Вот уже много-много дней я слоняюсь по его мастерской и твержу положенную мантру: "Думай о Д.Д.!". За стенами студии - моя обычная жизнь, где я не слишком-то на коне: невезение - мой обычный спутник... Но стоит попасть сюда, и все приобретает свой смысл - за вход здесь плата именно тамошним невезением.
Кем я работаю в его студии? Уж точно не художником - талантишком не вышла, тяму не хватит, хотя в училище, в общем-то, ходила в многообещающих молодых, да чего уж там. Может, попробовать - секретаршей, его помощницей в делах? Но тут другие качества нужны: например, эстетика экстерьера, сообразительность (крепкая дружба с головой), а еще - неотменимая легконогость, разве что не крылатость. Увы, глядя на себя в зеркало, я понимаю, что в эстетическом и экстерьерном планах мне похвастаться, в общем-то, нечем. Да и с сообразительностью у меня... того... С легконогостью и крылатостью, правда, дела ничего так обстоят, крылья, конечно, несколько пообтрепались, но для спеца, скажем, по клинингу, наверное, сойдут. Так что буду уборщицей. Кем еще остается? Зато в этом смысле для меня открывается такое поле деятельности... Я любовно ровняю все листочки бумаги на его столе (уборщица-люборщица!), разноцветной метелочкой бережно смахиваю пылинки с карандашей и ручек... Были ли уже тогда фломастеры? Вряд ли... Хотя... Точно, были уже. Значит, и с фломастеров тоже (думаю, изобретателю этого сверхполезного предмета просто надоело наблюдать, как сынишка, рисуя, все время слюнит карандаш - для достижения большей яркости изображения. Тогда изобретатель взял - и изобрел фломастеры).
Наверное, в процессе работы я слишком сосредоточиваюсь на формальном: убирать как можно чище, но дело ведь не в чистоте, дело в воспроизведении. Мне стоит почаще отвлекаться от собственно уборки и думать о Д.Д.
Я слишком рано - для времени употребления чая - его завариваю, и он всегда торопится отдать все свое тепло атмосфере, прежде чем успеешь ощутить на языке терпкость настоя. В холодном чае чувствуется привкус целлофанового пакета или железа - сетка для заварки металлическая.
По стенам студии, никому, кроме меня, не видимые (впрочем, как и сама студия), четко напротив друг друга горят огненные лозунги: "Со смертью все кончается", "Со смертью ничего не кончается". Разнонаправленность смыслов в этом случае вполне объяснима - существование тела и существование дара пересекаются лишь в одной точке - в настоящем. В иных точках они идут параллельно друг другу, и первое обрывается довольно скоро. Второе не обрывается никогда. Ведь суть дара - менять других. Других бесконечно много. Поэтому дар бессмертен.
Наверное, если беспристрастно глянуть на все эти мои клининговые старания, можно легко увериться в том, что я направлена к нему Мыслящей. Но нет, это ошибка. Мыслящие подвизаются у нас, в основном, на поприще жен и возлюбленных, моя же миссия иная. Я Воображающая. В действиях Мыслящих не предполагается беззаветной любви к своему темплету (так их у нас называют). Служение - да, служение Мыслящих не терпит суеты, от темплета они требуют результатов во что бы то ни стало - это, как говорят, молодая жена писателя Куприна не хотела иметь с ним дела, пока он не предъявит ей свеженаписанную страницу. Однажды молодожен решил схитрить и принес ту, с которой супруга была уже ознакомлена. Она не пустила его на порог - Куприн сел во дворе на пенек и заплакал.
Ну, это все писательские байки, литературоведы голову могут оторвать за подобные россказни, но из песни слова не выкинешь - Мыслящие требуют, а я не требовательная, я Воображающая. Мы, Воображающие, обеспечиваем энергию жизни - не энергию творчества. Поэтому я ничего не могу взыскивать со своего темплета. Служить, млеть, восхищаться, потрясаться, страдать его страданием, даже любить его любовью. Но не требовать. Требовательность - удел сильных. И мыслящих. С Мыслящей Д.Д. я не пересекаюсь, мне - не очень-то и хотелось бы, а она, видать, не интересуется, кто там вокруг ее темплета крутится - кто б ни крутился, все на пользу. Это ведь опыт - как позитивный, так и негативный, а сколько идей выросло именно из негативного опыта...
