Вот уж неправда, что все и всё на свете безразличны к тебе. Если б это было так, разве расставляли бы на тебя ловушки? Ловушку тела, ловушку семьи, ловушку квартиры, ловушку города... Ты для бытия - пушной зверь. И чем пушней, тем ценней.
Впрочем, никакой особой пушинности она в себе никогда не замечала. Глаза - обыкновенные. Нос - тоже. Руки, ноги, волосы - все вполне заурядное, ничего особенного. Разве что подкраситься немного, но только этого тетушка никак не одобрит. Каролина называет ее Сменамасок - за то, что не хуже китайца Хэ Хун Цина из Сычуаньской оперы тетушка со скоростью 60 масок в минуту меняет выражение лица, интонацию и настроение.
Вот лишь мгновение назад - робкое, забитое существо просительно и жалобно тянет:
- Линуся, а можно мне твоего кефирчика немного отлить? - и тут же, - орлиный взор, командный голос: - Кто разрешал тебе заходить в мою комнату?
- Да я вот тут на балконе хотела свою кофту сушиться повесить.
- Нечего ходить через чужую жилплощадь! Своей обходись!
Вообще-то эту чужую жилплощадь тетке оставила мама Каролины - взамен обещания заботиться о дочке до ее совершеннолетия. Совершеннолетие в конце концов наступило, но заботы Сменымасок и не думали прекращаться. Она привыкла, что Каролина всегда под рукой - как для ликвидации последствий своего хозяйствования (скажем, повзаимодействовать с сантехниками по поводу канализации - Сменамасок чистит картошку прямо в раковину, считая при этом, что картофельные очистки полезны для труб - по радио, мол, передавали), так и в качестве повода похвастаться подружкам: "Вот какую красавицу да умницу единолично вырастила". Про красавицу и умницу, правда, - только за глаза. Сменамасок считает, что хвалить детей - вредно, они от этого портятся и садятся на шею, свесив ножки. Довольно лицемерная старушонка - Сменамасок, надо сказать.
Каролина теперь очень точно расшифровывает для себя слово "лицемерие" - да это же "примерка лиц" - то есть, смена масок. Лицо двоится, троится, множится, тебе не сфокусировать на нем взгляд - глаза разъезжаются в разные стороны, мозг перестает воспринимать и обрабатывать информацию, человеческая сущность индивидуума рассыпается при этом на мириады не связанных между собой образов. Зато, поставив такому чуду диагноз, ты элементарно перестаешь принимать лицемера в расчет, он для тебя прост как правда: фарисейские слова не могут ни ранить, ни заставить возликовать - все пропускаешь мимо ушей.
"Подкинули тетке, как Джона Леннона", - думает о себе Каролина. Жалея бедного Леннона, который остался сиротой при живых родителях, она за компанию жалеет и себя, хотя сиротство ее, в отличие от Джона, - фактическое и безусловное - ни мамы, ни папы (впрочем, этого персонажа сроду не наблюдалось), ни бабушки, ни дедушки - одна только Сменамасок. И не то чтобы тетка была какой-то особо мерзопакостной или подлой, ну, вредноватой, да, несколько тиранствующей, но... В общем-то, терпимой, если приспособиться. Просто... Каролина ей как-то ни к чему. А жить ведь можно только с тем, кого любишь, иначе это не жизнь, а мучение получается. Каролина частенько представляет себе, что живет одна. Или в большой и любящей семье. Или вдвоем с сыном или дочкой. В голову приходят разные варианты, но в одном Каролина себе никогда не отказывает: представлять, как Сменумасок зовут на гастроли в Сычуаньскую оперу, тетка завоевывает там бешеную популярность, в связи с чем выходит замуж за губернатора провинции Сычуань и счастливо живет, меняя маски 60 штук в минуту, восхваляемая за это всеми благодарными сычуаньцами. Тут улыбка Каролины невольно перерастает в нормальный человеческий хохот, и она смекает, что воображение занесло ее куда-то уж слишком далеко.
"Тетя, аннигилируйся!", - говорит Каролина Сменемасок и та послушно исчезает, чего никогда не случается в реальной жизни: и племянница не грубит, и тетушка приходит и уходит, когда и куда ей вздумается, в том числе и в комнату Каролины.
