Ветер Андрей
Голос бездны

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 05/09/2006.
  • © Copyright Ветер Андрей (wind-veter@yandex.ru)
  • Размещен: 10/07/2006, изменен: 17/02/2009. 165k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Приключения
  • Иллюстрации/приложения: 1 шт.
    • Оценка: 6.65*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    По-настоящему остросюжетный thriller. Действие книги происходит в наши дни. Как-либо подробнее изложить содержание этого произведения просто невозможно.-----------------------------------Аннотация издателя: "Голос Бездны" наполнен удушливой атмосферой опасности и непредсказуемости. Книгу населяют безумные люди, которыми управляют только ими слышимые голоса, взывающие из бездны Ада и увлекающие их в пропасть сумасшествия.

    • Андрей Ветер

    ГОЛОС БЕЗДНЫ

    (главы из книги)

      
      
      

    ВЫСТРЕЛЫ

      
       Иван Потанин поднял винтовку и затаился. Придерживая цевьё левой рукой, правой он дал знак: тишина! В сумраке утреннего леса фигура Потанина почти растаяла, но рука с выставленным вверх указательным пальцем, попавшая в первый лучик солнца, различалась хорошо.
       -- Чего там... -- начал было говорить человек, лежавший шагах в десяти от Потанина.
       -- Цыц! -- едва слышно отозвался Потанин.
       Потанин был мужик пятидесяти лет, плечистый, седовласый не по годам, с хитринкой в глазах, любитель посмеяться и потравить анекдоты в кругу семьи. Но сейчас, когда он лежал в засаде, в нём не осталось и намёка на человека, который умеет веселиться. Он сделался похож на дикого лесного зверя, блестящие глаза сощурились, нос заострился и будто вытянулся вперёд, вбирая в себя все запахи пробуждавшейся тайги, губы изредка подёргивались, словно Потанин хотел оскалиться по-звериному, но всякий раз осаживал себя. На его небритом лице сидели комары, но человек не обращал на них внимания, словно их вовсе не существовало. Его глаза остро всматривались в тропинку, убегавшую круто вниз.
       Месяцев пять Потанин старался взять братьев Коршуновых, промышлявших браконьерством. Забитым ими оленям и лосей не было числа. Коршуновы славились своим неуёмным нравом, наглостью, жестокостью и хитростью. Они принадлежали к тем людям, которые чувствовали себя в тайге куда уютнее, чем в стенах дома. Ходили слухи, что на их счету были не только звери, но и несколько человеческих жизней, так как в пылу пьяных ссор они многим угрожали расправой. "Вот, мать твою, попадись ты нам на тропе, ужо по-другому поговорим!" Три человека, которым угрожали Коршуновы, исчезли вскоре после ссоры, но никаких доказательств, что они убиты, не было. Тайга огромна, в ней многие теряются легко.
       И вот Потанин вычислил Коршуновых. Егерь он был опытный, места знал хорошо. А тут милиция схватила беглого уголовника по кличке Медуха, который поддерживал с Коршуновыми тесные отношения, то Медуха вскоре рассказал, где следовало искать знаменитых браконьеров.
       Теперь Потанин и два милиционера лежали в засаде.
       Коршуновы появились внезапно, словно из-под земли. Когда до них оставалось не более десяти шагов, Иван Потанин резко встал.
       -- Павел! Бросай ружьё! -- крикнул Потатин.
       -- Ванька! -- вырвался у ближайшего из братьев Коршуновых возглас удивления. -- Ах язва!
       Коршунов увидел направленную на него винтовку и дёрнулся в сторону с тропы, на ходу срывая с плеча двустволку. Он выстрелил почти не глядя, но за белёсым облаком дыма, заполонившего пространство, увидел, что Потанин качнулся и отступил.
       -- Стой, сука! -- закричал чей-то голос из чащи.
       Коршунов выстрелил ещё раз, теперь уже подняв ружьё выше, чтобы картечь ударила по кустам, откуда донёсся голос, и сразу же покатился по склону горы, громко шелестя листвой. Чуть в стороне вниз мчался Матвей Коршунов.
       Секунд через пять сзади треснула автоматная очередь, пули просвистели высоко над головами. Тайга мягко отозвалась многократным эхом...
      
      

    ПРОСТОР

      
       Алексей Степанович Митькин улыбнулся. Взгляд этого шестидесятилетнего сухого седовласого мужчины с небольшой клиновидной бородкой сделался вдруг ясным и по-детски восторженным. Повсюду вздымались высокие кедровые ели, покрывая тёмным ковром склоны ближайших гор до самых вершин, то и дело встречались сверкающие на солнце рыжие стволы сосен и белые изгибы берёз. Справа колыхалась необъятная ширь озера, сквозь прозрачные воды хорошо проглядывалось дно, покрытое серым илом и каменистое во многих местах.
       -- Какая прелесть!
       Алексей Степанович улыбался, пожалуй, впервые за последние десять лет. Он славился своим замкнутым характером и мог послужить эталоном "научного червя", который не замечает ничего, кроме своих формул, книг и кафедральных споров, где профессор Митькин всегда проявлял непреклонность и отстаивал свою точку зрения с упорством фанатика, за что молодое поколение научных сотрудников прозвало его Бараном.
       Недавно Алексей Степанович приболел, и врачи настоятельно рекомендовали ему забыть о работе и отдаться хорошему и незамедлительному отдыху. Пока он отнекивался, лёжа в постели и глотая пилюли, дочь Мила купила ему, по совету друзей, путёвку на Алтай. Когда он стал решительно отказываться, Мила устроила ему настоящий скандал.
       -- Столь беспардонное отношение к собственному здоровью свидетельствует о твоём наплевательском отношении и к науке тоже.
       -- Ты сравниваешь то, что сравнивать нельзя! -- возмущался Алексей Степанович и фыркал обиженно себе под нос, потрясая густыми прядями седых волос.
       -- Папа, подумай хорошенько! Если ты протянешь, не приведи Господь, ноги, то что станет с твоей работой? Я умоляю тебя взглянуть на вещи трезво. Парочка недель настоящего отдыха не может сказаться отрицательно на твоих исследованиях! Неужели ты настолько упрям, что отказываешься трезво смотреть на вещи? Отдых пойдёт на пользу тебе, а потому и твоей работе, -- настаивала дочь. -- Разве ты не понимаешь этого? Я уже взяла тебе путёвку. И не смей мотать головой! Туда же едут мои друзья, тебе не придётся скучать... Одним словом, ты должен ехать, иначе я серьёзно обижусь, папуля, и мы вообще рассоримся...
       И Алексей Степанович согласился на уговоры дочери.
       -- Ах, какая прелесть! -- вздыхал он, неуклюже раскачиваясь в седле. -- Милочка не зря выпихнула меня в эти края! Я успел совсем позабыть, что такое живая природа.
       -- Мила прекрасно знает, что такое "хорошо", -- смеялась, оборачиваясь к профессору, загорелая Марина Чернодеревцева, хорошо знакомая Алексею Степановичу, так как часто заглядывала в гости к его дочери.
       -- Скажите, Марина, а вам приходилось уже сюда приезжать?
       -- Нет, -- ответила молодая женщина, -- я впервые заставила мужа взять путёвку на конный маршрут. Петя у меня кабинетный человек. Вот за рулём автомобиля он чувствует себя прекрасно, а от лошадей и комаров шарахается. Зато наш Лис, то есть Лисицын Серёжа обожает по горам и долам бродить, но и он первый раз на Алтае.
       -- Лисицын? Это тот, что впереди едет? В замшевой куртке? -- уточнил Алексей Степанович, вытянув шею.
       -- Да, сразу за инструктором, -- кивнула Марина.
       -- Он тоже бизнесмен?
       -- Нет, Серёжа занимается журналистикой. Очень, кстати сказать, модный журналист.
       -- Надо же! А кто у нас ещё из модных и знаменитых в группе? -- полюбопытствовал Митькин, встряхивая богатой седой шевелюрой при каждом шаге лошадки.
       -- Все остальные известны каждый среди своих. Мой муж занимает высокое положение на своей фирме, но об этом разговаривать неинтересно, -- отмахнулась Марина. -- Вы не устали, Алексей Степанович?
       -- Нет, спасибо. Если я правильно понял, моя Милочка велела вам опекать меня? -- засмеялся Митькин и, скрипнув седлом, попытался устроиться поудобнее.
       -- Вроде того, -- кивнула Марина, поглядывая через плечо.
       В Нижнем Лагере туристы провели два дня, учась обращаться с лошадьми и привыкая самостоятельно управляться со всем снаряжением, ибо в походе каждому предстояло собственноручно седлать и рассёдлывать, а также чистить животных. Большинству группы это пришлось в новинку. Многие сперва даже побаивались лошадей, прикасались к ним настороженно, хотя все они были смирными, специально подобранными для неумелых наездников.
       И вот первый день пути подходил к концу. Туристам предстояло заночевать в живописной лощинке, а наутро выдвинуться в сторону так называемого Второго Лагеря, где стоянка должна была продлиться два дня. Затем группе нужно было подняться за пару дней до Верхнего Лагеря, отдохнуть там и начать неторопливый спуск.
      

