"То, что был Чехов - доказывать никому не надо, а вот что был Наполеон - неочевидно", - бесспорную разницу между литературой и историей предъявлять историчке не имело смысла, все равно она ничего не поняла, а просто выгнала Жоржину из класса. Ну и ладно, ей легче прожить. Жоржина немного постояла за дверью, прислушиваясь одним ухом к тому, что происходило в оставленном ею помещении, а другим - к коридорным звукам. Левым услышала, как Лялька увещевающе, ласковым голосом, объясняет училке, какая она, Жоржина, мыслящая и творческая, а правым - зловещую тишину школьных коридоров. Немного поковыряв стену рядом с классом, дождалась Ляльку. Она вышла бесшумно, осторожно прикрыв за собою дверь. Встретившись глазами с Жоржиной, прыснула, и та тоже рассмеялась и подмигнула Ляльке - мол, весь мир против нас, а нам - без разницы.
- Расстроилась?
Жоржина мотнула головой:
- Вокруг - одни клинические идиоты, - и стала спускаться по лестнице, намереваясь покинуть "эту скорбную обитель", как Жоржина называла школу.
- Не расстраивайся, Жорженька, ты их всех победишь. Хочешь, пойдем сейчас ко мне - я уже жилетик почти обвязала - твой, синенький. В две минуты закончу. Ниток тебе для вышивки отмотаю разных, а? И варенья достану трехлитровую банку...
- Не могу. К Божидару обещала зайти - он мне Эрика Бёрдона должен записать и Рори Галлахера.
- Ну потом приходи. Ночевать останешься - мама разрешила, я спрашивала.
- Не отпустят. Я отцу при Люсьене нахамила. Он ей какие-то штаны купил заграничные, с рубашкой. "Брючный костюм...", - передразнила Жоржина мачеху тонким противным голоском. - А я ему и брякни: "Чтобы одеть некоторых, надо обуть многих". Он мне и влепил по физиономии.
- Ой, Жорженька, бедная... Ну зачем ты их злишь, зачем?
- Кстати, Божидар все про тебя спрашивает. Говорит: "Почему с тобой подруга не приходит - та, красивая? Не любит рок?". Рок-то она любит, говорю, под моим чутким руководством. Она таких лохматых и оборванных, как ты, не любит.
- Но вот скажешь тоже - красивая, - Лялька состроила жалостливую физиономию, в которой проглядывало удовлетворение и даже некое торжество.
- Ляль, не лицемерь. Вот смотришь ты на меня этими своими глазищами дымчатыми и говоришь: "Скажешь тоже"? А помнишь, как на Новый год поэт у нас в школе выступал и комплимент тебе отвесил тогда: "Ты такая красивая - морду тряпкой закрывать надо", причем восхищенно и вполне искренне.
- Дурак конченый, - Лялька притворно надулась.
- Это да. Но красоты твоей его дурость не отменяет. Ладно, я к Божидару. До завтра, Ляль.
- Жоржинька, ну а как насчет того нашего разговора, по поводу медицинского? Ты подумала?
- Ты меня прости, Ляль, я тебя, конечно, очень люблю, и расставаться будет грустно. Но в анатомке работать не смогу. Это выше моих сил. Я со смертью никаких отношений иметь не хочу. То ли дело - с бессмертием...
Божидар жил прямо напротив дома Жоржины - в трехкомнатной квартире с сумасшедшей мамочкой и невидимым отцом. Мамаша однажды на Первое мая выгнала Жоржину взашей, причем без всякого повода, а ведь Божидар сам позвал ее в гости. "Ходят и ходят, даже в праздник от них покоя нет!", - орала мерзкая тварь, и Жоржина даже не нашлась, что ответить, а такое с ней случалось редко. Она потом Божидару долго этих "гостей" простить не могла, но как-то все само собой забылось и рассосалось. Теперь приходилось договариваться о встрече заранее, чтоб мамаша отсутствовала. Стало быть, Жоржине так и так выпадало сегодня линять с уроков.