Она пребольно щиплет себя за ногу, чтоб перестать смеяться, и продолжает жить, как живется - писать свои пейзажики и придумывать всякие небылицы о старинных городских домах, мимо которых водит по улицам экскурсии - местечко-то у них - что надо, прям как для этого и задумано: эркеры, терраски, солярные знаки... Сочиняя свои истории о зданьицах и строеньицах, Каролина, как это ни странно, часто попадает в точку, - историки по следам экскурсий потом раскапывают что-то очень похожее на Каролинины фантазии, но заносят сведения в городской путеводитель без всякой ссылки на юного экскурсовода. "Да берите, не жалко. Я еще нафантазирую", - думает Каролина, рисуя очередной пейзажик - красный автобус, зеленый грузовик, голубая легковушка и мелькнувший возле нее желтый плащ - все это сквозь туман светится, расплывается, меняет очертания и цветовую гамму...
Каролина выходит из подъезда и шагает вдоль домов, связанных для нее - каждый - с определенным человеком, и перипетии его судьбы встают у нее перед глазами яркими картинками. Вот жилище гитариста Полджона, окруженное низеньким парапетом, сидючи на котором так классно музицировать вместе с верным дружком-поэтом по прозвищу Дактиль (разумеется, Полджона дразнит его Птеро-Дактиль), бренча на своем исцарапанном инструменте и подбирая на слух что-то романтическое: "Мой город, меня не держи, дорожа, как флаг между пальцев-домишек зажав...". Ага, и эти в ловушку города попались! Каролина улыбнулась и помахала им издали. Славные они ребята.
В свободное от музыки время Дактиль работает в художественном салоне (у Полджона свободного от музыки времени нет), где иногда удается продать одну-две Каролинины городские акварельки. Тогда она осторожно интересуется: не нужно ли им чего для их музыки - и вообще, целы ли струны на Полджоновой гитаре, не висят ли клочьями их знаменитые футболки со словами из песенки: "Мы с тобой не одни". Каролину эта простенькая мысль всегда утешает почему-то. И правда ведь. Не одни.
Дактиль, конечно же, от вспомоществования всегда отказывается. Он и сам неплохо зарабатывает - в случае чего, подкидывает деньжат Полджону. "А ты, Кароль, лучше приходи на наш домашник в пятницу (Дактиль не любит слова "квартирник", придумал синоним-неологизм). Приду, отчего ж не прийти.
Но пока - до пятницы целая рабочая неделя, и Каролина движется по улице дальше: вот в этом доме с эркером живет безумный ваятель, у него во дворе валяется огромная гипсовая голова поэта Галича - не снести ваятелю головы за свои фантазии. "Прет История-Саломея с Иоанновой головой", - бормочет безумный ваятель строчки Галича и говорит всем, что лепил его с самого себя: "Я ведь тоже, без сомнения, - трагическая фигура современности", причем лепил прямо во дворе, не совладав в закрытом помещении с глобальностью замысла. Но протащить голову через двери в мастерскую потом тоже не смог (ну чистая "Алиса в стране чудес", наше всё: " - Эх, даже голова не пролезает! - А если бы пролезла, что бы она там делала одна?"), заказчик не выкупил заказ, и изваяние так и осталось брошенным возле дома - устрашать нелояльных художников возможностью подобной участи и пугать прохожих невыясненностью ситуации. "Это очень символично, - говорит безумный ваятель. - Головы художников - в широком смысле этого слова, - летят в нашем Герцогстве одна за одной, летят и болтаются потом по дворам. Моя на очереди".
Однако гибель художников - не единственная любимая тема безумного ваятеля - он часами может говорить о том, что птицы покидают окрестные леса, а соек в городе так и совсем не осталось. Ведь тем, кто живет в Соечьем замке, по большому счету, все равно - художник гибнет или сойка. "Им бы сойку под соевым соусом, ха-ха-ха!". Есть у безумного ваятеля и еще одна претензия к обитателям Соечьего замка. Как-то средь бела дня Герцогиня объявила по Герцогству странный закон: "С этого момента и впредь ни один подданный ее Светлости не имеет право пить алкогольные напитки в одиночестве и из стеклянной тары индивидуального использования. Только из бочек и только на площади", и безумный ваятель оказался без капли спиртного в своей утлой квартирке, под завязку забитой пустыми бутылками. Идти на площадь ему было влом, к тому же, он терпеть не мог пить в компании, поэтому оповещал всех о собственных пристрастиях, костеря на чем свет стоит Герцогиню: "Да чтоб мне ни на секунду не покинуть мастерскую и всю жизнь сидеть там взаперти и в одиночку, чем видеть эти рожи на площади и слышать их тупые разговоры! Чтоб они понимали в искусстве? А судят, а лезут. Не то ты делаешь, не так ты делаешь, слабо восхваляешь Герцогиню, а она же у нас - отец родной, тьфу, в смысле, мать".