    ***

       -- Ну-с, братцы-кролики, как настроеньице? -- промурлыкал, подсаживаясь к костерку, Женя Белкин.
       Красавчик Женя был самым молодым из трёх, следовавших с туристической группой, инструкторов. В свои двадцать пять лет он пользовался среди коллег репутацией известного сердцееда и неустанно искал новых любовных связей, благо, представительницы женского пола на любой вкус появлялись на турбазе постоянно. Особенно Женю привлекали почему-то замужние женщины. Дважды ему крупно досталось от оскорблённых мужей, чуть не убили его, но это не укротило его страсть к любовным похождениям.
       -- Настроеньице, как вы изволили выразиться, расчудесное, Женечка, -- бодро ответил Алексей Степанович Митькин. -- А как вам кажутся наши успехи? Не очень мы напоминаем мешки, извините, не скажу с чем?
       -- Не очень, Алексей Степанович, но напоминаете, -- в тон ему ответил Женя. -- А вот Марина, как я погляжу, уверенно чувствует себя в седле. Я не ошибаюсь?
       Марина Чернодеревцева обольстительно улыбнулась на комплимент инструктора и передёрнула плечами, хорошо зная, что это мягкое и гибкое движение всегда завораживало мужчин.
       -- Может быть, я и не очень твёрдо сижу на лошади, но уж точно не хуже моего Пети, -- она толкнула мужа локотком в бок и засмеялась.
       Пётр надулся.
       -- Над чем смеёмся? -- подошёл к костру Сергей Лисицын и присел на корточки, отмахиваясь от назойливой мошкары.
       -- Молодёжь спорит по поводу того, кто лучше сидит в седле, -- Алексей Степанович повернулся к Сергею.
       -- Не знаю, кто как сидит, а вот лежу, когда дело доходит до привала, лучше всех я, -- заверил собравшихся Сергей.
       -- Женя, а вы умеете без седла ездить? -- спросила Марина.
       -- А чего там уметь-то?
       -- Научите меня, пожалуйста. Можно прямо сейчас, пока каша варится.
       -- Как прикажете, -- инструктор щедро одарил молодую женщину белозубой улыбкой и беззастенчиво ощупал глазами её стройную фигуру. Он протянул руку Марине, помогая ей подняться с земли, и они вдвоём направились к лошадям.
       С момента появления четы Чернодеревцевых на базе Женя не отводил взгляда от Марины. Его сразу пленила её фигура, выразительные черты лица, короткая стрижка тёмно-каштановых волос, соблазнительно открывавшая длинную шею.
       -- Эта красотка будет моей, -- сказал он своему худощавому напарнику Василию.
       -- Ты бабник известный, однако эта цаца тебе не по зубам.
       -- Хочешь пари, Васька?
       -- Чего тут пари, кобель бесхвостый? Ты глянь, как она держится. Она к нашим конягам подходит брезгливо, а от тебя воняет круче, чем от жеребца. Куда тебе к такой чистюле подкатывать. Ха-ха!
       Но Василий ошибался, называя жену Петра Чернодеревцева чистюлей. Она, конечно, отличалась завидной опрятностью, но брезгливость вовсе не была ей свойственна. Марина не только быстро привыкла к лошадям, но и стала проявлять явные знаки благосклонности к самому Жене. Она общалась с ним чаще, чем с другими, иногда отъезжала с инструктором верхом чуть в сторону от тропы, и все слышали их громкий смех.
       Туристическая группа состояла из двадцати человек. В лагере горело одновременно пять костров, люди уютно курлыкали возле огня, слышалось постукивание ложек о висящие над пламенем котлы.
       -- Эх-хе, -- вздохнул устало Чернодеревцев, глядя на удаляющуюся жену. -- И чего я попёрся в этот идиотский поход?
       -- Позвольте заметить, что вы не правы, мой друг, -- покачал головой профессор. -- Это совершенно удивительное путешествие.
       -- Вы так думаете? Поехал бы я себе на курорт, лежал на чистеньком шезлонге с бокалом пина-колады.
       -- С бокалом чего, простите? -- не понял профессор.
       -- Это сейчас не имеет значения. Важно, что здесь приходится седлать этих вонючих лошадей... И вообще... Трудно поверить, что в детстве я любил лошадей, даже год или что-то около того занимался верховой ездой. Но это в детстве... Мало ли что было в двенадцать-тринадцать лет. Романтика... Нет, сейчас я предпочитаю фешенебельные отели.
       -- Кончай хандрить, Петруша, -- Сергей Лисицын похлопал Чернодеревцева по плечу. -- Я-то понимаю, почему у тебя настроение кислое.
       -- Брось ты, Серёга. Ты полагаешь, что я из-за Маринки? Думаешь, я ревную её к этому замарашке? Да мне плевать! Мы, если хочешь знать, решили развестись.
       -- Что так вдруг? -- удивился Сергей.
       -- Да ничего не вдруг. Давно уж пора менять свою жизнь...
       Пётр Чернодеревцев не лгал. Последний год отношения в семье настолько испортились, что супруги почти прекратили общаться друг с другом. Но никто из коллег Петра не знал, что Чернодеревцевы надумали разойтись, Пётр решил не афишировать это до поры до времени. Впрочем, в эту поездку он отправился именно с лёгкой руки своей супруги: Марина как-то сболтнула ему, что по этому маршруту собирался пойти один очень интересовавший Петра человек из конкурирующей фирмы, и Чернодеревцев решил совместить отдых с полезным делом. Лучшего случая для непринуждённой беседы с тем человеком не представилось бы. Но, судя по всему, что-то случилось, нужное ему лицо так и не приехало, и Петру приходилось терпеть тяготы конного перехода без всякой пользы для своего бизнеса. Приходилось ему сносить, стиснув зубы, и показное поведение Марины, которая всеми силами подчёркивала свою независимость от мужа...
       Когда она вернулась с прогулки верхом, он отвёл её в сторону.
       -- Не могла бы ты вести себя немного скромнее? -- сухо спросил он, возвышаясь над ней своим крупным телом.
       -- А что тебя не устраивает? -- с вызовом спросила она, выставив подбородок.
       -- Ты постоянно удаляешься с этим инструктором. Все же видят это. Что о тебе подумают?
       -- Какая разница, Петя? Здесь нет никого, кто связан с тобой по работе. Я твоей репутации не подмочу.
       -- Тем не менее ты всё ещё моя жена.
       -- Забудь об этом. Наша супружеская жизнь осталась далеко позади.
       -- Сука ты дешёвая, -- прошипел Пётр Марине в лицо.
       -- А разве ты брал меня в жёны в качестве мраморной скульптуры? Мне кажется, ты всегда видел во мне только суку, дорогой, -- Марина язвительно улыбнулась. -- Ты вообще видишь в женщинах только сук, только раздвинутые ноги, куда можно затолкнуть твоё мужское "достоинство". Ты ревновал меня с первой минуты нашей совместной жизни, может быть, даже раньше. Разве ты когда-нибудь разговаривал со мной о чём-то, кроме своих дурацких и беспочвенных подозрений?
       -- А о чём мне с тобой разговаривать?
       -- Вот и замолчи, сделай любезность. Может быть, я и дешёвая сука, но свободная.
       -- Мы ещё не развелись, не забывай об этом, -- процедил Пётр.
       -- Всё уже решено. А теперь не мешай мне отдыхать, до-ро-гой! -- Она проговорила слово "дорогой" медленно, с расстановкой, вложив в это слово всю горечь своей скрытой жёлчности.
      

    ***

      
       Матвей и Павел Коршуновы двигались по направлению ко Второму Лагерю с противоположной стороны. В отличие от туристической группы, они шли пешком. Но их медленное продвижение было связано не столько с отсутствием транспорта, сколько с той осторожностью, которую Коршуновы проявляли, спускаясь по тропе.
       Многие годы своей жизни братья Коршуновы посвятили браконьерству. Они привыкли ходить крадучись, привыкли вслушиваться в малейшие шорохи, привыкли вести дикое существование. Столкновения с егерями происходили постоянно, и представители закона знали Коршуновых в лицо.
       Два дня назад, уходя от тщательно организованной на них облавы, Коршуновы учинили серьёзную перестрелку и застрелили старшего инспектора. Теперь это заставляло братьев быть особенно настороженными. Погоня отстала, но не прекратилась. Коршуновы прекрасно понимали серьёзность сложившейся ситуации и старались уйти как можно дальше. В первый день они мчались на захваченном старом "уазике", но на второй день машину пришлось бросить, чтобы срезать путь через дикую чащу и как можно быстрее добраться до посёлка Куюс. Каждый из Коршуновых нёс переброшенное на спину ружьё, на поясах сидели наполовину заполненные патронташи.
       С просторов Телецкого озера летел прохладный ветер. Он радовал туристов, но вызывал совершенно противоположные чувства у Матвея и Павла Коршуновых. Они, жители тайги, прекрасно знали, что этот ветерок был предвестником так называемой "низовки", обещавшей ненастье. Ничего не подозревавшие туристы ехали навстречу Коршуновым, и эта встреча сулила им не меньше неприятностей, чем надвигавшаяся с озера буря.

    НАЧАЛО БОЛЬШОЙ БЕДЫ

      
       На территории перевалочной базы, известной как Второй Лагерь, располагались две весьма просторные избы.
       -- Устраивайтесь внутри, -- распорядился красавчик Женя Белкин, указывая на дом, над дверью которого висел олений череп с ветвистыми рогами.
       -- Почему обязательно внутри? -- спросила Марина, кокетливо надув губки. -- Разве на базе нельзя развести костёр?
       -- Можно, конечно, и костёр, только вот погода меняется, -- Женя кивнул в сторону озера, -- дождь начнётся скоро.
       -- Ещё какой дождь, -- подтвердил инструктор Василий, развьючивая своего коня. -- Хорошо, если быстро пройдёт, а то ведь может зарядить на несколько суток.
       -- Что ж, мы так и будем торчать тут всё время? -- недовольно проурчал Пётр Чернодеревцев, волоком подтаскивая к двери рюкзак.
       -- Так и будем, -- кивнул Женя. -- Хорошо ещё, что мы вовремя добрались до базы, теперь крыша над головой будет. А могли бы мокнуть в лесу.
       -- Спасибо, -- без малейшего намёка на благодарность проговорил Пётр. -- Тут, наверное, и телевизора нет.
       -- И телефона тоже нет. Кроме того, по всякой нужде, даже по самой малой, в лес бегать приходится, -- хмыкнул Женя, подмигивая Петру.
       Марина тут же подхватила Женю под руку и выпорхнула с ним наружу. Пётр потемнел лицом. Он не хотел скандалить, не хотел устраивать никакой драки, хотя был уверен, что молодой соперник нипочём не устоял бы под его тяжёлыми кулаками. Пётр давно не прибегал к рукоприкладству, можно сказать, что он вовсе забыл, что такое уличная стычка, но его вес и рост давали ему явное преимущество перед мальчишеской фигурой Жени. И всё же Пётр надеялся уладить всё тихо. Устраивать шум из-за фривольного поведения супруги казалось ему верхом собственного унижения в глазах окружающих.
       Он медленно вышел из двери и тяжело, даже обречённо как-то вздохнул. Чуть в стороне слышался игривый смех Марины и наглое гоготание Жени.
      

    ***

      
       К вечеру в избе стало тускло: электричества на базу никто никогда не думал проводить. Три керосиновые лампы, расставленные вдоль длинного дощатого стола, служили единственным источником света. Стол располагался в дальнем конце избы возле железной закопчённой печки. На задней стене висели длинные деревянные полки, закрытые занавесками из кружевной вышивки. Простенок между дверью и ближайшим окном был занят множеством фотографий под стеклом в простеньких рамочках. На фотоснимках позировали какие-то люди возле заваленных медведей, оленей или просто верхом на лошадях.
       Сидя перед гудящей печуркой возле Сергея Лисицына, профессор Митькин рассказывал с некоторой неуверенностью, словно сомневаясь в том, что его собеседнику интересна затронутая тема:
       -- Для улучшения памяти существует специальная группа препаратов -- так называемые ноотропы. Они улучшают функцию переднего мозга, внимание, мышление. Вы меня понимаете?
       -- Конечно, что же тут непонятного? -- кивал Сергей в ответ.
       Его забавлял этот седовласый старичок, сверкавший стёклами своих очков. Седенькая бородка сотрясалась при каждом слове, чутко реагируя на движения лица. Именно такими всегда представлялись Сергею настоящие профессора -- неуклюжие, седые, курносые, с бородкой-клинышком.
       -- Ноотропы больше всего влияют на так как называемую фиксационную память, то есть на запоминание, -- скрипучим голосом продолжал вещать профессор, словно читая лекцию. -- Но наша лаборатория занимается проблемой памяти в ином аспекте. Нас интересует память как база, на которой формируется личностность человека.
       -- То есть?
       -- Принято говорить о памяти, как о чём-то очень простом, так как память является нашей неотъемлемой частью. Но если вдуматься, всё оказывается не так просто, -- лоб Алексея Степановича наморщился. -- Утрата памяти это ведь не просто утрата способности вспомнить о каких-то нужных нам событиях и так далее. Существуют целые мифы о том, как человек утрачивал собственную память и пользовался чужой. При этом люди утрачивали не только память, но и личность, утрачивали собственную идентичность. Память ведь является основным фактором, определяющим личность человека.
       -- Вы разрабатываете какой-то новый препарат? -- уточнил Лисицын.
       -- Да, мы надеемся на то, что наше средство позволит пробуждать глубинную память, -- профессор торжествующе сверкнул очками.
       -- В каком смысле?
       -- Генная память.
       -- А нет ли опасности того, что кто-то воспользуется вашими разработками и направит их на создание психотропного оружия? Кому вы подчиняетесь? Вы же не засекречены, раз рассказываете об этом.
       -- Мы не только не засекречены, -- хмыкнул Митькин, -- о нашей работе официальные круги вообще не знают. Это не государственная программа, её никто не финансирует. Мы трудимся для себя, на свой страх и риск. В нашей стране, к сожалению, так часто бывает. Или не к сожалению, а к счастью? Энтузиазм, знаете, подгоняет пуще высокой зарплаты. Хотя средств, конечно, недостаёт...
       -- И что же? Есть результаты? -- Сергей был заинтригован.
       -- Есть, -- Митькин достал из внутреннего кармана куртки крохотный флакон и показал его Лисицыну. -- Вот наш результат. Настоящий результат.
       -- Что это? -- Сергей приблизил лицо к флакончику. Внутри он увидел десяток горошин бежевого цвета. -- Это оно самое?
       -- Оно самое. Мы назвали этот препарат мемотрин.
       -- Зачем же вы сюда его привезли?
       -- Знаете, Сергей Владимирович, как-то боязно мне было оставлять это без присмотра. Я почему-то даже сейфу не доверился. Скажу вам по секрету, я перед отъездом даже всю документацию спрятал. Как-то неспокойно у меня на сердце.
       За стенами дома низко и гулко пророкотал гром, угрожающе вздохнуло и зашевелилось небо.
       -- Начинаются страсти-мордасти, -- подал голос из дальнего угла инструктор Василий, -- сейчас хлынет.
       -- Вот видите, Алексей Степанович, -- Лисицын вернул профессора к прерванной беседе, -- вы сами чувствуете, что дело-то опасное. Стало быть, осознаёте, что затеяли сомнительное дело.
       -- Наука всегда играет с огнём, -- Митькин с любовью повертел склянку перед глазами и передал Лисицыну.
       -- Шарики, обычные конфетки, -- Сергей пожал плечами и возвратил флакон.
       Профессор поставил флакон рядом с собой на лавку, и в ту же секунду за окном звучно ахнуло, сверкнула молния, хлынул дождь.
       -- Стихия, -- с удовольствием произнёс Василий, глянув через плечо на окно.
       -- Сергей Владимирович, а не нальёте ли вы мне ещё чайку? -- Митькин протянул свою кружку.
       Дверь распахнулась, и в избу ввалился мокрый Пётр Чернодеревцев.
       -- Курорт! -- рявкнул он. -- Проклятая дыра! Чёрт меня дёрнул потащиться в этот поход! Экспедиция за бронхитом...
       -- Петя, -- позвал его Сергей, -- иди-ка сюда. Скидывай свои мокрые тряпки и наваливайся на кипяток. У нас тут всё готово.
       Пётр, скривив недовольную рожу, сел за стол и начал медленно расстёгивать облепившую тело рубашку.
       -- Глотни пока моего чайку, а я себе сейчас налью, -- сказал Сергей Лисицын.
       -- Я вам помогу, -- поднялся профессор, -- и не отнекивайтесь.
       Пётр хлебнул из чашки Лисицына, обжёгся и потряс головой, разбрызгивая вокруг себя воду.
       -- Ну что вы делаете! -- воскликнула женщина за другим концом стола. -- Пётр, вы прямо настоящий дикарь какой-то. А ещё бизнесмен...
       Вернувшись за стол, Сергей уселся напротив Петра и внимательно оглядел его.
       -- Настроение дурное?
       -- Дурнее не бывает, -- мрачно ответил Чернодеревцев.
       Сергей покачал головой.
       -- А чего-нибудь повкуснее у вас нет к чаю? -- спросил Пётр.
       -- Чего повкуснее? Сушки вон в том пакете, пряники имеются, -- Сергей указал на дальний конец стола, и кто-то из женщин бросил в его сторону полиэтиленовый пакет, набитый пряниками, ванильными сухарями и сушками с маком.
       -- Давай пряники, а то я эти конфеты дурацкие прожевал...
       -- Какие конфеты? -- удивился Сергей. -- Тут никаких конфет не было...
       -- Да вон драже в баночке. Старые, судя по всему, уж горькие на вкус стали, -- Чернодеревцев показал на флакончик, и Сергей молча взял из его рук склянку с препаратом профессора Митькина. Шариков значительно поубавилось.
       -- Ни хрена себе! -- выдохнул Сергей в конце концов.
       -- Что такое? -- подошёл профессор, увидел свой флакончик и улыбнулся, подслеповато щурясь в полутьме. -- Ах, спасибо, что напомнили. Надо бы убрать.
       Митькин быстро сунул флакон во внутренний карман куртки. Сергей проводил взглядом движение его руки, но ничего не сказал профессору. Нагнувшись к Петру, он негромко спросил:
       -- Ты целую горсть сожрал, что ли?
       -- Прожевал, но горько... Выплюнул сколько смог, -- равнодушно объяснил Чернодеревцев, размазывая башмаком коричневую слюну по полу. -- А тебе жалко, что ли, этой ерунды? Хоть бы вкусно было, а то прогорклые какие-то, небось не первый месяц тут лежат.
       -- Ты выплюнул? -- Сергей украдкой взглянул на Алексея Степановича, но профессор не слышал слов Петра. Лисицын решил ничего не говорить старику, дабы не раздосадовать его и надеясь, что Пётр избавился от всего разжёванного препарата, ничего не проглотив.
       Дождь заколотил громче по крыше, ветер загудел с новой силой. Казалось, весь мир за стенами избы пришёл в беспокойное движение, грозившее всеобщим хаосом.
      

