Веселов Лев Михайлович
Байки

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/07/2011. 29k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:


    Играем в футбол.

       Кто не играл в футбол в детстве? Таких нет. Кто не играл в футбол в юности? Таких мало. Где не играют в футбол? Отвечаю - там, где не живут люди. А моряки, люди? Пусть и с натяжкой, но все же люди, а раз так, то и они в футбол играют. Правда, в море на судах с мячом не разбежишься. В волейбол можно сыграть, если мяч на леске или шпагате, а в футбол можно только в пустом трюме, если не очень качает. Ну, а если к берегу ошвартовался и есть полчаса свободных, "попинать шарик" - одно удовольствие и для юных матросов, и для дяденек солидного возраста. Лишь бы было что-то похожее на ровную площадку любой поверхности, будь то заросшие бурьяном задворки складов, свободная асфальтированная или бетонная площадка для грузов. Конечно это не совсем спорт, может быть больше развлечение, но если поставить человека со свистком (а такой на судне непременно найдется), да подойдут друзья-зрители (непременно ехидные), то матчи принимают нешуточный характер и по азарту, и задору мало, чем отличаются тех, что мы видим на стадионах.
       В своей практике убедился, что на любом судне экипаж делится на тех, кто любит играть и на тех, кто любит смотреть и комментировать, причем вторые, как правило, не менее изобретательны и азартны, поскольку им тоже время от времени нужен тренинг. При этом замечено, что игра становится качественней и приносит больше удовольствия и тем и другим. Особо принципиальный характер приобретает игра с командами стоящих в порту судов, когда острое оружие критики направлено не на своих, а на "чужих", несмотря на цвет кожи, флаг и порт приписки. Здесь уже одного физического совершенства недостаточно и необходим высокий моральный настрой и немалый интеллектуальный потенциал. А игра на международном уровне с командами аборигенов - высший пилотаж!
       В шестидесятые и семидесятые годы команды судов Эстонского пароходства способствовали развитию футбола африканских стран, поскольку африканские дети и подростки нередко приобщались к этой игре именно тогда, когда мы, отыскав более или менее приличную поляну, принимались гонять мяч. Предоставляю вашему вниманию один из матчей в Гане (ныне одной из самых футбольных Африканских стран) в далеком 1972 году. События подлинные, записанные мной в моем дневнике сразу же после матча.
       И так, собраны скромные доспехи, взят запас минеральной воды и сопровождаемые восторженными криками чернокожих докеров мы спускаемся по трапу для посадки в автобус. Вернее так называется сооружение для перевозки пассажиров созданное не так давно на заводах концерна "Фоксваген". Небольшой, вроде рижского РАФа он несколько подозрительно неустойчиво стоит, вернее, лежит на колесах с совершенно лысыми шинами. Обращаю внимание на это водителя, который, не задумываясь, сверкая широкой и ослепительной улыбкой, отвечает, что отсутствие протектора обеспечивает большую скорость. Для убедительности он делает жест рукой, как профессиональный летчик и издает звук летящего спортивного автомобиля переходящего в свист самолета. Слегка вздрагиваю, понимая, что чернокожий "Шумахер" если и преувеличивает возможности своей "антилопы гну", то не так уж и сильно.
       После некоторой задумчивости начинаем посадку. Двери и окна в нашем автомобиле отсутствуют, как лишние атрибуты они сняты рациональными африканцами, как и многие другие детали: бампера, подножки, коврики, указатели поворотов, стоп-сигналы. Тем самым достигнуты максимальная грузоподъемность, простота проникновения и доступность этого вида транспорта - хочешь, входи через проем двери, хочешь - прямо через окно. Догадливый помощник водителя, такой же белозубый юноша, заметив мой критический взгляд, поясняет:
       - Двери и окна - плохо. В критической ситуации быстро не выскочишь.
       - И за сколько же минут "выходят" теперь? - задаю я вопрос, от которого водитель приходит недоумение.
       - Минут? - удивленно произносит он. - Нет, мастер, - для убедительности трясет головой, и дублирую на пальцах, дважды произносит "Файф секенд". В том, что этот отрезок времени для африканцев не плод его фантазии придется убедиться в последствии неоднократно. Даже женщины в случае опасности выпрыгивают на ходу мгновенно, не выпуская из рук детей и вещи и почти не получая при этом травм.