Под стать ему был и богач - из следующего особняка. Он тоже страдал перманентным недовольством, правда, совсем по другому поводу - толстосум чурался черни, а она вечно ошивалась вокруг его недвижимости, пиво распивала и песенки распевала - крез справедливо опасался, что под эти песенки охлос умыкнет что-нибудь ценное из его цитадели. А ценным у него было все: от золотых лестниц до средневековых изразцов, от красавицы-жены до красавицы-дочки.
Которая дружила с девушкой-психологом, жившей в соседнем домишке и знавшей секреты доброй половины города (к кому ж, как не к психологу, их понесешь - вот и ходит он под дамокловым мечом чужих тайн). Девушка любила рок-музыку: "Эй, - кричала она Полджону, - слабай-ка что-нибудь покруче!", и Полджона послушно лабал до тех пор, пока в окне очередного - по дороге Каролины - дома не появлялось высокомерное лицо певицы с дивным голосом, и она не начинала Полджону подпевать. К сожалению, выступить где-нибудь еще ей никогда не удавалось - то ли намоленного места для оперной дивы не было приготовлено, то ли из квартиры выйти не получалось - но поклонники певицы только в окно ее и видели иногда. Они подносили туда цветы и корзины с фруктами, а зеленщик, живший рядом и женившийся на женщине с двумя взрослыми детьми - так тот целые тачки морковки приволакивал. И с чего это он решил, что их любимый соловей не равнодушен к морковке? Певица любила совсем даже вишни, которые надевала на уши и расхаживала по дому, как герцогиня. А жена зеленщика родила ему дочку, а потом взяла и умерла. Дочка подросла и стала учиться английскому у горянки (жила она, соответственно, далее по ходу Каролины), знавшей язык в совершенстве и любившей безумного ваятеля, который не уставал повторять сентенцию про время, безжалостное к тому, что сделано без его участия. С участием времени считался и городской эскулап, частенько закладывавший за воротник и не страшащийся переноса места действия на площадь - все его собутыльники были его пациентами, а пациенты становились собутыльниками, неспешно лечившимися, неспешно выпивающими, неспешно поющими осанну Герцогине, позволявшей публике развлекаться, как публика того пожелает, и не вставлявшей ей палки в колеса. За публикой, правда, присматривал переводчик с мальгашского, который по совместительству и обязан был присматривать за выпивающими, чтоб они слишком не шалили. В случае чего - писал Герцогине докладную, и головы летели, как и предрекал безумный ваятель, правда, не только у художников (в широком смысле).
"Господи, и что тебе только лезет в голову? (опять голова!)", - сокрушалась Каролина по поводу собственных фантазий, чуть ли не напуганная их потоком о, в общем-то, безобидных обывателях своего городка. Однако из всех Каролининых выдумок складывалась довольно-таки устрашающая картина всеобщей затурканности, повязанности и неприкаянности. Сочинялось, правда, у Каролины и другое - время от времени...
Хозяевам ее турбюро эти выдумки поначалу не очень нравились:
- Что ты там плетешь, Линн, о Соечьем замке - ему ведь так... век от силы, не полтысячелетия, да и Харрисон в нашем городе никогда не бывал и не жил у Герцогини в гостях, а ты лапшу на уши экскурсантам вешаешь.
- А они что, жалуются?
- Да нет, они в полном восторге. Но ведь наше дело - работать с фактами, а не с легендами.
- Ха. Даже если это и легенда, она вполне может быть фактом, одно другому не мешает. К тому же, прошлое очень легко меняется по нашему с вами усмотрению. Захотели, чтоб в Соечьем замке гостил Харрисон? Я вас уверяю, так оно и было на самом деле, просто мы еще на этот факт не наткнулись в городских документах. Вот смотрите - мы ведь самый туманный город в нашем Герцогстве, так?
- Ну да.
- А песню Джорджа про туман на улице Голубой Сойки вы слышали?
- Ну... Вряд ли. Мы вообще-то не по этой части.