Как Воображающая я числюсь у нас в середнячках. Уровень мудрости по шкале Пенетранса у меня, увы, не очень высокий - еле переползла необходимую отметку в 50 пунктов. Зато по Уровню любви я чемпион среди Воображающих: 98 из 100. Что касается шкалы фантазии, по ней мы тоже не лыком шиты, 87 пунктов. Внутреннее напряжение... Как же без него?.. Воображающим пристала скованность и погруженность в себя - явные признаки внутреннего напряжения. Мы статичны, заморожены. Мы те рыбы, что живут на глубине. На нетаинственной глади водного пространства их не встретишь, разве что крайне редко, да и то - испугаешься, не поймешь: где верх, где низ, где глаза, а где хвост. Впрочем... Есть охотники и до донных рыб... В смысле, рыбаки. Они ловят нас на приманки-обманки, на воблеры и виброхвосты, а когда мы охотно попадаемся, пристраивают нас туда, где мы нужней всего. Вот так я и попала к Д.Д. А как именно... Ну, это отдельная история.
А пока что... Я Воображающая, и я воображаю. Мальчик идет вдоль берега Онтарио, внимательно глядя под ноги. Может, камушек какой необычный попадется или, например, улитка.
Мальчик хочет найти улитку и как следует ее рассмотреть. Хорошо бы - клубничную, она самая красивая из всех, настоящая клубничина - по форме, по цвету, даже положенные крапинки-семечки на месте. Жаль, на Онтарио клубничных улиток не водится, они любят тепло и живут в южных морях. Впрочем, мальчик и от полосатой не отказался бы, если что. Полосатые, понятно, зовутся зебрами, хотя, в отличие от своих более представительных тезок, скакать, к сожалению, не умеют. Они ползут, как и все улитки, по-улиточьи. Мальчик интересуется их плавными движениями: вот брюхоножка поводит прозрачными рожками и с кажущимся изумлением обращает стебельки-глаза в сторону цветка-грандифлорума. Мальчик думает, что улитка, возможно, это заколдованная принцесса, или заколдованная лошадка - не стоило ей пускаться вскачь, когда боги спят; или, может, за какие-то провинности в улитку обратили крылатую вестницу дождя, а то и симпатичного, однако поедающего себе подобных буллфрога.
Когда-нибудь мальчик переместит все это из своих фантазий на лист бумаги, а потом и на экран - медленно танцующую красоту, медленно гарцующую красоту, плавно летящую красоту или плавно прыгающую...
Но дело ведь не только в красоте, это мальчик поймет несколько позже. Красота - всего-навсего поверхность, поверхностность, гораздо важнее то, что под ней, что заставляет живое двигаться именно так, а не иначе. И как через движение передать, скажем... работу духа, или ревность, или страсть, или волшебство?.. Как через движение передать смерть?
А через линию, цвет и взаимодействие нот можно передать что-то по-настоящему важное? А через слово? Цве-ток, ло-шад-ка, прин-цес-са... ЧуднО их материальное воплощение, чуднО и вербальное - многообразие форм, многообразие семантики...
"Забьет крылами "У" горизонтальное - и утки унесутся за Онтарио" - когда-то эти строки покорителя стадионов покоряли стадионы, а вот теперь и"У", и другие буквы безвозвратно улетели от покорителя прямо за Онтарио, вместе с утками, и никогда не вернутся.
Однако откуда в строчках на русском языке взялось Онтарио? Разве что для рифмы присобачено. Кириллица зачем-то перебралась на другой конец света, но ей вообще-то и дома неплохо, на Умбозере, например. "Забьет крылами "У" волшебнорозово - и утки унесутся за Умбозеро" - вот и У пригодилось (не горизонтальное, вертикальное). А волшебнорозово-то, а, как, неслабо?
Слабо, конечно, очень слабо, впрочем, кто на что учился, я на оформителя, например, отнюдь не на рифмоплета. Однако, как посетителю зоопарка жаль несчастных зверушек за решетками (а помочь-то и нечем, разве что покормить, но на решетках таблички: "Не кормить!"), мне жаль несчастную литературу, которая, в отличие от искусства, успешно приспособляемого под всякие утилитарные дела, - вдруг оказалось самым бесполезным делом на свете. Писатель - кузнец, специализирующий на подковке лошадей в эпоху автобума. Ах нет, прошу прощения. Развлекательной функции литературы еще никто не отменял. Ну а эти ваши рефлексии - кому они ныне нужны? Каждый и сам так умеет. Не так? Ну и пес с вами. Все равно - долой марселепрустовщину.