       Еще одним из достоинств отсутствие лишних деталей чванливых немецких удобств является значительное повышение грузоподъемности. Рассчитанный на 14-16 белых персон теперь он способен вместить в два раза больше людей среднего европейского веса, африканцы ухитряются набиться до полусотни.
       Когда мы усаживаемся в него, он отчаянно скрипит, стреляет крышей и кузовом. В ходовой части отчетливо слышен хруст с металлическим скрежетом, кажется, что ломаются последние части его скелета и приводов. Все опасливо поглядывают под ноги, цепко хватаются руками за немногочисленные выступы, явно сомневаясь в том, что сооружение двинется с места. Меня с почетом усаживают рядом с шофером на сидение, вернее на то, что от него осталось. Кроме меня и водителя в кабину ухитряются набиться еще три человека, при этом они сидят так, что я при этом не ощущаю особого стеснения. Шофера представляет его помощник:
       - Мой босс, Джон. Ему девятнадцать лет и он управляет автобусом с пятнадцати. Джон в очередной раз показывает свои крупные ослепительно белые челюсти в улыбке, хлопает ладонями по баранке и произносит название своего вездехода - "AFRICAN EXPRESS", за тем ткнув пальцем в грудь, добавляет - "Best African driver". В том, что он лучший африканский водитель я смог убедиться несколько позже, но в тот момент я сомневался в том, что это сооружение запустится и тронется с места. Словно поняв меня, водитель берет в руки два провода и соединяет их Одновременно с искрой, где-то под нами раздается душераздирающий скрип, переходящий в скрежет. Оказывается, я сижу над двигателем, поэтому мне кажется, что сейчас в меня снизу врежется что-то вроде дисковой пилы, но вскоре понимаю, что запустился двигатель. Водитель, не обращая никакого внимания на его стоны и хрипы, дает газ и отжимает сцепление. Автобус трогается и к всеобщему удивлению быстро набирает скорость. Гляжу на рукоятку ручного тормоза, она выдвинута до отказа. Мы же на ручном тормозе! И инстинктивно пытаюсь снять тормоз.
       Джон трясется от удовольствия и великодушно поясняет мне - "no working", не работает. В последствии я обнаружу, что "no working" еще многое другое, без которого европейский водитель даже не тронулся бы с места. Работали только руль, двигатель и кое-как сцепление, да и то на одной 2-й передаче. Все остальное: указатели поворота, дворники, свет, как объяснил мне водитель что-то вроде архитектурных излишеств, как впрочем, и лобовое стекло. Частично оно сохранено только перед лицом водителя лишь для защиты от ударов многочисленных жуков и мух. Разбитое, покрытое трещинами оно чудом держится на веревочке. Если Джону нужно внимательно посмотреть на дорогу, то он высовывается в окно или разворачивает остаток стекла ребром.
       Мчимся по портовому городку со скоростью примерно 60 километров. Помощник водителя поясняет, что на второй передачи больше не дать, но вот когда поедем под гору дадим все 120. В этом я ничуть не сомневаюсь, учитывая скорость свободного падения, но на всякий случай спрашиваю водителя, а как он будет тормозить, ведь ни ручного, ни ножного тормоза, как я уже убедился, нет.
       - А двигатель на что? - спрашивает он меня в ответ и смотрит с сожалением - капитан, а не знает. Такого не знать может только европеец.
       - А если двигатель или сцепление откажут? - не унимаюсь я. На этот раз он смотрит на меня дольше, и вероятно убедившись в том, что я действительно не знаю, что нужно делать в этом случае, произносит: Нужно выпрыгнуть. Видя мое недоумение, поясняет - выпрыгнуть на дорогу, это же так просто!
       Позволяю себе совсем неуместный по его понятиям вопрос - А пассажиры? На этот раз удивление его беспредельно и его спутники разом подключаются к разговору:
       - Они выпрыгнут раньше, чем водитель - это гарантия. Всегда так и бывает, - авторитетно добавляет Джон, и я уже больше не задаю глупых вопросов. За время пребывания в Африке в последствии видел массу аварий, но не видел жертв и даже не слышал об этом. Белые в авариях, я знаю, погибали, а вот африканцев, что-то не припомню.