Божидар учился в художке, и его комната долго выцарапывалась у предков под мастерскую - всюду теснились подрамники, пахло растворителем, на стене рядом с фотографиями рок-музыкантов, авангардными картинками и учебными этюдами почему-то висел украденный где-то кумачовый лозунг: "Да здравствуют победители социалистического соревнования!". Везде были разбросаны листы бумаги, валялись ручки, кисточки, карандаши... Уголь и мелки хранились у Боджидара в банках из-под болгарского конфитюра, а главная вещь студента художки - этюдник - мирно покоилась в углу, почти скрытая папкой формата А1.
- Он что у тебя, наказанный? - посочувствовала Жоржина деревянному божидаровскому соратнику по борьбе с традиционным искусством и плюхнулась на табуретку, испачканную краской, не удосужившись проверить, высохшая она или нет. - Ну что, записал?
- Ага, - Божидар картинным движением поправил бархатную ленточку на лбу (ну средневековый мастер, и все тут. Волосы ему, видите ли, на глаза падают, мешают работать). - А вот оно - новое, послушай, - и нажал на кнопку магнитофона.
При первых же звуках Жоржина нахмурилась:
- Это еще что за дрянь? Ты же знаешь - я признаю только тяжелый. Давай ленту с Эриком и Рори, мне домой надо, отец злится, что я целыми днями где-то болтаюсь.
- Да плюнь на старикашку. Это Шотландия, Middle of the Road, отличная группа, зря ты так. Слушай, Жорж, а ты про меня своей Ляльке не говорила? Я портрет ее хочу написать.
- Знаешь что, отвали от нее. Не про тебя девочка, я ж предупреждала.
- А что это ты ее судьбой распоряжаешься? Может, ей самой было бы по кайфу...
- На правах друга, Бож, на правах друга. Надеюсь, ты в курсе, что такое дружба?
- Ес, ит из. Но много на себя не бери-то. Вершитель судеб. Ну ладно, может, тогда хоть ты мне попозируешь? Просмотр скоро...
- Еще чего! Время на тебя тратить!
- Ага, значит, я ей записывай-перезаписывай, старайся, а она...
- Ну ладно, посижу как-нибудь. А то действительно - несправедливо получается.
- О, ништяк!
- Тогда уж говори "ништряк", все оригинальнее...
Институт
- Послушайте! Народ, тишина! - я обращалась к своим сокурсникам, держа в правой руке уже умолкнувшую телефонную трубку, а в левой - телефон. - Я ее уломала. Сейчас придет!
- Кто?
- Кто придет-то?
- Да Жоржина же, сколько можно говорить!
- А-а, та умная и интересная?
- Творческая и с извилистым носом?
- Да ну вас! Не вздумайте про нос что-нибудь сказать, тут же вышибу на площадку. Жоржина может о себе так говорить, а вы о ней - нет.
- Ладно, Ляль, мы же просто шутим.
- Мы шутим, понимаешь.
- Шутят они. При Жоржине - не болтать глупостей. Олег Андреич, скажите им.
- Увы, Лялюш, не в моих силах направить юную энергию в мирное русло. Тут уж как дело пойдет... - сказал наш молодой профессор, только-только получивший звание и согласившийся отметить это дело еще и со своими студентами. Мы любили Олега Андреевича.
Жоржина явилась через час с бутылкой "Абу-Симбела" - прихватила из отцовских запасов. Вид моей подружки был прекрасен и ужасен: она с ранней юности - в пику отцу и мачехиным вкусам - принципиально не носила как фирменное, иностранное, качественное, так и пошитое в мастерских и у портних. Вдохновлялась моим примером осуществлять самострок - моторный интеллект был у Жоржины вообще-то на нуле, но соорудить что-нибудь без выкройки: раз-раз ножницами и сострочить - она умела лихо. Сегодня на Жоржине были бархатные брюки, сварганенные ею из скатерти цвета зеленого яблока (отлично ее помню по своим посещениям их квартиры), с выдавленным по низу штанин рисунком, и блуза фасона "Убейменялюся" - как Жоржина называла одежку по любимой присказке отца - серая, чуть ли не из мешковины, с вышитым поперек груди "ледзеппелином" на английском. На улице Жоржину нередко останавливали дружинники, чтобы за внешний вид тащить в опорный пункт, но она всегда успевала спастись бегством. Хайер, по ее определению "русакосадопояса", служил Жоржине источником и гордости, и неисчислимых бед - мужланы всех мастей так и норовили запустить лапы в ее гриву, Жоржина по лапам била, спуску никому не давала, в результате чего заработала себе репутацию девушки с мужским характером, заварив смертельную войну со всем альтернативным полом.
