Веселов Лев Михайлович
К отцу

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 06/08/2012. 92k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:


    Лев Веселов

    К отцу

      
       В доке
      
       Велев проснулся рано, за окнами было еще темно. Так он просыпался тогда, когда был чем-то озабочен или должно было случиться что-то очень важное. Как правило, как не старайся, уснуть ему уже не удавалось, и потому немного понежившись, он встал и, стараясь не разбудить жену, стал собираться. Выпустил на улицу собаку, отметив, что небо чистое, а роса обильная. Весна в этом году пришла рано, необыкновенно теплая для Прибалтики. Даже ночами воздух почти не остывал. Видимо от этого быстрее обычного зацвели яблони, распустились тюльпаны, расцвели ландыши.
       Внезапно что-то зашуршало у ног, послышалось характерное фырканье ежа. Велевы к ним привыкли, ежи чувствовали в саду себя вольготно и не прятались даже днем, совершая походы к местам, где оставляли пищу собаке и приходящим котам. Он нагнулся и увидел молодого, годовалого ежа и оттого, что тот не свернулся даже от прикосновения к нему, понял, что это Охламон. Этот ежик был настолько нахален и любопытен, что подходил к людям даже тогда, когда рядом была собака или работали электропила и газонокосилка. Собака долгое время выражала свое возмущение, облаивая его часами, но, поняв бесполезность своего волнения, перестала его замечать, если только тот не подбирался слишком близко к ее миске. Велев слегка погладил его иголки. Еж фыркнул еще раз, приветливо потерся о его ногу и двинулся в густую траву у забора. Сделав небольшую зарядку с наклонами головы, чтобы размять отложения шеи, вернулся в дом. Освежившись в душе и сбрив жесткую седую щетину, спустился на кухню. Для кофе было еще рано, но его оперированный желудок требовал снизить кислотность. Съев несколько сырников со сметаной, он, захватив свежее выстиранную женой робу, выехал за ворота. На дороге было пусто, за городом люди ложатся раньше, а просыпаются позже, хотя и на работу ехать не близко. Над лесом быстро светлело, дорога в свете становилась шире, и уже хорошо различалось обилие цветов за изгородью домов. Большинство хозяев, как и водится в Прибалтике, ограждали свои участки добротной сеткой или невысокими заборами, не закрывающими видимость, и потому каждый мог любоваться не только красивыми домами, но и прелестью цветочного ковра и клумб. Из цветов, конечно, преобладали невысокие розы, климатисы, астры всех видов, но они еще не зацвели. Он любил свой район и считал его одним из самых уютных и красивых, а главное хорошеющим с каждым днем. Конечно, были под Таллинном районы более роскошные, с виллами, не уступающими лучшим виллам в Швеции и Англии. Но здесь чувствовались индивидуальность и теплота хозяев, а в сочетании со скромностью они были ближе его сердцу. Строились последнее время все интенсивно, к тому же по индивидуальным проектам с выдумкой, которые резко отличались от домов построенными фирмами на продажу. Последние, чаще всего квадратные, с плоскими крышами больше походили на безвкусные коробки из бетона и стекла, но в этом районе таких было немного. Размеры домов с приближением к Пирита увеличивались, а размеры участков казались меньше, отчего это район выглядел более городским. После Пирита на набережной открылся вид на пассажирский порт, который был забит огромными паромами и круизными лайнерами, соревнующимися друг с другом в необычной архитектуре. Преимущество было на стороне лайнеров, особенно прибывающих из Карибского бассейна. В этот год их было особенно много, заходящих сюда на пути в Санкт Петербург. Туристы из соседних стран уже не были столь многочисленными. Скандинавы уже давно открыли для себя Эстонию и несколько потеряли интерес к Таллинну, да и предпочитали пользовать судами малыми, быстроходными, а туристы из России малочисленны из-за препятствий, чинимым по политическим соображениям. Пока еще улицы города были тихи и пустынны, но уже через час-два они наполнятся шумными американцами, суетливыми китайцами и японцами, неторопливыми арабами и австралийцами. Их с каждым годом становилось все больше и больше.
       Он был рад, что выехал рано. Центр города в районе порта был перерыт и проезд днем был затруднителен. Сейчас же реконструируемые кварталы он проскочил без задержки и подъехал к проходной еще до шести часов. Охранник узнал его, а может из-за раннего времени, не выходя из караульного помещения, открыл шлагбаум, и он, прокатившись с горки, припарковался на площадке у доков. В доке, где стоял его буксир, в эти часы работа была не столь шумной, рабочих на стапель палубе было мало. Блестели огни электросварки в рулевой насадке, маляры отбивали ватерлинию, да из трубы подруливающего устройства торчали ноги сварщика, ведущего борьбу за ликвидацию последствий разгильдяйства техотдела, передавшего днем ранее ему техзадание без внятного разъяснения работы. В результате чего тот вырезал часть трубы вместо снятия антикавитационной вставки из нержавеющей стали. Велев осмотрел судно с каждого борта, отмечая недостатки в зачистке корпуса и грунтовке, оценивая объем выполненных работ и прикидывая вероятное время окончания докования. Получалось не так плохо. Не смотря на задержки с насадкой винта, они укладывались в сроки. А сроки были рекордными. При этой мысли Велев усмехнулся. Когда-то такой вариант был привычным и ложился в строки рапорта начальству, в партком и награждался премией экипажу. А теперь еще придется выбивать у руководства фирмы, которое не очень ценило инициативу там, где нужно было платить дополнительно оплату экипажу за работы по саморемонту.
       Подошел строитель, так теперь назывался на заводе прораб, хотя то, что делали его подчиненные, чаще напоминало обратное тому, чего от них ждали. Сегодня он выглядел веселее, хотя лицо его не излучало оптимизма. Видимо он знал что-то такое, чего не знал Велев.
       - Доброе утро. Как настроение, что у нас в цехах - спросил он строителя.
       Тот, не глядя, ответил негромко, будто боялся, что его услышат рабочие.
       - Сегодня увидим. Пока еще не все ясно, но в сроки не уложимся. К тому же говорят от Вас нет еще оплаты, а без оплаты мы из завода судно не выпустим.
       Велева передернуло. С каких это пор строитель решает еще и финансовые вопросы? Даже ему, капитану, сумму ремонта до сих пор не говорят, да и расчеты теперь производятся так, что и бухгалтерия порой о них не все знает. И раз строитель запел эту песню, значит, жди либо значительного превышения суммы и объема, либо что-то запороли и хотят получить дополнительную оплату за непредвиденные расходы.
       - Думаю не нам с Вами и не здесь решать вопросы оплаты - резковато ответил он. Лучше поторопите маляров и трубопроводчиков. Они держат моих людей. Работы всего на несколько часов, а грязи развели, за неделю не отмыться. Нам этот бардак изрядно надоел. У меня судно, а не баржа для перевозки скота.
       Сказал и понял, что перегнул палку. Но как, ни странно, резкость сработала. Строитель потух и, извиняясь, сказал примирительно:
       - А, впрочем, с Вами, видимо он имел в виду фирму, проблем не было. Трубопроводчики до обеда закончат, у маляров фирма серьезная и с ними проблем не будет. А вот со сварщиками сложнее. Нужна Ваша помощь. Я считаю, что два человека сразу могут работать на насадке, а технологи возражают, боятся, что ее поведет от перегрева. Мы же со старшим механиком уверены, что если с умом и симметрично работать, можно сделать все часов за двадцать. К утру ОТК и Регистру сдадим. Тогда завтра к обеду и "макнем".
       От того, что строитель употребил жаргонное слово "макнем", вместо спустим, Велев, раздражения не почувствовал. Хотя он встречался с ним и впервые, по старой привычке знать о тех, с кем работаешь как можно больше, он уже навел о нем справки. Это был старый доковый прораб, имеющий за своими плечами около сорока лет работы на судоремонте. Последние годы он долго работал в Анголе и вернулся домой тогда, когда все стулья оказались, заняты молодыми. Но по знакомству его на завод взяли, правда, за зарплату, на которую без пенсии прожить было бы трудно. Но в наше время и тому рады, да к тому же он понимал, что и это временно. Пенсионеров сейчас берут только от нужды. Вот и работал он как "пленный немец" по выражению Велева. Прощал он ему это только по двум причинам. Видел, что судно и команда строителю нравятся, да и по годам они с ним были ровесниками. Так что "макнем" он ему тоже простил, хотя на языке докмейстеров это, как правило, означало неудачный спуск - притопили док, обнаружили неисправность или водотечность и опять поднялись. У Велева в его практике за двенадцать докований такого не было и, хотя это было тринадцатым, он был уверен, что и не будет. И все же неплохое настроение пропало.
       - По сварке я с Вами согласен, прошлый раз работали сразу четверо, правда, те, что уехали в Канаду. Но эти Питерские тоже не зря хлеб едят, справятся. Так что скажите руководству, что спуск откладывать не будем, мы с докмейстером еще вчера все обговорили, доковые на утро будут готовы.
       И все-таки его сильно настораживало то, что все идет на этот раз уж очень гладко. Ему все время казалось, что очень важное он упустил, а вернее оно прошло мимо него незамеченным. Он понял, что нужно сосредоточиться, собраться, и стал подниматься на верхнюю палубу дока, откуда был подан трап на судно. Док был большой, и верхняя палуба находилась на высоте пятиэтажного дома. Трап хоть и широкий, но довольно крутой давался с трудом. После половины подъема он услышал свое шумное дыхание, и мышцы ног налились тяжестью, плохо слушались. Хорошее настроение окончательно оставило его. Ведь еще пару лет назад по этому трапу он пробегал за сутки раз двадцать, не замечая усталости. А сейчас хоть садись и отдыхай. Но этого он не сделал, услышав, что за ним поднимаются, глянул вниз и увидел своего молодого стармеха. Опозорится перед ним, он не мог, и силой воли, заставил себя продолжать подъем как можно непринужденно. Это удалось с трудом, но, очутившись на палубе судна, он уже твердо знал, что если понадобится, то сделает это неоднократно.
       Палуба судна, находящегося в ремонте обычно выглядит безобразно, с точки зрения судоводителя. Обычно захламленная, покрытая заводским мусором и затоптанная заводскими рабочими, которые не очень-то заботятся о чистоте, но на его судне она выглядела совершенно иначе. Недавно вымытая и прибранная, почти ничем не отличалась от той, которая бывает в эксплуатации. Отметив это, Велев еще раз, убедился, что судно любит не только один он, и в его отсутствие боцман и матросы не забывают приводить его в порядок. Да иначе и быть не должно, ведь экипаж подбирал он сам, еще до того, как судно пришло с верфи. Причем, моряков выбирал из числа тех, кто поработал, вместе с ним еще в Пароходстве. И сделал это удачно, подобрав тех, для которых буксир стал так же любим, как и для него.
       Двери во внутренние помещения были открыты, и он шагнул через комингс.
       - Михалыч, - раздался сзади голос стармеха. "Михалычем" он разрешил назвать себя вместо привычного "товарищ" капитан ставшего неприличным с наступлением независимости в Эстонии, - К вам начальство.
       Не глядя на подошедших, он открыл двери в каюту.
       - Пусть заходят, и ты подходи с бумагами. Раз они сами на судно пожаловали, значит, прессовать будут, чтобы мы место другим в доке уступили. Другие вопросы они решают у себя в кабинетах и так высоко не забираются. Да скажи Борису, пусть свой кофеёк сварганит на четыре персоны.
       - На пять, - поправил вошедший главный строитель. - Зам директора должен подойти.
       - Значит, визит на высшем уровне - произнес капитан. - О чем будете просить? Впрочем, и так ясно - о досрочном спуске. Тогда нужно было и судовладельца пригласить.
       - Судовладелец сказал - пусть капитан решает, - слегка смущаясь, промолвил начальник докового участка.
       - Тогда выкладывайте, на чем сторговались. Я своего хозяина хорошо знаю, он всей ответственности в таком случае на себя не берет.
       В этот момент зазвонил телефон. Капитан взял трубку.
       - Привет, Михалыч, - услышал он голос генерального директора своей фирмы. - К тебе сегодня заводские придут, просить будут. Ты сообщи мне после разговора с ними результат.
       - Здесь они уже, ждем только начальника. О чем будут просить, я догадываюсь
       - Вот и хорошо. Тебе видней, решай сам, и как решите, позвони, и генеральный положил трубку.
       Присутствующие в каюте весь разговор слышали, и вопросительного взглянули на капитана.
       Черт бы побрал, генерального, опять переложил с себя ответственность, хотя вероятнее всего с заводом он действительно заранее договорился, но что-то его не устроило, и он передумал. Не хочет портить отношение с заводским начальством. Ну что ж, решил капитан, раз так послушаем, что предложит завод, и вопросительно взглянул на гостей.
       - Тут такое дело, капитан. Вам еще дня четыре в доке стоять, а нам срочно нужно поднять на ваше место наш буксир. Он вчера на камнях посидел и погнул лопасти винта.
       А нам эти дни нужно четыре больших судна в доки ставить, наш второй буксир не справится. Предлагаем вам поставить заглушку на дейдвуд и пару дней спустить вас на воду, вы у нас по договору только через пять дней выходите.
       - Это, по какому договору? - удивился капитан. - Мы же с вами решили сократить сроки, исключили из ведомости кучу пунктов, которые выполнили силами экипажа. Нам осталось закончить замену листов насадки и установить на место гребной вал с винтом.
       - Сколько потребуется на это времени? - спросил он старшего механика.
       - Если винт с валом сегодня подвезут, стлани сделают, то завтра к обеду можно закончить. На насадке только наружные листы осталось приварить, до утра могут закончить, там питерские сварщики работают - асы.
       - А если не закончат? - дуэтом спросили заводские.
       - Даже если не закончат, проблема решается просто. Мы на однотипном буксире "Марс" меняли винт с валом на плаву. Поставили буксир лагом к плавмастерской, Отдифферентовали грузом на полубак, пока винт не вышел из воды, старый вал с винтом выдернули и новый поставили. За два дня справились. А у вас здесь у стенки дока и того быстрей справиться можно.
       - Это как сказать, - попытался возразить строитель. - На одни расчеты у КБ времени сколько уйдет.
       - Расчеты у нашего главного механика имеются, а у нас на складе два вала вместе с винтом новенькие еще в заводской смазке имеется. Нам-то два не нужны - у нас один старый буксир остался, да и тот в Ригу продают.
       - Вот вам и мой ответ, - подвел итог капитан. - Я своему начальству так и доложу, а вы со своим быстрее решайте. Этот вариант беспроигрышный и нечего зря время терять. Мое решение - завтра к вечеру спуск на воду.
       - Но это ваше решение, капитан, а мы думать будем, неуверенно произнес главный строитель.
       - Только думайте быстрей. Я своего генерального директора и главного механика больше тридцати лет знаю. Ни копейки лишней они вам не заплатят. А за успешное решение нашего безнадежного дела выпьем по коньячок под кофёк.
       - Выпьем, но одним кофейком не обойдетесь - винт с валом за вами, капитан.
       - Наша фирма веников не вяжет, и вы это хорошо знаете. Теперь ход за вами, подвел итог капитан и понял, что сегодня, а может и завтра домой он не придет.
       - Звони жене, проси отсрочку, - сказал он стармеху.
       - А я ей вольную на три дня дал, - засмеялся стармех, - вы же еще вчера сказали что, мы переходим на осадное положение.
       - А с ремонтом всегда так, дедуля, чем ближе окончание - тем больше проблем и главная из них благополучный выход из завода.
       - Знаем мы этот благополучный. Потом еще долго переделываешь ими сделанное.
       - Ничего не поделаешь, дедуля. Такова наша доля. Пошли, посмотрим на их работу, как бы чего не протабанить.
       Зам директора так и не подошел, сообщив по рации, что все вопросы он утряс с генеральным директором. "Маневрирует" генеральный, решил Велев, оставляет за собой право "урезонить" строптивого капитана. Ну да ладно, Велев любил самостоятельность, помня поговорки своего первого капитана: "Начальство любит смелых, но не нахальных. Ошибки бери на себя, славою и удачей щедро делись с начальством. Чем разумнее инициатива - тем больше перспектива". Сработает ли это сейчас, - подумал капитан, - ведь он явно рискует, принимая довольно авантюрное решение. Но в этот раз он рисковал не только сам, но и предлагал сделать это и администрации завода. И все же это было не "или, или", ему подсказывали подсознательное чувство и большой опыт, которые говорили, что иного пути, чем рисковать, в этот раз нет.
       Однако сойти с дока на второй день не поучилось. Все случилось, как и планировали -
       Сварку насадки закончили в срок, установили на место вал с винтом, но оказалось, что при монтаже вала повредили уплотнения масляной системы разворота лопастей, без которой судно оказалось неуправляемым без заднего хода. В панике сновали с судна в цех и обратно работники механического цеха, пока стармех не заявил капитану:
       - Прокладку заменим на плаву.
       - Это не положено по технологии, - уверяли инженеры, ничего не предлагая. К восемнадцати часам начальство, так и не приняв решения, разошлось по домам.
       - Готовьте док к спуску на двадцать один час и на утро к восьми ноль-ноль вызывайте "виновников торжества" для замены уплотнений, - объявил свое решение капитан. - Я предупредил своего судовладельца задержать оплату до завершения ремонтных работ.
       - Но мы все закончили, - горячился прораб. - Но мы еще не все приняли, - констатировал стармех.
       - И не примем, пока вы не устраните свои недоработки, - поддержал его капитан.
       Звонок генерального прозвучал довольно поздно.
       - Что у тебя, Михалыч? Завод говорит, что он все выполнил, а ты не хочешь выходить.
       - Он все сделал, а мы не принимаем судно без заднего хода.
       - Не понял.
       - Вот и я в недоумении. Заднего хода нет из-за ошибки при сборке механизма изменения шага винта. Мои механики установили, что неправильно установлена прокладка в системе изменения разворота лопастей винта на задний ход и масло не поступает в его цилиндры. По технологии эта операция выполняется в доке, но стармех говорит, что можно попробовать и на плаву. Из дока меня выгоняют, утверждают, что есть договоренность с вами. Я дал согласие на спуска через два часа. Риск конечно, но мы ничего не теряем, тем более, что стармех утверждает, что прокладки дважды меняли на плаву при нем на строительной судоверфи в Белграде. Запасные прокладки у него имеются.
       - А ты не слишком рискуешь, - произнес после долгой паузы генеральный.
       - У тебя есть другие предложения?
       На этот раз пауза оказалась более долгой.
       - Завтра к вечеру нужно швартовать танкер длиной более двухсот метров. Сам знаешь - у нас таких буксиров как твой только два и, если сорвешь швартовку, придется вызывать буксир из Хельсинки.
       - Я тебя понял. К полудню мы будем на месте, и, подумав добавил:
       - Только без меня прошу не подписывать никаких актов об окончании ремонтных работ. Ты же знаешь, что я не люблю, когда в мои дела вмешиваются.
       Он не стал говорить, что подписанным актом об окончании ремонтных работ трясли перед носом капитана, утверждая, что они выполнили все работы в срок и с хорошим качеством. Но у капитана это был восемнадцатый ремонт в его практике и в столе лежал пока не подписанный им акт доковых работ, стоимость которых составляла шестьдесят процентов от стоимости всего ремонта.
       - А никто и не вмешивается. Блефует завод, подписан только предварительный акт стоимости работ, а с актом выполнения работ ты и разберись. Если завтра будет время, я к тебе забегу. Да и помни, если задержишься, предупреди часов за шесть до швартовки танкера, раньше из Хельсинки буксир не дойдет, - и генеральный не прощаясь, положил трубку.
       Это был в его манере - умолчал финский буксир уже два дня стоит в гавани завода, а его капитан в подпитии уже всем растрезвонил, что пришел в Таллин швартовать американский танкер. Увидев вопросительный взгляд стармеха, который слышал весь разговор, капитан произнес с сожалением:
       - Вот так дедушка. Как говорил в свое время Петру Первому Меньшиков - Сие есть политес, батюшка, наука сложная, но зело выгодная. Ты в эти игры никогда не играй, дедуля. У нас с тобой другие игры - тебе устранить неисправность, а мне безаварийно работать с вашей помощью.
       - Я понял, Михалыч. Не сомневайся, мы эту прокладку до утра на место поставим, как только работяги приспособление приготовят.
       Сообщение капитана о том, что он и в таком состоянии согласен на спуск дока завод обрадовал. Оставили на ночь бригаду и подвели к стенке дока аварийный буксир. Нервничал только докмейстер - прогноз не сулил ничего хорошего, ветер крепчал, огромный док сильно дёргал якорь-цепи о крепления к плавпричалу. Покачивало больше обычного.
       - Как ты думаешь, капитан, твой буксир не завалится на кильблоках. По такой погоде уже было, после этого месяц док ремонтировали.
       - Не вибрируй, Давыдыч. У нас буксирные концы заведены, те, что стотысячников выдерживают. Ты лучше за своими швартовыми смотри - "гуляет" док, как бы электрические кабеля с берега не порвать.
       - Ладно, Михалыч! Ты у нас везунчик, начнём.
       - Через два часа судно было на свободной воде, а заводской буксир прижал его к причалу. Здесь в самом углу заводской гавани было спокойней, хотя ветер уже перебрасывал штормовые волны, осыпая палубу каскадом брызг.
       - Наша настоящая Балтийская погодка, мужики, - произнес боцман, старый моряк, который всегда оживал в непогоду. - Раз море шумит, для нас всегда работа найдется, и глядишь, начальство премию подкинет ко Дню Победы.
       После этих слов капитан вспомнил, что собирался девятого мая съездить в Выборг, на могилу отца. До праздника оставалось три дня, и если ремонт благополучно закончится, может руководство и отпусти его на пару дней. Нужно не забыть взять с собой хорошей бронзовой краски - на вновь открытом памятнике фамилию отца добавляли позднее, и краска не только отличалась, но и легко смывалась дождями.
      
       Стармех слово сдержал, правда, с прокладкой провозились до полудня из-за сильной болтанки. Корпус буксира - яйцо и качает его волна с удовольствием, особенно тогда, когда он не на ходу. Опробовали ВРШ (винт регулируемого шага), а вернее механизм разворота лопастей на ходу в гавани - все работало как часы. Все же капитан не удержался:
       - На паркете все в ажуре, пробежимся по кочкам, - заявил он и вышел за ворота в бушующие волны залива.
       Около часа они утюжили бурный залив и к радости всех, а стармеха особенно, все работало как часы. Подошли к входу гавани, запросили "добро" на швартовку к причалу. Диспетчер "добро" дал, но попросил не спешить. Через десять минут на судно позвонил генеральный и отдал распоряжение следовать в пассажирский порт, где нуждались в нашей помощи.
      
      
      
       Дома
      
       В свой порт Мууга вернулись, когда ветер немного стих, но все еще поднимал ощутимую зыбь. Сходу включились в работу - швартовали танкер за двести метров длиной. Капитан, успев подремать на переходе, поднялся на мостик и сразу же включился в работу. Крупная зыбь, наваливаясь на танкер, вставала на дыбы у его борта, вырастая до трех-четырех метров.
       Матросы приняли толстые буксирные концы с танкера и закрепили их на буксирных гаках. Теперь огромный танкер подчинялся уже только буксирам, которые вели его как на поводке. Опытные буксировщики вводили в гавань уверенно и четко, несмотря на ветер и стесненную акваторию порта. Глубоководный порт Мууга принимал такие суда уже шестнадцатый год, и все это время на буксирах работали одни и те же капитаны и командиры. И потому капитаны судов, уже побывавших в этом порту, как правило, были спокойны и во всем полагались на лоцмана и буксиры. Это в свою очередь определяло атмосферу швартовки, и делалась она без излишнего шума и в короткий срок. Вот и сейчас он взглянул на часы. С момента принятия буксиров и до подачи первых швартовых на причал прошло чуть более тридцати минут. Судно стояло точно в позиции напротив приемной станции и погрузочных шлангов. Два буксира поменьше полным ходом прижимали его к причалу, и теперь оставалось дело за швартовной бригадой. Заводить и крепить концы большой длины и большого диаметра, дело нелегкое, даже с помощью швартовных ботов и автотягачей хлопотливое и долгое, занимающее нередко не один час. Не дожидаясь окончания швартовки, капитан судна отпустил носовой и кормовой буксиры и они, развернувшись на месте, рванулись к причалу стоянки. Швартовок на сегодня больше не предвиделось. Ошвартовав свой буксир и остановив мощные двигатели, он спустился в каюту. Забив в компьютер информацию о работах, он расслабился и мгновенно почувствовал навалившуюся на него усталость. Так теперь было всегда, если работы было много. Шестьдесят четыре года особенно не докучали его, и здоровье было терпимым для такой работы, но 45 лет на море не прошли бесследно. К тому же буксиры весьма качаются на волне, а качка и вибрация от мощных машин в несколько тысяч лошадиных сил, прежде всего, действуют на ноги и суставы, которым и без того досталось за долгие годы бессонных вахт и штормов, не говоря о сырости туманов и холода Арктических рейсов. Впрочем, и моложе его члены экипажа после такой работы стараются принять горизонтальное положение и вздремнуть на всякий случай, ведь вахта еще не закончилась, а погода лучше не становилась. Подумав, он прилег на койку, не раздеваясь, как требовали морские законы, и закрыл глаза.
       Как и все старые моряки, особенно судоводители и радисты, он скорее задремал, чем уснул, чутко вслушиваясь в шумы судна, УКВ радио, по переговорам которого можно было всегда быть в курсе работы порта и, не дожидаясь указания, вовремя пустить двигатели и выйти на работу. И все же через минут двадцать он уснул. Он редко спал без снов, вот и теперь ему приснился сон, похожий на те, что все чаще и чаще снились ему в последнее время. Он, еще молодой, со своим прежним экипажем, на своем любимом судне т/х "Хельтермаа" стоит в африканском порту под погрузкой какао. Грузчики, сбив замок в подшкиперскую, при попытке хищения устроили потасовку с матросами, и прибывшие на борт представители посольства отчитывают его за непорядок, а он пытается объяснить им, что матросы не виноваты. После долгих споров он приказывает отдать концы и выйти в море. Радист приносит телеграмму начальника пароходства, в которой крупным текстом сообщается, что это его последний рейс.
       На этом месте он проснулся с тяжелым чувством обреченности. Поняв, что это всего лишь сон, встал и налил на камбузе кружку чая, поднялся на мостик. За стеклами рубки яркими огнями светился ночной порт, не прекращая не на минуту свою работу. Краны бесшумно проносили из темноты контейнеры с минеральными удобрениями и опрокидывали их в трюма балкеров. Удобрения высыпались, серебрясь в свете прожекторов, поднимая облако белой пыли, которую ветер уносил в сторону моря. Гудели мощные насосы нефтепиросов, и со стороны темных громад танкеров тянуло запахом нефти и еще каких-то едких химикатов, который ощущался даже за закрытыми дверьми рубки. Порт работал напряженно, но в отличие от прежних лет более бесшумно. Не было слышно гудков тепловозов, грохота грейферов. Те же краны, казалось, преобразились и перестали шуметь и скрипеть. А главное - почти не было видно докеров, которых когда-то в порту выходило в смену несколько сотен. Теперь же их число сократилось минимум втрое, механизация выдавила их из ряда погрузочных процессов почти полностью.
       В отличие от Европейских портов из прежнего осталось наличие большого количества работ в ночное время. Это и понятно, ведь рабочая сила пока остается столь же дешевой, как и раньше. От созерцания привычной, знакомой много лет картины, он немного успокоился, хотя тревога в душе оставалась. Сам он понимал, что в его возрасте все труднее и труднее избегать этого чувства, и всегда старался избавляться от него как можно быстрее, но на этот раз он понял, что это не удастся. Такое его посещало и в прежние годы либо перед встречей или расставанием, а чаще всего перед серьезными переменами. От природы он был человеком достаточно смелым, но все же какой-то мере осторожным и обладал чувством предвидения и интуиции, которые его редко обманывали. И на этот раз он уже почти знал, что его ждут серьезные события или изменения в его жизни. А впрочем, подумал он, последние годы он ко многому был, как ему казалось, готов и от этой мысли он успокоился еще больше и стал думать о предстоящей поездке.
       Тем временем стало светать. Северо-восток изрядно посветлел и начал окрашиваться красным цветом. "Солнце красно поутру - моряку не по нутру", подумал он, и в этот момент над горизонтом показался край расплавленного диска. На часах было меньше пяти. Быстро один за другим погасли огни освещения порта, перестали мигать огни створов и входных молов. Переход от светлых, но еще не белых ночей, к свету дня был уже быстрым и почти не ощутимым, как это бывает в северных широтах. Вместе с ним окончательно улетучился сон и он сел писать судовой журнал, поскольку в эфире было тишина, означавшая, что ранних швартовок уже не будет.
       В графе дата он вывел, по возможности красивей на эстонском, 9 мая 2001 года и подумал, что в этом году исполняется ровно 60 лет со дня гибели отца и пятнадцать лет с того дня, как было установлено место его захоронения. И все эти пятнадцать лет непременно в этот день он приезжает на его могилу.
       Старший механик подъехал, как и обещал, ровно в шесть. Четко по секундам, выполнив свойственный ему ритуал принятия вахты, поднялся на мостик. За это время он уже успел переодеться в робу, осмотреть судно, спуститься в свое любимое машинное отделение и проверить журнал выполнения работ по вахтам. Для своих неполных сорока лет он был слишком опытен в работе, оставаясь энергичным и необыкновенно деловитым. При этом обладал редкими в наше время достоинствами - был очень скромен и честен, говорил мало и по делу. Велев ценил и уважал своего стармеха, гордился им, как гордятся хорошим сыном. Быстро сдав вахту, между ними и без слов всегда было полное взаимопонимание, сошел с борта и сел в машину, стоявшую рядом на причале. Он уже начал разворачиваться, когда увидел спешившего к нему стармеха.
       - Я опять, Лев Михайлович, - промолвил он, смущаясь, краснея, и протянул небольшой список.
       - Здесь несколько программ для судового компьютера, ну и если Вас не затруднит, то и для меня. Очень важные подчеркнуты. И литературу, если будет время, то посмотрите.
       Он улыбнулся. Среди многочисленных увлечений стармеха компьютер был главным. В нем он был дока и осваивал новые программы со скоростью хорошего программиста и поэтому не упускал возможности заиметь что-то новенькое. Конечно, в Питере этого добра было несравненно больше и по приемлемым ценам, а потому он с удовольствием выполнял такие просьбы. К тому же, если говорить честно, это в основном определяло наличие знаний и навыков работы с компьютером членов экипажа, да и его лично тоже. К таким просьбам он привык и выполнял их с удовольствием.
       Дорога от порта до дома обычно занимала чуть больше десяти минут и проходила по территории дачных участков, окружавших город, которые тянулись вдоль побережья от порта в северном направлении до оконечности мыса Виймси. Построены они были в семидесятые и восьмидесятые годы, благодаря прошедшему в Эстонии урагану и повалившему большое количество леса. Лежал бы этот лес и гнил, нанося урон природе, так как собрать такое количество, и зачистить леса государству было не под силу, да спасли положение мудрость и хозяйственность руководителей республики, которые нашли очень эффективный способ зачистки, весьма необычный для системы той поры. Они отстояли в Москве предложение выделить бросовые земли под дачные участки и разрешить всем желающим бесплатно с обязательным вывозом взять для строительства часть поваленного леса. Народ кинулся с огромным, как говорили тогда, энтузиазмом получать землю и с таким же энтузиазмом разбирать лесные завалы и строиться.
       Конечно, Эстонское руководство схитрило, а московское сделало вид, что не заметило небольшой, но существенной детали. Распределение земель возглавили предприятия и учреждения. Они же естественно предоставляли технику, разумеется, в неурочное время, по выходным дням и праздникам. Это в свою очередь дало возможность не только окупить ее содержание, улучшить уход, но и занять свободную часть населения в строительном секторе, пополнить ряды строителей, что частично способствовало в последствие росту отрядов Эстонских строителей, работавших на многих стройках по всему СССР. А население самой маленькой республики стало обладателем большого количество дач, осуществило мечту о своем маленьком доме, а главное получило пусть небольшой, но все же свой клочок земли. Наверное, именно это явилось началом восстановления в Эстонском обществе того времени чувства домовладельца. К началу независимости Эстонской Республики их было так много, что провести земельную реформу, не продав эти земли владельцам за условную цену, было уже невозможно.
       На этом побережье, в свое время считавшимся пограничной, а значит закрытой зоной, участки получала в основном номенклатура, дачи были богаче и размеры участков больше. Здесь проложили хорошие дороги, построили магазины, почтовые отделения, наладили хорошее автобусное сообщение. Имелся водопровод, аптеки, телефон. Многие стали жить на дачах круглый год, утепляя и перестраивая их в дома уже в период перестройки.
       После проведения земельной реформы, те владельцы земли, которые не имели других средств существования, стали продавать землю строительным фирмам, а после резкого удорожания жилья в городе, разразился строительный бум. Стремительно, как грибы после дождя, по побережью стали вырастать огромные, не отличающиеся архитектурным вкусом дома, с мраморными бассейнами, площадками для гольфа, теннисными кортами, коваными воротами и высокими стенами с видеокамерами слежения, дома богатых и удачливых. Дома людей зажиточных, как правило, меньше, но красивые, уютные, с ухоженными лужайками, большим количествам цветов, тоже подросли в высоту на один этаж, но не выглядели монстрами, органически вписывались в ландшафт. Среди них все меньше и меньше оставалось участков с постройками прежнего времени из подручного материала и выполненных своими руками. Стоимость земли высока и бедные люди продают ее со слезами на глазах шустрым агентом по продаже недвижимости за половину цены, как теперь говорят, "под бульдозер". И глядишь, через полгода готов новый дом "под ключ". Он купил здесь дачу целенаправленно, прежняя в Кийза ему нравилась, но была далековато от места работы - пятьдесят с лишним километров. Каждый раз после вахты, усталый и потому не очень внимательный он не раз ловил себя на мысли, что ведет машину на пределе, вот-вот уснет или ошибется. К тому же, построив дом своими руками, он знал, что поскольку не был строителем, сделал это без должного качества. Два чувства боролись в нем постоянно, он любил его как свое творение и был не доволен им, понимая его несовершенство. Последнее взяло верх, и они с женой стали искать что-нибудь подходящее поближе к месту работы.
       Как правило, женщины привязываются к дому больше и побаиваются нового, но жена, понимала, что с ее гипертонией будет разумнее, находится поближе к городу и врачам. Поиски начали поближе и к месту работы. Вскоре купили небольшую, хорошую дачу с красивым участком в Рандвере, на побережье залива Мууга в тринадцати километрах от города и в трех от места работы. Понравилась она сразу, и денег было не жалко. На новой даче они жили почти круглый год, отправляясь в город только с наступлением серьезных холодов. Как-то сразу к ним стали приезжать многочисленные гости, которые принесли в жизнь больше разнообразия, заполнили свободное время развлечениями, которых в Кийза почти не было. Они чаще стали "выходить в свет", в кафе, бродить с гостями по курортному Пирита. Городская квартира практически пустовала и все более и более становилась чужой. Решение перестроить дачу пришло неожиданно, после осмотра новых частных домов в Виймси. Он набросал эскиз второго этажа, который сразу же понравился всем. Сам строить он уже не собирался, ибо хорошо знал, что хорошее и красивое есть плод работы профессионалов, а не дилетантов.
       Строитель подвернулся на одной из строек. Это был его бывший механик, человек честный и обязательный он строил быстро и хорошо, одновременно проверяя свои силы. При этом ему самому очень нравилось его творение, ну а все сделанное с любовью всегда красиво. Дом получился действительно красивым, теплым, уютным и оригинальным. В нем, не смотря на применение новых материалов, было много дерева, света. Скромное финансирование привело к отсутствию даже намека на роскошь и излишества, но в нем было все, что нужно в современном доме. А после того, как появилась красивая ограда, уложенные плиткой дорожки, очень часто у дома стали останавливаться дорогие машины, пассажиры которых выходили им полюбоваться. Теперь они жили здесь круглогодично, купив в городе небольшую квартиру на всякий случай, а вернее для детей.
       К дому он подъехал со стороны города и как только свернул с главной дороги, увидал жену и собаку встречавших его у ворот. Жена встречала его с вахты всегда, как когда-то из рейса. Только теперь у дома или у ворот, но в любую погоду. Раньше, в годы его дальнего плавания, она непременно встречала его в порту прихода, и в экипаже никогда не сомневались в том, что жена капитана придет обязательно. Вряд ли кто, кроме жен моряков знает, как нелегко порой встретиться с любимым в любом порту такого огромного государства как СССР. Куда только не ехали они поездами, автобусами, летели самолетами, вертолетами, часто без билетов, которые купить в разгар лета или детских каникул было не легче, чем дождаться прихода из долгого рейса. На их долю пришлось немало унижений перед проводниками, кассирами, водителями, томительных часов ожидания подхода судна, бессонных ночей в залах ожидания, кабинетах диспетчеров, капитанов портов, на продуваемых ветрами причалах. Сколько хамства, похотливых взглядов и домогательств портовых бичей, охранников проходных вытерпели они за долгие годы лишь только за то, что как морские жены и любящие женщины пользовались любыми средствами для таких редких встреч с любимыми. Не всегда удавалось оставить детей с матерью или подругами и поэтому дальнюю дорогу проделывали они нередко с детьми на руках. Дети не выдерживали сквозняков, холода вокзалов, дорожной пищи, часто болели, превращая дальние поездки в адские испытания с бессонными ночами, отнимая красоту и здоровье. Слабые не выдерживали, и браки распадались из-за долгого расставания. Но зато для тех, кто прошел через все это и научился ценить время встреч, испытание разлукой их уже не пугало, а радость встречи стала незаменимой, укрепляя с годами любовь еще больше. Куда только не приезжала к нему жена: во все порты Балтики, Новороссийск, Одессу, Измаил, на Черном море. Мурманск, Онегу, Ковду, Кандалакшу и Нарьян-Мар на Севере.
       По приходу в Таллин, если он не видел ее среди встречающих на причале, то знал, что случилось что-то очень серьезное. И было это такое только два раза. Ждать и встречать для нее стало необходимостью. Вот и теперь, к его приходу чистила она от снега дорожки, открывала двери гаража, готовила завтрак, чистую теплую одежду.
       Но самым главным для него была ее улыбка, которая, не смотря на годы, оставалась такая же добрая и лучистая, за которую он и полюбил ее с первого взгляда и продолжал любить вот уже почти пол века. От этой улыбки ему всегда становилось тепло и спокойно, хотя его жена не была человеком слишком покладистым. Бессонные ночи разлук, одиночество, отсутствие мужчины в семье, конечно, не красит женщин, которым даже тяжелую мужскую работу по дому проходится делать самим. Болят суставы, вены, выцветают в разлуке от слез глаза, рано седеют волосы. А вот её улыбку ничего не берет, даже годы. И от этой улыбки у него окончательно прошло чувство усталости и тревоги, как это всегда происходило при возвращении домой. К тому же, теперь у него был настоящий дом, о котором он мечтал не раз, глядя на уютные, красивые дома небольших городов, гуляя в каком-нибудь английском или в скандинавском порту. Мечта его сбылась, и дом для него стал не просто жилищем, а еще одной осуществленной мечтой. А как у натуры романтической, смысл его жизни состоял из претворения в жизнь того, о чем он мечтал. Каждый раз, с приходом домой, его охватывало чувство, которого раньше он не испытывал при возвращении из рейса в городскую квартиру. Оно было ощутимо ранее, только при возвращении на свое судно, а если говорить еще точнее, то при выходе в море на своем судне, со своим экипажем. Именно там, вдалеке от начальства и от берега он ощущал себя полным хозяином, собственником. Собственником в хорошем смысле, несущем полную ответственность не только за судно и груз, а и за экипаж в целом и каждого человека в отдельности. Именно там он мог делать то, что считал нужным, а значит творить, создавать. В городской квартире, с многочисленными соседями, где ты на виду и каждый твой шаг может быть истолкован превратно и безнаказанно, чувства защищенности не было. Необходимо было соблюдать общие правила игры, непонятно кем и когда установленные, часто противоречащие его убеждениям. В них было много неприемлемого для него - зависть, обман, сплетни, подлость. Поэтому пребывание во время отпуска в Таллинне его тяготило, и он при малейшей возможности пытался сбежать подальше от соседей и начальства.
       Они много путешествовали по Союзу, особенно, когда появилась автомашина. Домой возвращались, как правило, к окончанию отпуска, и в Таллинне он не задерживался. Друзей у них было мало, с соседями общались редко, из-за чего их считали людьми вежливыми, но гордыми. Они же от редкого общения друг с другом получали достаточно для того, чтобы противостоять разлукам и ударам судьбы. Одиночество было для них в то время чуждо. Он в рейсах всегда был близок со своим экипажем, ее спасало общение с многочисленными родственниками в Таллинне. Много времени занимали дети, которые всегда были при ней, а двое мальчишек требовали постоянного внимания. Проще говоря, они с женой, по мнению многих, были людьми домашними, что соответствовало действительности. И когда у них появился свой дом, настоящий да еще за городом, они оба обрели то, чего многие годы им не хватало. Здесь они были всегда вместе, и каждый между тем делал то, что он хотел и любил. Она была занята цветами, а он в свободное от работы время вспоминал прошлое, разбирал свои дневниковые записи и архивы, оставшиеся от матери и от тестя.
       Это занятие не было случайным, он писал всегда и довольно много. Некоторые его стихи и песни в свое время он дарил друзьям и экипажу. Часть из них он уже забыл, так как при их написании, он не придавал им серьезного значения, считая все это баловством. Однако многое сохранила жена, которая, зная его увлечение, собирала черновики и тетради, собрав и сохранив, в конце концов, довольно приличный архив.
       На этот раз, вопреки ожиданию, на лице жены он увидел досаду и озабоченность совершенно не соответствующие празднику, который они всегда отмечали с хорошим настроением. Заметив его вопросительный взгляд, жена протянула ему невзрачную на вид бумажку со словами:
       - Полюбуйся, что положили в почтовый ящик ко Дню Победы.
       Оставив машину у гаража, он взял ее и принялся разглядывать. На сером клочке бумаги, видимо на компьютере, были напечатаны советские ордена и проставлены цены, по которым их скупает JUVEELITEHASES, в Таллине по улице Кадака тее, в рабочие дни недели с 9.оо до 17.оо. За медаль "Золотая Звезда" Героя Советского Союза давали 10000 крон, Герой Соцтруда стоил вдвое меньше, а "Мать Героиня" ценилась всего в 500 крон, видимо потому, что в Эстонии, с ее очень низкой рождаемостью, таких матерей никогда не понимали. Но ниже всех ценились ордена "Знак почета" и "Отечественной Войны", как было написано "награждения от 1985 года". С последним все было ясно - эту войну в последнее время в Эстонии вспоминать не любили, а вот за почетно трудившихся он обиделся. Это всего-то 50 крон? Трудился человек, трудился, а на эти деньги и хороших свечей от геморроя не купишь. Советское правительство ценило труд людей в ЭССР, и здесь было много награжденных этим орденом. Теперь, когда ценности поменялись и за труд порой ничего не платят, девальвировался и орден.
       - С датой они конечно угадали. К ней ветераны войны достают ордена, но с их скупкой, кажется, прогадали. Поздновато опомнились, с раздражением произнес он. - Те, кому ордена эти не были дороги и не заслуженно достались, давно уже продали спекулянтам да финнам. А звезду Героя, вряд ли тот, кто ее заслужил, продаст, также как и его дети и внуки. Вот и стоит она так дорого. Это не партбилет, которой жег руки новым демократам. Да ты не расстраивайся, так было и так будет. Но среди наших знакомых я таких не знаю, пока не знаю. Было видно, что жене легче от его слов не стало, но она сделала вид, что его слова ее удовлетворили. Сам же он почувствовал, что праздничное настроение исчезло окончательно.
       Завтракали, наблюдая по телевизору приготовление к праздничному параду в Москве. От домашней обстановки и праздничной атмосферы на экране, привычных лиц старых телекомментаторов, знакомой с детства музыки маршей и панорамы Красной площади настроение поправилось, и он стал собираться в дорогу. Жена суетилась, стараясь опередить его, хотя прекрасно знала, что при сборах он всегда все делает сам. На этот раз она чувствовала себя виноватой в том, что он едет один. Чувствуя это, он успокоил ее.
       - Не суетись. Ты же прекрасно понимаешь, что тебя я взять не смогу. Всего четыре дня как из больницы, мало ли что. А я, не торопясь, за два дня уложусь, дорога не длинная. В Питере остановлюсь у твоих или к свои заеду, а послезавтра буду дома. Да и звонить буду.
       Она в ответ кивала головой, а в глазах стояли слезы. За последние годы он редко уезжал один, и ее беспокойство было обоснованно. Одному в дороге теперь просто небезопасно, не считая того, что сидеть за рулем в его годы сутками уже нелегко. Но сыновья на этот раз были заняты. Один по своим делам задержался в Стокгольме, другой был рейсе. Когда сборы были закончены, по телевизору начался парад. Посидев по старинному обычаю "на дорожку", он сел в машину и по своей старой привычке, не оглядываясь, выехал в город для того, чтобы перед отъездом возложить цветы к памятнику Советским воинам на Тынисмяги.
      
      
       У мемориала
      
       Он рассчитывал поставить машину на стоянке бульвара Карли ближе к перекрестку с улицей Тынисмяги, рядом с памятником Воинам освободителям. Но стоянка была закрыта, и пришлось стать на стоянке одной из фирм, надеясь на то, что в этот день ему простят такую вольность. Часы на приборном щитке показывали восемь тридцать, так что у него оставалось еще в запасе около часа против планированного времени. Выйдя из машины, он взял с заднего сидения видеокамеру и тюльпаны, заботливо приготовленные супругой. Обычно они приезжали сюда в этот день вместе. Жена любила поздравлять ветеранов Великой Отечественной войны, опустошая для этого свои клумбы с тюльпанами и нарциссами. Но на это раз она с детьми придет позже. В этот раз было заметно, что молодых людей в последние годы стало приходить сюда гораздо больше. Вот и сейчас, не смотря на ранний час, их было не меньше, чем ветеранов. У памятника они задерживались ненадолго. День в Эстонии не был праздничным, многие спешили на работу. Русское население республики в основном начинает работать рано, так уж сложилось за последние годы, что среди служащих, которые начинают работать гораздо позже, их очень мало. Эстонцев в это время у памятника нет, они приходят позднее, днем, когда у памятника много людей. Наверное, так легче раствориться в общей массе, не привлекая внимания недоброжелателей, которых теперь стало меньше, чем в прежние годы, но хватало, а для осторожного эстонца совсем ни к чему излишнее любопытство.
       Велев подошел к группе ветеранов с орденами на груди в потертых пиджаках, среди которых в последние годы все больше и больше было женщин. Они оказались выносливее мужчин, что впрочем, соответствует официальной статистике, ведь женщины живут дольше. Почти всех их он знал, вернее, видел ранее. И они улыбнулись ему как старому знакомому, радуясь подаренным цветам. И вновь он поймал себя на том, что его опять охватило смущение и что-то еще, похожее на чувство вины. Он уже знал, что это от того, что среди них не хватало кого-то из тех, кто был здесь в прошлом году. Точно такое же чувство охватывало его на могиле отчима, боевого летчика, прошедшего не одну войну и ушедшего из этой жизни совсем недавно. И хотя вины его, разумеется, в этом быть не может, но избавится от этого чувства так и не смог. Возложив часть тюльпанов к подножью памятника, он обратил внимание на то, что взамен бронзовых досок с именами погибших, исчезнувших бесследно уже давно, по-прежнему стоят безымянные. Чувство вины еще более усилилось. Вот так и теряется память о тех, кто конкретно захоронен здесь. Пройдет немного времени и для большинства людей памятник станет уже просто символом одной из дат в истории. Исчезнет то, что стало дорогим для нас на всю нашу жизнь - хоть какая-то причастность к этому событию. Для каждого из нас, потерявших в этой войне отцов, матерей или других близких, эти памятники являются своими, родными сердцу, где бы они ни стояли, на родной земле или на чужбине. В своей жизни памятников павшим Советским воинам Велев видел немало - во многих городах России, в Германии, Польше, Болгарии, Франции. И так же, как и в Волгограде, Ленинграде, в Киеве или Минске эти памятники были для него памятниками его народа, и в какой-то степени памятниками его отцу, захороненному под Выборгом. Особенно сильно ощутил он это в Берлине, у памятника Воину Освободителю. Именно там он понял, что это не просто памятник тем, кто погиб в битве за Берлин, а памятник всем советским воинам, погибшим на полях сражений той войны. И Таллиннский памятник имел для него такой же конкретный смысл, примерно такой же, как Русалка. После обретения Эстонией независимости, сноса памятника Никонову и других памятников советского времени, развернулась ожесточенная борьба вокруг "Алеши", как ласково называют его русские Эстонии. Не ожидали, что в Эстонии, республике с высоким интеллектуальным уровнем населения найдутся люди, так безжалостно уничтожающие все, что они считали чуждым для них, хотя рядом с ними оставались жить те, для кого это было очень дорого. Ведь немало эстонцев воевало в рядах Красной Армии, да и к истории Велев привык относиться по европейски - стоят же памятники русскому царю и Ленину в Финляндии, да и не только там. Впрочем, Российские демократы ушли недалеко и позабавились в Москве и Питере вволю, сбрасывая с пьедесталов памятники в угоду кучке людей обиженных советской властью, не думая о том, что они крушат свою историю. Впрочем, что можно было ожидать от бывших комсомольских вожаков, освободившихся от зависимости своего всесильного куратора - КГБ. Глядя на все это, он не мог уйти от сравнения с актами вандализма на кладбищах, да еще известного всему миру массового сжигания книг на площадях. Но возмездие неминуемо и не столь важно, в какой форме оно придет, ведь отсутствие памяти такая же тяжелая болезнь, как и сумасшествие. И, наверное, поэтому теперь на месте снесенных памятников, ставят камни, и чаще всего черные. А ведь память об ушедших по христьянски всегда светла. Вот почему Девятого мая, вспоминая о тяжелых утратах, люди все же больше радуются встрече с ветеранами, дожившими до этого дня. Вместе с ними всегда радовался и он, рожденный перед войной и хорошо запомнивший послевоенные годы. От той войны ему достались одни потери и главная из них потеря отца. Наверное, оттого, что 40 лет он не знал места его могилы, теперь каждый год в этот день он обязательно едет к ней. Время поджимало, и он, отсняв несколько кадров, вернулся к машине.
       Из города выехал быстро, не смотря на то, что ехал через центр. В утренний час пик все стремятся в город и дорога в обратном направлении свободна. Солнце светило ему в лицо, и он опустил светозащитный щиток. Удобней подрегулировал сидение, включил радио на четвертую Эстонскую программу на русском языке. Передавали концерт для ветеранов войны. Песни были старые, до боли знакомые и, особо волновавшие в этот день. Поймал себя на мысли, что почти все слова песен хорошо помнит, хотя конечно многие уже давно не пел. Это раньше лет двадцать назад, встречаясь с отчимом и матерью, они пели их часто. Отчим пел самозабвенно, как-то по-своему. Так мог петь только он - с легкой импровизацией, только чуть забегая вперед остальных, как бы солируя. Мать пела красиво, академически правильно, отчего пение отчима казалось залихватским, похожим на пение лихих казаков Кубани, откуда он был родом. Но дуэт их был прекрасным, слушать их любили всегда. Отчим был профессиональным военным и прошел четыре войны - Финскую, Отечественную, Корейскую и Вьетнамскую. Друзья его тоже были военными летчиками и большую часть жизни прожили в военных городках, где праздники праздновали это день дружно и с размахом, гуляя день и ночь. Выпить умели, до безобразия никто не напивался. Много ели, а хорошо готовить умели все, развлечений в то время было мало. Немало пели и танцевали и не случайно. У летчиков, которые были элитой армии того времени, многие жены были из интеллигентных семей нередко с музыкальным образованием, бывшие актрисы, педагоги, для которых пенье и танцы были отдушиной в однообразной и замкнутой жизни военных городков, нередко закрытых и расположенных вдали от больших да порой и малых населенных пунктов. Как и во всей армии, в то время в авиации служили люди многих национальностей и потому песни пели русские, украинские, грузинские, татарские, кто какие запевал. И мы, дети, тоже пели много и песен знали немало. Сейчас молодежь совсем не поет, или танцует танцы русскому человеку чуждые, в них душу не отведешь. Наверное, поэтому часто напивается, употребляет наркотики и не умеет радоваться. Какая уж тут радость, когда жить приходится одним днем, а что будет завтра, никто не знает. Впрочем, может они, молодые, думают по-другому.
       Дорога после Маарду стала лучше и свободней, и он прибавил скорость. В Эстонии всегда были хорошие дороги и кафе, подумал он, а после независимости стали еще лучше особенно за городом. В городах из-за несметного числа машин они изнашивались быстрее, чем их ремонтировали. Беспокойство за то, что впервые он едет один, понемногу оставляло его. В России на дорогах творится всякое, да на границе одного проверяют придирчиво. И хотя за свою жизнь он прошел паспортный и таможенный контроль не одну тысячу раз, эту процедуру он не любил, видимо оттого, что в странах Африки и Арабского востока она часто превращалась в унизительную, изматывающую. А теперь и на наших границах нередко происходило тоже самое.
       Не надо думать об этом - сказал он сам себе и стал любоваться придорожным пейзажем. Весна хоть и с трудом понемногу вступала в свои права. Леса, уже зеленые, принимали привычный нарядный вид, но еще просматривались вглубь, от чего казались большими и просторными. А леса по этой дороге были чудными, грибные и потому хорошо знакомые. В грибную пору чуть ли не весь город выезжал сюда на белые, которых хотя и жаловались грибники, стало меньше, но все же они не переводились. Хватало в них и черники, вот только брусники стало совсем мало, а когда-то, к осени краснели от нее все поляны, и порой от крупных, крепких ягод ступить было некуда. В этих лесах для многих главное не грибы и ягоды, в них уходят люди для обретения душевного покоя и отдыха. И то, что получаешь здесь, заменить нечем. Только за это одно, леса эти нужно хранить не меньше памятников старины.
       Вот и поворот на Локсу, место, где чаще всего они сворачивают в лес к своим грибным местам. Интересно, подумал он, а как там в это время? Он так и не был в этом лесу весной, хотя ближе от города они раньше по весне часто выбирались за подснежниками, но это было по дороге в Кийза, а там леса совершенно другие. Надо будет спросить об этом сыновей, они-то часто по весне ездят сюда рыбачить на Валге Йыги. С моста через эту речку было видно, что весенняя вода еще не сошла, и сильное течение пенило желтовато-коричневую воду. Этот цвет, в отличие от рек средней полосы России, где часто даже в болотистых местах вода всегда остается светлой и прозрачной, имеют все эстонские реки. В России растительность на дне реки нежно-зеленого цвета, оттого, что вода пропускает много солнечных лучей. Здесь же растительность, как правило, торфяного цвета, разве только в быстрых реках она к лету просветляется, но ненадолго, до дождей, которые даже летом часты и продолжительны.
       По Петербургскому шоссе, которым он ехал, в Эстонии населенных пунктов не так много, крутые повороты почти отсутствуют, при хорошей погоде одному без попутчиков хорошо думается. Последнее время Велев, оставаясь один, все чаще и чаще вспоминал прошлое. При этом воспоминания порой доставляли ему больше приятных эмоций, чем настоящее, а будущее при этом как-то не особо волновало. Что-то все время заставляло оглядываться назад, и виной этому была не ностальгия. Не такой он был человек, чтобы жалеть о прошедшем. Скорее всего, было желание вспомнить что-то важное и в чем-то разобраться. В чем он еще не понял, но ему казалось, что именно где-то в воспоминаниях и лежит ответ.
       После Виитна дорога, которая стала уже и яркое солнце, светившее почти в глаза, потребовали большего внимания, отвлекли его от раздумий. Незаметно для себя он стал думать о предстоящем пересечении границы. Наверняка там будет очередь, ведь таких, как он, в Эстонии немало и в этот день они стремятся в Россию, особенно в Питер. Оставалась только одна надежда на то, что они расторопнее его и пересекли границу еще вчера. Расчеты его оправдались только частично. Очередь была не столь велика, но двигалась очень медленно. Часть машин подъезжала к таможенному посту без очереди и шустрые, коротко стриженые парни заскакивали в таможню как к себе домой, и их машины быстро пересекали кордон. Он начал уже изрядно нервничать, когда очередь дошла наконец-то до него. Молодая таможенница, заглянув в его российский паспорт и увидев на заднем сидении венки и цветы, без вопросов поставила штамп в декларации и пожелала счастливого пути. Пограничник в мешковатой форме взял паспорт и, не раскрывая его, скрылся в будке для проверки данных в компьютере. Через две минуты он вышел оттуда, вернул паспорт и попросил открыть багажник. Взглянув, молча, кивнул головой, что означало окончание досмотра. Шлагбаум открылся, и машина покатилась по мосту через Нарову в сторону другой границы. Он с удовольствием отметил, что вся процедура осмотра заняла всего минут семь.
       Российские пограничники встречали его уже вдвоем и осмотрели не только багажник, а для чего-то попросили поднять капот. Попытались снять заднее сидение, но оно не поддавалось. Резко дернули его, цветы с сидения упали на коврик. Смутившись, они закончили досмотр и указали место, следующей процедуры. Симпатичная женщина лет тридцати в форме старшего лейтенанта по громкой связи попросила его выйти из машины и подойти к окошку для предъявления паспорта. Взяв паспорт в руки, она опытным и внимательным взглядом соответствующим, как и положено профессионалу своего дела, несколько секунд смотрела на него, сверяя фото с оригиналом. Внеся в компьютер данные, проштамповала страницу и спросила цель приезда в Россию. Он ответил с удовольствием:
       - Еду на могилу отца и повидать родственников. Взглянуть на город своего детства, подышать Русским духом.
       Лицо ее оставалось все тем же бесстрастным, но глаза потеплели, видимо ответ и тон, с которым он был сказан, ей понравился.
       - Не потеряйте документы на автомашину, их придется предъявлять на обратном пути. Счастливой дороги. И все же улыбнувшись доброй улыбкой, произнесла на прощание, - с праздником Вас.
       Таможенник копался долго, шаря по углам автомобиля, явно разочарованный отсутствием вещей, долго допытывался о наличии валюты, полагая видимо, что ее наличие обратно пропорционально багажу. Однако после быстрого досмотра на эстонской границе и добрых пожеланий испортить настроения он уже не мог. Не смогли его испортить и работники ГАИ, успевшие остановить его в течение пятнадцати минут два раза. Возраст Велева, короткая стрижка и совершенно новый автомобиль их, очевидно, смущали, и они ограничились лишь наличием прав и техпаспорта. Но все же, при этом не забывали держать свои автоматы стволом в его сторону, отчего хотелось сказать им известную истину - даже палка раз в год стреляет. Но к этому тоже нужно было привыкать, и к автоматам и частым остановкам. Россия, как всегда, праздновала День Победы широко, и им нужно было быть начеку.
       На удивление до самого Петербурга его больше не останавливали, хотя постов было много. Велев старался не нарушать скоростной режим, на дороге во всех населенных пунктах было много народу, который уже успел "напраздноваться". Вдоль дороги, в отличие от Эстонии стояли многочисленные населенные пункты, проезжая через которые даже в обычные дни можно было ожидать любых встреч, а уж в этот день тем более. К тому же почти во всех населенных пунктах у дорог стояли памятники погибшим в прошедшей войне, у которых собиралось в этот день почти все ближайшее население. Так уж повелось в России, что все дома строились вдоль дорог и, как правило, вся жизнь была связана с ними. И все же, не смотря на небольшую скорость, он въехал в Питер даже раньше, чем рассчитывал.
       Город был хорошо украшен к празднику, при этом не только центральные улицы, но и проспекты новостроек, и он не удержался от соблазна проехать через город своем обычным путем через Ленинский и Московский проспект, который пролегал по районам, где прошло его детство. Он всегда придерживался этого маршрута, если было достаточно времени, одновременно этот путь был удобен тем, что эти проспекты были широкими и позволяли относительно быстро двигаться даже в часы пик. Другой маршрут, мимо Зимнего дворца, был, конечно, интересней, но движение по Невскому проспекту и через Дворцовый мост было не только интенсивней, но и затруднительней тем, что там всегда большое количество гаишников. А к машинам с эстонскими номерами в Питере оказывалось повышенное внимание - как-никак иностранцы, и в то же время свои. С финнов и шведов много не возьмешь, еще и пожалуются, а их консулы упрямы и дотошны, можно нарваться и на дипломатический скандал. А на машинах с эстонскими номерами обычно свои "Русаки" с такими же Российскими паспортами, волею судьбы, теперь проживающие в Эстонии. Их по дипломатическим каналам никто защищать не станет. А денежки у них водятся, иначе, зачем бы они сюда приезжали. А нарвешься на того, кто с Эстонским паспортом, всегда можно сослаться на бдительность, проверку визового режима. Но такие попадаются очень редко. С синими паспортами в основном едут сюда в экскурсионных автобусах.
       На Ленинском проспекте машин было мало, во много раз меньше чем ям и выбоин, поэтому ехать пришлось с большой осторожностью, сосредоточив внимание на дороге. Мимо дома двоюродной сестры он проехал без остановки, лишь обратил внимание на окна. Судя по всему, они были дома, не на даче, дверь на лоджию была открыта. На Московском проспекте машин было уже гораздо больше, и у Парка Победы пришлось ехать на второй и первой передачах. Пользуясь хорошей теплой погодой, народ вышел на улицы и валом валил в парк где придется, игнорируя переходы. Велев сразу же вспомнил, как мальчишками в этот день они проводили здесь вторую половину дня допоздна, стараясь посетить все аттракционы и концерты. По традиции в это день все они были бесплатными. А еще ветераны делились с ними гороховым супом и кашей с ароматной тушенкой, вкус которых остался желанным на всю жизнь. Тут же он подумал, что неплохо было бы перекусить, прошло уже семь часов после завтрака. Но в центре города в этот день делать это не имело смысла, все кафе и закусочные работали на выпивку, а в ресторанах готовились к вечерним встречам. К тому же из опыта он знал, что поесть в Питерских ресторанах намного дороже, чем в Таллинне, и к тому же непременно придется долго ожидать заказанное. Обед решил отложить до Выборга.
       Через Невский проспект он проехал по Литейному проспекту, отметив, что на этот раз главная улица города не столь нарядна, но стала гораздо чище. Решил, что на обратном пути он проедет его весь, не торопясь и с остановками. Это стало уже привычкой, не было посещения города без прогулки именно здесь. На Васильевском острове, как и на Петроградской стороне, было намного спокойнее, и на Выборгское шоссе он выехал без остановок.
       Город закончился новостройками, которые росли уже не столь быстро, как в советское время, но большие высотные дома еще ближе придвинулись к курортным поселкам. Шоссе оставалось таким же, каким оно было, когда он ехал по нему в первый раз к открытию памятника на могиле отца. По обе стороны его в тени домов прятались дачи, многие из которых были построены еще до войны, а может быть даже и в царское время. Это были хрупкие деревянные строения, старые, с небольшими окнами со ставнями, резными наличниками и непременно с небольшим крыльцом под навесом. Часть из них окрашена в темно-зеленую краску, но большая никогда не крашеная, из серых от времени досок напоминала скорее бараки. Только аккуратные палисадники с незатейливыми цветниками, отличали их от бывших построек военных, которые ранее были здесь хозяевами. Километровые высокие, бетонные заборы, скрывали еще оставшиеся многочисленные казармы, гаражи, склады, хотя по запущенным вывескам и обветшалым проходным было понятно, что многие из них уже заброшены и обречены на запустение. На их однообразном фоне изредка встречались яркими пятнами новые постройки из красного кирпича или деревянные, выкрашенные в столь любимый в России, голубой цвет. Но их было не так много, новые русские предпочитают строиться в этой части Карельского в глубине, подальше от дорог на берегу многочисленных озер перешейка. Да и стоимость земли в этих местах довольно велика даже для богатых, а проблема приватизации земли в России пока еще очень далека от разрешения. В Западных пригородах строительство в основном в последние годы происходило самозахватом, без разрешения и планирования. Там много домов построили цыгане, беженцы или прикрывающиеся этим названием лица с Кавказа и Средней Азии. Здесь же власти и прежние хозяева - военные, держали пока ситуацию под контролем и не допускали в эти районы чужаков. Многих, к тому же, пугала и близость финнов, которые не скрывают желания все вернуть назад. А времена безраздельной власти демократов и затянувшийся переходной период подтверждали, что опасения эти небезосновательны и все дело лишь в том, сколько финны согласны заплатить.
       После Репино дорога ушла от моря и поднялась на плоскогорье. Поселки сменились редкими постройками бывших пионерских лагерей, в основном уже заброшенных или так казалось в это время, когда сезон отдыха детей еще не наступил. Леса из смешанных сменились на сосновые, многочисленные озера посветлели водами, наполнились солнечным светом и тишиной. Казалось, сама природа создала здесь рай для жителей огромного, второго по величине мегаполиса России. Чистое красивое побережье, леса и озера, хрустальный воздух могли дать здоровье всему его многомиллионному населению. Сюда можно привлечь массу туристов, которые могли бы найти себе здесь развлечение круглый год, не говоря о том, что сам город может выезжать сюда и зимой для катания на лыжах, как делают это жители Скандинавии, Австрии и Германии. К сожалению, пока здесь развлекаются редкие богатые люди, браконьеры-рыбаки, да грибники. А те, у кого большие деньги пока предпочитают кататься на лыжах в Швейцарских Альпах, получая удовольствие от разбазаривания полученного на халяву, не вкладывая в дело деньги. В этом во многом виновато государство, но и менталитет русских новуоришей всегда был таков, что считалось более престижным просадить в Париже миллионы, чем во что-то вложить их в России. И сейчас, в отличие от иностранцев, русские предпочитают тратить, а не вкладывать и множить. Скорее всего, наше поколение этого от этого вряд ли избавится, почему-то в России уже второй век все пропадает безвозвратно. Сначала пропали царские деньги, затем партийные, а потом и народные. А между ними были пропавшие ценности, дворянское имущество, невозвращенные займы, имущество самой многочисленной армии. Да что там ценности и имущество, когда пропадали и пропадают миллионы людей, оставаясь без Родины, даже если она и есть, то без средств существования, как в какой-нибудь Африканской стране. Так что стоять этим местам неосвоенными еще много лет, пока не появится настоящий хозяин в стране и в голове русского человека.
       А дорога открывала все новые и новые места, достойные того чтобы остановиться, пройтись по лесу с ровным мягким мхом, вдохнуть аромат сосен, послушать весеннее пение птиц. Но он этого не делал не только по причине недостатка времени, а и обоснованно опасаясь крупных неприятностей. После открытия пограничных зон, последние десять лет эта дорога стала одной из самых опасных в области. Здесь орудовали шайки грабителей, чувствуя себя в безопасности из-за малочисленности дорожной милиции. Хорошо вооруженные грабители не только опустошали карманы и багажники, а нередко угоняли и автомашины, которые пропадали бесследно на огромных просторах России с многочисленными самостоятельными регионами, где, пользуясь бесконтрольностью, можно было продать целые эшелоны с грузом. Правда, они больше интересовались иностранными туристами, но новая машина Велева могла тоже приглянуться. Он внимательно следил за обстановкой на дороге и держал возможно большую скорость, хотя и то и другое не совсем удавалось. Дорога, недавно реконструированная, особенно на прямых участках позволяла держать хороший скоростной режим. Но в эти часы, даже в этот праздничный день, она была перегружена тяжелым транспортом. Огромные рефрижераторы, контейнеровозы и трейлеры с номерами всей Европы и Скандинавии двигались ему навстречу из Финляндии в Питер и в область, практически лишая возможности безопасного обгона. С тех пор, как Эстонию вытеснили с рынка сельскохозяйственных продуктов Петербурга, им завладели финны и на радость своих крестьян в несколько раз увеличили производство и экспорт. Эстонцам же, традиционно снабжавшим этот регион своей сельскохозяйственной продукцией, указали путь на Запад, где их никто не ждал, да и с качеством продукции были проблемы, для решения которых, как всегда, требовались деньги, которых у молодой республики не хватало. Финнам были нужны не деньги, тем более что в России их тоже не было. Но зато там было, сколько хочешь сырья и к тому ж за бесценок. И Велев знал, что вечером все эти фуры и контейнеры таким же потоком двинутся в обратный путь нагруженные, металлом, чаще всего цветным, ценным лесом, рудой, всем, что еще оставалось в России в избытке. И было от этого грустно, как человек причастный к большому строительству Новоталлинского (теперь Муугаского) порта он прекрасно понимал, что после такого беспощадного грабежа, а иначе распродажу стратегического сырья назвать нельзя, страна надолго останется без новостроек и значительно потеряет свой промышленный потенциал. Но в этом бесконечном караване фур был и положительное для него - при таком интенсивном движении исключались бандитское нападение и грабеж. При этой мысли он успокоился, достал термос с кофе и бутерброды.
       Перед Выборгом фуры дружно свернули на объездную дорогу к пограничному пункту, и вскоре он увидал справа от дороги бронзового солдата с автоматом ППШ на высоком постаменте. Вот уже несколько лет как бессменный часовой стоит он на опушке леса лицом мемориалу.
       - Здравствуй, - поздоровался он с ним и остановился на стоянке рядом, открыл дверцу. После дальней дороги, а может и от волнения ноги сразу не повиновались и он сидел несколько минут, глядя на многочисленные венки и язычок пламени вечного огня. Венков было много, но посетителей всего несколько, основные мероприятия у мемориала уже завершились. Собравшись с силами, вышел из машины, взял с заднего сидения венки и как можно бесшумно закрыл двери. По серым плитам дорожки прошел к бронзовому венку, окаймляющего факел огня с надписью
      

    ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ

      
    и положил их, с трудом найдя свободное место. Постояв, обошел вечный огонь и направился к гранитным плитам с именами погибших - двадцать три списка столбиком, более тридцати имен в каждом. Всего захоронено их в братской могиле 938 человек, из них 21 неизвестен. Долгое время был неизвестен и его отец, который погиб одним в числе первых в августе сорок первого.
       После Финской войны он был начальником отделения НКВД в городке Суоярви рядом с финской границей. Мать ездила к нему ненадолго, но одна, наверное, потому я не запомнил его и знал только по фотографии. Однако это не помешало мне остаться верным ему навсегда, и хотя с отчимом у нас всегда были неплохие отношения, я считал и считаю его моим вторым отцом. Во многом это сложилось под влиянием моих бабушек, которые в отца были влюблены и считали его очень одаренным человеком. Впрочем, все многочисленные сыновья деда были такими и причина этого в том, что воспитанием их занималась Антонина Либман очень образованная дворянка, которую дед спас от расстрела в 1921 году. Так и осталась она жить в многодетной семье, где занималась обучением "дорого и вечного", пока в 1942 году по доносам не сгинула в застенках НКВД как немецкая шпионка.
       Отец, еще учась в старших классах, преподавал в первом классе маленькой деревенской школы, для чего совершал ежедневные походы по 12 километров в любую погоду. После окончания школы поступил на заочное отделение университета на факультет журналистики и был приглашен на работу в местную газету. Знание трех иностранных языков привлекли внимание органов, которые в то время нуждались в молодых кадрах.
       Так отец оказался в Ленинграде в Доме на Литейном проспекте.
       С началом войны с гитлеровцами матери попасть к нему не удалось - ей ответили, что отец находился на спец. задании. Последнее письмо, датированное августом, пришло в октябре, одновременно с извещением о том, что он пропал без вести, поэтому в его смерть никто не поверил. Мать успокоилась только через год, когда ей сообщили, что он все же считается погибшим. Но этому не поверили бабушки, под сильным влиянием которых находился и Велев, что скажется во многом в последствие. Он всегда оставался верным, как они завещали, отцу и сохранил фамилию последнего мужчины в роду, поскольку остальных всех забрала война. Но этой почве его разногласия с матерью длились до приглашения матери на открытие этого мемориала 7 мая 1975 года к тридцатилетию Победы. Был приглашен и он, но в это время находился в море. Так памятник окончательно примирил его с матерью. До этого конкретно место гибели отца не было установлено и спасибо неизвестному финну, который, узнав, что молодежные отряды занимаются поисками погибших, решился на поездку в Выборг. Он, боец похоронной команды, указал место захоронения и сообщил, что у одного из погибших офицеров в полевой сумки был металлический портсигар, в который он положил удостоверение офицера и спрятал под его одежду. Портсигар нашли. Так было установлено место гибели отца, которое находилось недалеко от мемориала.
       Он подошел к доскам. Имя отца было на шестой. Из-за стекавших с елей воды дождей краска потемнела. Попытался оттереть её ветошью, когда услышал сзади голос:
       - Не трудитесь, молодой человек, как всегда к празднику не успели подкрасить, но обещают сделать это дня через два.
       Он обернулся. Перед ним стоял высокий худощавый и совершенно седой старик, явно из бывших военных. Рядом с ним по обе стороны стояли одногодки Велева, такие же высокие, как и их отец.
       - Веселов, наверное. Сын?- спросил старик. Он кивнул головой.
       - Это ж которого? Уж не Михаила ли Федоровича? На плите было несколько Веселовых, отец был последним, десятым.
       - Его.
       - Раз так, давай к нашему столу, - он указал на накрытый походный столик на краю площадки для автомобилей. - Мы, брат, тоже опоздали, подвела моя старушка, - он указал на стоящую недалеко белую "Победу". Двое его спутников открыли бутылку водки и налили два стакана, накрыв их кусками черного хлеба, после чего налили себе в стаканы поменьше.
       - Я Черепанов Владимир, по отцу тоже Федорович. А здесь лежит мой брательник - рядовой необученный. Призваны мы были вместе и вместе направлены в Выборг. Я как видишь, живым остался и потому приезжаю сюда каждый год вместе с сыновьями. Им на своем веку повоевать тоже пришлось, потому они с понятием. Выпьем за наших и всех убиенных, которые нашли себе здесь могилу. Пусть земля им будет пухом, и они навсегда останутся в памяти.
       Выпили, закусили хлебом с салом и домашней колбасой. Сыновья достали из багажника два раскладных стула, мы сели на скамью под елью.
       - Ты об отце, вернее о его гибели что знаешь? - спросил Черепанов.
       - Немного. Говорят, прорывался с десятком солдат, отступая от границы. В Выборге был назначен командиром истребительного отряда. Погиб недалеко отсюда в бою с отрядом немецких мотоциклистов.
       - Все мы здесь должны были погибнуть. Нас, целую дивизию, доставили сюда в середине августа. Прибыли мы без оружия и даже без шинелей, только у офицеров наганы были, да у комендантского взвода, что нас охранял, чтобы не разбежались. Расположили нас под городом, а вооружить так и не успели. Одна винтовка с десятком патронов на пятерых, а немцы и финны до зубов вооруженные. Они город обошли и прямо на нас, знали, значит, что мы беспомощные. На мотоциклах, на каждом пулемет и три автомата, а мы и окопов-то настоящих не успели вырыть. Бойня, да и только. Много пленных взяли и я, правда, раненый, тоже в плену оказался. Там-то и прослышал про истребительный отряд, что здорово сражался, но про твоего отца только с открытием памятника узнал, из выступления военкома города.
       Черепанов вздохнул, налил себе водки и выпил и, глядя куда-то поверх наших голов продолжил словно для себя.
       - На третий день плена драпанули мы ночью человек двести, ограждений-то не было мы прямо на земле в поле лежали, но немногие уцелели. Я раненый только что и успел до моря дойти. Спрятал меня рыбак не то финн, не то карел на небольшом острове, а как я малость оклемался, провел он меня на реку Вуоксу к своему родственнику. А в ноябре, когда лед на Ладожском озере стал, я по нему к своим. Только в январе домой в Питер пробрался, а там опять за решетку. Я все свои документы сохранил, наверное, потому и вернули меня на фронт. Пережил я и блокаду, а под Берлином войну окончил. Туда же меня после училища и служить направили. Там и сыновья мои служили. А ты кто по профессии? - спросил он меня.
       - Моряк.
       - Военный?
       - Нет. Капитан дальнего плавания, - ответил Велев.
       - Мирная профессия, - произнес он, как мне показалось, разочарованно.
       - Мирная, - усмехнулся Велев. - Только войн мне тоже досталось и тоже безоружному.
       - Да. Не сделал мир выводов из той войны, вернее не мир, а американцы.
       - И не сделают, отец, - вступил в разговор один из сыновей. - У них потери в войне были самые минимальные, а прибыли неисчислимые, вот и не сидится им за океаном.
       - Как ты думаешь, капитан, прав мой младший, он в разведке служит и многое знает.
       - Прав. Наши природные ресурсы им покоя не дают, - ответил Велев.
       - Тогда скажи - будет война? - Черепанов глянул пристально ему в глаза.
       - Будет или нет, не скажу, но точно знаю, что после такого, - Велев указал на мемориал, - начнем ее не мы.
       - В том то и беда, что многие так думают, - с огорчением произнес сын-разведчик. - От того и готовность наша с приходом к власти демократов, падает с каждым днем. А это, - он указал на доски мемориала, - там наверху должны помнить.
       - Память штука капризная, - проворчал старший Черепанов, - А там, наверху, о войне вспоминают по праздникам, а теперь, когда страну про..али, без армии остались. Да ладно, - вздохнул он, - Это видимо вам, сыны, как и нам, придется вот так же начинать. Он указал рукой на мемориал и обратился ко мне.
       - Номера машины у тебя эстонские. Там живешь?
       - Там.
       - "Алеша" ваш пока стоит?
       - Стоит, и стоять будет, - обиделся я.
       - Уберут, непременно уберут, как в свое время Петра первого убрали. Уж больно в хорошем месте он стоит. А на его месте поставят какого-нибудь эсесовца или лесного брата.
       - Не допустят этого люди, - возмутился я.
       - Люди? Я в Эстонии пятнадцать лет отслужил. Эстонцы нам многого не простят. Это мы им простили и эсесовцев под Великими Луками, и сожженные карателями деревни на псковщине. И заграница им поможет, теперь Эстония - форпост НАТО.
       - Но нас, русских в Таллине немало.
       - Не меньше их было и тогда, когда снесли памятники Петру Первому в Таллине и в Нарве, вот и памятник Шведский лев, в честь поражения русских войск в начале Северной войны был установлен именно к столетию этой даты в Нарве 19 ноября 2000 года. Думаю, что и "Алёша" долго не устоит, поскольку Россия пока бессильна и проснется не скоро. А вот ваш Андрус Ансип, как истинный комсомолец не скрывает своих взглядов и уж если принимает памятники Петру Первому как личное оскорбление, памятник советским воинам не потерпит.
       - А что же Россия? - спросил я.
       - На это вопрос ответить нетрудно. Еще советник Ельцина Шаталин цинично сказал:
       - "Эта страна разодрана в клочья. Не стоит предотвращать данный процесс... ".
       - Черт с ним, с Ельциным, "выходцем из разлагающейся бюрократии, то есть вспомогательного слоя мирового империализма, касты жуликов, дельцов и мафии", но его больше нет, а Путин за великую и сильную Россию, - попробовал возразить Велев.
       - Эх, капитан, капитан! Почитайте Пола Хлебникова. Даже он, иностранец, утверждает - "Разграбление государства во времена правления Ельцина по масштабам и наглости было совершенно беспрецедентным". Такого грабежа не избежала и армия. Никаких Путиных не хватит, чтобы быстро восстановить былую мощь. Россия непременно поднимется с колен, но это произойдет еще не скоро. Он помолчал и примирительно произнес:
       - А вы чаще приезжайте в Питер. Этот город в отличие от Москвы зеркало русской жизни и в нем хорошо видно новое. И верьте мне, оно есть, а значит и Россия возродиться. Так было неоднократно и так будет.
      
       На это раз Велев не поехал в город, который ему нравился с тех пор как он впервые побывал в нем двадцать лет тому назад матросом. Когда еще не распался СССР он с женой по несколько раз во время отпуска непременно заезжали в Выборг из Ленинграда, когда бывали у родственников. Что-то тянуло его в этот город еще до того, как он узнал, что именно здесь погиб его отец. Но после разговора с Черепановым на душе стало тревожно и он, не раздумывая и не пообедав как обычно в любимом ресторанчике, погнал машину в Питер. На этот раз дорога была менее загруженной, и вскоре он уже сидел за столом у своей двоюродной сестры, которая обзвонив знакомых, пригласила в гостей. Даже по виду собравшихся было видно, что дела идут на поправку. Почти все вновь работали, при этом мужчины на своей прежней работе. О Ельцине уже вспоминали не как о спасителе России и ждали больших перемен.
       Утром позвонила жена, в ее голосе Велев уловил беспокойство и пройдясь по Невскому проспекту и магазинам, не смотря на протесты родственников собрался в обратный путь.
       До границы доехал засветло, простоял полтора часа в очереди, почти час занял досмотр автомашины. На эстонской границе обошлось проверкой багажника, да шустрая такса в поисках наркотиков быстро прошмыгнула через открытие двери в салон. Он за это время успел купить эстонские газеты, пробежаться по заголовкам, его интересовали события у памятника погибшим воинам в Таллине.
       Ненадолго становился у автобусного вокзала. Выпил кофе с русскими пирожками, взял пару бутербродов в дорогу.
       - Вы не в Таллин едете? - спросила буфетчица. Он, дожевывая пирожок, утвердительно кивнул головой.
       - Старушку до Рапла не подбросите? Она сюда на могилу сына каждый год приезжает, а в этот раз кошелек у нее украли, и денег на билет нет. Я ей деньги давала, да она не берет.
       - Проблем нет, если уговорите ее ехать со мной.
       Буфетчица выскочила из-за стойки и через несколько секунд появилась со старушкой.
       - Только вы при ней эстонцев не ругайте, она сама на них в обиде. Сын ее в Эстонском корпусе был, она хоть и не националистка, а считает, что сына силой мобилизовали, а он с детства слабый был.
       - Хорошо. У меня к вам просьба, я газет еще не читал, вы не скажете, как праздник прошел.
       - У нас, как всегда нормально, нацикам здесь не светит, а в Талине на Тынисмяги провокации были, да и новый премьер Ансип сказал, что памятника Советским воинам в центре Таллина не потерпит.
       Старушка оказалась молчаливой, к тому же, видимо, сильно устала и, повиснув на ремне заднего сиденья, быстро уснула. Редкие, в основном встречные автомобили проносились, не мешали думать о скорой встрече, но в этот раз особой радости от возвращения не было. Из головы не шли слова Черепанова о сносе памятника и после некоторого раздумья Велев, был согласен, что это непременно случится, вопреки желания русскоязычного населения. Чем это кончится, предугадать было нетрудно, уже сейчас эстонские газеты открыто призывали к изгнанию русских из Эстонии. Ему, вся трудовая жизнь которого прошла в Эстонии, мысль остаться равнодушным или пойти на поклон националистам, казалась кощунственной, а возвращение в Россию в роли побежденного и начинать жизнь заново в стране, которая бросила своих единоверцев, было унизительным.
       Как человек обеспеченный, он мог позволить себе оставаться русским везде, где не процветает национализм. Он уже давно, словно предвидя события, неоднократно бывал в Испании, в стране в которой ему нравилось все - язык, люди, великая, во многом родственная с русской культура, самое красивое море и лето круглый год. К тому же становилось ясно, что эстонский климат буквально убивал жену с ее многочисленными перенесенными операциями и гипертонией. А еще там он может осуществить свою старую мечту и начать писать.
       Занятий этими размышлениями, он чуть не проехал поворот на Рапла, но его вовремя остановил дорожный полицейский. На эстонском языке он спросил документы и потребовал их у пассажирки. Старушка выразило неудовольствие в резкой форме, отчего тот потребовал выйти ее из машины.
       - Что случилось, офицер, - по-русски спросил его Велев. - Разве вы не видите, что это старый человек. Страж порядка на дороге принял это как личное оскорбление.
       - Говорите со мной на эстонском, - выпалил он в запале. Велев возмутился, офицеру было за сорок и он наверняка знал русский язык, но он сдержался и произнес на английском:
       - А как бы вы стали говорить с немцем или американцем? Говорите, что вы хотите, и не беспокойте старую женщину.
       Неожиданно полицейский сник, хотя по лицу было видно, что понял не все. Вернул документы и сказал с нескрываемой злостью на чистом русском:
       - Все равно мы заставим вас выучить эстонский или вы уберетесь в свою Россию.
       Это было уже слишком и Велев с трудом удержался, чтобы не ответить ему - Не дождетесь.
       Старушка жила на окраине города в небольшом с палисадником деревянном домике под большими раскидистыми берёзами. Когда он остановил машину, вышел и отрыл ей дверь, она протянула ему пирожок и сказала:
       - Спасибо. Вы хороший русский, но будет лучше, если вы уедете туда, где родились - к себе в Россию.
       - А что делать моей жене, у которой отец эстонец и моим детям родившимся здесь? Где их Родина?
       Вопрос так и остался без ответа.
       Встревоженный неприятным разговором Велев домой, хотя ехать до него было ближе и спокойней, поехал к памятнику. Рассвело окончательно, но в город еще окончательно не проснулся. Остановился от памятника метрах в пятистах, он направился к памятнику пешком, прошел мимо дежуривших полицейских и собрался подойти к памятнику, но его остановил молодой парень в гражданском с повязкой на рукаве.
       - Туда нельзя. Проходите мимо, - произнес он решительным тоном.
       - А постоять и сделать снимки, можно?
       - Только не задерживайтесь!
       Памятник и вся площадка перед ним были завален живыми цветами, а земля сквера по уже сложившемуся обычаю, утыкана розами, нарциссами и тюльпанами так, что казалось они распустились здесь именно в день Победы.
       - А вы что без цветов, так нельзя, заметил мужчина с повязкой, явно из военных ветеранов. - Мужики, - обратился он к таким же стоящим поодаль вместе с молодыми парнями в военных пилотках, - дайте ему гвоздики, пусть воткнет их здесь с краешку.
       От простого русского слова "с краешку" и от того, что памятник охраняют добровольцы ветераны и молодежь, на душе стало тепло и покойно.
      
      
       Послесловие
      
       Прошло шесть лет. Все так же на полуострове Виймси в Рандвере стоит мой дом, но он уже пустой почти весь год и только летом в нем ненадолго появляемся мы или мой сыновья, у которых, как и многих людей в Эстонии нет работы и они трудятся за рубежом. С работой в Эстонии труднее не только русским, страна живет на подачки Евросоюза, для которого она является форпостом НАТО. Россия по-прежнему благосклонно относится к эстонским политикам, решительно искореняющим образование на русском языке, одновременно заигрывая с российскими демократами и надеясь на вливания в ее экономику русских денег.
       Чашей переполнившей наше терпение стало случившиеся события в 2007 году, когда было жестоко подавлены волнения против переноса памятника Советским воинам. Все это транслировалось по всему миру по телевидению, как и положено у главного шефа - США и не обошлось без их вмешательства. Россия в очередной раз "проглотила пилюлю" практически молча, из чего стало ясно, что многие миллионы русских за рубежом ее не интересуют.
       В это время Велев с супругой находились на лечении в Чехии и наблюдали за событиями по телевизору. Чехи, даже те, что помнили события Пражской весны, выражали им свои соболезнования, удивляясь жестокости подавления волнений. Стало ясно, что даже безоружные русские и им сочувствующие отныне записаны в число врагов независимой Эстонии. Так окончательно созрело решение купить недвижимость за границей, тем более что со здоровьем становилось все хуже и хуже. Выбор пал на Испанию, где слово "Руссо" - русский всегда произносится с уважением, а таких "унесенных" как они немало и чувствуют они себя там почти как дома. Да и у России с Испанией неплохие отношения и делить им в современном мире нечего, их язык и культура такие же великие, красивые и отлично дополняют друг друга. Дети, внуки и правнуки Велевых владеют английским и с удовольствием овладевают испанским не по прихоти политиков, ведь в мире грядут большие миграционные изменения, которые не обойдут стороной и тихую Эстонию, стоящую на пути между Западом и Востоком.
       А память павших всегда останется свята, и надругательства над памятниками наказуемо свыше.
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 06/08/2012. 92k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.