Пока каждого из нас не было на Земле, мир по этому поводу ничуть не страдал. Да и мы, в общем-то, не страдали, пребывая в безмятежном небытии. Печаль, однако, заключается в том, что появляемся мы на свет постепенно (то тут, то там просверкивает память раннего нашего здесь присутствия), а вот исчезаем сразу. И мир реагирует на это болью - по кому-то - чуть ли не вселенской, по кому-то - узким кругом родных и близких. По злодеям же никто не страдает, разве что те, кто заблуждался по поводу их злодейства.
Впрочем, в детстве все злодейство для нас концентрируется в проделках и вывертах бабы Яги сотоварищи - это, если, конечно, с родителями повезло. Если же нет - ну, враги человека - родные его и т.д.
"Жизнь в предлагаемых обстоятельствах" - мы дети, поэтому, как и кошечки с собачками, принимаем эти обстоятельства, не раздумывая. Наш мир, наша планета - коммуналка на втором этаже (две с половиной семьи веселых молодых шестидесятников, вместе с потомством - девять человек), где воду для купания греют на печке, электропроводка из скрученного белого шнура идет поверх штукатурки, а детский горшок выливают в ведро, которое потом выносят во двор.
Двор, да... это уже вселенная, - облазить его до последнего камушка и травинки у нас не получается, пространство как будто расширяется на наших глазах, тропки ведут в разные стороны, но мы все равно лезем, куда не просят (на яблоню и на орех), суем нос не в свои дела (в куриные в курятнике, в собачьи в будке), и даже обезьяна водится в нашем саду - она прыгает на плечи зазевавшегося исследователя, и он одновременно смеется и вопит от неожиданности.
Пространство, да и время тоже, - это, вроде, неважно пока, но на владение ими у нас те же права, что и у всего человечества, однако нам нет дела до физики с философией, и мы не можем квалифицировать свое детство как жизнь в раю, "рай" - мы и слова-то такого не слыхивали.
Зато можем забраться в самую гущу зарослей в саду и сидеть там, как печкур, вдыхая запах сельдерея, ночной фиалки, недозревших помидоров и нагретой за день травы.
Лето... Просыпаешься в залитой солнцем комнате, под салфеткой - оставленный для тебя завтрак. Сразу думаешь, чем бы заняться, а уж потом - и что же там под салфеткой?
Да, кстати, вчера наша дружная дворовая компания собиралась установить истину: правда ли, что яма возле забора, где мы любим бултыхать ногами, на рассвете сама собой наполняется чистой, прозрачной водой (утверждение некоего доморощенного оптимиста). А, уже опоздали выяснять. Рассвет давно перешел в полноценное утро, и скоро по радио начнется "Угадайка, угадайка, интересная игра". Мы с братом не пропускаем ни одной передачи, но, по чести сказать, нам нравится не столько она сама, сколько отношение героя-дедушки к героям-внукам: они запросто общаются между собой, болтают, тратят друг на друга кучу времени и нисколько не жалеют об этом. Наш-то собственный дедушка не может себе такого позволить, он сильно занят, он генерал, и ему не до нас. Правда, брата дедушка любит выводить на прогулку, брат у меня - прелестный кудрявый малыш, и люди вслед им оборачиваются: "Ах, какой красивый мальчик".
Вслед мне никто не оборачивается, но я и не думаю завидовать братовой красоте, хотя про успокоительный "огонь, мерцающий в сосуде" прочитаю только лет в 16, а до этого еще пропасть времени. В раю же не принято рефлексировать, рай создан совсем для другого.
Он создан, чтобы ловить головастиков в пробегающем по яру ручье. Бить мячом о стенку: "Я-знаю-пять-имен-девочек" (ну да, и на прыгалке это можно отсчитывать). Или вот: аккуратненько, чтоб не сместить слои, водить пальцем по размокшей переводной картинке - туманный пейзаж (портрет, натюрморт) должен волшебным образом возникнуть в тетради или альбоме, однако подобная радость случается крайне редко, субстанция не хочет переходить со своего законного места еще куда-то, изображение раздирается в клочья, вот именно как туман, и тебе нечем похвастаться перед подружками - умение переводить картинки ценится у нас на уровне умения играть в классики, виртуозно передвигая в прыжке баночку из-под крема для обуви - из квадрата в квадрат, - набитую для тяжести песком.
Короче, дело находится всегда.
Дела в раю - фраза звучит как оксюморон (словечко, конечно, современное, ну да ладно), но их, тем не менее, предостаточно: помимо ловли головастиков, игры в классики и т.п. можно набрать зеленых колючих каштанов (у нас здесь каштанов, как и тополей, и грабов с буками, хоть пруд пруди), сесть на лавочке в саду и повынимать глянцевые тела из неподатливой одежки, а потом наделать из них челдобречков, привлекая для работы еще и спички с желудями; позвать подружку Наташку есть шоколадки, потому что у тебя их очень много - целых две; пойти кататься на скрипучей покосившейся карусели, при этом рассматривая со всех сторон лилового переливчатого жучка, присевшего на рукав твоего простенького платья в горошек...