- Ой, Жоржинька, а ты и в институт так ходишь?
- Пыталась. Выгнали с занятий и отцу нажаловались. Пришлось компромиссно переодеться. Да ладно, не в шмотках счастье.
- А в чем счастье, Жоржинька?
- Ляль, но ты ж уже большая девочка, чтоб такие вопросы задавать. У каждого - свое оно, се ля ви. Мое - хорошую мысль облечь в хорошие слова и обменяться. Ну а у тебя тут кто-нибудь присутствует для обмена?
- Конечно, проходи в комнату, сама увидишь.
- Угу. А ты все такая же красивая, Ляль. Еще лучше стала. Знаешь, я так тобою в школе восхищалась, что даже не завидовала. Представляю, как ты на своих пациентов будешь действовать - зайдет пациент в кабинет - и сразу в обморок. Главное - проследить, чтоб пол там у тебя не кафельный был. Если что - проси на линолеум заменить. Впрочем, говорят, от линолеума онкология развивается. Вот смешно будет - пришел на прием к онкологу, а потом заболел раком. Боже, что я за чушь несу, прости. Это от страха перед твоими умниками.
- Да там только один умник, не переживай. Пойдем наконец, все нас ждут.
Усевшись за стол и оглядев честную компанию, одновременно замолчавшую с приходом гостьи, Жоржина плеснула себе в бокал из рядом стоящей бутылки и осведомилась:
- Ну и о чем у вас тут речь идет? Надеюсь, не о медицине вашей? А то тогда я - пас.
- Да нет, Жорженька, мы тут говорили о том, насколько важны для нас всех, - к сожалению, конечно, - формальные признаки успеха. У нас вот Олег Андреич профессора получил...
- А. Ясно. А я вот думаю - если ты человек, то должен жить в нарушении закона всеобщей обусловленности. Разве не так? - сказала Жоржина надменно и скосила нахальный рыжий глаз в сторону Олега Андреевича.
- Вы безусловно правы, юная леди...
- Не называйте меня юной леди!
- Прошу прощения. Так вот, вы безусловно правы, однако в нашем человечьем обществе, где встречают все же по одежке, - Олег Андреевич сделал многозначительную паузу, и Жоржина уже открыла рот, чтоб парировать намек, но профессор успокоил ее жестами, мол, я-то понимаю всю красоту бунта даже с помощью штанов, для меня это норма, - итак, в нашем обществе пока что основополагающее значение имеют лишь внешние атрибуты успеха, суть человека - дело второе, даже пятидесятое. Ее никто не в силах разглядеть в единый момент. Поэтому довольствуются местом на социальной лестнице - поднялся выше - значит, чего-то стоишь.
- Ну да, человек, бедный, просто не заметил, что стал человеком, и продолжает бороться за существование, как не сапиенс.
- А должен - как сапиенс? Ну и что же это значит - бороться как человек разумный?
- А не надо бороться. Всем всего хватит, - Жоржина закурила и вытянула под столом ноги в скатерных штанах. Она явно собиралась наговориться всласть, но мои однокурсники начали уже откровенно скучать, показывая глазами на радиолу с музыкой. Я встала и поставила тихонько "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады". Жоржина со вздохом подняла очи горе, мол, боже, что ж ты тут слушаешь, предательница. Я виновато развела руками: магнитофона нет, западных дисков - тоже. Остается фирма "Мелодия". Ребята потянулись на медляк - пара за парой. У стола, кроме меня, остались Олег Андреевич и Жоржина.