- Эх, вы! А еще городской туризм в качестве услуги предлагаете! Джордж ее написал, конечно, про Лос-Анджелес, не про наш город, но он же не знал, что и у нас тоже есть такая улица - вы ж не думаете, что ее назвали просто в честь эдакой птички цвета перванш, которая с удовольствием охотится на тех, кто помельче нее будет - на мотыльков там всяких, воробышков, а то и на ящериц с лягушками? Не-ет, в честь Герцогини улицу назвали и в честь Соечьего замка, куда упирается наша Блу Джей Вэй! Сойка ведь из семейства врановых, знаете? А ворона по-английски "кроу", почти что "кроун", корона - ярко-голубая, как сойка, герцогская корона.
И вот, значит... На улицу Голубой Сойки опускается туман. Где-то в городских джунглях борется со сном Джордж, поджидая друга в домике джаз-красотки Пегги Ли, ой, ну ладно, не самой Пегги Ли, ее распорядителя. И личность певицы в нашем случае имеет основополагающее значение, ведь именно Пегги Ли спела нам странную песенку про надвигающийся сон ("I go to sleep", - доводит она до нашего сведения), возможно, именно под эту песенку и Джордж засыпает, так и не встретив своего гостя, и нашу Герцогиню охватывает дремота в ее Соечьем замке, - она спит, не снимая голубой короны и не заморачиваясь печальной участью утонувшего в тумане города - а ведь наутро Герцогиня рискует и не обнаружить его за окном - город всосался туманом и растворился в нем, как акварель растворяется в банке с водой... Впрочем, Соечий замок до сих пор на месте - стоит, как земля русская. Так что вполне можно допустить, что Пегги Ли и Джордж, гости Герцогини, погружаются там в сон - с удобствами и без сновидений. И сон этот длится долго-долго, как смерть...
- Вряд ли Герцогиня позвала бы в гости скоморохов.
- Побойтесь бога! Какие же это скоморохи? Это мировые знаменитости, еще покруче нашей Герцогини.
- Но-но, не очень-то, Линн! А то, знаешь, уши в нашем Герцогстве есть не только у нас.
- Ох, кажись, я и сама с вами от скуки засну. Нельзя же так утилитарно мыслить, надо иногда и полетать немножко, когда возможность есть.
- Полетать - не проблема, главное - проснуться вовремя.
На подобных нейтральных - фактически, примиренческих фразах и заканчивался обычно их разговор.
Ну а Пегги Ли... Ее песне "Я засыпаю", как, впрочем, и многому другому, Каролину научила одна маленькая девочка. Она всегда попадалась на пути, одетая в красное платье в белый горошек, и вид у девочки был такой, как будто она специально поджидает возле дома именно ее, Каролину.
- Привет! - говорит Каролина девочке и та серьезно отвечает:
- Здравствуй.
А потом по-взрослому констатирует:
- Видишь, туман на улице. Значит, надо слушать вечером Blue Jay Way Джорджа Харрисона.
Или:
- Сегодня Пегги Ли исполнилось бы 96. Самое то - I go to sleep освежить в памяти.
Каролина послушно запоминает фамилии музыкантов и названия песен, чтобы дома найти в Инете девочкину музычку и потихоньку включить, чтоб Сменамасок не услышала.
Как правило, именно девочкина музычка наталкивает Каролину на новые фантазии и даже на пути решения неразрешимых собственных проблем. Их у Каролины две: Сменамасок и невозможность покинуть город.
Черт его знает, с чем это последнее было связано - то ли мама со своих золотых небес эгоистично вменяла дочке в обязанность продолжать ухаживать за могилкой, то ли мироздание отвело Каролине особую роль - оживлять город одним своим присутствием. Но как бы там ни было, оставить насиженное место не представлялось возможным, хотя попытки предпринимались. Только Каролина сядет в поезд или на автобус дальнего следования, как чувствует, что ее втягивают обратно, вроде серебряного шарика на резинке - имелась такая игрушка у Каролины в детстве.