    ***

      
       Пробуждение было внезапным и тревожным, словно от толчка в мозг.
       Пётр открыл глаза и понял, что внутри у него скопилась тошнота. Откуда пришло это ощущение и что послужило ему причиной, он не знал, но заставил себя подняться и выйти за дверь. Дождь продолжал хлестать по стенам дома, но в темноте Пётр не видел ни холодных струй, ни шумно качавшихся на ветру деревьев. Он наклонился и сплюнул, пытаясь исторгнуть из себя давившую на него муть. Ничего не получилось. Вчера вечером он не съел ничего, кроме чашки чая, так что желудок был пуст. Откуда же тошнота? Может быть, от здешней воды? Уж не дизентерия ли?
       Пётр постоял немного под дождём, подставив лицо под тяжёлые и частые капли воды, затем повернулся, чтобы войти в дверь, и тут при свете молнии разглядел перед собой Лисицына.
       -- С тобой всё в порядке? -- спросил Сергей из темноты.
       -- Да, я в норме. Не спится что-то, -- вяло ответил Пётр. -- Пойду попробую соснуть. Идиотский отдых... Ливень, гроза, бессонница...
       Всё тело Петра, как ему казалось, было наполнено необъяснимым ощущением тяжести, которая переливалась из одной конечности в другую, вспыхивала внутренними вулканическими извержениями, разливала по груди огонь, в считанные секунды сменявшийся чувством озноба и образованием гигантских льдин в желудке. Временами Петру чудилось, что сердце прекращало стучать, и тогда он слышал пугающую тишину внутри себя. Он вздрагивал, и организм вновь начинал работать.
       -- Фу ты, мать твою, -- шептал Чернодеревцев, -- идиотские сны... А говорят, что природа благотворно влияет... Чтоб я ещё хоть раз... Нет, после этого "отдыха" надо сразу на Французскую Ривьеру рвануть...
      