Просто... Дело в том, что люди перестали нуждаться в разговорах "по душам", этот инстинкт постепенно замер, и даже призванная заниматься душой литература обращается теперь исключительно к разуму. Душа отдыхает. Отдых души чреват последствиями.
Однако получается, что эти богоборцы-словоборцы воюют, так сказать, на стороне противника, побеждая самих себя. Ведь, как ни крути, а все слова по мере их поступления обращаются в действия. А действия становятся словами. Сказал - значит, уже сделал. Слова разлетелись по свету и свет изменился. Об изменении говорят, и этим опять-таки трансформируют мир. Я все это прекрасно себе представляю.
Так что, если уж вставать на защиту вербального, то именно нам, Воображающим. Ведь если точно следовать нашим должностным инструкциям, именно Воображающим вменяется в обязанность мгновенно считывать не только поверхностный смысл слов, но и проникать в их суть.
Правда, извлекая суть и работая с ней, сам ты постепенно теряешь собственный лик и становишься практически невидим для абсолютного большинства окружающих - как будто проваливаешься в эту суть и маячишь оттуда как сквозь лёд. Может, это и полезно - замаскироваться от любого сорта дураков и не в меру любопытных сограждан, но тогда уж не сетуй на одиночество - маскировка надежно защитит тебя как от недругов, так и от друзей.
Да и навыки извлечения сути приобретаются не сказать чтоб легко - в процессе весьма продолжительной учебы, порой в течение всей жизни и далее. Предметы же, изучаемые нами при этом, весьма разнообразны. Тут и перипетии любви, и тщетность дружбы, и амбивалентность добра и зла. И все-таки главным из этих наук я считаю предмет под названием "познание предательства". Во всех его тонкостях, формах, нюансах, со всеми его модификациями, классами, степенями. Поэтапное получение таких знаний предполагает разновекторное движение учеников: одних - к высшей точке разочарований и горечи, других - к высшей точке цинизма. Я из первых, и познавала предмет не то чтоб с удовольствием, но заинтересованно, начиная с моего наивного вопроса педагогу по имени Жизнь: интересно, а почему предательство Иуды человечество заклеймило на века, а, скажем, к предательству Петра отнеслось вполне снисходительно? Наверное, потому, что непростительно в наших глазах только активное предательство, ну а пассивное (отречение, например) по-человечески вполне понятно, это просто слабость, которую так легко объяснить и не казнить за нее? "Порядочный человек, это тот, кто делает гадости без удовольствия" - спасибо, Сергей Донатович, за исчерпывающее определение, все мы в этом смысле - порядочные люди.
Не в моих правилах, конечно, разводить доморощенную философию, однако экзамен на познание предательства я сдала на твердую четверку, и мой ответ при этом звучал примерно так: "Я глубоко убеждена в том, что мы не должны считать предательство чем-то из ряда вон выходящим и негативным. Человека ведь с самого начала предает само бытие, сам закон жизни: предает мать, исторгая из себя на белый свет и лютый холод, и младенец ступает на зыбкую почву действительности еще не умеющими ходить ножками. Потом его, ничего не подозревающего, отдают в некое пыточное заведение типа яслей или детского сада, а то и какой-нибудь безмозглой няньке, ладно, если доброй, но все равно ежесекундно влияющей своей безмозглостью на свежеобъявившуюся личность, а ведь в ней заложены такие силы!
Человека предает постижение действительности - получаемые в школе знания противоречат всему, что он видит и понимает, к чему стремится, и всему, что ему в конечном счете необходимо, что его греет и радует, и единственно верное знание о жизни, которое мы имеем по прошествии лет: все не такое, каким кажется. Все - ошибка. Видимость - вот бич познающего действительность.
Человека предает его тело, и не только в смысле старческого маразма и немощи, но и с самого что ни на есть начала сознательной жизни: когда чувственность начинает бурлить, выплескиваться наружу, когда сами небеса запланированно лишают человека способности мыслить в самый необходимый момент, и личность вляпывается в непоправимое, платя этим за познание предмета "предательство".