Рай - вот он, только выскочи из дома. И никаких тебе змиев, да и адамов тоже, не назовешь же Адамом Сережку из соседнего подъезда. Да что там, и в квартире рай: за шкафом - кровать и секретер, на подушке, вместо обычных лупоглазых лохудр, - пластмассовый Пьеро, тряпичный Хоттабыч с приклеенной длинной бородой, Урода (нянька его так назвала) - конопатый мальчишка в зеленых шортах на помочах. Пусть сидят пока, мы ими займемся позже, играя в школу (Урода - двоечник, конечно, у Пьеро - пятерка по литературе, Хоттабыч - мастер опытов по физике). Имеются и другие игрушки, взаимодействие с которыми греет душу: сантиметровые глиняные куколки в капюшончиках, разноцветные - детский сад, их воспитательница - размером чуть побольше; крошечный резиновый негритенок (в детстве почему-то ценится все или слишком маленькое, или слишком большое: пупсики-малютки и куклы чуть ли не с тебя ростом, фарфоровая собачка Бизончик с ноготок и огромный мохнатый медведь радикально петушиного цвета).
Есть еще самодельная кукла из стекловолокна - ее подарили мне студенты строительного техникума, где мама преподает стройматериалы. На ощупь стекловолокно неприятное, колючее, но кукла из него получилась красивая, а главное, уникальная, на всем Земном шаре только у меня такая есть - синеглазая, алогубая, с белоснежной прической. И сама она вся такая белоснежная-белоснежная.
Но главную мою игрушку - немецкую резиновую куклу с "настоящими" волосами - зовут Baggy, так написано на коробке. Странное имя для безупречной брюнетки в нарядном платьице с оборочками - Мешковатая. То есть, Растрепа, что ли? Но мы ее зовем БегИ. Она и убежала. Дочка директора стройтехникума Маргарита, дворовая подружка, попросила поиграть с моей Беги три дня, да так и заигралась, а мне было неудобно просить ее обратно, и я смирилась ("смирение" - ключевое российское слово, но я об этом еще не знаю. Мне просто стыдно напоминать подружке о том, что должно быть ясно без слов. Мы же с ней договорились...).
Потом Маргарита выросла, расцвела, поступила в художественное училище, и однажды мы одновременно оказались с ней на море, где она старательно делала вид, что со мной незнакома, да и ладно, не требовать же у нее назад мою Беги лет через 15 после ее побега.
Однако, как будто в продолжение кукольной истории, стала я тогда свидетелем еще одного противного Маргаритиного перфоманса.
Нарисовать собачку на слюнявчике попросила Маргариту маленькая девочка - хотела новорожденному братику в подарок вышить. Художница ведь, взрослая и прекрасная во всех смыслах! Однако эта художница спокойно выкатила девочке дулю, - по непознаваемой для меня причине собачку рисовать она отказалась, - и мне срочно пришлось исправлять положение - имея не бог весть какие способности к изобразительному искусству, я все-таки создала на слюнявчике бессмертный образ загадочного зверя с кривыми лапами и несимметричными ушами. Однако девочка от моего творчества пришла в восторг, и, кстати, вышитая собачка оказалась намного симпатичнее рисунка.
Что ж, в течение жизни человеку приходится выкарабкиваться и выкарабкивать других из всяких, в том числе и сложных, ситуаций, у меня это выходило с переменным успехом, не всегда триумфально, но я старалась.
Как-то заявившись в гости к Наташке, от ее бабушки я получила в подарок розовую коробочку из-под пудры - ну вот позарез этот предмет оказался мне нужен, бабушка и подарила. Иные взрослые как-то умеют чувствовать необходимость той или иной ерунды в обиходе маленького человека. По причине же отсутствия карманов и сумки я все время держала презент в руках. В прихожей, когда я собиралась уже уходить, меня вдруг осенило: а Наташкина-то мама не знает про обстоятельства дарения, вдруг она подумает, что я коробочку украла!
Я старательно прячу ее за спиной, и так повернусь, и эдак - только чтоб Наташкина мама не увидела, что у меня в руке. И не уверена, что она не видит. Щеки горят от стыда. Я чувствую себя настоящим воришкой.
Возможно, это как раз и был момент утраты рая - осознание несовершенства мира и твоего собственного в нем несовершенства.
Ощущать придуманную вину как реальную, жгучий стыд по нафантазированному поводу - вот оно, самое начало жизни идеалиста. А еще считается, что дети доморальны...