    ***

      
       Открыв рано утром глаза, Пётр увидел, что все ещё спали. В маленькие окна струился серый свет, не столько озаряя помещение, сколько наполняя его какой-то полупрозрачной дымкой. По всему полу были разложены спальные мешки, в которых мирно посапывали туристы.
       "Дикость какая-то, -- подумал Пётр, вслушиваясь в возбуждённое биение сердца, -- чёрт дёрнул меня потащиться в этот поход, где даже нельзя получить кровать на ночь под крышей. Будьте вы все неладны, любители романтики! Скорее бы всё это закончилось..."
       За окном продолжал ровно шелестеть дождь по листве, правда, заметно поунявшись. Капли по-прежнему гулко барабанили по крыше и звонко шлёпались в лужи. По небу сплошным рыхлым ковром ползли низкие серые облака.
       Оглядевшись, Чернодеревцев заметил, что жены в доме не было. Ушла. Ушла в столь ранний час. Куда бы это? Впрочем, разве это тайна? Конечно, с конюхом этим, с красавчиком Женей мчалась. Даже дождя не испугалась.
       Пётр осторожно поднялся и перешагнул через спящих людей, беззвучно направляясь к деревянному столу, на поверхности которого виднелись среди жестяных и пластиковых кружек и нескольких алюминиевых мисок два разложенных перочинных ножичка и один тускло мерцающий широкий охотничий резак. Переступая через спящих, Пётр вдруг понял, что его шаги совсем не слышны, и подивился этому. Он принадлежал к категории людей, которые обязательно при ходьбе задевали стоявшие рядом предметы. Один из его друзей сказал как-то Петру: "Ты, дружок, в параметры своего тела не вписываешься". Но сейчас он шёл почти беззвучно и сразу обратил на это внимание. Откуда взялась эта кошачья мягкость? Откуда вдруг пришло к нему умение красться, как крадутся звери на охоте? Да и не пытался он идти бесшумно, вовсе не пытался, это получалось само собой, будто умение это жило столетиями у него в крови.
       Он остановился перед столом и протянул руку к охотничьему ножу.
       "Зачем он мне?" -- спросил Пётр себя, но не смог ответить на безмолвно заданный вопрос. Тем временем пальцы осторожно обняли рукоять и взвесили оружие на руке, словно примериваясь к нему. Да, это было вовсе не лезвие для нарезания хлеба и колбасы, это было оружие, простое, но по-настоящему смертоносное. Пётр чувствовал это. Пётр слышал холодную силу стремительного удара, затаившегося в кончике ножа, силу змеиного укуса, силу молнии.
       Откуда пришло к Петру это незнакомое доселе чувство родства с оружием? Никогда прежде он не испытывал страсти к пистолетам и саблям, никогда не коллекционировал ничего подобного, в отличие от многих людей его круга. Теперь же...
       Пётр мягко выскользнул за дверь и остановился, пряча нож на пояс. Земля под ногами мокро чавкнула, отзываясь на его шаги. Мелкий, заметно стихший за ночь дождь рассыпал повсюду серую водную пыль.
       В душе Петра Чернодеревцева творилось что-то странное, что-то особенное, что-то незнакомое. Он ощущал в себе присутствие другого человека. То есть он оставался собой, он знал, что его звали Пётр Иванович Чернодеревцев, что ему месяц назад исполнилось тридцать пять лет, он возглавлял московский филиал французской фирмы "Рене" и занимался организацией строительных подрядов. Но вместе с тем он ощущал стремительное рождение в себе другой личности, присутствие воина, человека хищного, безрассудного, своевольного. Медленно шагая, он осознал, что у него внезапно пропало желание укрываться от падающих с неба капель, он слышал под ногами шёпот земли, невидимое движение грунтовых вод, рассказывавшее что-то очень важное, но что именно? Он слышал пение лесных птиц со всех сторон, и он почти понимал их язык. Почти понимал, почти... Но всё-таки не понимал... Не хватало самой малости.
       Лёгким, едва уловимым на звук шагом Пётр приблизился к коновязи, где стояли понурившиеся лошади. Никогда прежде он не передвигался столь осторожно. Его тело, некогда крепкое и мускулистое, давно превратилось в грузную массу, привыкнув к уютному существованию в мягких автомобильных креслах. Нет, он не был толстым, но он никогда бы не поверил, что человек, покончивший с подвижным образом жизни десять лет назад и буквально приросший к стулу, вдруг начнёт красться, подобно лесному волку.
       Пётр снова удивился себе: откуда такие нежданные навыки? При этом он пребывал в непоколебимой уверенности, что умел двигаться так всегда, это умение было в его крови и что он, охотник и воин, просто не мог не уметь этого, не имел права перемещаться иначе.
       Чернодеревцев огляделся. Туристическая база мирно спала, убаюканная шумом дождя. Над лесом клубились сизые тучи, время от времени они накатывались на горные склоны, и тогда казалось, что они хотели прилечь на них и отдохнуть.
       -- Где Марина? -- спросил Пётр вслух. -- Балуется с этим пацаном Женей, стерва. Ничего, женщина, скоро ты вспомнишь, что такое настоящий муж. Чёрное Дерево не прощает оскорблений...
       Он застыл, услышав свой голос и произнесённые слова.
       Чёрное Дерево? Почему он назвал себя так? Что скрывалось за этим именем? Нечто сильное и опасное. Пётр хорошо знал это. Его одолевали какие-то мутные, неясные тени не то предчувствий, не то воспоминаний. Чёрное Дерево... Охотник... Воин...
       Охотник и воин? Почему он так подумал о себе? При чём тут охотник и воин?
       Он провёл ладонью по спине лошади, погладил её нежно и вместе с тем властно. Пахучая мокрая шерсть ответила на движение его руки взбрызнувшими каплями. Пётр забрался верхом, действуя не совсем уверенно, но с твёрдым внутренним убеждением, что через минуту-другую в нём проснётся знакомое, но уснувшее в теле ощущение. И он не ошибся. Животное послушно пошло вперёд, повинуясь движению рук и ног Петра. Он правил лошадью с той же лёгкостью, которую испытывал несколько раз во сне, когда видел себя верхом на резвом жеребце. Наблюдая за собой, он не переставал поражаться своему умению. А ведь в первый день, когда они пришли на нижнюю базу, он чуть ли не в ужасе шарахнулся от подведённой к нему лошади. Теперь всякая неуверенность и тем более страх перед гривастым скакуном исчезли.
       Он пустил лошадь вниз по склону, пристально всматриваясь между деревьеями. Вон в мглистом утреннем воздухе тускло блеснула шумная лента реки. Дождевая пелена висела между прямыми стволами густой серой массой, казавшейся неподвижным туманом.
       Куда пошла Марина? Чернодеревцев припомнил, в какую сторону она ходила гулять с инструктором, укрывшись просторным плащом. Вон та небольшая лощинка, где вчера Марина долго разговаривала со своим ухажёром, вон тропинка, по которой можно спуститься вниз...
       Пётр соскользнул со спины лошади и прислушался. За шумом мокрой листвы различался едва слышный женский голос.
       -- Марина, -- прошептал Пётр глухо и шагнул вперёд.
       Ориентиром ему служил грудной смех жены, и этот нервно-похотливый смех не оставлял у Петра ни малейших сомнений в том, какая картина откроется перед ним через несколько секунд. Вскоре он остановился. Медленным, почти неуловимым движением руки он отвёл мохнатую еловую ветвь в сторону и увидел свою жену. Горячая волна нахлынула на Петра и застлала ему глаза. Затем жар в одно мгновение сменился ледяным жжением. Ему стало нечем дышать от невыразимого чувства, пронзившего его насквозь. Это были не гнев и не ярость. Это был взрыв, мгновенное и полное смещение всех точек опоры, всех правил, всех ценностей. Мир, похожий на сложное многогранное сооружение, внезапно рухнул и рассыпался прахом.
       Марина лежала на спине, раздетая догола. Между её широко раскинутыми ногами, двигая бёдрами взад и вперёд, скользил инструктор Женя. Под сыплющимися каплями мелкого дождя впившиеся друг в друга нагие тела мужчины и женщины блестели, излучая энергию необузданной природы. Из мужчины в женщину и из женщины в мужчину переливалась неуёмная страсть животных, липкая, притягательная сила разнополых существ.
       Пётр почувствовал в себе неудержимое желание занять место инструктора. Он повёл ноздрями и принюхался, как лесной хищник, к запаху женской секреции. Да, воздух вокруг совокуплявшейся пары был полон этого запаха -- запаха женщины, раскрывшейся для мужского семени.
       Но если тело Петра пробудилось для соития, то его разум приготовился к совершенно иному действию. Правая рука плавно достала из-за пояса нож, опробовала его рукоятку, стиснула её поудобнее. Пётр ощупал глазами спину ничего не подозревающего голого мужчины и остановил взгляд на крепких мышцах, то и дело напрягавшихся над лопатками. Эта спина больше не принадлежала живому человеку, отныне это была просто мишень, в которую следовало попасть без промаха...
       Пётр Чернодеревцев понял, что в его сердце не осталось ничего, что связывает людей друг с другом. Он не видел в себе ни жалости, ни сочувствия. Его лицо покрылось каплями пота, из глаз потекли слёзы. Так само собой выразилось его прощание со знакомым ему миром.
       Пётр шагнул вперёд, раздвигая ветви, с которых густо осыпалась вода. Он двигался беззвучно, как призрак, и сжимал в руке нож.
       Марина выгнулась в спине и, словно поторапливая мужа своей бурной страстью, подняла крутые бёдра над мокрой смятой травой. Женя придержал её крепкими руками, распрямил спину, поднял лицо к небу и втиснулся в женщину глубже, издав глухое рычание. Марина вскрикнула и содрогнулась от прокатившейся по ней очередной сладостной волны. Пётр обратил внимание на маленький раздавленный цветочек, прилипший к женской ляжке.
       -- Счастливой дороги, мальчик, -- громко сказал Пётр.
       Женя вздрогнул и поглядел через плечо.
       -- Вот чёрт, -- прошептал он, но не успел произнести больше ни слова.
       Пётр быстро опустился на колени, почти сев на голые ноги инструктора, и со всего размаху дважды ударил мужчину под левую лопатку. Женя дёрнул головой и впился руками в колени Марины, как если бы они были его единственной опорой в этом мире. Он стиснул пальцы так сильно, что кожа на ногах женщины побелела.
       Пётр властно толкнул окаменевшего Женю в голову, и тот тяжело рухнул на грудь любовницы. Чёрные разрезы на напрягшейся спине внезапно будто раскрылись, и из них хлынула кровь, стремительно заливая ложбину вдоль позвоночника. Затем Женя дрыгнулся пару раз, сперва ссутулившись, затем распрямившись и расслабившись, и кровь растеклась во всему его телу.
       Только теперь Марина ошалело задёргалась и начала бешено отталкивать умершего человека от себя, освобождаясь от всё ещё находившегося внутри неё мужского полового органа. Пётр продолжать сидеть, придавив ноги инструктора и глядя через его плечо в лицо жены.
       -- Этот человек насмехался надо мной, он проявил неуважение ко мне, -- произнёс Пётр спокойно и приподнял голову мертвеца за волосы. -- Теперь он не будет смеяться. Посмотри на его губы, их искривила вовсе не улыбка.
       Пётр поднялся на ноги и стащил покойника с голого тела жены.
       -- Оденься, но сперва смой с себя его кровь, -- велел он и властно махнул ножом.
       Женщина медленно поднялась с земли, не спуская глаз с окровавленной спины Жени и нервно ощупывая зачем-то свои груди. Дождь был мелкий и смывал пятна крови с её кожи очень медленно. Марина дрожала, руки отказывались служить ей.
       -- Не бойся ничего, -- глухо, но без малейшей тени беспокойства проговорил Пётр, -- всё уже позади.
       -- Что позади? Что позади? -- едва слышно забормотала женщина, елозя ладонями по своей коже. -- Что ты натворил, Петя? Как ты мог? Зачем ты, Петя?..
       -- Я не Петя, -- повысил голос Чернодеревцев. -- Меня зовут Чёрное Дерево.
       Марина перестала смывать с себя кровь и тупо посмотрела на мужа.
       -- Какое Чёрное Дерево?
       -- Это моё имя.
       -- Какое имя? Ты спятил! -- И почти закричала сорвавшимся голосом: -- Ты сошёл с ума!
       Он стремительно придвинулся к ней и закрыл ей рот ладонью.
       -- Тише, надо вести себя тихо, -- его голос был абсолютно незнаком Марине и испугал её больше, чем только что совершённое убийство. -- Очень тихо.
       Она выхватила рубашку из вороха одежды, укрытого непромокаемым плащом, и торопливо натянула её на себя. Пальцы дрожали и никак не могли справиться с пуговицами. После этого Марина присела на корточки и принялась надевать джинсы, но в таком положении ей это не удавалось.
       -- Выпрямись, глупая, и не спеши, -- сказал Пётр.
       Она застегнула ремень и скосила на стоявшего в двух шагах от неё мужа полные ужаса глаза, из груди её вырвался громкий вздох.
       -- Теперь одень его.
       -- Кого?
       Пётр указал ножом на неподвижное тело молодого человека.
       Она неуверенными движениями начала натягивать мертвецу на бёдра грубые штаны. Её руки вновь испачкались в крови. Заталкивая холодеющее тело в одежду, она оставляла на его бёдрах и животе отпечатки своих ладоней. Схватившись за обмякшую мужскую плоть, она невольно отдёрнула руки, окровавив сморщившуюся кожу и испугавшись её вида.
       -- Никак разонравилась его игрушка? -- мрачно засмеялся Пётр и склонился над покойником, чтобы закрыть его глаза. -- Спи, мальчик.
       -- Ты сошёл с ума от ревности! -- закричала Марина.
       -- Не кричи, иначе ты созовёшь сюда людей. Вытри ладони о траву, -- он сделал шаг в сторону жены и поднял руку, чтобы подтолкнуть Марину.
       -- Не подходи ко мне! Я не хочу быть с тобой! Ты безумен, Пётр!
       -- Я уже сказал тебе, что меня зовут Чёрное Дерево, -- низким голосом ответил он. -- Сейчас мы вернёмся в лагерь и возьмём провизию.
       -- Зачем?
       -- Мы уедем в горы. Мне надо в горы.
       -- Какие горы? Никуда я с тобой не поеду, -- Марина затрясла головой.
       -- Сейчас мы вернёмся в лагерь, -- повторил Пётр, -- но ты никому ничего не скажешь. Если ты подашь хотя бы знак, я зарежу тебя на месте, женщина. Быстро садись на лошадь своего любовника! Вы ведь вдвоём на одной лошади приехали?
       Марина не узнавала мужа. Он говорил об убийстве спокойно, как будто это было для него делом привычным, повседневным. Он был спокоен. Он был твёрд. Пётр Чернодеревцев никогда не вёл себя так, даже разговаривая с подчинёнными. Он всегда говорил свысока, пренебрежительно, но никогда в его голосе не слышалось действительной уверенности в себе. Он любил командовать, но от Марины никогда не ускользало, что Пётр командовал с некоторой оглядкой, с некоторой долей страха, что ли. Он всегда боялся перейти грань дозволенного, всегда был готов отступить, всегда боялся потерять своё лицо, своё кресло и свои деньги.
       Но сейчас, стоя с ножом в руке, Пётр говорил совершенно иначе. В нём открылся другой человек. Пётр Чернодеревцев исчез, осталась только его внешность. Чернодеревцев! Вот оно -- Чёрное Дерево! Почему он назвал себя так? Откуда это пришло к нему? Как он вообще нашёл любовников в лесу? Как он сумел добраться сюда верхом на коне? Нет, перед ней стоял не Пётр, не руководитель филиала фирмы "Рене", а хладнокровный дикарь, называвший себя Чёрным Деревом.
      