Лично мое вляпывание не отличалось ничем от миллиарда подобных историй, разве что пара моя была не вполне ординарной, впрочем, как мнилось ему самому. Мой герой учился со мной в одной группе в художке, однако этот художник при ближайшем рассмотрении оказался без большого таланта, но с большой придурью.
Во-первых он говорил о себе в третьем лице. "Ну, в нашу компанию входили тогда Эне-Бэне-Раба - ну, Раба - это я...". Второй его характерной чертой было оттачивание на мне своего умения говорить изысканные гадости. Посмотрит так нежно и скажет с придыханием: "Дерьмовочка". Или: "Мама твоими картинками свой ночной горшок закрывает вместо крышки". Удивительно, но я это кушала вполне себе имбецильно, вынося приговор собственной состоятельности и делая для себя сенсационное открытие, что любовь - странная штука. Конечно, мне было больно. Но в глубине души я очень гордилась тем, что преодолеваю трудности во имя любви. Ведь нас так учили. Преодолевать трудности во имя любви. Или во имя будущего. Или во имя процветания родной страны. Бедная дурочка... Кто б мне тогда объяснил, что преодолевать нужно только объективные трудности, которых не избежать и не преодолеть: болезни, смерть близких... А такой любви надо смеяться в лицо, равнодушно отворачиваться и необратимо уходить. Кто б мне тогда объяснил...
...Он ударил меня сумкой и ушел - я бросилась в погоню. Спрашивала у прохожих: "А вы не видели тут такого мальчика, красивого, кудрявого?". Он заставил меня сделать за себя курсовую работу - оформление здания к октябрьским праздникам - я аккуратненько вычертила перспективу, придумала лозунги и плакаты, культурно разместила их на объекте - и привет, пятерка у него в кармане. При этом, конечно, собственную курсовую я завалила и меня выперли из художки.
Он разбил себе руку, а мне ухо, потому что требовал признания: "Кто подвез тебя на "Москвиче?". Думаете, в окно увидел? Не-а. Определил по запаху: "Это не автобус, не "Жигули", а именно "Москвич"!". Я ехала на троллейбусе, жиля заплатить 15 копеек за маршрутку. На троллейбус у меня талоны были со стипендии куплены.
Ухо потом зажило, но именно с того момента я начала осознавать, что в мире существуют совершенно неведомые мне миры и породы людей, не поверяющиеся никакой логикой, не следующие так называемой тропой добра, да и не претендующие, в общем-то, на звание человека. Ну а с другой стороны - от типуса этого я получила уникальные знания, а что может быть ценнее знаний? Не даром образование по всему миру такое дорогое. Выучил меня мой наставник, и спасибо ему за это. А зло... Зло вообще судьбоноснее, чем добро. Во всяком случае, в моей жизни было именно так.
Конечно, перед лицом смерти зло - мусор, однако и добро - мусор. Все подвержено энтропии. Зло исчезает бесследно (масштабное зло, конечно, более живуче, поэтому, наверное, злодеи всех мастей стараются все совершенствовать и совершенствовать свои зло-деяния), добро забывается на раз... Тем не менее, мы, Мыслящие и Воображающие, работаем только с добром. Зло вне сферы наших интересов. Так что злодей, при жизни имевший все, что он для себя наметил, после смерти не получает ни Мыслящей, ни Воображающей, таким образом он лишен возможности воссоздаваться. Причем нам все равно, сколько добрых дел может быть на счету злодея - мы смотрим в суть вещей, и только "злодею по сути" не светит воспроизведение.
Те же, кто это право по праву получает, - люди разных профессий, конфессий, ориентиров и мировоззрений. Есть среди них известные, есть великие, есть просто добрые люди. Вот мой, например, - художник. Довольно знаменитый при жизни. Однако знаменитый как-то опосредованно, пребывающий в тени славы тех, о ком был его самый известный мультик. Знаете, как оно бывает: нам бы хотелось прославиться совсем не тем, чем мы прославились. С этим, конечно, уже ничего не поделать, однако то, что нравится многим или всем - не всегда бездарная попса, бывает попадание в точку - и кое-что оказывается по душе и умникам, и глупцам, и обывателям, и интеллектуалам. Но Д.Д. недоволен собой. Он хочет, чтоб оценили его Косаря, и Бурю, и Лестницу... Они должны понять Летающего человека. Они должны поймать месседж, они должны остеречься... Но... Не ловят. Не остерегаются. Да и нам ли не знать, что все месседжи искусства могут поймать лишь тебе подобные, да и то не всегда, да и то не каждый... Так уж устроена жизнь - искусство влияет лишь на два с половиной процента человечества. Остальным же оно до высокой лампочки. Ну скажи, зачем твоему Косарю искусство? Просто он сам в него попал и тем обессмертился, а так... Косит себе и косит...