Кажется, именно тогда я и начала стыдиться всего: своих мыслей, поступков и чувств; того, что меня во дворе обозвали обезьяной и того, что попросила у мамы 78 копеек - отдать Наташке за пластинку "И солнце всходило, и радуга цвела...". (Мама деньги дала, но очень разозлилась на меня за самоуправство. А я так сильно была ударена по башке этой песней, что отказаться от диска все равно не смогла бы). Я стыдилась того, что Сережка (тот самый, из соседнего подъезда) на собственном дне рождения заткнул не в меру развеселившегося гостя: "А ты вообще молчи, без подарка пришел, и еще тут что-то вякает!". Я думала: "Как же можно упрекать человека в том, что он пришел без подарка? Это некультурно! Мало ли, какие у него обстоятельства". И даже фамилию обиженного запомнила навсегда: Булгаков, хотя больше его в жизни не встречала.
Зато часто встречала других обиженных, и с булгаковской истории стыд за их обидчиков вошел у меня в привычку, хотя я еще очень нескоро пойму, что унизить человека при других людях - в этом есть особая сладость для всякого рода ничтожеств, а еще - это обычная форма общения сильных мира сего с теми, кого они считают ниже себя.
Но восставать против такого мироустройства мне даже в голову не приходило, я просто жалела "униженных и оскорбленных", как-то сразу уяснив для себя простую истину: рай остался позади, и отсюда некуда деваться, кроме как бежать. И еще одно: отсюда не убежишь.
...Я смотрю на ленинскую цитату на стене полными слез глазами: "Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить "дефекты", когда можно сказать недочёты, или недостатки, или пробелы?..". Учительница вычитывает мне перед всем классом и, кажется, никак не может остановиться: "Ты бездельница, ты ничего не учишь, безмозглая и ленивая!..". Это неправда. Я не безмозглая и все учу, просто запоминаю образами, а мало что в школьной программе можно втиснуть в образ. Но кому интересен мой тип памяти? Да и все остальное тоже. Моей учительнице я просто не нравлюсь, и как ее упрекать за это? Косички заплетены криво, у видавшей виды формы - потертые воротничок и манжеты, на фартуке - пятна после уроков труда, глупые штиблеты похожи на мужские. Мне бы такое тоже не нравилось, увидь я себя со стороны. Но почему-то познание несправедливости для меня сейчас важнее, чем собственный внешний вид. И, кстати, ленинские "дефекты" мне кажутся ничуть не хуже ленинских же "недостатков" и "пробелов". Зато я чувствую пропасть между этими тусклыми словами и зажигательной речью учительницы. Я начинаю разбираться в подобных противоречиях, осознавать их, пытаюсь ставить защиту от слов, но пока только слезы удается загнать в глубину глаз, обратно. Однако я этим еще займусь, я все разложу по полочкам, научусь отличать искренность от лицемерия, талант от бездарности, доброту от заискивания, садизм от необходимости, и почему-то это будет сделать мне совсем не трудно. Но сейчас стыд, который жжет мои щеки перед всем классом, принимается мной как закономерная часть обычной школьной жизни. Так уж положено у нас, что поделать?
Вообще, школа, это, конечно, отдельная песня. Попасть из нашего рая в этот репрессивный ад, где на жестком сидении парты надо застыть на 45 минут до крошечной переменки, не в праве встать, заговорить, да даже двинуться - мало кому из нас, неофитов-школьников, это пришлось по вкусу. Ушки и усики свободы подстригаются здесь на корню уже в первые дни учебы. К тому же, у меня своя беда - я учусь за тридевять земель от дома (английский с первого класса) и каждый день шкандыбаю пешком в школу и обратно (низ и верх города транспортом между собой не связаны), тратя на дорогу часы и часы. Хотя в этом есть и своя прелесть: чтобы не скучать по пути, я фантазирую почем зря, представляя себя то королевой - владелицей здешних земель, то Алисой в Стране чудес, то Элли в Изумрудом городе.
Однако, чтобы вовремя попасть в школу, мне приходится вставать гораздо раньше моих одноклассников, и каждый вечер я думаю, что ночью надо проснуться и перечувствовать сладость сна: еще не время вставать, не время! И никогда не просыпаюсь, а утром опять выдирать себя из небытия, чистить зубы болгарским "Поморином", завтракать, чем бог послал (вернее, Леонид Ильич Брежнев), и тащиться на ненавистные уроки, стараясь не опоздать на политинформацию. А то будет очень страшно идти одной по опустевшим гулким коридорам бывшей Ольгинской гимназии (говорят, дочка последнего русского царя Ольга дала деньги на ее строительство), где витает дух Ольги Форш (сплошные Ольги), авторессы славного "Сумасшедшего корабля" (про них - и царевну, и знаменитую писательницу - мы узнаем спустя годы, хотя, наверное, именно тогда это как-то примирило бы нас с существующим порядком вещей).