    ***

      
       -- Эй, да ты никак верхом? -- удивился Сергей Лисицын, завидев Петра и понуро сидевшую на второй лошади Марину.
       -- Угу, -- равнодушно кивнул Пётр, -- тебя что-то удивляет?
       -- Удивляет? -- растерялся Лисицын. -- Думаю, что это не то слово. Ты вчера ещё еле в седле держался, а сейчас запросто едешь на несёдланом жеребце. Вот тебе и номер! Тут в самую пору язык проглотить от изумления... А что это вы в такую рань кататься отправились? Погода-то не прогулочная!
       -- Бывает, -- неопределённо ответил Пётр и легко спрыгнул на землю.
       Едва заметным жестом он велел Марине оставаться верхом, сам же прошёл в избу, где стояли ящики с провизией, хранившейся для непредвиденных случаев.
       -- Мариша, -- Лисицын подошёл к лошади, на которой продолжала сидеть женщина, -- ты что не спускаешься? Ты же промокла насквозь... Что такое? Что-нибудь случилось?
       Внезапно она заплакала, раскачивая головой.
       -- Что стряслось? -- настойчиво спросил Лисицын, беря лошадь под уздцы. -- Пётр, что ли, финт какой выкинул?
       -- Он сошёл с ума...
       -- В каком смысле? -- Сергей протянул руку, чтобы помочь Марине спрыгнуть.
       В эту минуту в дверях избы появился Чернодеревцев. В одной руке он держал небольшой мешок, в другой нёс двуствольное ружьё. Через плечо был переброшен патронташ.
       -- Отойди от неё! -- почти крикнул Чернодеревцев.
       -- Петя! -- воскликнул Сергей.
       -- Эй! -- послышался голос, и со стороны другой избы, где ночевала вся группа, появился инструктор Василий. -- Ты какого хрена моё ружьё прихватил? А ну положь! Не балуй!
       -- Я на охоту, -- мрачно ответил Пётр.
       -- На какую, твою мать, охоту? -- не понял Василий. -- Положь ружьишко немедля!
       Пётр шагал к своему коню, не сводя глаз с Марины. Василий решительно двинулся ему наперерез. Сергей Лисицын молча следил за двумя сближавшимися фигурами, ничего не понимая, но ощущая стремительно нагнетавшееся в воздухе напряжение. Казалось, что невидимая электрическая нить натянулась между Петром и Василием и с каждой долей секунды натяжение усиливалось.
       -- Уйди! -- пригрозил металлическим голосом Пётр и направил на Василия ружьё.
       -- Я тебе уйду! -- возмутился тот. -- Ты, сукин сын, тварь городская, будешь мне указывать, что делать! Сцапал мою двустволку и ещё пужает, стервец...
       Василий продолжал надвигаться на Петра, и тут громыхнул выстрел. Сизоватый дым окутал Чернодеревцева. Василий отшатнулся назад, изрешечённый картечью, и шмякнулся в лужу, широко раскинув руки. Сергей вздрогнул, не веря в то, что только что произошло.
       -- Он сошёл с ума, -- сквозь слёзы повторила Марина.
       -- Уйди, Лис, -- Пётр направил оружие на Лисицына, и Сергей не посмел возразить.
       Его отделяло от Чернодеревцева не менее пяти шагов, ни о каком рукопашном бое не могло быть и речи. Оставалось лишь повиноваться. И Сергей медленно пошёл в сторону, немного расставив руки и показывая Петру свои ладони.
       -- Я ухожу, Петя, ухожу, слышишь? -- говорил Лисицын.
       -- Я не Петя, сколько можно повторять! -- рявкнул Пётр. -- Меня зовут Чёрное Дерево.
       Тем временем из двери избы высыпали наружу туристы. Лица их выражали недоумение, быстро сменяющееся страхом.
       -- Никто пусть не двигается! -- закричал Сергей. -- Оставайтесь на местах!
       Пётр ловко вспрыгнул на коня. Тот присел от плюхнувшегося на него грузного тела и тут же послушно тронулся с места.
       -- Езжай впереди меня, -- велел Пётр и грубо толкнул жену в поясницу стволом ружья.
       Через минуту всадники скрылись из виду. Пространство базы в одно мгновение наполнилось криками, все разом метнулись к неподвижному телу Василия.
       -- Что тут происходит?
       -- Вася! Что с Васей? Убит?
       -- Какой кошмар!
       -- Откуда ружьё?
       -- Кто стрелял?
       -- А где Женя? Кто видел Женю?
       -- Нужен врач! Срочно врача! Среди нас есть хоть какой-нибудь медик?
       -- Где Алексей Степанович? Скорее, Алексей Степанович, сделайте что-нибудь!
       -- Да что я могу?
       -- Вы же профессор!
       -- Но я совсем другой профессор. Я не медик, поймите меня...
       Сергею Лисицыну было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Василию помощь уже не нужна. Он протолкнулся сквозь сгрудившихся людей и медленно обошёл весь двор, раздумывая о чём-то и не обращая внимания на поднявшиеся крики. Он шаг за шагом восстанавливал в памяти всё, что видел, снова и снова всматривался в лицо Петра Чернодеревцева. Что случилось? Откуда это внезапное сумасшествие? Или это не безумие? Тогда что? Что? Что могло произойти с этим всегда уравновешенным и осторожным человеком? Что? Неужели...? Неужели действие проклятого препарата, который Пётр проглотил, приняв горошинки за конфеты? Но ведь он сказал, что выплюнул "эту гадость"... Или не всё выплюнул? Что-то осталось внутри. Он бросил в рот целую горсть, часть успел проглотить, часть выплюнул...
       -- Алексей Степанович, я бы хотел поговорить с вами, -- Лисицын подошёл к профессору Митькину.
       -- Конечно, Сергей Владимирович, конечно. Как же это случилось? Какой ужас!
       -- Ужас, не то слово... Скажите мне, пожалуйста, сколько нужно вашего препарата, чтобы человек изменился?..
       -- Вы говорите про мемотрин?
       -- Да.
       -- На людях мы не проводили испытаний. Видите ли...
       -- И всё же? Одна горошина способна начать процесс изменений? -- настаивал Лисицын. -- Или надо больше?
       -- Одна из тех, что в моём флакончике? Конечно, но я не знаю, каковы были бы последствия, сколь глубоки могут быть изменения в человеке...
       -- Я думаю, что последствия мы уже наблюдаем, -- задумчиво произнёс Сергей.
       -- В каком смысле? -- не понял Митькин и взъерошил мокрую седину. -- Вы что-то имеете в виду конкретное?
       -- Да, -- Сергей кивнул, -- видите ли, Алексей Степанович, мне кажется, что Пётр заглотил вчера несколько ваших горошин, приняв их за конфеты.
       -- Не может быть! Когда? -- Профессор торопливо полез в карман куртки и поднёс к глазам склянку.
       -- Он сказал мне, что шарики показались ему горькими, поэтому он выплюнул их.
       -- Выплюнул? -- Митькин с ужасом пялился на флакончик, в котором отсутствовала добрая половина содержимого.
       -- Он сказал, что выплюнул, -- кивнул Лисицын. -- Но ведь он мог проглотить часть того, что разжевал. Не так ли?
       -- Мог, ещё как мог. Мемотрин растворяется очень быстро...
       -- Я видел Петра ночью, его тошнило.
       -- Тошнило? Это наверняка действие препарата. Ох, какой кошмар! Что я натворил! -- Митькин бессильно опустился на землю прямо в лужу. -- Конечно, его тошнило! Если он столько проглотил... Как же вы не сказали мне сразу?
       -- Значит, препарат мог начать действовать? -- продолжал настаивать Сергей, не обращая внимания на бесполезные теперь вопросы учёного.
       -- Мог начать? Бесспорно начал действовать... Но почему Пётр стал убивать?
       -- Вы же сами сказали, что у каждого могут начаться свои психические и физиологические процессы, которые вы не в силах предсказать.
       -- Не в силах...
       -- Вот они и начались. Теперь главное для нас -- понять, как Пётр будет вести себя дальше, -- Сергей напряжённо потёр глаза. -- Он называет себя Чёрным Деревом. Значит, его психика перестроилась на какой-то первобытный лад, он считает себя диким воином...
       -- Воином?
       -- Это лишь моё скороспелое предположение, -- объяснил Сергей, -- нужно ждать, смотреть, как он дальше поступит...
      

    ***

      
       -- Зачем ты забрал меня, Петя? -- плача спросила Марина. Её мокрые волосы налипли на лицо, с них текла вода.
       -- Не знаю, -- мрачно ответил он и поморщился, -- и прекрати звать меня Петей.
       -- Но почему? Почему не Петя?
       -- Не знаю, -- не меняя тона сказал он и посмотрел через плечо назад, не видно ли кого.
       -- Ты же всегда был Петром!
       -- Теперь я не Пётр, я точно знаю это, но не могу объяснить... Я ничего не могу объяснить... Со мной что-то происходит, -- его голос сделался усталым и плаксивым, как у маленького ребёнка, который испытывает сильное недомогание, но не может сказать, что именно его беспокоит.
       На мгновение что-то будто выключилось в его голове, он закрыл глаза и почти лёг на шею своего коня. По всему телу разлилась свинцовая усталость. Рука, сжимавшая ружьё, безвольно свесилась, пальцы разжались, оружие выскользнуло и шлёпнулось в сырую траву.
       Марина оглянулась на звук и остановила лошадь.
       -- Тебе плохо? -- спросила она мужа, не зная, радоваться ей или огорчаться.
       -- Сейчас... сейчас всё пройдёт, -- ответил он знакомым голосом Петра Чернодеревцева. -- Что-то происходит со мной... Я болен... Мне дурно... Голова бежит...
       -- Конечно происходит, Петенька, милый, остановись, пока не поздно...
       -- Поздно? -- Он устало сполз на землю, держась за крутой бок коня. -- Силы уходят... Сколько мы едем? Долго?
       -- Долго, Петенька, надо возвращаться, иначе мы заблудимся...
       Он вдруг резко вскинул голову и посмотрел на жену покрасневшими глазами.
       -- Голова... голова кружится, земля плывёт... Подойди ко мне...
       Марина приблизилась к сидящему в высокой траве мужу с явной неохотой, но ослушаться она не решилась.
       -- Повернись ко мне спиной, -- процедил Пётр сквозь зубы, -- сними свой ремень...
       Марина повиновалась, и он крепко скрутил ей руки за спиной.
       -- Вот так...
       -- Зачем ты? -- попробовала она заговорить мягким тоном.
       -- Чтобы ты не вздумала удрать... Сиди... Жди меня... Я скоро... скоро...
       -- Мне холодно, Петя, и руки больно от ремня... Слышишь меня?
       Он не ответил. Посмотрев на мужа, Марина увидела, что он прислонился спиной к шершавому стволу сосны и свесил голову, будто лишившись сил. Волосы поникли, мокрые и тяжёлые, нависли тёмной прядью над сведёнными бровями. Пётр Чернодеревцев впал в забытье, бормоча непонятные обрывки фраз про кровь, шаманов и украденную душу.
      
      