Я воображаю момент появления Д.Д. в студии - как всегда, аккуратного (в детстве мама полгода могла не стирать ему пиджачок, такой ладненький, цвета морской волны - мальчик не дрался, не лазил по стройкам, он познавал мир по-другому: через его осмысление или, скорее, очувствование), склоняется над рисунками своих помощников, что-то поправляя, что-то одобряя - мы учим так, как учили нас. Школа искусств в Онтарио - разумеется, еще без этого пижонского параллелепипеда на ножках. Разумеется, любому современному человеку надлежит возносить ему хвалу - круто, авангардно, цивилизованно... Но я предпочитаю старый вариант - веселенький домик с разноцветными окошками и лесенкой, ведущей к (от) двери школы. Представляю себе, как Д.Д. спускается оттуда с папкой в руках и этюдником через плечо. Художник готов преображать мир, он его уже преображает - одним своим присутствием, впрочем, как и все мы - в той или иной степени.
Что Д.Д. делает после занятий? Идет на Онтарио. Он давно не ищет на его берегах клубничную улитку, зато с легкостью переносит на листы бумаги свое настроение вместе с охристым онтарийским туманом. Не оттуда ли к нему - правда, гораздо позже - пришел морок Дэймона-косаря, когда из некоей белесости, деформированная и непохожая на себя, выдвигается коса - и вжик, вжик - то ли Дэймон-косарь срезает траву, то ли смерть занимается своим тривиальным делом. Пока не прочитаешь стихов, Д.Д. будет гнуть для тебя свою мистическую линию: кто-то движется в коричневатой мгле, что-то там внутри происходит: то мелкие зайцы пищат и летают, то крохотные человечки, то крупные кузнечики... но это все вне неожиданных бесшумных взрывов (не путать с современными террористическими атаками): деревья, мельница, хуторское хозяйство салютообразно взлетают на воздух. А всего-то и делов: пришла девушка Джулиана и разрушила мир и покой косаря. Кое-кто думает о Д.Д. (если кто вообще о нем думает): "И на кой черт ему сдалась эта средневековая бредятина? И это после шикарных психоделических Лодки и Рока...". Но что мы знаем о процессах, происходящих в голове у движетеля искусства? Он уходит от нас ежесекундно - а мы не успеваем уловить, куда. Потом недоумеваем: как же он мог нас так бросить? Мы ж ему поверили, повелись на совпадение его и наших интересов... А он прыг - и в кусты. Да не кусты это, это его воображение, цели, планы, желания...
Его мучила шекспировская Буря - занимала все последние дни и часы моего Д.Д.
Миранда - девушка и дорога, дочь волшебника и листва деревьев. Ариэль - охальник и губитель, дух, воздушный пират (не путать с захватчиками самолетов). Он пускается в авантюры, топит в море людей, нет ничего романтического в их преднамеренной гибели, и нет у нас для Ариэля симпатий - пусть бы и злодеев он топил, и негодяев - все же жить хотят. Да и негодяй негодяю рознь.
Мой негодяй - тот, из художки - был мелким, одномерным. Окружающим он вредил разве что чересчур безграничной любовью к себе. И как-то раз мне стало очень скучно. Так что, осознав всю глубину собственного ничтожества - ведь влюбиться в ничтожество для женщины и есть проявление собственного ничтожества - я решила все это дело категорически прикрыть. В самом радикальном что ни на есть смысле - с помощью жмени таблеток.
...Я сидела на лавочке, низко свесив голову, я не ела и не пила уже несколько суток и, наверное, со стороны выглядела удручающе.