       Вскоре шоссе начинает спускаться с пологого холма. Набитый до отказа автобус быстро прибавляет скорость и набирает первую космическую. Двигатель теперь не слышен, в лицо упруго бьет горячий воздух и с шумом курьерского поезда шумит по кабине. Мои спутники не проявляют ни малейшего беспокойства, хотя мне кажется, что время оставления машины уже давно наступило и меня удерживает лишь отсутствие парашюта. Впрочем, и при его наличии я вряд ли бы выпрыгнул, так как это было равносильно самоубийству. Джон, по-моему мнению, проявляет крайне небрежное отношение к баранке. Наша "антилопа гну" бежит, вернее, летит, просто инстинктом угадывая изгибы трассы. Сквозь слезы от встречного ветра вижу внизу поворот, и у меня возникает картина поворота на трассе бобслея. На такой скорости вписаться в него невозможно. Гляжу на Джона, он только теперь, когда кажется, уже безнадежно поздно, приступает к исполнению своих обязанностей. Делает несколько непонятных движений босыми ногами в районе педали сцепления, включает и выключает зажигание методом "втыка". Поворот рядом, мертвой хаткой хватаюсь за остатки сидения и закрываю глаза. Автобус кренится, как самолет на повороте, но не переворачивается и снова встает на все четыре колеса. Открываю глаза. Поворот позади а мы все еще на бешенной скорости несемся по дороге которую окружают громадные в два-три метра стволы деревьев великанов. Что было бы если... думаю я, и понимаю, что только любовь к футболу толкнула меня на столь легкомысленное поведение. Оглядываюсь назад, в салоне тихо, похоже, каждый ожидает скорейшей остановки.
       Джон закладывает еще один резкий поворот, съезжает с трассы и автобус останавливается на краю футбольного поля, вернее большой поляны, совершенно лишенной растительного покрова. Выходим из автобуса медленно, в легком оцепенении, еще не веря, что уцелели. Нас немедленно окружает толпа шустрых негритят от пяти до пятнадцати и с шумом приветствует. Ищем место, где можно переодеться и не найдя устраиваемся под огромным коттонтри (хлопковым деревом). Вызвавших нас на бой футболистов местного колледжа, пока не видно. Поле - желтая, вытоптанная скотом растрескавшаяся глина, со слоем красной пыли, занято. На нем носятся голые ребятишки, пытаясь выгнать юрких небольших и таких же черных свиней. Те упорно не хотят покидать территорию стадиона и вместе с тощими и мелкими, как голуби курами поднимают невообразимый шум.
       В раздумье, что делать дальше, выбиваем на поле мячи, и я понимаю, что мы совершили непоправимую ошибку. Не менее полусотни пацанов бросаются на поле и принимаются их пинать с таким азартом, что отнять у них мячи оказывается невыполнимым делом. Но нет, худа без добра, вскоре на поле не менее сотни ребятишек и упрямые свиньи и куры позорно отступают под их напором. Мы вместо игры невольно становимся молчаливыми зрителями. Пользуясь вынужденной паузой, оглядываю свою команду. Вид у них не ахти, они еще частично деморализованы, особенно самая важная фигура - наш вратарь, азербайджанец Рашид. С вратарями судну не везло и мне пришлось заказать его в отделе кадров. Инспектор ОК уверяла меня, что Рашид в свое время играл в дубле бакинского "Нефтяника", но сейчас среди всех он выделялся только ростом и более растерянным видом. Подошел к нему.
       - Соберитесь, Рашид, одна надежда на тебя, мастеров среди нас не имеется, - не привлекая внимания, сказал ему я, но парень только судорожно пожал плечами, видимо, не совсем понимая, что от него хотят.
       Внезапно где-то за нашими спинами раздалась веселая трель свистка, и из кустов акации выскочили плечистые молодые люди в одинаковых трусах. Ноги их были босы, и я сначала подумал, что это группа болельщиков, но они отобрали у мальчишек мячи и принялись разминаться. Глядя на то с какой силой они бьют босыми ногами мяч, и с какой скоростью носятся за ним по этому кочковатому полю, я понял, что нам здесь делать нечего. По лицам наших футболистов было понятно, что они со мной на этот раз единодушны. Видимо поняв наше настроение, комиссар, перед поездкой дернувший коньячку для поднятия духа, обратился к нам с пламенной речью:
       - Не трусь, ребята. На вас смотрит народ освободившейся Африки. Им русских не запугать. У нас бутсы и щитки, покажем наш морской оскал. Вперед орлы.