Да ведь и в самом деле - без ее присутствия город почему-то начинал буквально разваливаться на куски. Выходила из строя городская канализация, лопались водопроводные трубы, бастовали мусорщики (90 процентов которых тут же сажали в тюрьму, но через час уже выпускали, потому что мусором все-таки надо было кому-то заниматься), из магазинов исчезали самые необходимые продукты. Все это в завывательном стиле Сменамасок докладывала Каролине по мобильнику, и она возвращалась, потому что стыдилась своего эгоизма - ну почему, если ей хорошо, то всем остальным должно быть обязательно плохо? "Да... А на небе вместо солнца, я чувствую, скоро у вас тут будет колесо. Без меня-то", - грустно резюмировала Каролина.
Однажды, встретив ее у дома, маленькая девочка произнесла загадочную фразу: "Ты - Anima urbis, Каролина". Ну Анима, так Анима, она все забывала набрать в поисковике и посмотреть, что же это такое, удивляясь девочкиному обширному лексикону и обещая себе - впредь города не покидать.
И все-таки Каролина не выдержала, сорвалась. С места. Не прошло и месяца с прошлого ее побега, как она запихнула в рюкзак пару нехитрых вещичек, заплела косу, сделала себе в дорогу бутерброд с яичницей и огурцом и заняла нижнюю полку в вагоне поезда, доехав до ближайшей станции вполне благополучно. Но вот состав тормознул на пару минут, пытаясь отдышаться на каком-то полустанке, и в купе Каролины ввалился некто Краснолицый, как сразу она его окрестила (упитанный, но пропитый какой-то. О таких Каролина думает, что мозговое вещество переродилось у них в клетки желудка). Новый пассажир с места в карьер принялся донимать Каролину разговорами - о житье-бытье, о роде занятий, о смене места жительства, а потом перешел к красоте и молодости новой знакомой. У Каролины подобный разговор почему-то вызвал беспокойство - то ли она считала себя не вполне достойной таких похвал, то ли ей просто была неприятна личность, эти восторги выражающая. Желая перевести беседу в другое русло, Каролина неожиданно для себя стала рассказывать о Полджоне и его песнях, о том, какой он чудный музыкант и как образно умеет говорить о главных в жизни вещах: любви, свободе, творчестве... И какой у него замечательный друг - поэт Дактиль, Птеро-Дактиль.
- Хотите, я прочитаю вам его стихи? - спросила Каролина, не обратив внимания на то, как от ее рассказа изменилась физиономия Краснолицего.
- Стишки, значит, пописывают? Песенки поют? - он произнес это каким-то мстительным и даже угрожающим скрипучим голосом. - А в гвардии на благо нашей Герцогини они послужить не хотели бы?
- В гвардии? - удивилась Каролина. - Но мы с Полджоном и Дактилем - миролюбцы, мы принципиально против насилия. К тому же, помните, как в "Алисе..." Кухарка кидает в Герцогиню кастрюлей: "У настоящей-то Герцогини целые герцогства молчат, а она одного паршивого мальчишку заставить замолчать не может!". Вот и Полджона заставить замолчать трудно - он себе поет и поет. Вместе с Дактилем.
- В "Алисе...", говоришь? - прищурился Краснолицый. - Ничего, заставим замолчать при желании. Мы им и оммаж, и фуа одновременно устроим. Значит, кто-то жизни не жалеет, защищая Герцогиню и Герцогство, а они на кривой козе объехать эту святую обязанность хотят! Мы им покажем стишки! Мы им устроим веселую жизнь!
Каролине некуда было деться из купе, и пока этот монолог длился (по циферблату - ровно два часа), она молча смотрела на разоряющегося, со стеклянными глазами Краснолицего. А на остановке просто вышла из купе и в вагон не вернулась. Подождав на перроне некоторое время, села в первый попавшийся поезд, шедший с точностью до наоборот - в ее город. Инстинктивно решив туда вернуться, Каролина поняла вдруг, что, не желая того, выдала Полджона и Дактиля каким-то отвратительным серым силам и должна ребят обязательно предупредить - чтоб они спасались любыми средствами - вплоть до побега или ухода в подполье. Она виновата перед ними, она их подставила. Перед кем открыла душу? Кого призывала к себе в свидетели и кому намеревалась читать стихи? Уж не тайному ли осведомителю Герцогини? - казнилась Каролина.
Но Полджона на эти предложения только хмыкнул и пропел что-то новенькое, но тоже про город: "Ты одинокие бульвары скрести, как руки на груди...".
- Пойдем лучше, пожуем что-нибудь, а то Дактиль еще с утра обещал чипсов подбросить, да у него там какой-то аврал.