"Пойдем, милая", - на плечо мне опустилась теплая тяжелая ладонь. Я подняла глаза и увидела Д.Д. Он повел меня туда, где я смогла посмотреть его Лестницу и Летающего человека. Там было темно, лишь голубоватое мерцание экрана освещало путь на узенький диванчик, на ощупь - бархатный, по цвету - неведомый. Благость и спокойствие окутывали зрителя на этом диванчике... Пахло растворителем и еще чем-то неуловимо волнующим.
Я считывала образы Д.Д. с его мультфильмов и во мне поднималось острое понимание того, что зовется жизнью, любовью, основами бытия...
Вообще-то, Воображающей я в тот момент еще не служила, хотя, как говорят, вообразила Д.Д. настолько оживляюще, что меня заметили, а потом и приняли.
Однако нафантазировала я встречу с Д.Д. абсолютно случайно. Просто мозг во время недосыпа работает как-то урывками: вот ты нормальный человек, а вот - некий уродец, использующий свою психотравму для объективизации своих ощущений.
Таблетки я потом высыпала в унитаз. Когда же пришло время наделять меня темплетом, а темплета - мной, выбор пал на Д.Д., поскольку он меня спас, объяснив Летающему человеку его природу. Он летает, а его одежду треплют псы. Он летает, а другие смотрят в небо с недоумением: что за чертовщина? Он летает, а другие силятся ему подражать: так же неаккуратно раздеваются, подсовывают одежду собаке, а вот оторваться от земли не получается.
Да ведь пытаться полететь без осмысления того, что ты не такой, как все, всё равно что и не пытаться. Летающий должен понять про себя одну простую вещь - в воздухе ему будет хорошо, а ходить по земле - нет, потому что очень больно. Больно непривычным ногам (крылья у летающего гораздо сильнее), больно от столкновений с обыденностью, охлос будет тебя терзать на каждом шагу. Вот идет навстречу, и ты уже видишь, всей свой не защищающей шкуркой чувствуешь - он готов тебе вцепиться в эту шкурку. Ему хочется, его это радует. Этим он как бы выполняет свою задачу на земле, свое предназначение: очистить территорию от чужеродности.
...На коне летает, переливаясь всеми возможными красками, Люси ин зе Скай виз Даймондс, и вот уже желчные критики, словив озарение, подвергают аббревиатуру разоблачению и остракизму, но мы летаем, мы танцуем, двигаемся под музыку, мыслимость движения доказана для нас Демокритом.
(Одна-единственная буква меняет суть вещей. Демокрит - демократ - демо-крот - демо-крут. Философия. Политика. Пробравшийся в стан врага либерал. Сильный и свободный человек. Я хихикаю, хотя Воображающим это не пристало. Я думаю, что и одной линией мой Д.Д. мог бы проиллюстрировать мою мысль, жаль, попросить его об этом нельзя - являться нашим темплетам нам строго-настрого запрещено. Это может разломать к черту модель бытия).
..."Я так и знал - движение есть мы", - декламирую я про себя, сосредоточиваясь на движении Д.Д. по студии. Движение - по-английски "мувмент", а по-украински - "рух", и здесь есть целое поле незабудок (ну, или ромашек, например) для всяческих ассоциаций - от интеллигентского РУХа конца 80-х до сказочной птицы-Рух, которая так же именуется еще и птицей-слоном. Слоны же, с помощью сыра и Микки Мауса, побеждены на Луне, нарисованной Д.Д. в Лунном роке. Слоны не любят, чтобы их побеждали, поэтому - спасайся, кто может. А вообще-то там пожирание человечества телевизором предсказано. Слоны по сравнению с этим - милейшие животные, абсолютно не мстительные, не злопамятные и не впадающие во всесокрушающую ярость.
Да я и сама, как слон, иногда готова впасть в ярость - например, заглянув в Википедию. Что же там написано про моего Д.Д.? А вот, буквально: "Значимость предмета статьи поставлена под сомнение". Это кто ж это такое удумал? Это кому такое в голову пришло? Но, к сожалению, я-то как раз не слон. Я просто Воображающая, низшее звено в небесной иерархии, не ведающее, что и как там устроено (да и в земной как - тоже не ведающее), каким там сестрам - по серьгам, а каким - по сусалам, и за что...
Я, конечно, пытаюсь ухватить за кончик ниточки, прыгаю за ним, как играющий котенок. Но только кто со мной играет? Кто держит в руке другой конец нити?..