       Когда команды выстроились на поле, по его краям собралось почти все население этого пригорода, которое разделилось на два лагеря. Часть из них, молодые женщины, явно поддерживали криками нас, другая часть позволила надсмехаться и хохотать, указывая на нас пальцами.
       Едва прозвучал свисток, как черные парни рванулись к нашим воротам. Беспрепятственно они дошли до штрафной, и мяч пронзил пространство ворот рядом с нешолохнувшимся вратарем. Он остался стоять, как стоял, было видно, что ничего и не понял. Стадион взревел от восторга. Обманула меня инспектор кадров, или он ее обманул, пришла мне в голову мысль. Второй гол под верхнюю штангу он пропустил, проводив мяч взглядом словно зачарованный.
       - Растяпа, - резюмировал боцман и показал увесистый кулак. Какой-то карапуз потрепал вратаря за трусы и попросил, - "no sleep, no sleep", не спи.
       И вот здесь Рашид проснулся. Сначала он берет мяч, летящий в девятку, потом отбивает пенальти. Стадион затих. Пришлось поднапрячься и нам. В скорости и ловкости мы, разумеется, состязаться с детьми джунглей не могли, но у нас были бутсы и щитки. Стали просто блокировать в нужный момент не в меру ретивого противника. Несколько раз нам удалось добраться до ворот, но у них на воротах стол парень с хваткой гиббона, который ловил мячи играючи.
       Третий мяч был из разряда неберущихся, он летел словно пуля, несмотря на отчаянный бросок, вратарь едва коснулся его кончиками пальцев. Когда раздался свисток об окончании первого тайма, мы были мокрыми, как мыши, а на лицах от пота и желтой пыли образовался боевой раскрас туземцев Скобарьвиля. После обсуждения сложившейся ситуации решили снять футболки, поскольку различать своих и чужих можно было и так по цвету кожи. Надо отдать должное зрителям, они положили к нашим ногам банчо со спелыми бананами, лимоны и апельсины, очевидно для бодрости.
       - Бойтесь данайцев дары приносящих, - тщетно предупреждал я, но, видя с каким удовольствием ребята сосут лимоны, сдался.
       Второй тайм наши противники начали вальяжно, заменив ряд игроков на менее шустрых, и мы минут через пять гол все же забили, вернее вместе с мячом в ворота вкатился хитрец Курочкин. Вдохновленные мы возобновили атаки с удвоенной энергией. Противник занервничал, удары по нашим воротам стали не столь уверенными и наш бакинец справлялся с ними без труда. Болельщики стихли. На волне замешательства мы забиваем второй гол, и пышногрудые девицы хлопают в ладоши и издеваются над своими парнями, показывая им срамные места. Это придает нам сил, мы кидаемся в атаку, но мяч почему-то оказывается в наших воротах.
       Соперник усиливает нападение и еще два гола доводят счет до позорного. Игра заканчивается со счетом 2:6 не в нашу пользу, но зрители тепло приветствуют нас, и мы все вместе отправляемся к океану смывать пот и пыль. Вряд ли те, кто не был в тропиках, знают какое это наслаждение бросить в прохладные с температурой 26 градусов волны измученное жарой потное с коростой пыли тело. По указанию старших молодые негритянки растирают наши тела водорослями, и чувствуешь, как к тебе возвращается бодрость и сила.
       Вскоре к берегу подходят большие пироги рыбаков с дневным уловом, их встречает вся деревня, разжигая на берегу костры, тут же сортируя и разделывая рыбу. Вскоре ее запах аппетитно дразнит ноздри и вызывает обильное слюноотделение. Африканцы хорошо знают, что такое голод и ценят хорошие уловы. Молодые женщины приносят банановые листья, которые режут на части и на них, как на тарелки раскладывают рис и рыбу. Не обходят и нас. Есть начинают с заходом солнца и с наступлением темноты - Рамадан. Наши соперники подходят к нам, предлагают папайю.
       - А вы неплохо играете. Приезжайте к нам завтра, - говорят они и меня охватывает волнение. Как же мы поедем на судно в темноте, ведь у автобуса нет света?
       Словно черт из табакерки рядом оказывается Джон и его помощники.
       - Мы готовы, - говорит он, и в этот момент начинают бить барабаны. Все взрослые и молодежь на берегу выстраиваются в цепочку и в танце обходят нас, напевая что-то похожее на наши частушки на непонятным нам местном языке.