- Ненавижу детерминизм. Ненавижу, когда человек несется узким коридором, вроде как некуда ему, несчастному, свернуть. Я за коридоры без стен, за свободу сворачивать, когда и куда твоя душа пожелает.
- Но постой. Ведь это как вода выбирает русло по ложбинке, так и человек идет по вытоптанной до него тропинке, ему так легче, это закон наименьшего сопротивления.
- И что в этом хорошего? Мы на то и люди, чтобы сопротивляться. У нас есть разум и воля, которые мы обязаны напрягать, и необходимость в свободе, которая есть условие жизни. Все появляется на свет и развивается при непременном условии свободы - дерево, цветок, поток, гора... Только человек со временем подчиняется закону детерминизма и живет по предписанному. Но кем? Чем?
- Законами развития общества, например.
- О. Но ведь это не законы физики. Законы развития общества устроило человечество. Их сообща можно изменить, была бы добрая воля.
- Но миллиарды воль в одну не сложишь.
- Это да. Для подобного акта каждый должен осознать себя человеком, что невозможно. Генетически запрограммированный мертвяк не виноват, что он мертвяк. Вот вас - разве никогда не предавали друзья? А это - детерминизм. Они не предатели, они просто идут своим коридором вперед, просто блюдут собственные интересы - ведь своя рубашка ближе к телу. А ученики? Вы думаете, вот, собрались меня поздравить, как они меня любят, какие классные ребята - но ведь и они предадут. Дабы обрести самоуважение, им нужно будет избавиться от чувства, что их опекают и учат, им нужно будет расти профессионально, для этого придется освобождать себе путь от впереди идущего. Вот скажите - часто ли студенты в каких-либо спорах становятся на сторону преподавателя? По моим наблюдениям - никогда, что бы ни случилось. Они - масса, он один. В споре масса всегда принимает сторону массы. А дети? Сдается мне, что и они предают в конце концов, если и не формально, то внутренне - перерастают свою любовь к родителям. И это тоже связно с собственными интересами - мамочка и папочка, своим существованием вы мешаете мне жить. А мы все надеемся, что вот, теперь у нас другие друзья, и с ними все будет по-другому, другие ученики, и с ними все будет по-другому, ну а с отношением детей, наверное, просто смиряешься... Но по-другому-то не будет, потому что это закон детерминизма - предавать, не предавая. И только человек разумный, индетерминист, может поступиться своими интересами ради отношений с другом, ради отношений с учителем...
- Ну а понты, например? Детерминизм?
- А як же ж? Как сказал Камю, всякий раз, когда человек ("я") уступает своему тщеславию, всякий раз, когда человек думает и живет, чтобы "казаться", он совершает предательство. Имеется в виду, предательство себя.
- У, как ты подготовилась, Жорженька! А не поставить ли перед тобой такую небольшую трибунку? - попыталась пошутить я - все давно перестали танцевать и смотрели на Жоржину натурально оцепенев.
- Подожди, Ляль, - сказал Олег Андреич. - Интересно же.
Я пожала плечами: "Ну, раз так...".
- Хорошо, тогда как детерминизм отличить от подлости, от слабости, от трусости?
- А никак. Он и есть подлость, слабость и трусость. И хладнодушие. Нежелание сделать хоть какое-то усилие, чтоб разглядеть рядом человека, равного тебе. Вот ваша медицина, например. Вы призваны врачевать тело. Но вы ведь даже не принимаете в расчет наличие у этого тела души. Так, как унижают человека медики в своих заведениях, ни одна уборщица за всю жизнь его не унизит. Рассматриваете личность как кусок мяса, принятого в собственное распоряжение...
- Ну, такие-то претензии мы не раз слыхали...
- Да? И сделали что-то для смены смыслов?
- Ох, Жоржина, вас не переговорить... Это ли не детерминизм? Ваш личный...