После звонка на урок коридоры мертвы, жизнь они обретают только на переменках.
"Я теперь всегда пишу в словарик слово "газета", - говорит мне Наташка, взволнованная судьбой Козетты из "Отверженных" (совсем недавно на уроке внеклассного чтения школьная библиотекарша рассказывала нам об этой несчастной героине Гюго).
Я завидую Наташкиной идее - каждый день увековечивать Козетту в "газете"! Самой-то мне и в голову такое не приходит - я пишу после упражнений по русскому три первых попавшихся слова: "шел", "хорошо", "молоко". Зато потом на всю жизнь запоминаю их правописание. Хотя и в других словах стараюсь ошибок не делать.
Это что касается русского. С литературой дела тоже идут неплохо, я дивлюсь рассказу подружки-второклассницы: они изучают по чтению "Кавказского пленника"! Нам-то втюхивают что-то отчаянно скучное, мы первачки, а им весело, наверное: вон, какой смешной фильм "Кавказская пленница"!
Разумеется, кино - огромная часть нашей жизни, оно сеет в головах школьников разумное, доброе, вечное, а еще учит взаимоотношениям и, в чем мы уверены, правильному поведению. Нам невдомек, что эти уроки романтизма мало чем могут помочь в реальности, скорее, наоборот (хотя первое место здесь, без сомнения, принадлежит книгам). Любовь поэтому кажется нам лучшим, что может случиться с человеком, мы мечтаем о ней чуть ли не с первого класса, но, когда наконец она нас находит, в лицо ее не узнаем.
В пионерлагерях я почему-то всегда влюблялась в горнистов. Сначала, в "Звездочке" - в Сашку с Подкумка, потом, в "Маяке" - в Ромку. Сашка был смуглый и красивый, вряд ли он подозревал о моей любви, да и о самом моем существовании, мне ведь было всего 10, и наш младший отряд стоял на линейке где-то на задворках, а я где-то на задворках отряда, Сашка же - вон он, у всех на виду - трубит общий сбор, или отбой, или обед. Что я была в влюблена в Сашку, я и сама не знала, просто при его появлении я чувствовала что-то такое - восторженно-стыдное, приятное-неприятное, что могла ощущать только как смятение.
В "Звездочке" я ходила в розовом платье и с хвостиками, впервые посмотрела фильм "Вий" - и не испугалась, терпеть не могла дежурить по кухне и всячески от этого отлынивала - то к пионерской комнате прибьюсь, то к мальчишкам на воротах, на что обратила внимание наша вожатая и волевым порядком, я бы даже сказала, мстительно, отправила меня дежурить именно на кухню.
В конце смены толстая девочка из нашего отряда за дежурства на кухне получила грамоту, а я ничего не получила, но была рада до смерти, что отправляюсь домой, в свое зашкафное пространство, а на следующий год влюбилась в горниста Ромку, который, по-моему, что-то такое во мне почуял и даже что-то пытался ответить на "немом" языке, жестами, но этим дело и кончилось - видно, не судьба была мне иметь дело с трубачами. Но "неясный голос труб", как позже стало известно, звучал отнюдь не только в моей душе, и влюбляться в трубачей было совсем не стыдно. Они же были на виду.
А быть на виду со своими умениями и талантами - что может быть естественней для человека...
Главное, не перепутать одно с другим - свои реальные достижения и свои реальные права ими хвастаться. В 14 лет мне, например, казалось, что я шикарно рисую, пока я не встретила девочку Галю, которая рисовала действительно шикарно: у меня в архиве долго хранились ее шикарные дамы в шикарных туалетах, с пленительными изгибами тел и с изящными зонтиками, мои же топорные принцессы с этого момента были отправлены в отставку, и рисовать я перестала.
Однако, вот каким ты оказался, наш рай - разве что сад (хоть и не полностью вишневый) может претендовать на это славное имя, а так - в школе унизят, недорого возьмут, с любовью не вышло, вера в собственные таланты покинула... Правда, при небольшом волевом усилии еще возможно повернуть с улицы Артема во двор нашего детства, но сад там безжалостно вырублен, - прямо классическая ситуация из школьной программы, - на его месте стоят две номенклатурные пятиэтажки, и даже бабки у подъездов смотрят на тебя с презрением. Твоя подружка Наташка выросла и постарела, как, впрочем, и все мы, игрушки потерялись, "Угадайку" по радио не передают, и ты стоишь на ветру с разлохмаченной поредевшей шевелюрой, и никакой тебе романтики, только резкий свет в лицо и снег пополам с пылью, а выпускной утренник в детском саду "Рай" давно завершен, подарки розданы, огни погашены - и аж с позавчерашнего дня путь тебе туда закрыт навсегда.