       - О чем они поют, - спрашиваю я.
       - Хвалят вас, белых людей из страны, где с неба падает белый дождь, который тает в ладонях. Вы привозите нам муку, рис, учите в далекой вашей стране наших парней и девушек как лечить детей, строить дома. Вы друзья.
       Через полчаса мы садимся в наш "экспресс", и когда впереди зажигаются фары двух мопедов, я понимаю, что возвращаться мы будем не вслепую. Подсвечивать дорогу будут два футболиста, забившие нам по два мяча. Все же изобретательные эти ребята! И веселые. Не зря говорят - голь на выдумки хитра.
       Через четыре года трое из этих ребят будут играть за национальную команду, а их вратаря купит богатый английский клуб.
      
      

    На якоре.

       Нет ничего хуже, как стоять на якоре в Африке, в ожидании причала. Еще день два ничего, а если неделю - завал, от тоски можно и с ума сойти. Кажется, отдыхай себе, читай книжки, смотри кино (телевидения там долго не было), ан нет, моряк больше одного дня в море без работы не проживет. А какая на рейде работа, если берег рядом и накось выкуси - без разрешения властей и шлюпку не спустишь. Смотришь, как на берегу народ африканский отдыхает, по вечерам у костров танцует, а у тебя один танец с утра до вечера, а с вечера до утра - валяет на зыби океанской нещадно. Попробуй целый день даже на детских качелях покачаться, без привычки и умом тронуться можно.
       Старпом бросил карандаш, закрыл тетрадь. При стоянке на мостике он в одиночестве, вот и решил записывать в дневник все, что происходит. А ничего не происходит. Все суда стоят, в стране гражданская война, порт не работает, даже "Ку-Руку" (лоцманский катер), дальше ворот порта не выходит. Город тоже притих, огней сосем мало, только деревня на берегу живет, как и сто лет назад - рыбу ловят, костры жгут, танцуют и детей делают.
       А погода стоит февральская - жаркая с большой влажностью. Ленивый бриз только зыбь поднимает, воздух не освежает, температура ниже тридцати в тени днем не опускается. Покраску судна можно начинать только после полудня, сильное отпотевание надстройки до обеда. Машинная команда работает по ночам, когда остывают палубы, хотя и в машинном отделении температура ниже 35 градусов опускается редко.
       Вот и сейчас мотористы с механиками только что закончили переборку дизель-генератора, и перед тем, как дружно отойти ко сну, чтобы не терять времени собралась у четвертого трюма вокруг двух больших чайников, заваренных двойной порцией и без того крепкого чая. Столом служат крышки четвертого трюма, они неспешно завтракают, подставив утреннему свету свои отяжелевшие в жаре от работы в закрытых помещениях тела, почти не тронутые загаром. Матросы, уже покончив с завтраком, черные как черти, дымят недалеко сигаретами, изредка перебрасываясь короткими, как уколы шпаги репликами с предпочитавшими не отвечать мотористами, свято соблюдая традиции не обижать и не обижаться.
       Эта, своего рода гимнастика ума, разминка, когда обе стороны наносят выпады, не заботясь об обороне, но уже и здесь ощущается профессиональное мастерство, хотя боя пока нет, потому что уколы, почти не достигают цели, и не вызывают ответной реакции. Противники очень хорошо знают друг друга и потому пока можно расслабиться.
       На лице матросов великодушие к братьям свои "нижним", только что окончившим тяжелую работу. Механики и мотористы в свою очередь переполнены значительностью - матросам еще предстоит не менее тяжелая работа, справитесь ли вы с нею так же как мы, написано на их лицах. Однако сверху с ботдека хорошо видно, что равнодушие с обеих сторон видимое и ход разминки набирает темп.
       У матросов солирует матрос Курочкин, человек необыкновенно живой, как по характеру, так и складу острого ума, признанный остряк и заводила палубной команды. Глядя на своего равноценного противника моториста Симонова, добродушного увальня, однако весьма умелого противника Курочкина по остроумным схваткам. Матрос первым неторопливо и умело начинает разыгрывать очередной спектакль, где зрители готовы в любой момент стать участниками или прийти на помощь.
       - Отойди в сторонку, - тронув за плечо боцмана, говорит матрос. - Не видишь, Симон маленький бутерброд поднял. От него тень на половине твоей спины. Пока прожует, у тебя на загаре отпечатается белое безмолвие.