- Возможно. Я ж не прыгну выше головы, я человек, значит, тоже детерминутый в какой-то степени. Однако признаю лишь детерминизм судьбы, но не детерминизм личности.
Тут Жоржина с Олегом Андреевичем синхронно встали из-за стола и вышли покурить на балкон. Из-за занавески мне было все отлично видно и слышно.
Сначала они обменялись парой ничего не значащих слов. Потом Жоржина сказала почему-то: "Все строят большую пустыню". Мой препод внимательно на нее посмотрел и наклонился, чтобы поцеловать. Она отодвинулась:
- Не будьте детерминутым. Лично мне всегда больше хотелось разговаривать, чем целоваться. Я, пожалуй, пойду.
Без Жоржины дело пошло веселей, все явно вздохнули свободнее, и даже грустный поначалу Олег Андреевич оживился и стал с нами отплясывать под "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады".
Я потом спросила у народа: "Как вам могла не понравиться Жоржина? Она ведь такая необыкновенная. Ей всегда больше всех надо". А народ ответил: "Ну, это же богема... Не наш профиль. Вот ты - совсем другое дело".
Работа
Я всегда подозревала, что все немного не так или совсем не так, как кажется. Каждый помнит то точечное добро, которое он сделал другому, и удивляется, что эти другие могут начать относиться к доброхоту плохо и в том числе - по какой-то своей, совсем иной причине. Тут же следуют стенания о человеческой беспамятности, рассуждения о грехе неблагодарности, который вообще-то может считаться грехом лишь по отношению к высшим силам... Ведь сделанное тобой добро - этот тот якорь, на котором держится все твое самоуважение, а иногда и самоприятие. Якорь посылают точить салаг, корабельных новичков... Так и точим всю жизнь...
Я шлепала по лужам домой, вспоминая свой разговор с начальницей, недовольной тем, что мой текст попал в ЕГЭ по русскому языку:
- У них такие возможности, а они ВАС выбрали?
Я лишь посмеивалась, а она продолжила:
- А вы вообще, вы вне коллектива! Вот, о моей диссертации писать отказались.
- Поймите, я не работаю с местными СМИ.
- Как это - не работаете со СМИ, вас так часто по телевизору показывают, а вы даже никогда о кафедре доброго слова не скажете, и вообще - вечно вы всем недовольны, вам государство грант на исследования дало, вы должны гордиться этим!
- Пусть государство гордиться тем, что такому человеку дало денег на исследования (господи, нашла, с кем в иронию ударяться!). И что это вы меня куском хлеба попрекаете?
Я зашла в квартиру и, лишь отряхнувшись от дождевых брызг, быстренько намазала маслом тот самый кусок хлеба, которым моя начальница меня попрекала. Вот дура-то. Силы воли не хватает зависть скрывать. А чему тут завидовать-то? Я жевала хлеб и предавалась грустным размышлениям о собственной судьбинушке. С работы того и гляди выпрут - раз. Дочка не ставит ни во что - два. Ну а чтобы не доходить до счета три, я решила позвонить Ляльке. Сто лет ее не слышала, и вообще. Спросила:
- Общаешься с нашими?
- Еще чего. Представляешь, устраивали тут вечер встречи, так они не разрешили прийти с мужем, говорят: мы бы все хотели с женами, вот сами себе организовывайте, тогда и приходите с мужьями. Я логики не уловила, но послала их куда подальше.
- Молодец, Лялька, правильно. Они же все... детерминутые. Помнишь разговор с твоим Олегом у тебя дома? Как он, кстати, нормально?
- Отлично, спасибо. Академика недавно получил. А ты с отцом взаимодействуешь?
- Нет, не заслужил.
- Ох... Помирилась бы, старый же уже.
- Он тогда сделал свой выбор - между мной и Люсей. Это только в американских мелодрамах так бывает, чтобы в конце жизни родителя глобальный его конфликт с детьми схлопнулся в единый момент, стоило произойти чему-то судьбоносному. Ведь на самом деле, мол, все всегда любили друг друга, но молчали об этом. И вот, наконец-то, - точка бифуркации и хэппи энд. К тому же, у нас с отцом теперь еще и мировоззренческие разногласия. Для тех, кто в маразме, сложных вопросов бытия не существует. Потому что на них есть очень простые ответы: отобрать, запретить, посадить, а то и шлепнуть...