    КОРШУНОВЫ

      
       -- Чтоб им всем пусто было, -- то и дело рычал Матвей, -- вынудили-таки, сволочи, по тайге шнырять.
       -- Болтай поменьше, -- рявкнул Павел, глядя себе под ноги, -- да благодари Бога за то, что он нас от пули уберёг.
       -- Чего мне его благодарить-то? -- огрызнулся Матвей. -- Может, мне и за устроенную на нас засаду благодарить его? Нет уж, брательник, ты про Бога мне не впаривай. Я всю жисть лишь на собственные руки и ноги полагался и вот до сих пор на воле. Из всяких передряг целым выходил. И Бог твой тут ни при чём.
       -- Прикуси язык... Слышишь? -- Павел остановился, насторожившись всем телом. Его заросшее лицо напряглось, глаза сверкнули. -- Голоса вроде...
       -- Кажись, слышу что-то.
       -- Дождь мешает, сука проливная. Но голоса есть, это как пить дать. Где мы сейчас? -- Павел осмотрелся, ноздри его шевельнулись. -- Никак навозом конским тянет, чуешь?
       -- Есть малость. Тут, наверное, база, где туристы ночуют, -- высказал предположение Матвей и встряхнулся, разбрызгивая во все стороны накопившуюся в одежде воду. -- Верно говорю, Павло, тут где-то база должна быть. Мы ж сколько отмахали, аж до самого озера дотопали, а у них здеся тропа проходит от Ушлой Низины до Вороньей Горы.
       -- Тогда валяем далее, -- решительно сказал Павел.
       Он был старше Матвея года на четыре, впрочем, выглядели братья почти ровесниками. Трудно было определить по внешнему виду, кого из них жизнь потрепала сильнее. Два глубоких шрама через всю левую половину лица Матвея придавали его внешности особую свирепость, но в облике Павла имелось нечто неуловимое, что заставляло думать, глядя на него, что он обладал более суровым и даже жестоким нравом.
       Сейчас оба они, промокшие до корней волос, выпачканные по грудь в грязи, покрытые многодневной щетиной, источающие густой запах немытых тел -- одним словом, внушающие всей своей наружностью подозрение, взяли ружья наперевес и приготовились к любой неожиданности.
       -- Вперёд? Ты хочешь, чтобы мы пошли на базу? -- Матвей по-собачьи наклонил голову набок. Казалось, что уши его вот-вот встанут торчком.
       -- Ясный пень, на базу. Мне в тайге ждать неколи. Пожрём там с туристами, отогреемся. Нам пужаться нечего. Назовёмся охотниками, скажем, что заплутали во время грозы, с пути сбились. Чё тут гадать-то? -- Павел перебросил ружьё через плечо. -- Пошли. Авось выведет кривая.
       -- Рискованно это, Павло, -- неуверенно покачал головой младший Коршунов.
       -- Ты башкой не тряси. У нас выбора нет. До Куюса нам ещё топать и топать. А здесь мы переждём чуток, сил поднаберёмся, может, что-нибудь разузнаем, лошадок прихватим и за пару дней спустимся в низину. Там осмотримся и, если всё чин чинарём, если легавые нас не заметут, то рванём дальше на север.
       -- Зря ты того инспектора порешил, -- посетовал Матвей.
       -- Он сам на мой ствол вышел, к тому же меня на мушку подцепил, язва, -- хищно оскалился Павел. -- Мне теперь никак нельзя им в лапы даться.
       -- Это точно, -- поддакнул Матвей и тоже бросил ружьё за плечо. -- Пошли, что ли?
       Они медленно двинулись вперёд, вслушиваясь в неясные звуки, доносившиеся откуда-то спереди. Вскоре они вышли на широкую, хорошо утоптанную тропу, поперёк которой тут и там тянулись могучие корни деревьев, скользкие, блестящие, омытые дождём и похожие на щупальца неведомых чудовищ. Минут через пять сквозь мокрую листву стала видна первая избушка, затем появилась вторая. На одной белел рогатый олений череп, стена другой была сплошь увешана ремнями и верёвками. Не менее десяти человек уныло бродили по залитому водой пространству между бревенчатыми строениями, негромко переговариваясь.
       -- Что-то они хмурые какие-то, -- произнёс негромко Матвей, -- туристы обычно шумнее ведут себя, веселее, беззаботнее.
       -- Да, мрачноваты они для отдыхающих, -- согласился старший брат, -- погода, что ли, придавила их?
       -- Не нравится мне это место, Павло, -- скрипнул зубами Матвей. -- Чует моё ретивое, что не дело нам сюда соваться.
       -- Выбирать не приходится, у меня живот от голода в узел свернулся. Пошли. Только ты язык не очень-то распускай и держи себя в руках. Норов свой поглубже запрячь, а то я тебя знаю, стервеца.
       Они вышли на опушку спокойно, не таясь, надев на лица маски доброжелательных, но очень утомлённых людей.
       -- День добрый! -- воскликнул Павел, приближаясь к туристам.
       -- Кому добрый, а кому и не очень, -- донеслось в ответ сквозь негромкий гул голосов.
       -- Случилось что? -- старший Коршунов довольно-таки естественно изобразил любопытство.
       Навстречу шагнуло человек пять, и один из них, одетый в стёганку и мятые военные штаны, заправленные в высокие сапоги, сказал:
       -- Неприятность у нас случилась, человека застрелили насмерть.
       -- Как так?
       -- Турист наш тронулся, похоже, в уме. Ни с того ни с сего шарахнул из дробовика и убил Ваську, одного из инструкторов. Наповал... Врач уже не нужен.
       За спиной человека в стёганке стоял седовласый старикан и бормотал что-то нечленораздельное. Он то и дело надевал на нос очки, затем снимал их и нервно крутил пальцами.
       -- Сегодня сорока у нас на задах с самого утра строчила -- примета в руку: к гостям или к вестям. Вы проходите в дом, вон в ту избу, в этой мы покойника положили до приезда милиции, -- сказал человек в стёганке.
       При упоминании о приезде милиции Павел Коршунов насторожился, но ничего не сказал и едва уловимо показал брату глазами, чтобы тот ничего не спрашивал.
       -- Я тут покамест за старшего, -- объяснил человек в стёганке. -- Меня Иваном зовут. Я на базе дежурил до приезда группы.
       -- Что ж так мало вас?
       -- Из инструкторов, которые с туристами приехали, здесь сейчас только Олегыч. Был ещё Женька, но запропастился куда-то, -- пожал плечами Иван. -- Боюсь, как бы его этот сумасшедший тоже не порешил. Олегыч сейчас бродит поблизости, ищет его... А вы откуда такие измученные?
       -- Оттуда, -- Павел неопределённо махнул рукой вверх по тропе, -- в грозу заплутались, теперь хотим до Куюса добраться... Перекусить не найдётся?
       -- Только что суп поспел, тушёнкой заправили, -- без малейшего аппетита в голосе сообщил Иван. -- Славно, что у вас ружья имеются. Мы теперь не знаем, чего от этого сумасшедшего ожидать. Он ведь умыкнул Васькину двустволку. У нас, правда, ещё два ружья есть, но всё-таки... Сумасшедший есть сумасшедший...
       -- Долго вы плутали? -- подошёл к ним мужчина лет тридцати семи и протянул Коршуновым руку. -- Давайте знакомиться. Меня зовут Сергей Лисицын, друзья кличут Лисом.
       -- А мы, -- Павел замялся на пару секунду, -- Коршуновы... Павел и Матвей Коршуновы.
       -- Братья? -- совсем не весело улыбнулся Сергей, думая о чём-то своём.
       -- Братья, -- кивнул Павел.
       -- Не наткнулись ни на кого?
       -- В каком смысле? -- насторожился Матвей. -- Чего это нам натыкаться на кого-то? Мы сами по себе.
       -- Что вы так набычились сразу? -- удивился Сергей. -- Я имею в виду нашего Петра... Ну того, который спятил...
       -- Не-е, не видали никого, -- решительно замотал головой Павел.
       -- Пойдёмте-ка суп хлебать. Слышите запах? Похоже, наши женщины сварганили недурственные щи, -- Лисицын взмахнул рукой, -- там и поговорим. Может, вы присоветуете что-нибудь. Вы, как я понимаю, люди бывалые, лес знаете.
       -- Это точно, -- сплюнул Матвей, -- сызмальства по тайге шныряем.
       -- И всё-таки сбились с пути, -- хмыкнул Сергей.
       -- С кем не бывает...
       Войдя в дом, Коршуновы устроились за длинным столом поближе к двери. В доме царила почти тишина, туристы, пришибленные сознанием случившегося на их глазах убийства, чувствовали себя потерянными. Они приехали в горы Алтая отдохнуть, но теперь ощущали себя почти заложниками обезумевшего человека. Они были отрезаны от цивилизованного мира, они всерьёз испугались за свои жизни.
       Снаружи послышался топот копыт.
       -- А вот и Олегыч! -- радостно воскликнул Иван, вытирая руки о стёганку. -- Какие новости?
       Коршуновы одновременно повернули головы к двери и увидели хмурого мужчину лет сорока. Пришедший обвёл глазами всех собравшихся и кивком головы пригласил Ивана выйти:
       -- Подойди, пошептаться надо...
       Иван не заставил себя ждать и быстро выбрался из-за стола. Сергей Лисицын покрутил деревянную ложку в руке, облизал её и тоже поднялся, решив разузнать, что стряслось. Олегыч бросил на него короткий взгляд, когда он подошёл к нему следом за Иваном, но не прогнал, он чувствовал в Лисицыне человека серьёзного и решительного.
       -- Я нашёл Женьку, -- сообщил Олегыч едва слышно, -- он убит, два удара ножом в спину... прямо под сердце. Между прочим, моим ножом убит. Нож-то мой поутру пропал, видать, этот псих его спёр у меня...
       -- Дела... -- протянул Иван и поскрёб ногтями заросший подбородок.
       -- А это кто такие? -- тихонько спросил Олегыч, стрельнув глазами на Коршуновых.
       -- Не знаю, -- пожал плечами Иван. -- Назвались Коршуновыми. По мне, хоть Коршуновы, хоть Орловы, хоть Кукушкины. Лишь бы беды не принесли.
       -- С ружьишками пришли? Охотники, что ли? -- уточнил Олегыч.
       -- С дробовиками, -- сказал Сергей, не поворачиваясь к дому, -- утверждают, что заплутались в тайге во время грозы.
       -- Может быть, -- неопределённо пробормотал Олегыч, -- всё может быть. Что нам с Женькой-то делать?
       -- Надо бы сюда его доставить, -- не то предложил, не то спросил Иван.
       -- Надо-то, конечно, надо, -- Сергей сжал руки в кулаки и хрустнул пальцами, -- только ведь народ до смерти перепугается. Второй труп! Представляете, что это такое для обычных горожан?
       -- А ты сам-то не боишься, что ли? -- полюбопытствовал Олегыч. -- Мы-то хоть и не каждый день с такими делами сталкиваемся, но всё же разного понюхали в тайге.
       -- Мне тоже приходилось через кровь пройти, -- кисло улыбнулся Сергей.
       -- Это у тебя пулевое? -- Олегыч указал пальцем на расстёгнутую на груди Сергея рубашку; там виднелись два следа, похожие на желваки.
       -- Это давнишняя история, -- отмахнулся Лисицын, -- с войны осталось.
       -- Где случилось? -- в глазах Олегыча вспыхнул неподдельный интерес.
       -- В Ченгремском районе. Меня свои ранили. Можно сказать, что убили.
       -- Чего ж так? Специально, что ли? -- не поверил Иван. -- Я многое про Кавказ слыхал, рассказывают, что там иногда наши наших же косили не то по глупости, не то по приказу...
       -- Нет, я случайно попал под пули. Мы на засаду напоролись, я журналистом там был, -- пояснил Лисицын. -- Офицеры с инспекцией ехали и нарвались на засаду. Всех покосило на месте, некоторых в голову добивали. Я под машиной залёг...
       Перед глазами Сергея возникла картина из страшного военного прошлого. Он увидел грязное дно завалившегося на бок грузовика, услышал приглушённый стрёкот автоматов, разглядел неподвижные тела в простреленных гимнастёрках, битое стекло взорванного "уазика", чью-то фуражку под каплями дождя. И снова почувствовал тупой удар в грудь...
       -- И что? -- вернул его к действительности Олегыч. -- Все погибли?
       -- Думаю, что все. Очень всё быстро случилось. Затем на холме появился наш БТР и стал лупить из пулемёта, за ним шли спецназовцы. Тут меня и пришпилило к земле. А выходил меня, как это ни странно, один из тех горцев, что участвовал в засаде. До сих пор не знаю, что заставило его поступить таким образом. Он и сам не смог объяснить, сказал только, что так было нужно...
       -- Выходит, ты, Серёга, тёртый калач, -- заключил Олегыч.
       -- Нет ли у вас чего горячительного? -- гаркнул Матвей, выглянув из открытой двери.
       -- Водки, что ли? -- откликнулся Иван. -- Есть у меня маленько спирта.
       -- Не мешало бы дёрнуть чуток, чтобы оклематься после дождя. Угостишь, не зажмёшься? -- ухмыльнулся Коршунов.
       -- Чего там зажиматься, -- Иван залез на верхнюю полку, громыхнул жестянками и извлёк из глубины хорошенькую бутыль из чёрного стекла. Бутыль увесисто булькнула, показывая, что во чреве её плескалась отнюдь не малость спирта, а добрый литр, а то и более того. -- Подставляй кружку, Матвей. Брат твой присоединится?
       -- В стороне от угощения не останусь, -- подал голос старший Коршунов, -- наливай.
       -- Воды зачерпните для запивки, -- посоветовал Олегыч.
       -- Не-е, мы чистого махнём, дело привычное, -- улыбнулся Матвей и запрокинул голову, одним махом влив в себя содержимое алюминиевой кружки. -- Ах, славно дерёт!
      