       Симонов едва заметно дрогнул, но бутерброд не опустил и, отхватив от него изрядный кусок, принялся жевать с прежним хладнокровием. Но от Курочкина не укрылось, что его реплика попала в цель. Он искренне и выразительно повел плечами, покачал головой и, по-прежнему не глядя на противника, выпалил с возмущением, разбавленным изрядной долей восхищения:
       - И надо же! Пекарь для него буханку особую печет, не в формочке для хлеба, а в большом протвине. Вчера вечером сам видел, хотел кусочек увести, но она для своего любимого ее в каюте прячет. С начала рейса охочусь, попробовать хочу, но не удается. Даже крошек не остается. Сделав небольшую палубу, продолжает с сожалением:
       - Никак она не поймет своим любящим сердцем, что делает медвежью услугу. Угробит она вообще-то неплохого мужика. Тот и так опух бедняга, в двери в два приема проходит - сначала живот пропихнет, потом очко свое как нитку в угольное ушко проталкивает.
       Бутерброд в руке Симонова дрогнул заметнее.
       - Я, боцман, вчера у тебя в подшкиперской все полки перерыл, парусные нитки искал, так и не нашел. А вечером смотрю, Симон опять штаны перешивает, уже в который раз. От твоего клубка гулькин нос остался. Курочкин опять пожимает плечами и тяжело вздыхает:
    - Чем будем к концу рейса шлюпочные чехлы штопать?
       Симонов доедает бутерброд, поднимает глаза к солнцу и обращается к машинной команде, ни на кого не глядя:
       - До чего ж жадный народ пошел на палубе. Мелкий, как горох, и трескучий. Только солнышко пригреет - пузырятся, словно старое сало на сковородке. Я бы на месте капитана давно бы их всех заменил. Матросы делают вид, что не ведут ухом.
       - Помнишь, Трофимыч, - обращается Симонов к механику, - в прошлом году боцманом Маркосян был? Вот это боцман, так боцман! Один бухту капронового конца под триста килограмм в подшкиперскую затаскивал. А вчера смотрю, все матросы хором полбухты толкают. Галдят, как галки, ветер аромат соответствующий разносит. И что ты думаешь? Конец-то до сих пор на палубе лежит. Я грешным делом думал они старпома дурят, а присмотрелся - вижу, стараются. Вообще-то им в этом не откажешь. Старательные - в столовой да поспать. Ну, и языком почесать ассы, только результат ноль. Уж на что наша повариха до комплиментов слаба, а и то с понятием - на матросов ноль внимания.
       Боцман, у которого плохо с юмором, если речь о работе, не выдерживает первым. У него багровеет шея, тем более что бухта действительно еще лежит возле первого трюма.
       - Нет, - продолжает Симонов, - Маркосян правильно сделал, что ушел и переучивается на моториста. С такой компанией, как у нас матросы, пупок надорвешь!
       Трофимыч, тоже тучный с большим животом и сильными руками соглашается:
       - Что верно - то верно! И где наш чиф матросов набирает? В детском саду, что ли или в больницах среди дистрофиков? Вот только зачем, не знаю. Ими ведь только шпигаты затыкать.
       Боцман, у которого вот-вот лопнет терпение, смотрит с надеждой на Курочкина.
       - Кстати, дракон, - обращается тот к боцману. - Нужно чифу напомнить, что в этом рейсе все время шпигаты по правому борту забиваются, как раз там, где живут механики и мотористы, да женщины. Ну, у последних понятно - физиология. А у мотылей да механиков почему? Нужно сказать, чтобы рацион питания им уменьшили. Уборщик замучился - с "Вимом" переборки по ихнему коридору каждый день драит, а врачиха его прихватывает с утра, что опять жирные. Стармех по ночам выходит, двери на палубу открывать, еще два огнетушителя туда добавил, а курить там нельзя - взрывоопасно! Сегодня утром перед мастером оправдывался, мол, трудная динамка попалась, третий день всем кагалом разобрать не могут. Одного-то по технике безопасности на эту работу ставить нельзя, да и уснет без присмотра, вдвоем - места не хватает. Мешают друг другу, еще и травмировать могут, по причине излишней значительности, - и он делает выразительный жест вокруг живота.
       Лица матросов розовеют от удовольствия, а у мотористов появляется чувство беспокойства, и они невольно подтягивают животы.