- Ты все такая же, Жорженька.
- Нет, не такая. Я битая (молью, - подумала про себя). Вообще, я тебе звоню не о прошлом поговорить. Неудобно, конечно, но ты б меня глянула, а? Что-то я...
- Да без вопросов! Приходи хоть сейчас. Как раз пообщаемся...
- Не, сейчас не могу. Лялька скоро придет из школы, кормить надо.
- Как она?
- Нормально. Любовь к року унаследовала, отсюда все беды.
- А знаешь... Я ведь тогда без тебя сходила к Божидару...
- Ну? Я догадывалась... И как?
- Знаешь, он следы мои целовал... Восхитительное это чувство, когда тебе поклоняются... А ты про него ничего не знаешь? Оригинальный был парень...
- Да ведь погиб он. Остепенился, квартиру получил, о которой очень мечтал. Стал ее оборудовать, в ванной сверлил стену, чтоб полки повесить, и попал электродрелью в проводку. Током убило. Так и не пожил в своей квартирке.
- Жаль. Ну приходи, Жоржинька, я тебя буду ждать. Например, завтра.
Назавтра Лялька меня пощупала и сказала:
- Знаешь что, Жоржинька, речь у тебя идет о жизни и смерти. Займись собой, авторитетно заявляю. Вот, выписываю тебе. Не пожалей денег. Это может помочь.
Я заглянула в рецепт. Там замысловатой Лялькиной вязью были начертаны какие-то каббалистические знаки, которые мне пришлось нести в аптеку на углу Большой и Малой Александровских - туда направила Лялька. Почему-то именно по этому утвержденному адресу. И я даже догадывалась, в связи с чем такая точность.
Панацея же оказалась столь дорогостоящей, что невеликому работнику высшего образования типа меня за нее было бы вовек не расплатиться. Я, конечно, понимала, что на мне дочка, что ее легкомысленный папаня так глупо лишился собственной жизни, занявшись сверлением стены вместо ее росписи красивыми цветами, и помочь мне вообще-то некому... Но ничего не могла с собой поделать. Я просто решила махнуть на себя рукой, без надежды на Лялькино лекарство, приобретенное в определенной аптеке за баснословные деньги. И, не подвергая сомнению медицинские таланты моей подруги, собралась просто посмотреть, что будет дальше. В крайнем случае, у меня всегда есть выход - это не только самая банальная истина из всех возможных, но и самая надежная.
Я все ждала: когда же Лялька позвонит и задаст мне свои профессиональные вопросы. Поинтересуется моими делами на почве медицинских проблем. Хотя бы о судьбе лечения и лекарства: помогло - не помогло. Но... Месяц шел за месяцем, а потом и год за годом, с моим телом не происходило ничего экстраординарного, и я стала забывать свои страхи и роль Ляльки в этом деле. В конце концов, у каждого своя мера ответственности как за работу, так и за человеческие связи, и не мне учить других - самой бы со своим справиться. И даже когда мы одновременно попали в банковскую очередь на уплату коммуналки, и у нас возникли возможность и время поговорить, Лялька к своему диагнозу и к моим в этом смысле заботам никак не вернулась. Тогда уж я не выдержала и сама ей призналась:
- Ляль, знаешь, а мне ведь не по карману было то лекарство, которое ты мне тогда выписала. Я его и не купила...
-Да? - сказала Лялька. - Да оно тебе бы и не помогло. Это тем помогает, у кого проблема-свежачок, а не такая, как у тебя - застарелая...
На этой оптимистической ноте мы с ней и расстались. И Лялька так и не узнала, что ее диагноз "речь идет о жизни и смерти" не подтвердила сама жизнь. Я ведь со смертью никаких отношений никогда иметь не хотела. То ли дело - с бессмертием...