    ***

      
       Шум поднялся внезапно. Сергей сидел возле задумчиво курящего Ивана на лавке, представляющей собой широкую доску, приколоченную к двум вертикальным чурбанам, и вслушивался в звук падающих с деревьев капель, когда послышался внезапный грохот жестяных мисок и кружек, полетевших на пол.
       -- Да сколько же можно, уберите вы свои руки в конце концов! -- женский голос воскликнул не столько возмущённо, сколько испуганно.
       -- Что там у них? -- вздрогнул Иван и резко встал.
       Нервы у всех были достаточно напряжены.
       -- Пойдём-ка туда, -- откликнулся Лисицын и быстро вошёл в избу.
       Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить всю обстановку. Коршуновы успели изрядно набраться, их разморило, и Матвея потянуло на развлечения. Судя по всему, он пытался приударить за одной из туристок, пышногрудой и голубоглазой. Сергей Лисицын обратил на неё внимание в первый же день приезда в Нижний Лагерь. Она не отличалась красотой, можно даже сказать, что была совсем простенькой, а то и невзрачной. Но... голубые глаза заменяли все остальные прелести, которыми обладают смазливые барышни. Её звали Тамара. Она всегда вела себя тихо, неприметно, как мышонок, будто старалась всячески избегать постороннего внимания. И вдруг на неё положил глаз пьяный, насквозь пропотевший мужик с грязными волосами и рожей, усеянной чёрной щетиной.
       -- Прекратите же лапать меня! -- Она передвинулась уже на самый край лавки и прижалась спиной к стене.
       -- Да ладно тебе, -- развязно отвечал Матвей, тяжело оглаживая широкой тёмной ладонью женское плечо. -- Не маленькая небось, ничто, как говорится, человеческое...
       -- Прекратите! -- Она попыталась встать, но Матвей больно впился крепкими пальцами в её плечо и усадил на прежнее место.
       -- Сидеть, соска! -- внезапно повысил голос Матвей, и его рука властно скользнула с плеча Тамары на белую шею. -- Эка от тебя славный дух идёт, чисто молочный...
       Павел Коршунов тем временем пересел из-за стола на пол в угол избы на чей-то свёрнутый в рулон мягкий спальник и в блаженстве откинул голову назад, уперевшись растрёпанным затылком в стену. В ногах у него стояла очередная кружка со спиртом, рядом лежало ружьё. Вслушиваясь в голос младшего брата, пристававшего к Тамаре, он расслаблялся, словно внемля убаюкивающей песне.
       От внезапно пробудившегося в Матвее буйства туристы оторопели, сгрудились, боясь проронить лишний звук. Весь мир превратился для них теперь в неукротимый кошмар, оскалившийся бешеными клыками и выставивший перед собой сизый срез ружейного ствола, от которого разило только что сгоревшим порохом. Несколько часов назад рехнувшийся Пётр застрелил на их глазах инструктора Василия. Теперь пришли эти двое, тоже вооружённые, напились, превратились в свиней и могли в любую секунду начать палить из всех ружей куда ни попадя.
       -- Отпустите же меня! -- взмолилась Тамара, снова попыталась освободиться и полными отчаянья глазами взглянула на остальных людей.
       Кто-то из мужчин неуверенно подал голос, деликатно попросив Матвея прекратить хулиганство, но тот лишь рыкнул в ответ. Его взор затуманился. Потеряв над собой контроль, он сгрёб Тамару в охапку одной рукой и выволок из-за стола, не выпуская из другой ружья. Девушка вскрикнула.
       В это время и вошли в избу Сергей и Иван.
       В два прыжка Лисицын покрыл пространство, отделявшее его от Матвея, и впился в его взъерошенную шевелюру. Пальцы ощутили жирность давно не мытых волос. Матвей удивлённо гыкнул, поддался сильному движению Лисицына, выгнулся, оскалился и в следующую секунду громко охнул: Сергей наградил его двумя короткими, неуловимо быстрыми ударами в поясницу. Матвей грузно опустился на пол, громко стукнувшись коленями.
       -- Ну, язва, щас я тя урою, -- прошептал он.
       Однако ему потребовалось не менее минуты, чтобы очухаться, Сергей же тем временем забрал у него двустволку и положил на стол.
       -- Нужно уметь себя вести, -- начал было Лисицын, повернувшись к Матвею спиной, но в то же мгновение браконьер вскочил на ноги и бросился на него, выпучив красные блестящие глаза.
       -- Серёга! -- только и успел выкрикнуть Иван.
       Лисицын услышал шум позади и стремительно повернулся. Выпитый спирт заметно притупил чувства браконьера, только поэтому он смог столь легко прийти в себя. Однако движения его были неточными. Огромный кулак размашисто скользнул в воздухе, но не попал, как Матвею того хотелось, в голову Лисицына. Кулак стукнул в плечо. Сергей качнулся, продолжая разворачиваться, ловко упёрся руками в стол за спиной и оттолкнулся от пола обеими ногами. Его тело взмыло вверх, сжалось в комок на уровне груди Матвея и тут же распрямилось, как тугая пружина. Две сильные ступни одновременно ткнулись в грудь Матвея и отшвырнули его к стене.
       Браконьер не упал, стена удержала его. Он рванулся влево, затем сразу метнулся вправо и выбежал в дверь, свалив могучим ударом возникшего на его пути Ивана. Сергей бросился за ним. Разбежавшись, он кубарем бросился Матвею под ноги и сбил его в лужу, подняв столб холодных грязных брызг. Браконьер быстро трезвел от сыпавшихся на него ударов и сам не плошал, отбиваясь тяжёлыми кулаками. Однако против Сергея у него было мало шансов.
       Когда из дома выбежали люди и Иван подлетел к дерущимся, руки Матвея были уже заломлены за спину. Его чумазое лицо скривилось в бессильной ярости, волосы налипли на глаза.
       -- Всё нормально, -- посмотрел на подбежавшего инструктора Лисицын. -- Больше он не будет кусаться. Надо бы скрутить его до приезда милиции.
       -- Это уж хрен вам! Немедля отвалите от него! -- послышался хриплый окрик.
       Все оглянулись и увидели Павла с поднятым ружьём. Пока продолжалась драка, на старшего Коршунова никто не обращал внимания, про него просто забыли, сочтя за уснувшего. Однако он знал, что делать. Он затаился, как это умеют делать настоящие таёжные жители, притих, сделавшись как бы невидимым, но теперь встал и взял ситуацию под контроль.
       -- Оставьте брательника, -- взмахнул он двустволкой. -- Слышь, Матвей? Поднимайся и скоренько вали в ту хату.
       -- Зачем? -- сплёвывая кровь с губ, избитый браконьер медленно поднялся.
       -- У них там рация. Лупани в неё разок картечью, чтобы не трепались больше ни с кем. Нам с тобой и без того ищеек на хвосте хватает. Давай живее! И кончай кулаки сжимать, драки боле не будет. Успокойся или я тебя самого продырявлю, слышишь? Шибко много с тобой хлопот...
       Павел бросил брату второй дробовик, и младший Коршунов недовольно побрёл в избу, где находилась крохотная радиостанция. В дверях он остановился и злобно ухмыльнулся:
       -- А ну выходь! Нечего меня подкарауливать, хрен пеньковый!
       Из дома шагнул расстроенный Олегыч с топором в руке.
       -- Глазастый чёрт, -- проворчал инструктор, проходя мимо Матвея.
       -- Глазами кормлюсь, -- бросил в ответ браконьер и сильно ткнул Олегыча стволом в спину. -- Топай, топай.
       Через несколько секунд раздался выстрел, слившийся с металлическим визгом покорёженной рации, затем второй, и вскоре Матвей появился на пороге, вгоняя в ружьё новые патроны.
       -- Так что теперь прощайте, -- сказал Павел, садясь верхом на кобылку и не сводя с толпившихся людей оружия. -- Отдыхайте на здоровье, места здесь пригожие.
       -- А с тобой, язва, -- крикнул Матвей, впрыгивая на второго коня и обращаясь к Лисицыну, -- я когда-нибудь свижусь!
       Всадники быстро скрылись, оставив туристическую базу в гробовом молчании.
       -- Ну что, братцы? -- Иван медленно обвёл глазами собравшихся. -- Сколько нас тут? И не сумели совладать с двумя бандитами? Аль стволов у нас своих нет? Как сопляков каких-то уделали нас! Тьфу!.. Кстати, теперь уж нечего темнить, настроение у всех изгажено, так что скажу вам всё до конца.
       -- Что ещё? -- ахнул женский голос.
       -- Этот сумасшедший Пётр убил и Женьку нашего. Ножом в спину.
       -- Ой...
       -- Вы должны всё знать. Отдых у вас не получился, к сожалению. Пока не прибудет милиция, мы никуда отсюда не двинемся. А там уж вы решайте сами, поедете вы дальше или двинетесь обратно, -- сказал Олегыч.
       -- Словом, сейчас у нас здесь военное положение, -- подвёл итог Лисицын. -- Держитесь все вместе. Из дома не выходите.
       -- А если по нужде, то как? -- спросил неуверенный мужской голос.
       -- По нужде придётся с охраной, -- после некоторого раздумья решил Иван. -- Я, Олегыч или Сергей, в общем, кто-нибудь из нас будет с вами ходить, держа ружьё наготове. У нас есть два дробовика.
       -- И женщины тоже под вашим присмотром будут... в туалет... ну? -- задала вопрос голубоглазая Тамара, успевшая прийти в себя.
       -- Иначе нельзя, -- решительно ответил Сергей.
       -- Ужас какой-то...
       Тем временем Коршуновы скакали вниз по тропе. Матвей матерился, Павел мрачно молчал.
       -- Съехать нам надо где-то с тропы, -- сказал вдруг Павел.
       -- Чего это?
       -- Они поутру милицию из Куюса вызвали из-за того убитого. Так что мы завтра наткнёмся на патруль, это уж как пить дать, а то и раньше.
       -- Вот бляди городские...
       И тут они умолкли.
       Впереди, поставив коня поперёк тропы, молча смотрел на Коршуновых незнакомый мужчина. Он сидел верхом, нагнувшись вперёд и опершись локтем на холку своего несёдланого скакуна. На руке его лежало охотничье ружьё, направленное на Коршуновых. Но не это поразило братьев, а то, что незнакомый всадник был совершенно голый. Единственный предмет туалета, если так можно выразиться, составлял висевший на талии патронташ. Нагое тело совсем не спортивного сложения было густо обмазано глиной от бёдер до шеи. Грязь покрывала и его лицо.
      
      

    КЛЫКИ БЕЗУМСТВА

       Пётр пришёл в себя так же внезапно, как и впал в забытье. Оглядевшись, он увидел скорчившуюся Марину со скрученными за спиной руками.
       -- Сидишь? -- равнодушно спросил он.
       -- Петенька, развяжи меня, милый...
       Пётр поднялся, не обращая внимания на её просьбу, и неторопливо обвёл глазами лес. Дождь прекратился, но повсюду слышался звук капающей с косматых ветвей воды. Кустарник мелко подрагивал нежной зеленью под осыпающейся тут и там водой.
       -- Петенька, я больше не могу так, -- взмолилась Марина, -- я насквозь продрогла. Слышишь ты меня или нет?!
       Её хныканье внезапно переросло в истеричный крик. Пётр молча сделал несколько шагов взад-вперёд, подобрал с земли ружьё и присел на корточки перед женой. Она увидела его глаза. Взгляд мужа показался совершенно отсутствующим, и её голос снова сошёл на шёпот.
       -- Петя, что с тобой? Где ты сейчас? О чём ты думаешь?
       -- Я здесь, -- спокойно ответил он и вдруг без всякого предупреждения схватил Марину за горло.
       -- Я здесь, поэтому не надо кричать во всю глотку. Ты можешь привлечь внимание, женщина. Я забрал тебя с собой для того, чтобы ты была со мной, так как ты принадлежишь мне по праву. Но если ты станешь обузой, я тебя убью. Знай это и помни.
       Он произнёс эти слова ровным, почти монотонным голосом, будто плохой актёр читал заученную роль. В его интонации не слышалось угрозы, но от этого Марине сделалось куда страшнее, а беспощадно впившиеся в горло пальцы сказали значительно больше, чем голос мужа.
       Пётр снова встал и, казалось, сразу забыл о жене. Его взор устремился в небо. Губы его произносили что-то беззвучно.
       Ни с того ни с сего он начал раздеваться. Марина невольно вздохнула, подумав, что Пётр решил заняться с ней любовью. В этом случае она могла легко вернуть к себе его расположение, расслабить его, усыпить бдительность. Но он, раздевшись догола, даже не взглянул на женщину. Марина увидела, как его белое тело, гладкое, непропорциональное, похожее на громадную сосиску, мягко двинулось сквозь кусты, раздвигая мокрую листву, и как-то сразу скрылось из вида. Наступило томительное ожидание. Минут десять спустя, Пётр снова появился перед женой, только теперь он был тщательно вымазан чёрной глиной от шеи до самого паха. Лишь волосатые ноги его остались по-прежнему белыми. Не проронив ни слова, Пётр остановился перед Мариной и провёл грязной ладонью по своему лицу, оставив тёмные следы на лбу и щеках.
       -- Петенька, -- захныкала испуганная женщина и затрясла короткими каштановыми волосами, -- что ты надумал? Я боюсь...
       Продолжая молчать, он обвязал вокруг пояса патронташ, заткнул за него нож, перебросил через плечо ружьё и шагнул к жеребцу. Не обращая ни малейшего внимания на причитания жены, он спокойно скрылся в чаще.
       Он не мог понять, что заставляло его делать тот или иной шаг, он будто повторял чьи-то поступки, отдавшись во власть чужой воли.
       Добравшись до тропы, он остановил коня и прислушался. Ветер шумел в гигантских кронах деревьев. Пели птицы, иногда они перелетали с ветви на ветвь, громко хлопая крыльями. Пётр молчал и ждал. Он не знал, чего именно дожидался, остановившись посередине тропы, но продолжал ждать.
       Вскоре до его слуха донёсся негромкий говор. Пётр сбросил ружьё с плеча и положил его на руку, опершись локтем о холку своего коня. Тот тряхнул головой, повёл ушами и зычно фыркнул. Вслед за человеческими голосами послышался неторопливый перестук копыт по сырой земле. Вот хрустнула ветка под тяжестью лошади, вот перекатился камешек, сдвинутый с места, вот звякнула уздечка...
       Всадники появились из-за густо заросшего поворота и остановились, завидев Петра. Их было двое. Оба тревожные, настороженные, заросшие густой щетиной. За спинами болтались двустволки. Они замолчали, явно удивлённые, но Пётр не понял причину их удивления. Он успел забыть о том, что был наг и вымазан глиной, да и не думал, что это могло произвести на кого-то странное впечатление. Для него самого собственный облик был в порядке вещей.
       -- Мужик, ты кто? -- сипло спросил один из всадников. -- Ты чего торчишь тут?
       -- Я тут живу.
       -- А чё разнаготался, какого рожна трясёшь мудями голыми?
       -- Не знаю, так надо.
       -- Слышь, мужик, нам вниз надобно. Мы на Куюс путь держим. Ты бы свалил с дороги-то, а то выставил пушку... -- Павел Коршунов осёкся. Внезапная мысль пронзила его мозг. Он повернулся к Матвею и негромко сказал: -- А не тот ли это сумасшедший, что порешил инструктора на базе?
       -- Вот язва, -- процедил в ответ Матвей, -- нам только его не хватало для пущей радости.
       -- Ты, что ли, так и будешь столбом торчать? -- вновь крикнул Павел голому всаднику. -- Слышь, нам до тебя дела нет. Посторонился б ты подобру-поздорову. -- Сказав это, Павел вдруг осознал, что положение их было совсем незавидным. Сумасшедший дикарь держал их фактически под прицелом. Он мог запросто потянуть спусковой крючок, не целясь, и в любом случае попал бы в одного или даже в двух братьев сразу, в зависимости от того, какой у него был заряд. -- Слышь, мужик, нам ехать надо...
       Голый мужик молчал. Его взгляд не выражал ровным счётом ничего, глаза смотрели безучастно. И тут Павел не выдержал и тронул коня.
       -- Уйди с пути, чудак-человек, -- проговорил он дрогнувшим голосом.
       Его лошадь сделала несколько шагов по направлению к Петру, и в следующую секунду громыхнул выстрел. Картечь со свистом распорола воздух и выбила Павла из седла. Основная масса её продырявила ему живот, но часть дроби попала в ногу и в бок лошади. Животное заржало от боли, испуганно рвануло назад и стукнуло упавшего человека копытами по лбу.
       Матвей ошарашено проследил взглядом за падением брата, потянулся было вперёд, но увидел внезапно обезумевшие глаза стрелявшего и немедленно повернул свою лошадь назад, пустив её крупной рысью. У него не было времени на то, чтобы сорвать свою двустволку с плеча, ибо сумасшедший всадник широко разинул рот и издал такой жуткий вопль, что сердце Матвея мгновенно сжалось в ледяной комок. От раздавшегося крика у него помутилось в глазах. Ни о каком оружии Матвей уже не мог думать. Лошадь послушно понеслась прочь от страшного места вслед за своей раненой подругой, из бока которой лилась кровь.
       Оставшись один, Пётр резко осадил своего взыгравшего коня, прикрикнул на него и спрыгнул на землю. Продолжая держать коня на поводу, он повесил ружьё себе на шею, как игрушку, и склонился над ещё живым, но уже ничего не видящим Павлом. Свободной рукой он извлёк из-за пояса нож и тыльной стороной ладони провёл по разбитому лбу умирающего, словно успокаивая его. Некоторое время он смотрел перед собой, ничего не делая, затем нахмурился, как если бы на него внезапно накатило отвратительное настроение, и опустился на колени возле распростёртого тела. Конь испуганно попятился, учуяв запах крови, и Пётр властно дёрнул за повод, однако жеребец не послушался и подался в сторону сильнее, вырвав поводья из руки человека.
       -- Кхы! -- то ли выругался, то ли кашлянул Пётр и злобно посмотрел на побежавшего вниз по тропе коня.
       Оставшись наедине с окровавленным телом, Пётр вцепился левой рукой в затылок браконьера, сильно потянул собранные в охапку его грязные волосы, а второй рукой поднёс нож к голове Павла. Лезвие легко вспороло кожу там, где Пётр оттягивал волосы, и с треском разрезало кровеносные сосуды, легко подснимая кожу с волосами на затылке.
       -- Ага-га! -- засмеялся Пётр, вертя перед собой жуткий кровавый трофей. -- Чёрное Дерево вернулся в горы!
       Он неторопливо выпрямился и заткнул срезанный скальп за патронташ, привязав его для верности окровавленными волосами, как нитками. Возле скальпа он разместил и нож. Красные струйки потекли по голому бедру вниз.
       Совершив всё это, Пётр издал протяжный крик, похожий не то на волчий вой, не то на вопль человека, которого режут на части. Отбежавший, но остановившийся было ниже на тропе жеребец снова испуганно сорвался с места и поскакал прочь.
       Пётр глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух, весьма довольный собой.
      