       - Нет, что ни говори, вот так плаваешь, плаваешь и не знаешь, что они там внизу еще натворят, - продолжает матрос. Это у нас все на виду, а у них, что чужая душа - не потемки, а сплошная темень!
       Посчитав, что это удар ниже пояса, первой взрывается пекарь, крупная девица двадцати пяти лет из Пскова с характером истинной скобарки.
       - Да что вы с ними связываетесь, - обращается она к машинной команде. - Это же не палубная команда, а птичье царство. Фамилии-то у них: Курочкин, Соловьев, Синица, Воробей, Пичугин, Сорокин. Слили нашему старпому в кадрах, глядя на его фамилию Лисица, всех пернатых да приплюсовали к ним второго штурмана Гусева. Что толку от такой компании, со всех пера на подушку не соберешь. Тьфу на них, смотреть тошно! Толи дело в машине. Один Симон чего стоит. Как мужик ест, так и пашет!
       - Ты чего распузырилась, - высовывается из иллюминатора камбуза повариха Сильва, женщина весьма симпатичная, бывшая спортсменка, которая в теле, но за собою следит. Поскольку всем нравится, то не делает никому предпочтения, но Симона и Трофимыча не любит за придирки к еде.
       - Матросики молодцы, на них все держится. Наша "Хельтермаа" не теплоход, а яхта хоть в белых носках по палубе ходи. А твои любимые толстопузики этого не понимают, утром опять на всех палубах копоти полно.
       - Так это, Сильва, Трифон и Симоном выхлопную трубу динамки продували. Старались ребята, вон щеки совсем обвисли.
       - А мне чихать на то, что они там продували, только кто-то на камбуз верхний люк ночью открыл, вся плита и палуба черная. Мыть-то, кто будет?
       - По этой части у нас Курочкин с Соловьем спецы, ну, а уж если ты попросишь, они и ночью согласятся, - произносит Трофимыч, но Сильва останавливает его.
       - Я с ними и днем согласна помыться, а вот ты ответь мне, кто ночью мослы из холодильника увел? Они же еще сырые.
       Мотористы при этих словах опускают головы и делают вид, что это их совсем не интересует. Мослы из бульона повар обычно выдавала к обеду любителем "почистить зубки", среди которых были и матросы и мотористы.
       - То-то я думаю, что это наши мотыли ни разу за ночь из машины перекурить не вышли, - вступает в разговор старпом. - Сначала полагал, они работой увлеклись, а потом удивился - стук из машины уж больно ритмичный доносился. Я капы потихоньку открыл, смотрю, на верхних решетках Петров сидит и гаечным ключом по решеткам стучит, а в левой руке мосел держит. Хотел его спугнуть, а потом передумал, вдруг они к КВН-у готовятся, а него роль Пятницы.
       - А Трофимов - Робинзон Крузо, - добавляет Курочкин.
       Неожиданно вступает в разговор судовой доктор Прохоровна:
       - Что вы на бедных мотористов накинулись. Ну, взяли они эти кости, не выбрасывать же ценный для них продукт. И не смейтесь, - обиженно говорит она, смеющимся матросам. - Даже очень ценный. У них там, в машине ужас как жарко, потеют много, соли из организма вместе с потом выходят. А кости это кальций, помогают восстановить слабеющие конечности.
       Раздается хохот, причину которого доктор еще не понимает и окончательно сражает аудиторию словами: А у мужчины кость должна быть крепкой! И не спорьте.
       Теперь от души смеются все, в том числе и пекарь с поваром. Курочкин, подойдя к доктору, заключает:
       - Кто же против? Только, доктор, разве это честно - у них значить кость будет крепчать, а у нас того гляди переломится. Где же их мужская солидарность, а еще друзья называется. Но мы, "рогали" (прозвище матросов) народ не гордый и мослы им прощаем, понимая, что им они нужней. Айда, ребята, трудиться. Мотористам спать пора, мослы плохо перевариваются. Чего гляди, заворот кишок случится. Вечерком после кино, на ночь глядя, о прочности мужской кости еще поговорим. Спокойной ночи, бэби, - он ласково треплет за плечо Симонова.
       - Иди, иди, трудись попугай Робинзона, - шутливо толкает в грудь матроса моторист и становится понятно, что до вечера по выражению судовых остряков "кина не будет".
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/07/2011. 29k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.