Есть хорошее такое словечко - "запечатление". Это когда то, что ты увидел в первый раз, остается в тебе навсегда и влияет на всю твою последующую жизнь. Для меня таким запечатлением стала моя первая книжка - "Игра" Даниила Хармса с рисунками М. Митурича и И. Бруни (изд. "Детский мир", 1962 г.), которая до сих пор хранится в нашей библиотеке - старенькая, без обложки, но живая и веселая, как тот озорной старичок, зовущий нас с титульного листа поиграть и посмеяться: "Жил на свете старичок маленького роста...".
Меня всегда занимало, почему это он, "увидя стрекозу, страшно рассердился"? С чего бы это ему сердиться по поводу стрекозы? А вот такая она, возмутительная: лупоглазая, как лягушка, длинная, как свирель, да еще и с крыльями! Безобразие! Так иллюстраторы Хармса впервые явили мне стрекозу, которую до того момента я никогда не видела.
Хармс научил меня считать. "В переулке шел отряд, сорок мальчиков подряд...". А художники, в свою очередь, обратили мое внимание на четкость и красоту цифр, хотя стройным колоннам девочек и мальчиков я потом всю жизнь предпочитала хаос и буйство неорганизованной действительности... Читатель Хармса в лице меня был похож, скорее, на Сережу из "Ивана Иваныча Самовара", мальчика, который "неумытый приходил, всех он позже приходил...". О, а дядя Петя и тетя Катя из того же стихотворения! Сколько дядь Петь и теть Кать я повидала в книжках Хармса... У М. Митурича и И. Бруни они - веселые работяги, у М. Беломлинского - симпатичные интеллигенты, у Ф. Лемкуля дядя Петя, кажется, шофер, а тетя Катя, возможно, учительница или библиотекарь, у Б. Тржемецкого - это чета важных обывателей, которые к концу стишка начинают улыбаться и превращаются в милейших созданий. "Иван Иваныч Самовар" образца 2011 года проиллюстрирован потрясающим художником и аниматором Игорем Олейниковым. У него "самоварная" семейка - скорее всего, профессорско-преподавательского состава.
Как сказал знаменитый книжный график В. Конашевич, "в искусстве все... можно, если это сделано талантливо, и ничего нельзя, если это сделано бездарно". Ну а что такое талантливо или бездарно, дети и сами вполне могут разобраться. Впрочем, среди иллюстраторов Хармса бездарных художников вы не найдете. Ему, как никому другому - ну, может, разве что Маршаку и Чуковскому - с этим повезло. Ведь наверняка те, кто рисует картинки к детским книжкам, в любом возрасте остаются немножко детьми, и сами не прочь поиграть. А лучшего заводилы, чем Хармс, в игре ("Игре"!) не найти. В ней можно врать: "А у папы моего было 40 сыновей!". Можно представлять себя машиной, кораблем, летательным аппаратом: "Я теперь уже не Петька, я теперь автомобиль!". Можно даже радоваться папиной победе над хорьком - замечательным зверьком и набить из него чучело, но не по-настоящему, понарошку, конечно! Это ведь тоже игра, считалка вроде "Десяти негритят", которые пошли купаться в море и один из них утоп... Вряд ли кто-либо из маленьких "хармсолюбов" через какое-то время стал бы убийцей хорьков. Скорее, наоборот - им мог стать тот, кто в детстве не держал в руках книг Хармса.