- Пойдем ко мне, Сменымасок сегодня вечером дома не будет, она с подружками на площади вокруг бочек околачивается. А я сосиски сварю, и гречка у меня есть.
Они до ночи шептались в ее комнате, и даже новую песню Полжона пел шепотом и без музсопровождения - Сменамасок явилась полночь-заполночь и тут же улеглась дрыхнуть, но Каролина опасалась провокаций. Утром так оно и вышло. Полджона выглянул в окно, увидев сойку - она сидела на дереве прямо напротив и в свою очередь с любопытством поглядывала на незнакомца.
- О, у тебя есть фотик? Давай ее сфотографируем, смотри, какая классная - голубая-преголубая, - проявил несвойственную ему восторженность вообще-то всегда невозмутимый Полджона. - Дактилю покажем!
В этот-то момент и вломилась тут же остолбеневшая от такой наглости Сменамасок.
- Я буду собирать совет общественности! Тебе слишком легко живется! Тебя надо лишить жилплощади! Здесь не место для корпоративов! - кричала она на Каролину - так, как будто та была одна в комнате. - Ты водишь к себе мужиков! Моя квартира - не публичный дом!
- Это не мужики никакие, это Полджона, - пыталась оправдываться Каролина, - да и квартира вообще-то мамина... (Вспомнилось из "Мастера...": "...Обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...").
- Вот, значит, какова твоя благодарность за мои бессонные ночи и выплаканные глаза!
"Какие ночи, какие глаза? Мне было восемь лет, когда квартира досталась вам, а плакать я вас сроду не заставляла", - хотелось сказать Каролине, но она просто взяла за руку вознамерившегося встрять в выяснение отношений Полджона и вытащила его на улицу, тут же наткнувшись на маленькую девочку, сидевшую на лавочке рядом с подъездом. Девочка прижимала к себе большого матерчатого бегемота - синего в желтый цветочек.
- Любимая игрушка? - Каролина ляпнула первый попавшийся вопрос, а Полджона тут же с интересом стал рассматривать собеседниц.
- Да, он смешной. И зовут его смешно - Бегемот.
- У меня вот тоже одна смешная встреча недавно была, - Каролина вздохнула, а Полджона многозначительно закатил глаза.
- А, я в курсе. Так это же Эвентуальный Палач-Любитель, разве ты не знала? Тебе надо было сразу из купе уходить, как только он появился.
- Энве... что? А ты-то откуда такие слова знаешь? И таких людей? И про купе?
- Я много чего знаю, - сказала девочка. - Я наблюдательная. И уши держу на слуху. Это Герцогиня ему такое звание пожаловала, что в данном случае означает - человек с удовольствием допускает палачество и относится к нему с интересом и пониманием - возможно, сам не против когда-нибудь взять в руки топор.
Полджона присвистнул, а Каролина наконец-то стала кое-что понимать.
С превеликими трудами они втроем - вместе с Дактилем - слазили на крышу Соечьего замка и укрепили на флагштоках полотнища с лицами Пегги Ли и Джорджа Харрисона. Где взяли? Это секрет.
И когда на площадь в очередной раз вышли толпы страждущего народу, первое, что они увидели, были Пегги и Джордж - на развевающихся голубых знаменах, в золотящихся лучах заходящего солнца.
Они все стояли там перед Соечьим замком - среди толпы горожан и винных бочек: тут были пьяненький безумный ваятель - до сих пор, как ни странно, с головой; поддавший богач; надравшаяся Сменамасок; усугубившая девушка-психолог; выпившая горянка; нализавшийся зеленщик; наклюкавшаяся певица с дивным голосом; нажабившийся врач; дерябнувший переводчик с мальгашского и даже сама назюзюкавшаяся Герцогиня, которая на поверку оказалась точной копией Сменымасок: сухая желчная старушенция, в лице которой не осталось ничего живого.
С ними не было только Эвентуального Палача-Любителя, который уехал на поезде в известном, в общем-то, направлении - видать, по важным делам направила его туда Герцогиня.
Каролина же в этот момент вела за руку маленькую девочку, удаляясь от города - они шли вместе с Полджоном и Дактилем, оставив позади смуту, напряг, террор и нелюбовь, и дружно распевали во все горло под перебор гитарных струн ту самую песенку, которая так нравилась Каролине. Слова песенки были простенькими, не мастеровитыми, но от этого ничуть не менее вдохновляющими: