Веселов Лев Михайлович
Бухта Спокойствия

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 05/03/2014.
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Размещен: 14/12/2013, изменен: 14/12/2013. 53k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:


    Лев Веселов

    БУХТА СПОКОЙСТВИЯ

      
       Сегодня обычный день 10 октября 20.. года (не хочу уточнять год, говорят, что капитаны так долго не живут) Проснулся с трудом и не сразу понял, где я и что со мной, хотя вчера мы посидели "за воспоминаниями так себе". В последнее время стал бояться, что могу не успеть сделать все, что собирался. И появилось что-то новенькое - прошлое вспоминается легко, а что собирался сделать на днях, с трудом. Приходится хитрить и спрашивать жену, которая все помнит, а я, почему-то нет? Прошлое всплывает в памяти с такими подробностями, что стоит только закрыть глаза, я вижу всех, с кем пришлось работать на судах. Будто все они стоят рядом. Жена говорит это оттого, что их было пусть и не меряно, но каждому ты отдал часть своей души. Наверное, она не преувеличивает, ведь такими были у меня работа и должность, да и с детства я был приучен уважать людей и добросовестно исполнять свой долг. Как ни громко это звучит, особенно теперь, но так было и мои книги тому подтверждение.
       Теперь я понимаю, что память безжалостна к тем, кто решает покопаться в прожитой жизни и непременно напоминает о том, что прошло, казалось бы, бесследно. Теперь это причиняет не только сожаление, но и боль. Но писать об этом трудно - писательство требует искренности, а правда не всегда приятна, и невольно возвращаешься к тем дням, когда был молод, любим, а значит и счастлив.
       Происходило это во времена "застоя", о котором теперь пишут только в черных тонах, но мы тогда этого не знали - нам сопутствовала удача, и довольствовались тем, что у нас есть. Теперь это кажется наивным, но так было, и воспоминания о тех годах скрашивают последние годы жизни. Наши редкие встречи с любимыми остаются незабываемыми и теперь кажутся необычными, но всегда приносящими одно - недолгое счастье побыть вместе, насладиться близостью и запастись терпением на долгое ожидание. Об одной из них я хочу рассказать, поскольку была она несколько необычна и остается в моей памяти, будто произошла совсем недавно.
      

    ***

      
       Шел 1977 год. Закрепленное за мной судно надолго застряло в африканских портах, и меня направили на лесовоз, занятый перевозками леса из портов Белого моря в порты Великобритании, которая до сих пор остаётся почему-то всегда мною нелюбимой. После долгой стоянки под выгрузкой пилолеса в Манчестере, мы вновь возвращались домой. Так всегда говорят моряки, когда возвращаются в порты своего государства. Остались позади нудные британские дожди, черные закопченные стены бывшей промышленной столицы Британии, грязные воды Манчестерского канала и туманы. И не столь важно, что следующим портом был не родной Таллин, а небольшая пристань на лесозаводе в поселке Ковда на Белом море. После двух месяцев отсутствия и она была все же родной землёй. Береговой человек вряд ли когда испытает наши чувства при виде голых скал СВОЕЙ земли, где его ждут близкие и родные, хотя до них еще тысячи километров. А знаете почему? Да потому, что при виде их возникает надежда если и не увидеть самого любимого человека, то хотя бы услышать его голос в телефонной трубке. Теперь, когда по мобильному телефону можешь говорить хоть с Англией, хоть с Америкой этого, разумеется, не понять. И может быть хорошо, что мы тогда не вели счет часам, проведенным на судне в море или на берегу в советских портах, в ожидании несостоявшейся телефонной связи. Поэтому и хранит наша память редкие и очень дорогие минуты телефонного общения, которые, конечно же, никогда не заменят счастливых коротких встреч далеко от дома.
       С приличным штормом благополучно пройден Нордкап, где-то на траверзе остался Мурманск и мы входим в Гирло Белого моря. Полярное лето длится уже более двух месяцев и прогрело прибрежные воды, растопило последний снег на вершинах гор, разогнало туман над их склонами; только над болотами и марями по утрам клубятся еще его ленивые серые клочья, да налетает временами холодный северный ветер. Небо чистое, без облаков, а солнце по-летнему пригревает почти так же, как у нас в Прибалтике. В Белом море лето ощущается еще больше - появляются на палубе загорающие, самые нетерпеливые. Здесь, за Полярным кругом ночи нет, и в ожидании встречи с землей почти никто не спит. Сражаются в столовой команды любители домино, колдуют над шахматной доской в кают-компании командиры, суетятся на камбузе две наши женщины - повар и буфетчица. Штурмана и радист на мостике, и на мое предложение пойти поспать отвечают, что еще успеют выспаться на стоянке. Но больше всех, наверное, волнуюсь я, хотя и не подаю вида, западный ветер хотя и не очень сильный разогнал волну, а жена из Кандалакши в Ковду добирается катером - дорог здесь все еще нет, а вертолеты в поселок летают редко. В нем нет даже пограничников и таможни, которые во время навигации для оформления прихода и отхода судов сюда добираются все тем же катером.
       Лоцманов тоже нет. Здесь уже привыкли, что архангельские капитаны швартуются сами. Все бы хорошо, да фарватер и вход в реку не ограждены, но вода очень чистая и глубина в реке приличная. Там где глубина уменьшается, нас на катере встречает капитан порта и предлагает следовать за ним в кильватер.
       Швартуемся к зыбкому деревянному причалу рядом с биржей. Так северяне называют навесы, под которыми сушат пилолес. Замирают двигатели, наступает необыкновенная тишина, напоенная терпким запахом смолы и скипидара, испускаемых высыхающими досками и горами опилок. Из-под причала сбегают тоненькие ручейки, а если приглядеться, то под опилками еще видны тающие снег и лед. Вместо дорог и тротуаров деревянные мостки, которые уходят с лесозавода и биржи в поселок. Встречающих неожиданно много в основном одни женщины - работники биржи, они же грузчицы, тальмана. Мужчины здесь малочисленны и ходят в начальниках.
       Катер швартуется к причалу по корме судна. Капитан порта поднимается на причал и подходит к борту. Увидев меня, не поднимаясь на борт, сообщает мне последние новости и завершает их самой приятной для меня - катер с комиссией пограничников и таможни будет часа через два.
       - Ваша супруга молодец, выдержала все же качку, - сообщает он мне, видимо, желая меня успокоить. Я уверен, что это не совсем верно, но делаю вид, что рад такому известию. - Чтобы вас не беспокоить, - продолжает он, - для оформления прихода подойду позже к старпому, а вас с супругой приглашаю завтра с утра к себе на пироги. Будем рады, если вы согласитесь.
       Киваю головой в знак согласия, жена на Севере в первый раз, и я уже наметил поездку на рыбалку, по грибы и ягоды, несмотря на обилие комаров, которые, если ветер стихает, носятся бесчисленными стаями и никакие накомарники и мази не гарантируют спасения. Так что ветру мы будем рады, а он, как и положено, стихал здесь только к вечеру.
       Все на палубе. Ждем прихода комиссии. Холостяки заигрывают с девчатами, которые усаживаются на приготовленных к погрузке пакетах досок, знакомятся и договариваются о встрече. Расспрашиваем новости, хотя и так знаем, что в этих местах они редки. Нам сообщают, что в поселке на период навигации сухой закон, но шампанского он не касается. Это известие встречается на ура, а что покрепче, если нужно всегда найдется.
       Я слушаю всё это рассеянно, и, чтобы сдержать поднимающееся волнение, спускаюсь в каюту, где буфетчица по моей просьбе накрыла стол, сажусь на диван и ощущаю, как тело наливается тяжестью. Сказываются три бессонные ночи томительного ожидания. Ложусь на кровать и проваливаюсь в темноту.
       Просыпаюсь от шагов вахтенного штурмана над головой и топота бегущих по палубе, но врубаюсь только тогда, когда о борт, как раз у моей каюты довольно жестко швартуется катер. Споласкиваю лицо и быстро выхожу на палубу в тот момент, когда через фальшборт передают мою драгоценную с позеленевшим от качки лицом.
       - Принимайте, капитан, вашу красавицу, - говорит капитан пограничников без юмора в голосе. - Думали, не довезем, но она у вас волевая, как Зоя Космодемьянская, выдержала шторм. "Космодемьянская" встречает меня без радости и нетвердой походкой идет в каюту и сразу отправляется в душ. Спрашиваю, нужна ли моя помощь, но вопрос остается без ответа.
       Иду в кают-компанию, где пограничники и карантинный врач проверяют паспорта и санитарные книжки, но они, завидев меня, дружно машут руками, отправляя меня обратно. После душа жена посвежела но, выпив чаю, начинает клевать носом. Уговариваю лечь отдохнуть, она соглашается и почти мгновенно засыпает.
       Выхожу проводить комиссию, которая расположилась в столовой команды, а повар и буфетчица потчуют их пельменями.
       - Очень кстати, - говорит мне пограничник, - нам еще предстоит переход в Умбу, а здесь столовая уже закрыта до вечера. Встав из-за стола, он отводит меня в сторону.
       - Хочу дать вам совет, не обидитесь? Вы, капитан, отсюда пойдете на бункеровку в Мурманск. Так вот, я рекомендую вам взять до Мурманска жену, я ей штамп в паспорте о прибытии в наши края поставил. Вы внесете ее в судовую роль, а на отходе наш офицер её заверит, зачем ей опять на катере, да в поезде мучиться, к тому же в Кандалакше еще и билет нелегко достать. Отправите её из Мурманска самолетом. До Питера она всего за час долетит, а там считай уже и дома.
       - Спасибо за совет, непременно воспользуюсь, - отвечаю я, и припоминаю рассказы своих коллег о том, что на Севере пограничники всегда приходят на помощь морякам и относятся к ним с уважением. Впрочем, это относится ко всем, кто живет в этих суровых краях.
       Провожаю комиссию до трапа, возвращаюсь в каюту. Жена спит, свернувшись калачиком, и дергается во сне. Поправляю одеяло и, не удержавшись целую её в щеку. Она просыпается, обхватывает меня за шею. Её руки и губы обжигают.
       - Господи, - вырывается у неё, - как долго тебя не было.
       Мы купаемся в море страсти и блаженства, не замечая, как летит время. В моей спальне нет часов, да они нам сейчас и не нужны - нам есть, чем заняться, и о чем поговорить. В основном говорит она.
       - Меня отговаривали ехать. Все говорили, что добираться сюда трудно, но я не думала, что так. В Ленинграде билетов на поезд не было даже в мягкий вагон. Я и к дежурному по вокзалу и к начальнику ходила, все бесполезно. Кассирша сжалилась перед самым отходом поезда, дала плацкартный билет и послала подругу посадить меня в вагон. Проводник долго со мной спорил, пока поезд не тронулся, я впрыгнула в вагон раньше его. Вот и сиди здесь в тамбуре, проворчал он и минут через двадцать принес табурет. С контролером сама будешь объясняться, а в вагон я тебя не пущу. Я просидела до полуночи, а потом он все же пустил на освободившееся место рядом со старушками, которые посадили меня к столику. Так на нём и уснула я под утро. В Кандалакше одна из них сказала мне, как добраться катером до Ковды и показала мне дорогу до порта. Охранник не хотел пускать, но какой-то начальник, узнав, что я жена капитана, раздолбал его за разгильдяйство и довел до катера. Мы долго кого-то ждали. На катере было холодно, пришлось гулять по причалу, чтобы согреться. Когда пришла комиссия и мы отошли, капитан налил мне коньяка, чтобы согреться, но началась качка и мне стало совсем плохо.
       Она взглянула на меня и поняла моё молчание по-другому. Это её обидело.
       - Ты не слушаешь меня, тебе это неинтересно? - с обидой в голосе спросила она.
       Я приподнялся на локте, сбросил простыню на палубу.
       - Ты права. Прости, но я никогда не думаю о трудностях, когда еду на встречу с тобой. Расскажи лучше о наших ребятах, хочу хоть немного узнать, как они живут без меня.
       - Как-как? Да как все дети. Учатся, балуются, не слушаются меня. Убегают без разрешения на карьер - это ты их приучил к рыбалке, а я теперь переживаю! - с обидой произносит она.
       - Я бы на твоем месте так не переживал - оба хорошо плавают. Я в их возрасте тоже очень любил рыбачить.
       - Что ты говоришь? Это же очень опасно, - возмутилась она.
       - Они же мальчишки, мужчины. Не сидеть же им дома.
       - А они и не сидят. Только имей в виду - потом меня не вини.
       - Меня-то вспоминают? - спросил он.
       Она задумалась.
       - Младший весь в тебя, всегда расспрашивает о тебе и старшим командует. Каждый день на карте отмечает, где ты плывешь. А старший неразговорчивый и упрямый. Этот по эстонской линии - в деда. С ним не поговоришь - весь ответ только да или нет. Она замолчала и задумалась.
       Я воспользовался молчанием и принялся целовать грудь. Она ухватилась за мою шею, потянула к себе.
       - Как хорошо было бы, если бы ты ушел на берег, - вздохнула она, и сама ответила, - но сам ты с моря уйти не сможешь.
       - Ты у меня умница и за это я тебя очень, очень люблю.
       Из постели нас выгнал осторожный стук в дверь. Я встал, прошел в кабинет и глянул на часы - было уже больше восьми вечера. Хорошо полежали! Не зря говорят - влюбленные часов не наблюдают. Стучала повар, приглашая на ужин, от которого мы к ее огорчению отказались и собрались пройтись по поселку.
       - Нечего там смотреть, - сказала повар, вам, Валентина, не понравится. А вот напротив нас на том берегу реки гораздо интереснее. Давайте с нами, товарищ капитан, сходим туда на шлюпке. Уверяю вас, Вы такого никогда не видели, а жена тем более.
       И вот мы подходим к берегу заросшему малиной, выбираемся из шлюпки. Переспелые ягоды при первом прикосновении падают в ладонь. Они крупные, сочные, очень ароматные и сладкие, но нас просят идти дальше. Поднимаемся метров на двадцать, и останавливаемся как вкопанные - земля красная от брусники и её крупные гроздья не умещаются в ладонях. Вначале мне кажется, что она еще не очень спелая, но повар утверждает, что она готова к консервированию.
       - Я вам таких пирогов в рейсе напеку, пальчики оближите и пользы от нее много. А вы идите дальше, - указывает она на невысокие елочки, - только в болото не заходите.
       Я с трудом отрываю взгляд от брусники и замечаю среди елочек огромные, именно огромные, как потом убеждаемся, подосиновики. Они стоят группами, словно кто-то специально для нас расставил их. В невысокой траве видны уже переросшие рыжики. Грибов много. Подосиновики все крепкие и не червивые, и только потом я понимаю, что под тонким слоем мха земли нет, а потому и червей нет.
       - Да и Вы их не режьте, а осторожно выкручивайте из земли целиком, - вновь дает указание повар - и больше двух ведер не берите, лучше завтра наберем новых. Во второе ведро берите только белые те, что поменьше. С двумя ведрами мы справляемся быстро, но остановиться не можем и собираем их в мою рабочую куртку.
       - Чуть дальше пройдите - там морошка, но в болото не заходите, - получаем опять руководящее указание.
       Морошка еще не поспела. Только некоторые ягоды на солнечной стороне кочек чуть сладкие и жене не понравились. Вскоре мы возвращаемся к нашим спутникам, отдыхающим на берегу. В шлюпке больше десятка ведер наполненных грибами, брусникой, довольно большая корзинка малины. Отходим от берега, я оглядываюсь и на пригорке вижу всё те же подосиновики. Таких чистых и крупных я буду еще несколько лет собирать в Арктических рейсах на берегах Колымы и Енисея, а о сборе груздей здесь же, в лесах побережья Белого моря, нужно рассказывать отдельно.
       Хождение по кочкам и глубоком мху равносильно хождению в воде бассейна. Из шлюпки мы выбираемся с трудом. У трапа нас встречает капитан порта.
       - Зашел поздороваться, да жена просила пригласить вас на обед. Заеду за вами завтра часов в одиннадцать, - говорит он и спускается в свой катер.
       Засыпаем как убитые, но по зову истосковавшиеся по ласке тела время от времени просыпаемся. По привычке встаю в семь утра для зарядки, но когда рядом жена, выходить на палубу не хочется и мы вместе "балдеем" за чашкой крепкого кофе. В одиннадцать катером Константина Сергеевича, отходим от борта и следуем вдоль берега поселка в сторону моря. Почерневшие от времени деревянные дома стоят вдоль одной стороны дороги, у берега реки небольшие огороды, мостки для стирки белья и причаливания лодок. Народу на улице немного - сидящие на лавочках старушки да играющие у воды дети. Сегодня почти нет ветра и комары повсюду. Вот и сейчас они несутся облаком за нашим катером, лезут в нос и уши. Хорошо, что капитан порта проинструктировал нас, как одеваться и надел на нас комарники. Поселок кончается и в небольшом отдалении от него видим четыре крепких рубленых дома с пристройками и банями среди больших валунов. Капитан порта глушит двигатель, катер идет по инерции в небольшую бухту с мостками для лодок.
       - Вот и наш Кремль, - смеётся "Сергеич", так просил называть его наш новый знакомый. Тут живет вся наша власть. Правда, сейчас мы с женой одни здесь. Остальные, оставив за себя замов, с семьями укатили к Черному морю. Мы, с моей половиной, на всякие моря нагляделись, нам и здесь неплохо.
       - А как хозяйку-то вашу звать, - завидев невысокую спешившую к причалу женщину в теплой безрукавке, спрашивает жена.
       - Марьяша, вернее Мария Васильевна. Только учтите, что она не любит, когда её называют по имени и отчеству. Говорит, надоело - сорок лет так в школе звали.
       Хозяйка приветливо улыбается и торопит:
       - Проходите быстрее в дом, гости дорогие, незачем здесь комаров кормить. А ты, старый, почему не посмотрел, как они оделись, разве так на рыбалку-то ездят?
       - Не волнуйтесь, - успокаиваю я, указывая на саквояж и рюкзак, - у нас все есть.
       В доме светло, несмотря на небольшие окна. От натопленной русской печи веяло теплом и запахом пищи, который напомнил мне детство. Почему-то рыба и мясо, приготовленные на современных плитах, так аппетитно не пахнут. Большой деревянный стол, со светлой без скатерти столешницей, накрыт на пятерых и заставлен глиняными мисками с квашеной капустой, клюквой, белыми груздями, кузовками с брусникой и морошкой. На первый взгляд всего человек на десять не меньше. Смотрю на часы - подошло время обеда.
       Моем руки, и нас усаживают за стол. Смотрю на капитана порта и пятый прибор на столе.
       - Так решила моя с тех пор, как нет сына. Двадцать лет тому назад он пропал без вести в Северной Атлантике вместе со своим сейнером и всем экипажем, - поясняет он негромко. - Не верит она и ждет его по-прежнему.
       Обедаем, как и положено здесь, молча, следуя указаниям хозяйки. От спиртного при молчаливом одобрении супруги отказываюсь. После обеда хозяин выходит на улицу, а хозяйка отправляет нас вслед за ним со словами:
       - Прогуляйтесь по берегу, пока ветер есть, да не забудьте накомарники. Спать сегодня после баньки ляжем пораньше, а рано утром на рыбалку. Вы, - спрашивает она меня, - форель ловили?
       - Хариуса довелось, а форель не приходилось.
      
       Гуляем берегом реки, доходим до ее устья и мои, отвыкшие от ходьбы ноги, начинают бастовать. Садимся отдохнуть, но комары заставляют поспешить обратно. Завидев нас, хозяйка указывает на небольшую избушку рядом с домом, которую я принял сначала за домик для детей
       - Вон, как вам без привычки трудно по земле ходить, отдохните немного, а за это время и банька поспеет.
       Проходим через небольшой коридор, завешанный по стенам вениками, открываем дверь в слабо освещенную лампой "летучая мышь" комнату с небольшим окошком. Под ним накрытый белой скатертью столик. С другой стороны во всю стену широкие полати с холщевыми простынями и огромными подушками. После улицы здесь теплее и пахнет вениками.
       - Эту пристройку сын ставил и называл её райским уголком. Она к бане примыкает, от нее здесь тепло. Там, - она указала на стол, - квас, моченая морошка и пирожки. Хорошего вам отдыха.
       В четыре часа неописуемого блаженства превратился наш отдых в этой комнате. Я вообще люблю тепло, наверное, оттого, что в детстве часто и много мерз. Навсегда в памяти остался пронизывающий до костей холод в детском доме, и когда с мальчишками ловили в Волге рыбу для пропитания. Мерзли в неотапливаемых стенах здания бывшего монастыря, да и сейчас при моей профессии, нередко много часов приходится стоять в тумане, в осенней и зимней сырости при плавании во льдах. Поэтому я стремился попасть на суда, плавающие в тропики. Когда в дверь постучали, очень не хотелось покидать теплю сухую постель, но нас ждала настоящая баня, о которой я не раз буду вспоминать в рейсе. Описать тот кайф, который ты испытываешь от бани с каменкой на Севере, даже в летнее время, невозможно. Ложимся рано и спим как убитые, а когда нас будят, долго не поймем, зачем это делают, и где мы находимся.
       Неспешно завтракаем и садимся на катер, в котором уже сложены все наши вещи и рыболовные принадлежности. Женщины в середине, я, по указанию кормчего, ближе к носу и должен следить за топляками. Треск мотора катится по воде, отражается сопками, поднимая стаи уток и дремлющих чаек. Солнце висит низко, иногда прячется за лесом и тогда набегает бодрящий холодок. Но вот треск двигателя смолкает, лодка по инерции следует к гряде больших, засиженных чайками валунов, едва возвышающихся над водой. Когда мы подходим к ним метров на десять, супруга капитана достает и ловко бросает якорь. Чайки с криком взлетают, но тут же рассаживаются по валунам. Это и есть Черные Корги, к которым мы направлялись, догадываюсь я.
       - Что ловить желаете: треску, окуня? - спрашивает Сергеич.
       Видя мое замешательство, хозяйка с улыбкой отвечает за меня:
       - Треска тоже в ухе навар дает, если она с максой (печенью). Да и хитришь ты старый, ведь на окунёвое место нас привез.
       Берем снасти, рассаживаемся. Марьяша берет под опеку супругу, которой тоже не чужд азарт. У неё короткий спиннинг, с небольшой блесной, у нас с Сергеичем удилища, а насадка - большие навозные черви. Забрасываем и леска без поплавка почти сразу, рассекая воду, резко уходит под лодку. Вытаскиваю небольшую треску, а Сергеич крупную килограмма на три. Жена следит за нами, пока Сергеич не одергивает её. Она резко подсекает и к великому удовольствию выуживает крупного окуня.
       - Окунь - это хорошо, значит треска проходящая и долго не задержится. Здесь крупный окунь хозяин, вот им и займемся.
       В подтверждение слов через полчаса треска уходит, но к тому времени у нас рыбы полно в лодке и её приходится укладывать в кокпит, а окунь клюёт не переставая. Через час начинают болеть руки.
       - На сегодня хватит, - говорит жена Сергеича, - рыбу еще обработать нужно.
       Собираем снасти. Супруга несколько замешкалась, усталыми пальцами не торопясь, выбирает катушку и вдруг громко кричит "ой", и выпускает спиннинг из рук. Леска стремительно уходит под катер, но бывшая учительница подхватывает снасть и начинает борьбу с тем, кто сидит на крючке. Через несколько минут, в чистой воде видим здоровенную рыбину.
       - Щука, - говорит учительница, но от помощи мужа отказывается.
       Засекаю время на часах. Через пятнадцать минут метровая щука лежит в лодке и выпускает из зубастой пасти большого окуня, заглотившего блесну.
       - Жадность сгубила, - комментирует Сергеич. - Видно старая и добыча ей дается с трудом.
       - А давайте выпустим её, раз она старая, - произносит жена. - Зачем она нам?
       Выпущенная в воду, щука некоторое время лежит на боку, затем, шевеля хвостом, неторопливо погружается в глубину.
       Впервые за все время оглядываюсь вокруг. Солнце стоит высоко и пригревает по-летнему. На валунах сидят чайки, время от времени бросаясь в воду за мелкой рыбешкой; с громким криками кружат над нами.
       - Подождите попрошайки,- обращается к ним Сергеич,- почистим рыбу и получите своё.
       Выбираем якорь и следуем к берегу, который в дымке качается как на волнах. Оглядываюсь. Вдоль противоположного берега буксирчик тянет плоты. От сильной рефракции видны сразу два его изображения - одно прямовидимое чуть над водой, а над ним он с плотами плывет по воздуху над берегом. За ними скользит по заливу парусник с черными парусами
       - Старый греческий пароходик опять к нам спешит, уже какой год, - поясняет Сергеич, - а паруса - это его дым.
       Неожиданно рядом с нами с достоинством выныривают белухи. Их белые тела кажутся на солнце перламутровыми и только бусинками чернеют глаза на белых мордочках. С шумом выдыхают они воздух с маленькими фонтанчиками воды из ноздрей, как небольшие киты, только в стороны, а не вверх. Со стороны берега, часто работая крыльями, летит большая стая уток. Они пролетают низко над катером и резко сворачивают к острову, к которому следуем и мы. Немного погодя пролетает стая гусей, которые, громко гогоча, словно о чем-то спорят, усаживаются между островом и берегом. Жена Сергеича указывает рукой в другую сторону, где несколько тюленей греются на солнце на плывущих бревнах, обхватив их ластами.
       Останавливаемся у небольшого острова. Жена Сергеича к тому времени пошкерила рыбу и выносит потроха на берег. Выходим из катера и мы, неуверенно ступая по твердой земле.
       И снова трещит мотор, но теперь катер бежит к берегу, только на другую сторону залива. Вскоре из-за заросшего лесом мыса видна уютная небольшая бухта. В её центре густые ели уступают место берёзам и осинам. При нашем появлении поднимается большая стая уток и чаек. Подходим ближе и под солнечными лучами, скользящими из-за вершины сопки, вдруг вспыхивает багряным пожаром лес. Захватывает дух, от этой красоты и кажется, что все солнце этого края хлынуло сюда, ослепляя своим великолепием.
       Замолкает мотор, слышится ровный шум, и мы видим три жемчужно-белые полосы водопадов.
       - Сразу три небольшие речки встречаются здесь, - поясняет жена Сергеича.
       Подходим к устью первой речки. Бревна громоздятся в два этажа и речка с трудом пробивается сквозь них небольшими ручейками и сбегает в море. Сергеич озадаченно морщит лоб и горестно вздыхает.
       - Это последний ураган навалил. Как теперь завал разобрать? Буксир сюда не подойдет, трактор не доставишь. Придется вручную разбирать после закрытия навигации или зимой со льда. Нет, до зимы не разобрать, - вздыхает он, - а народ у нас теперь пришлый. Закончится навигация, все разбегутся. Опять стариков придется просить.
       Подходим к берегу между второй и третьей речками. Под огромными березами вижу два низких строения, едва заметных на фоне густого леса
       - Вот, капитан, заимка, которую мой сын построил, перед тем как уйти в последний рейс. Три месяца отпуска на это потратил. Сказал, что привезет сюда летом свою семью на отдых, мы ведь его жену и сына так и не видели, она у него южанка из Херсона, сюда ехать боялась. Они нерасписанными жили и свадьбу хотели у нас сыграть, да видно не судьба. - Он замолчал, вздохнул, отвернул лицо.
       Катер мягко уткнулся в песчаный берег с галькой, заросший невысокой зеленой травой. Пока мы выгружали на берег пожитки, супруга Сергеича открыла избушку и запалила заготовленный заранее очаг, сложенный из небольших камней. Я помог перенести вещи, жена вместе с хозяйкой уложили рыбу в ледник под елкой. За это время закипел чайник, и на небольшом столе под березой было накрыто застолье.
       - Почаевничаем малость, - пригласила хозяйка, - а там скоро и уха поспеет, рыбки пожарю.
       - Может, еще на речке порыбачим? - спросил я.
       - Не спеши, капитан. Мы сюда не за одной рыбой приплыли. Посмотри, какая красота вокруг. Отдохните, по грибы сходите, ягодой полакомитесь, а рыбачить будем поутру наверху за водопадами, - пояснил Сергеич и направился открывать двери. Раскрыл небольшое окно, тоже проделал с пристройкой и вернулся к костру.
       - Кто-то из местных ночевал дней десять назад. Оставил новые спички и сухари, а наши запасы не тронул и баню не топил, - говорит он жене.
       - Если один, так это Васильев, майор пограничников с заставы на северном берегу. Может, у них опять дезертир объявился?
       - Нет, мне бы сообщили, это все же кто-то из охотников, вернее браконьеров. Какая сейчас охота? - Сергеич встает и направляется к толстой берёзе у края леса, роется в траве, поднимает алюминиевую миску и подходит к нам.
       - Видать все же майор, он так метко стреляет, - показывает нам тарелку с отверстием точно в центре. - Его знак. А если он здесь был, то нам бояться нечего, этот иголку в стоге сена найдет.
       Заканчиваем чаевничать. Хозяйка бережно заворачивает в холщевую тряпочку хлеб, укладывает в маленькую корзинку остаток кулебяки, раскладывает в железные коробки сахар, чай и уносит их в избушку. Через несколько минут выходит и зовет жену.
       - Пойдем, покажу, какие грибы соберешь. Как печь нагреется, я грибной пирог испеку, мы здесь дня два пробудем, - она протягивает ей почерневшую от времени плетенную из ивы корзинку.
       - И я с вами, - предлагаю я, но слышу категоричный отказ.
       - Вы отдыхайте. Завтра раненько поутру наверх пойдете. На первый раз вам нелегко придется.
       Иду в избу, где уже спит Сергеич. Внутри довольно просторно. Ложусь на широкую накрытую полушубком скамью напротив, закрываю глаза и мгновенно засыпаю.
       Просыпаюсь от голоса жены.
       - Вставай лежебока, проспишь свой любимый пирог.
       Вижу накрытий стол и улыбающихся хозяев. Выхожу на улицу, мою руки в рукомойнике, и смотрю на часы. Ого! уже десять часов вечера, выходит, спал больше шести часов. Такое днем я себе позволял разве что в арктическом рейсе после бессонных ночей.
       Выхожу на улицу, спускаюсь к воде. Светло. Западная часть неба окрашена в розовый свет. Завораживающая тишина, нарушаемая свистом крыльев уток, бормотанием укладывающихся на ночь гусей. Заслушался звуками засыпающей природы и жестоко поплатился: атака комаров была безжалостной, сколько ни махал руками, пока добежал до дверей, защищая лицо, все руки были в крови.
       Уха, жареная рыба и грибной пирог были выше всех похвал, а самогон, настоеный на травах, подстать им. Только жена так и не смогла его попробовать, для неё я прихватил бутылочку популярного в то время вина "Черные глаза", купленную в валютном магазине Риги. В довершение пиршества, к моему удивлению, хозяин достал две трубки и коробку табака "Золотое руно".
       - Так вы же не курите! - удивилась жена.
       - Молчи, женщина, - с кавказским акцентом полушутя отвечает Сергеич. - Что ты можешь понимать в этом? - И уже без улыбки произносит: - Пусть твой попробует табака, который курят только настоящие мужчины, такие как мой сын. Когда он ушел от нас, ему было столько же, сколько твоему капитану.
       Он внезапно встал, перекрестился и поклонился на угол, где стояла небольшая икона, которую я раньше не заметил.
       - Спаси и сохрани, господь, нашего капитана и всех в море идущих!
       - Вот так! - глядя на жену, сказала хозяйка. Коммуняка-коммуняка, а как сын пропал, он и про Бога вспомнил.
       - Зря ты так, старая. Вера во мне от предков. Она и раньше была, только до поры молчала. Русскому человеку без веры нельзя, а моряку тем более. Вот ты думаешь, что наш капитан в партию верит? Нет, он в людей верит, с которыми в море идет, в судно свое, в экипаж и удачу, а веру эту только Он, а не партия даёт. Без Бога в душе, моряку нельзя, а капитану тем более.
       - Вот за это тебя и турнули до пенсии из капитанов, - сказала хозяйка.
       - А в душе я все равно капитаном остался.
       - Это потому, что ты упрямый.
       - Не упрямый, а гордый.
       - Шел бы ты, гордый, прогуляться, а то от твоего кавказского зелья в избе потом не уснуть. - Она помогла Сергеичу подняться и тихо сказала мне:
       - Я баньку немного подтопила, и в предбаннике вам постелила. Храпите там себе на здоровье. Мой то всё равно рано поднимется, а мы с вашей женой здесь ляжем и наговоримся о нашей женской доле.
       Уснули мы сразу. Стоило зарыть глаза, как завертелось всё - рыбалка, гуси, лес, водопады и провалился я в непроглядную тьму под негромкое бормотание старого капитана. Проснулся от стука открываемой двери и волны прохладного воздуха.
       - Подъем! - громко командует Сергеич. - Кончай ночевать, пора чалки отдавать, как говорили в старину. Завтракать в пути будем, старая все приготовила, - он показал пакет с едой и термос.
       На улице свежо, ветра нет и тихо. Солнце уже над лесом, хотя еще пять часов утра. Перебираем снасти, берем три спиннинга и одну складную удочку, съедаем по куску пирога, выпиваем по кружке кофе и под пожелания хорошей рыбки выходим. Сергеич идет впереди, выбирая проходы в мелколесье, как мне кажется без тропы. Вскоре пропадают березы и осины, и мы входим в густой и высокий сосновый лес. Обильные подосиновики, а рыжики сменяются такими же аппетитными красавцами белыми, что я не выдерживаю и нагибаюсь за ними. Мох усыпан брусникой, черникой и голубикой
       - Не отвлекайся, капитан, мы и так идем медленно. Наберем на обратном пути.
       Во мне закипает обида. Мне кажется, что я иду быстро, не отставая, хотя мои ноги уже снова начинают бастовать. Словно понимая меня, он добавляет:
       - Через двадцать минут будем у первого водопада, где ты будешь ловить форель.
       Мне кажется, что я прибавляю ход, но вскоре мой проводник теряется в кустах. Иду по его следу на росистой траве. Минут через десять шум водопада усиливается, и в просвете между деревьями вижу Сергеича сидящего на пне. Подхожу. Предо мной открывается почти сказочная картина: над широким, метров тридцать, водопадом переливается радуга, за которой виден плёс метров двадцати в длину, за ним ряд водопадов поменьше. Как заворожённый, любуюсь хрустальной водой и лучами солнца купающихся в каскаде брызг.
       - Что, красиво? Таких водопадов на реке три, остальные поменьше, не сосчитать. Ловить будешь вон с того камня, перейдешь к нему по павшей сосне. Глубина здесь 3-5 метров, не вздумай упасть, вряд ли выплывешь.
       Он снимает вещмешок и достает из него пояс с крепким линём.
       - Закрепишь вон за тот сук, на котором висит обрывок веревки. Для рыбалки здесь твои иностранные блесны сойдут, а на всякий случай возьми мои, - протягивает он коробочку из-под табака. - И смотри. капитан, без страховки на камне не стой. У тебя в рюкзаке садок, опустишь его справа от камня, там вода стоит. Ну, а я пойду, посмотрю сёмушку на верхних порогах.
       Бревно оказалось скользким, но ветви деревьев сыграли роль перил. Валун был плоским, с чистой поверхностью, мокрым, но не скользким. Не торопясь, выполнил все указания, отыскал место поровней, делаю первый заброс.
       - Забрасывай чуть правее, - корректирует Сергеич, - там комар держится, а с веток гусеницы падают. Удачи тебе, а я пошел.
       Первую форель я поймал на пятом забросе. Она была небольшой и очень красивой. Я пожалел её и отпустил, чем нарушил заповедь рыбака. Но видимо форель была рада, и рассказала обо мне другим, потому как через час в садке их было больше десятка. Я сменил блесну, взяв большего размера, и забросил туда, где было глубже. С третьей поклевки спиннинг согнулся в дугу. Рыба была сильной, бросалась из стороны в сторону и уходила в глубину. Минут двадцать продолжалась схватка. Метрах в десяти в прозрачной воде я видел её - большую светло-зелёную щуку и испугался, что леса не выдержит. Она была уже рядом с камнем, когда внезапно выскочила вверх свечой и оборвала лесу. Я завелся, но попадалась только форель. Решил перекурить, вышел на берег и только там ощутил усталость в ногах и боль в кисти правой руки. Перекурил и не удержался, чтобы не полакомиться крупной брусникой.
       Посидел на солнышке и, отдохнув, почувствовал, как вновь проснулся азарт рыболова.
       Поймал несколько форелей и пару средних щук, но чувство, что рядом находится крупная рыба, не оставляло меня. Я сменил блесну на датскую - большую по размеру и ярко окрашенную. На третьем забросе почувствовал рывок, но рыба сошла. Тогда я забросил в то же место и дал опуститься блесне глубже. Когда она исчезла в глубине, я стал понемногу выбирать лесу. Рывок был настолько сильным, что если бы я не подстраховался, спиннинг, наверняка, вылетел бы из рук. Немыслимо кувыркаясь, из воды вылетает блесна, не успеваю выбрать слабину, и она падает в воду туда, где кружит пенный круговорот.
       - Дай ей погрузиться, - слышу я голос Сергеича и вижу, как он по берегу спускается ниже к плесу. В этот момент вновь сильный рывок. В прозрачной воде вижу, как серебристая рыбина уходит в глубину, и едва успеваю затормозить катушку.
       - Сёмга, - поясняет старый моряк. - Не тяни, но не давай ей слабины и вниз за порог не упусти.
       Между тем тормоз катушки отчаянно скрипит, а леску уводит почти до порога водопада. Внезапно натяжение ослабевает и над пенной водой высоко в воздух взлетает большая серебристая рыба. Быстро без рывка выбираю слабину, пока не сгибается удилище.
       - Будь готов, - говорит Сергеич, - она еще не один фортель выкинет. Не возьмём мы без подсачка. Попробуй подвести её ко мне, - и вижу, как он заходит в воду по колено.
       Рывки следуют один за другим. Я едва успеваю смягчать их. Время идет, а наша добыча не сдается, трижды я подводил ее ближе к Сергеичу, но она вновь уходила на глубину. Наконец она оказывается в метре от него, и я вижу, как старый моряк, расстегнув плащ, бросается в воду, как на амбразуру. Леса рвётся, а рыбина вместе с блесной уходит. Я падаю на камень, глядя как над водой пузырем поднимается плащ Сергеича и он выбирается на берег.
       - Вот старый дурень, - самокритично заявляет старый моряк. - А хороша была чертовка.
       Вот, что значит азарт! Ведь знал же, что таких больших брать нельзя. Отпустить её придется - она икры мечет за троих.
       Он подходит ко мне, раздевается догола. Мы вдвоем отжимаем плащ и его одежду, раскладываем на теплые камни. Из своего мешка он достает длинную до колен холщевую рубаху, надевает ее, рассматривает мой улов и остается довольным.
       Ломаем сухие ветви, разжигаем костер. Сергеич потрошит четырех форелей, достает из ручки спиннинга четыре стальных стержня, насаживает на них рыбу и ставит рядом с костром. Все это время он молчит и мне неясно, огорчен он или недоволен. Когда рыба готова, выпиваем чекушку водки.
       - Эх, капитан, хорошо жить там, где родился. Не знаю как ты, а я не променяю своё Беломорье. Здесь родились и жили мои предки, дед и отец, здесь и умру, жаль только, что потомства не оставлю. Видимо оттого, что согрешил я крещенный - в партию вступил, нарушил заповеди деда и отца, уж больно хотелось капитаном стать, мир посмотреть.
       Он задумался и замолчал, а я решил его не тревожить расспросами и отвлечь от грустного.
       - Благодатный у вас край! Я в третий раз здесь, бывал в Умбе, Онеге, Архангельске. По-моему это и есть настоящая Россия.
       - Это оттого, что ты еще молодой, капитан. Благодатный говоришь край? Оно конечно так, не зря стремился сюда русский человек и осваивал эти места, несмотря на долгую и злую зиму, - начинает свой монолог Сергеич. - Строили селения, проживали большими и дружными семьями вольных людей. Били зверя, ловили рыбу, валили лес, строили церкви и монастыри, принимая беглых от жестоких помещиков. А сейчас уходит отсюда молодежь в места, где есть более выгодная работа - в большие города, на Урал, в Сибирь и с каждым годом появляется все больше брошенных изб и поселков, пустеют заимки. Вот вырубят последние строевые леса, и не станет здесь ни зверя, ни работы. Как ты думаешь, почему? - спрашивает он меня после недолгой паузы.
       - Прогресс, - говорю я, чтобы не отмалчиваться.
       - Прогресс? - после недолгого молчания говорит он. - А почему тогда при прогрессе в северных областях Финляндии, Швеции и Норвегии жизнь с каждым годом улучшается? Думаю оттого, что они с Богом не ссорились и правители у них о таких местах всегда заботились. Мы вот свои леса рубим, по рекам в море спускаем бесконтрольно, а они наш лес специальными судами у наших же берегов ловят, а свой берегут. Тоже самое с рыбой и со зверем.
       - Но мы же и при царях "валили лес и продавали его англичанам", как призывал Петр Великий, - говорю я.
       - Так, да не так, - Сергеич садится, переворачивает одежду и достает новую чекушку.
       - При царе я, правда, малой был, но кое-что помню. Семья тогда была большой - у деда четыре брата и два у отца. Дед, 1864 года рождения и его два брата в Соловецком монастыре работниками были, не монахи, но и не безбожники. Один брат на монастырском флоте кормчим был, а два других с дедом там же в монастыре в кузнецах ходили. Кузница была большая, скорее завод, плавили и ковали там и железо, и медь, ухитрялись и шестерни изготовлять, не говоря уже о косах, серпах, ножах и топорах. Монастырь снабжал этой продукцией весь Север и отправлял даже в Северные страны. Отец мой рождения 1885 года, еще мальчишкой на монастырских парусниках до Норвегии доходил. Безбедно жили с Богом в душе и по законам предков, если бы не революция. Поначалу она нас особо не потревожила. Слыхали мы о ней, да у нас смутьянов и бездельников не любили. Почитай почти в каждом доме достаток был. Все началось в 1920, когда по указу чекиста Кедрова в Соловецкий монастырь прибыл первый конвой с "политическими", основную часть которых составляли духовенство, офицеры белого движения и интеллигенция. Монахов, которые не успели разбежаться, постреляли или заставили бесплатно работать наравне с заключенными. Разоренный монастырь прокормить всех не мог и под названием продналога начался грабеж всего Севера. С тех пор стали уходить из жизни члены большой и дружной семьи. Один брат деда погиб на третий день захвата монастыря при загадочных обстоятельствах, второй не стал дожидаться и на паруснике вместе с монахами уплыл к финнам. Наша семья к тому времени жила в Онеге. У нас был дом, небольшое хозяйство, которое вела бабушка. Отец плавал на пароходах Архангельского Товарищества капитаном. В 1932 году во время рейса в Мурманск судно затонуло. Из экипажа спаслись только три человека, остальных посчитали пропавшими без вести, в том числе и моего отца. В своем последнем письме он писал, что судно очень старое и, наверное, больше мы не увидимся. Вероятно, предчувствовал свой конец. Мать после смерти отца перебралась сюда, где работала на лесобирже, и вместе с новым мужем они построили наш дом, забрали к себе мою жену с сыном. Как-то осенью они пошли на лодке за морошкой в сильный ветер и опрокинулись. Чудом добрались до берега. Сильно они застудились и умерли от воспаления легких, а моя Марьяша с сыном чудом выжили. К тому времени я работал на Дальнем Востоке, стал капитаном и с трудом перевелся в Архангельск. Дома стал бывать чаще, да и жена с сыном на каникулы ко мне приезжали. Побывав у меня на судне, сын решил стать моряком, а я возражать не стал.
       Сергеич встал и начал надевать не совсем просохшую одежду.
       - Не стоило мне единственного наследника в море выпускать. Вот и закончился наш род, и Марьяша сирота. Я часто задаю себе вопрос: почему заканчивается род, и все чаще думаю, это оттого, что забыли мы Бога, православие забросили. Вроде бы и не по своей воле, а какая разница. Он посмотрел, как я реагирую на его слова и продолжил.
       - Без Бога в душе мы жили, и продолжаем жить, а Россия православием была сильна, единением народа и веры.
       Я, честно говоря, еще не совсем понял, к чему он завел этот разговор.
       - Но ведь одним православием у нас не обойтись, есть ведь еще татары, Кавказ, Средняя Азия? - спросил я.
       - У них своя вера, но ведь то же Бог есть. Верующие между собой всегда разберутся. У тебя, капитан, в экипаже разве одни русские?
       - Нет. Есть татарин, мордвин, кореец, эстонцы, украинцы, латыш, белорус, молдаванин.
       - Вот ты сам и ответил на свой вопрос. Если Он у всех в душе - зачем ссориться?
       Давая понять, что разговор окончен, он принялся распределять наш груз, явно больше нагружая свой рюкзак. Заметив мой укоризненный взгляд, усмехнулся.
       - В горы уходишь как в рейс - с облегчением, а возвращение томительней и потому главное - не спешить.
       - А вы за меня не волнуйтесь, - обиделся я. - Еще мальчишкой в горы ходил, а спешить уже давно разучился.
       - Ну и лады, - согласился он и перед тем, как тронуться в путь попросил:
       - Ты о нашем разговоре моей, ни-ни, да и своей об этом лучше ничего не говори - не поймут.
       Идти под гору было труднее, чем я рассчитывал, хорошо еще не было скользко, а мой проводник шел зигзагом. На изобилие ягод и грибов смотрю уже равнодушно. От тяжести усиливается боль в спине, начинаю отставать. Сергеич останавливается у больших камней, заставляет снять рюкзак и ставит на один из них.
       После непродолжительного отдыха выходим из леса. Навстречу нам бежит моя жена и помогает мне снять рюкзак. В её глазах неподдельное восхищение.
       - Ты чему радуешься, - спрашиваю я, и слышу неожиданный ответ:
       - А всему: вашему возвращению, солнцу. Здесь так хорошо. Мы с хозяйкой столько ягод и грибов набрали, что на всю твою команду хватит
       - Ясно, - подводит итог Сергеич, - соскучились наши женщины. Ставь рюкзак сюда, - указывает он на крыльцо, - наша вахта закончилась. А не искупнуться ли нам?
       Я не успеваю ответить, как он скидывает сапоги рубаху и бежит к берегу, на ходу снимая брюки, и голышом ныряет в воду.
       - Ты что творишь, старый развратник? - улыбаясь, кричит ему хозяйка. - Вот не дам тебе штанов, и будешь сидеть там до вечера, пока не отморозишь свое хозяйство
       - А ты что раскудахталась? Снимай свою хламиду и, как бывало, ныряй ко мне, аль гостей стесняешься? Так они, почитай, теперь наши.
       - Вот черт бесстыжий, скоро семьдесят, а ему бес в ребро, - ворчит хозяйка, ныряет в избушку и несет ему сухую одежду.
       Я с содроганием смотрю на Сергеича, резвящегося в пятнадцатиградусной воде, и понимаю, что мне, в последние годы избалованному тропиками, в такую воду не войти. К тому же уставшие ноги едва держат, и я ухожу в пристройку отдохнуть. Не раздеваясь, ложусь и засыпаю. Мне снится водопад, выпрыгивающая семга, грибной лес, в котором я заблудился и не знаю, как отыскать дорогу к судну.
       Будит жена, успокаивая, прижимается ко мне лицом.
       - Заблудился, наверное - спрашивает она меня и поясняет, - бормотал во сне, только я не разобрала что. Пошли, нас ждут обедать, вернее уже ужинать.
       Выходим. Под стеной леса сумрачно, солнце уже за кронами берез. Меня сажают ближе к огню. Березовые чурки горят жарко почти без дыма нежным розоватым пламенем. Рядом на кучке углей кипит в алюминиевом котелке уха, в стороне доходят грибы на толстой сковородке. На скатерти стола парит дымящаяся картошка "в мундире", пламенеют ломтики свежепосоленной семги. От запахов начинает кружиться голова, сосёт под ложечкой, рот наполняется слюной. Едим с аппетитом, неторопливо, черпая из общего котелка огненную от перца уху, деревянными ложками. Содержимое тает на глазах, а насыщения нет. Прогулки и свежий воздух сделали свое дело. Грибы с горячей картошкой кажутся деликатесом, вкуснее вроде бы ничего не ел. От спиртного отказываемся и на это раз. Пьём чай с кусковым сахаром.
       Сгущаются сумерки, но над морем разливается немеркнущий свет, который струится с северной стороны, откуда-то из-за сопок. Шум речек стал глуше, как будто нашу поляну обложили ватой. Тепло костра притягивает как магнит. Время от времени у самого берега раздается легкий свист рассекаемого тугими крыльями утиных стай воздуха, всплески и приглушенное хлопанье крыльев по воде. Где-то наверху робко начала куковать кукушка. Собрался, было сосчитать года, но она затихла. Сидим молча все вместе, убрав посуду, пока от воды не дохнуло холодом и сверху на поляну и не пополз небольшой туман.
       Жена, усталая за день, прижимается к моему плечу, и нас отправляют спать на этот раз в избу. Два широких лежака у стен, посредине стол с двумя скамьями, небольшая русская печь напротив входа, прокопченная до самого потолка, натоплена и излучает тепло. Скудное пламя свечи колеблется от открытого небольшого оконца. По стенам развешен инструмент и березовые веники, которые шуршат сухими листьями при прикосновении.
       Ложимся с женой напротив оконца. Сон, проходит при прикосновении любимых рук и жарких губ. Засыпаем где-то под утро от свежего воздуха, который струится из оконца и громкой ссоры у кострища чаек, подбирающих остатки пищи и рыбьи кости. Одеваюсь, выхожу и вижу, что хозяев нет. По росистой траве тянутся два следа в лес. Развожу костер, грею чай, иду в пристройку, забираю продукты и накрываю стол. Вышла из избы жена, подошла к костру и села, нахохлившись и глядя на огонь. Согревшись, бежим к воде умываться, брызгаемся холодной водой, оглашая поляну громкими криками. Будто заслышав нас, из леса выходят Сергеич с женой. Их заплечные короба заполнены отборными грибами, а руки заняты корзинами с черникой и брусникой.
       Неспешно завтракаем, затем женщины приступают к уборке помещений, мы готовим катер. Отлив. Катер метрах в пятнадцати от берега. Пока на вальках спускаем его в воду, женщины закончили уборку, и я помогаю им отнести в катер рыболовные принадлежности и наши "трофеи". Хозяин закрывает избу и пристройку, приваливая двери большим камнем и подпирая колом. Растаскиваем и заливаем костер. Осмотрев всё еще раз, садимся в катер.
       Мотор сразу не хочет запускаться. Я гребу в открытое море минут двадцать. Но вот раздается треск мотора, и берег начинает быстро удаляться. Прощай бухта и заимка, мысленно говорю я и по губам жены вижу, что она шепчет, наверное, то же самое. За мысом свежая волна раскачивает катер, обдавая ледяными брызгами. Укрываемся плащом, не в силах оторвать взгляд от удаляющегося берега. Жена смотрит туда же, и в её глазах я вижу грусть. Прощай "Бухта Спокойствия", - шепчут её губы. Прощай, говорю я и вдруг понимаю, что, вряд ли еще раз доведётся посидеть у костра на её берегу, окунуться в щедрость лесов и хрусталь рек. Но был твердо уверен в том, что сколько бы еще не встретил красивых мест, эта поездка останется в моей памяти навсегда, а воспоминания о ней будут согревать мое сердце.
       На судне нас встречали с нескрываемой завистью. Хозяева катера высыпали на кормовой палубе свои короба, до краев наполнили эмалированные тазы и ведра ягодами, отдали всю рыбу, не оставив себе ничего.
      
       Уходили в рейс на второй день. С утра приехал попрощаться Сергеич с женой. Не зная как отблагодарить их, решил обнадёжить:
       - Думаю, всё же Вы должны написать внуку и невестке, о том, что помните о них. Ведь сын любил их, и вы не возражали против его выбора. Что-то подсказывает мне, что они должны Вам ответить.
       - Спасибо за добрые слова. Мы и сами об этом думали и даже решили поехать к ним, да не хотели принести боль.
       - А вы все же напишите. Должны ответить. Может быть, и не прервался ваш род?
       Комиссия КПП и таможни прилетела на этот раз в новеньком вертолёте. Знакомый капитан пограничников привез хорошие новости: теперь все поезда на Ленинград останавливаются в Кандалакше. На завтра он заказал моей жене билет, поскольку прогноз погоды на ближайшие дни был неблагоприятным с сильным ветром; а он запомнил, как она мучилась на катере.
       Мне решительно везёт в этот раз, решил я. Вероятно, за это придется дорого платить, подумалось мне,так и случилось. Во время бункеровки в Мурманске, меня сменил постоянный капитан, а мне приказали ожидать пароход "Волочаевск". На нём, из Онеги и Архангельска, я сделаю два рейса всё в ту же Англию, но уже осенью и зимой. Мое пребывание на нём затянется на семь месяцев, и если бы не воспоминания о "Бухте Спокойствия", вряд ли бы я смог вынести столь долгое расставание с семьей.
       С приходом в Таллин, в Службе Мореплавания мне вручат письмо, которое для меня доставил капитан архангельского судна "Онега", заходившего в наш порт. Из него я узнаю, что Сергеич получил не только ответ па письмо. Внук, капитан-лейтенант, командир тральщика сам прилетел к ним и забрал их на месяц к себе в Севастополь.
       "Выходит, не закончился мой род, Михалыч! Господь позаботился об этом.
       Пусть Он хранит и тебя, твою семью и нашу Россию".
       Так он закончил свое письмо, эти же словами и я заканчиваю свой рассказ.
      

  • Комментарии: 2, последний от 05/03/2014.
  • © Copyright Веселов Лев Михайлович (leveselov@rambler.ru)
  • Обновлено: 14/12/2013. 53k. Статистика.
  • Рассказ: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.