Есть у литературы такие секреты, которые и секретами-то назвать трудно. Не мистификация типа Черубины де Габриак или Козьмы Пруткова, не тайна инициалов в посвящении стихов, даже не загадка прототипа. Просто - странное ощущение, что текст, выдаваемый, вроде бы, от лица литературного героя, на самом деле произносится самим автором: это его позиция, его жизненный опыт, его выношенные мысли. Но... часто эти мысли никак не получается соотнести с традиционным взглядом на ту или иную ситуацию. "Разве так можно? И что он хотел этим сказать?" и прочие вопросы возникают у читателя, которому рано или поздно приходится увериться-таки в том, что монолог произносит сам автор.
Переслушивая как-то одну из любимейших песен нашего поколения - песню Бена из кинофильма "Последний дюйм" (по рассказу Джеймса Олдриджа) - "Тяжелым басом гремит фугас..." (сл. Марка Соболя, муз. Моисея Вайнберга, исп. Михаил Рыба), я вдруг поняла: да ведь это самая настоящая литературная загадка, и задалась вопросом: откуда у советского поэта (фильм - 1958 года) могли возникнуть подобные образы и ассоциации? Ладно, песня про какого-то Боба Кеннеди (брат погибшего президента здесь совершенно не причем, и до его собственной гибели еще целых 10 лет), наверное, американца, который пляшет и смеется под гремящим фугасом, и плевать ему на фонтанирующий огонь, трещащую броню и даже входящую меж глаз пулю. Однако автор стихов Марк Соболь сам прошел всю войну, поэтому вряд ли мог писать о ситуации отстраненно. Война для любого человека - и военного, и штатского, и американца, и гражданина страны Советов - громадный отрицательный опыт. Так почему же в стихотворении Марка Соболя Боб Кеннеди смеется и пляшет, а самое главное, почему он "включает игнор", как говорят современные подростки, по поводу опасности и вообще по поводу всего, что его окружает: "Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня"? И это на войне-то, куда герой пошел, возможно, добровольцем (или наемником, солдатом фортуны, но дела это не меняет). Но даже если он отправился на фронт без особого на то желания, чтобы сказать под пулями: "Да пошли вы все, я буду петь и веселиться", - нужны или железная воля, или легкое безумие, или реализованное право быть самим собой (абсолютно не похожим на других) в любых обстоятельствах.
В одном из комментов в Интернете я прочитала, что в романе Джеймса Олдриджа "Дело чести" "есть сцена, где главный герой (мужественный летчик Джон Квейль), попадая под бомбежку, напевает песенку со словами "Что мне за дело до других, коль нет им дела до меня". Может, именно это место в романе подсказало Марку Соболю строку-рефрен замечательной песни Бена? Роман, кстати, был издан в одной книге с рассказом "Не хочу, чтобы он умирал" (тот самый "Последний дюйм")". Это очень важная информация, однако она не объясняет нам последнюю строфу текста:
Простите солдатам последний грех
и, в памяти не храня,
печальных не ставьте над нами вех...
Какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!
Вот где настоящая литературная загадка! Какой грех просят нас простить солдатам? Грех смеха в не предназначенных для того обстоятельствах? Или грех собственно гибели? А может, грех понимания того, что "каждый умирает в одиночку" и весь пафос коллективизма всегда используется сильными мира сего в своих интересах?
Не помнить солдат, не ставить им памятников? Потому что ни им до нас не было дела (мы друг для друга - абстракция), ни нам до них не должно его быть?
И это - позиция бывшего фронтовика. Наверняка - выстраданная и не спонтанная, возникшая в связи с годами того самого "игнора" (и это еще в лучшем случае) - советского и постсоветского, - к конкретному человеку, личности, индивидуальности, которая рисковала своей жизнью и отдавала ее за общее благо, а в ответ получила... "Дело врачей", например или "борьбу с безродными космополитами". А красивых слов о великих военных подвигах наговорить можно много. За слова-то у нас привыкли отвечать разве что писатели. Да и то не все.