревала, что так много окружающего народу желает во что бы то ни стало свести счеты с жизнью, а я устала быть ангелом-хранителем для половины города. Да, за этот мой год - ни одного облома, я легко просыпалась под зуммер бокала, четко просекала проблему, моментально находила нужные слова, но... доконала меня история с Ульяной.
      
      ...Бокал зажужжал и загорелся изнутри. На его стенках появилось изображение моей подруги, льющей в чашку вино, а потом методично, по одной, начинающей туда выдавливать таблетки из конвалюты. В бешеном темпе звоню Ульяне, обещаю золотые горы, говорю, что мы вдвоем уедем отсюда, бросим Юла, бросим учебу, будем всегда вместе, и пусть она не дурит, она нужна мне так же, как я нужна ей, и пропади оно все пропадом... Улино лицо смотрит на меня со стенок бокала в счастливом недоумении. Она выливает вино в горшок с цветком, рассеянно улыбается, не зная, конечно, что я ее вижу, говорит в мобильник, что да, да, она все поняла, и утром мы все с ней обсудим, и она так рада слышать мой голос, и рада, что я так хорошо ее понимаю (еще бы), и...
      
      Домой с поминок я пришла изрядно датая. Уля и Юл пожалели меня и оставили в покое, как только я рванула домой. Им ли не знать, кем я была для Мастера, кем он был для меня. Хотя не обо всем они, конечно, имели представление, - их счастье. Я все думала о слове, данном себе на могиле наставника, - о том, что склонна переживать за идею гораздо меньше Мастера, и пошло оно все к черту, и не стану я брать на себя ответственность по переваливанию нашей мессианской деятельности на кого-то другого. Пусть все идет своим чередом - кто хочет жить - жить будет, кто решит иначе - его право. И я вам тут больше не спасатель и не спаситель. Роли второго плана никогда не становятся первого, не для того они прописаны Великим Сценаристом в Сценарии общего бытия, чтобы меняться местами по собственному усмотрению, чуть только первый план теряет свое первенство...
      
      Я шарахнула бокалом об стенку, он разлетелся мельчайшими зелеными брызгами и, захрустев под моими шагами, остался позади и в далеком прошлом. Вот сроду не думала, что слизну идейку у постмодерниста Пети, но надо же, сейчас мне казалось, что она - на удивление хороша. Я поднялась по двум лестничным пролетам на крышу, пересекла ее из конца в конец и влезла на парапет. Внизу шумел город, и я, ничуть ни о чем не жалея, шагнула в бездну. И телефон не зазвонил.

  • © Copyright Туз Галина
  • Обновлено: 01/07/2015. 22k. Статистика.
  • Рассказ: Проза

  • Связаться с программистом сайта.