      

    ***

       Не желая возвращаться на базу к туристам, Матвей резко свернул с тропы в чащу. Лошадь пошла медленно, переступая через бурелом, то ныряя в густые тени, то выныривая из них в появившиеся уже ослепительные солнечные пятна. Матвей решил сделать крюк и выбраться на тропу гораздо ниже того места, где произошла роковая встреча с сумасшедшим человеком. То, что Павел погиб, у Матвея не вызывало ни малейшего сомнения. Но даже если бы он знал, что брат не умер и нуждался в помощи, он ни за что не вернулся бы назад. Слишком ужасно было всё случившееся, слишком невероятно, слишком сильно оно потрясло воображение младшего Коршунова. Матвей не принадлежал к числу больших храбрецов, хотя ему многое пришлось повидать, через многое пройти. И всё же он никогда не шёл туда, где его жизни угрожала опасность, предпочитая обходить её стороной.
       Он не смог бы сказать, долго ли ехал по лесу. Он будто провалился в забытье, видел только проплывающие возле лица густые ветви, похожие на медвежьи лапы, и усыпанную сырой хвоей землю. Лошадь, почувствовав, что наездник перестал управлять ею, мало-помалу сбавила ход и в конце концов остановилась совсем. Коршунов был настолько поглощён своими мыслями, что не заметил, когда животное остановилось. Обнаружив, что стоит на месте, Матвей смачно сплюнул и огляделся.
       -- Эх, тварь безмозглая, чтоб тебе... -- пробормотал он и тут же замолчал.
       В нескольких шагах впереди он увидел женщину. Она полулежала, держа руки за спиной, и напряжённо глядела на Матвея. У неё были красивые, коротко остриженные волосы тёмно-каштанового цвета, длинная шея, большие испуганные глаза, мокрая рубашка и такие же мокрые джинсы.
       -- Полная тайга идиотов, -- сплюнул он. -- Ты кто? Чего таращишься? Чего там за спиной прячешь? А ну покажь руки!
       -- Я не прячу, -- едва слышно ответила женщина. -- Они у меня связаны. Помогите мне. Я умоляю вас. У меня совсем нет сил...
       -- Чего? Связана? Кто ж тебя так скрутил, девка? -- Матвей слез с коня, настороженно оглядываясь, готовый к любой внезапности.
       -- Муж связал.
       -- Давно ты тут? -- спросил Матвей, обходя Марину сбоку, но не приближаясь. Увидев, что она на самом деле связана и что запястья её уже посинели, он быстро подошёл к ней. -- Кто у тебя муж-то? Что у него за шутки такие?
       Она заплакала внезапно и ткнулась лицом в плечо Матвея. Ощутив мимолётное прикосновение женской щеки к своей, Матвей напрягся телом и услышал, как в нём стало просыпаться желание. Отодвинув её голову от себя, он заглянул ей в заплаканное лицо.
       -- Красивая ты...
       Он жадно припал ртом к её губам. Марина задохнулась в волне перегара и отшатнулась, насколько ей позволяла поза.
       -- Что вы? Что вы?..
       Матвей рывком развернул её, из-за чего она охнула, и стал распускать узлы туго скрученного ремня. Узлы не поддавались. Матвей выругался, достал нож, и шрамы на его физиономии сложились в глубокие борозды, похожие на канавы, прорытые через мохнатую лужайку.
       -- Чего там мелочиться...
       Лезвие в одно мгновение разрезало путы, и Марина прижала руки к груди, растирая запястья.
       -- Больно...
       -- Щас полегчает, -- заверил Матвей.
       Он заметил, что тело его начало мелко дрожать, пока он разглядывал профиль Марины, линию её гибкой шеи с полупрозрачным пушком волос.
       -- Красивая ты...
       Он протянул к ней загорелые руки, и не успела женщина вскрикнуть, как он подмял её под себя. Торопливо расстегнув её джинсы, он приспустил их до колен и сунул ладонь между её ног. Марина зажмурилась. Какая злая ирония -- сменить одного безумца на другого! Казалось, жизнь решила проучить её за какую-то провинность и столкнуть её лицом к лицу с особой, скрытой от неё дотоле стороной человека, с особой получеловеческой породой, особым видом живых существ.
       Внезапно Матвей остановился, затаился, сжался в комок. Медленно, очень медленно он высвободил руку из женской промежности.
       -- Баба, -- с непередаваемой, какой-то вселенской грустью в голосе произнёс он, обнюхивая пальцы, -- душистая баба... Но не могу я тебя щас, никак не могу... Не время...
       Марина облегчённо вздохнула.
       -- Так что у тебя с мужем-то? -- подвинулся к ней Матвей, продолжая обнюхивать свои пальцы.
       -- Умом тронулся.
       -- Спятил? -- воскликнул браконьер.
       -- Связал меня и уехал куда-то.
       -- Вот ведь бля! Тоже спятил... Постой, постой... А каков он собой? Он, часом, не голышом теперь разгуливает?
       -- Голышом, -- кивнула она и громко сглотнула. -- Вон его одежда валяется. Он весь глиной обмазался зачем-то...
       -- Знаю, -- испуганно произнёс Матвей, -- видал я твоего мужика... Сволочь подколодная, он брательника моего положил, кишки ему картечью выпустил... Так, значит, вот какой номер складывается. Полный цирк, моталкина кукушка!.. Надо мне рвать когти отсюдова, немедля, ей-ей... Вот что, девка, ты пойдёшь со мной. Щитом мне будешь, этим, как его бишь... заложницей...
       -- Заложницей? -- Марина лежала на спине, боясь сделать резкое движение.
       Всматриваясь в Матвея, она с удивлением заметила, что в его лице не было ничего злобного, может быть, не было даже порочного. Он, конечно, вёл дикую, примитивную жизнь, вероятно, браконьерствовал, напивался до потери пульса по возвращении из тайги в город, устраивал драки, грубо овладевал женщинами. Но это всё происходило из его примитивности, но никак не из порочности.
       Вот и сейчас он почему-то не стал насиловать Марину, хотя в ней совсем не осталось сил, чтобы сопротивляться ему. А после того как Матвей узнал, кто именно связал её, у него в глазах затухли последние искры желания. Им овладел страх, животный ужас.
       -- Заложницей, -- повторила Марина и, поднявшись на ноги, попятилась от Коршунова.
       -- Стой, дура! Куда намылилась? Некуда тебе одной пешкодралить, -- ухмыльнулся без всякой злобы Матвей. -- Где твоя кляча? Ускакала? Ладно, полезай на моего коня, позади меня будешь сидеть. А там, глядишь...
       Он не договорил и замолчал. Марина так и не поняла, что именно "глядишь". Она уныло устроилась позади Коршунова, сев почти на круп коня.
       -- Ближе ко мне прилаживайся. Руками обхвати меня, не бойсь, не обижу...
       Матвей тронул коня, и через минуту не осталось ничего, что напоминало бы о недавнем присутствии на этом месте людей. Ничего, кроме брошенных в траву разрезанных ремней и мужской одежды, сваленной в кучу.
       Двумя часами позже там появился Пётр. Своего умчавшегося вниз по тропе жеребца он поймать не сумел, пришлось двигаться пешком.
       Он неторопливо и удивлённо осмотрелся, проверяя, не ошибся ли он, туда ли вывела его память. Туда. Это подтверждал ворох его мятой одежды. Это подтверждали разрезанные ремни, которыми он связал жену. Но теперь жены не было. Разрезанные ремни свидетельствовали, что кто-то освободил Марину. Но кто? Пётр тщательно оглядел всё вокруг. Неподалёку он увидел свежие отпечатки конских копыт. Одна лошадь. Можно было легко пойти по её следам. Однако Пётр остался на месте. Человек, забравший Марину, мог уехать далеко. Преследовать его было лучше верхом. Для этого нужно было вернуться на базу и забрать там лошадь, заодно можно было бы прикончить седовласого старика, чтобы не откладывать на другой раз.
      

    ***

      
       Сергей заглянул за угол избы и всматривался в сгущавшийся сумрак не меньше минуты, держа ружьё наперевес. Затем махнул Тамаре рукой:
       -- Идите сюда, присаживайтесь.
       -- Мне так неловко, -- она смущённо опустила глаза. -- Может, я всё-таки отойду подальше?
       -- Бросьте. Небось не чудо какое показывать будете. По нужде вышли. Что может быть естественнее и понятнее? -- Сергей показал рукой в метре от себя. -- Устраивайтесь тут. Никаких "подальше". Уйдёте подальше, я вас потеряю из вида. Так что садитесь возле меня и делайте своё дело. Я отвернусь.
       Тамара повиновалась ему и опустилась на корточки, спустив брюки. Раздавшееся громкое журчание заставило её покраснеть. Она знала, что в тусклом вечернем свете густой румянец не был виден, но щёки её пылали, и это ощущение держало её в напряжении.
       Поднявшись, она торопливо натянула брюки и шагнула к Сергею. Он повернулся сразу, едва услышал шорох натягиваемой одежды.
       -- Всё в порядке? -- засмеялся он. -- А вы так переживали из-за этой мелочной процедуры. Пойдёмте-ка внутрь.
       Тамара нервно взяла его за локоть.
       -- Скажите, Сергей, что вы чувствовали?
       -- Когда? О чём вы?
       -- О драке с этим Матвеем. Что вы чувствовали? Что чувствует мужчина, когда наносит удары, когда избивает кого-то, когда одерживает верх? -- Она остановилась, пряча глаза под опущенными ресницами, хотя в этом не было никакой необходимости, так как ежесекундно становилось темнее.
       -- Не знаю, -- Лисицын пожал плечами. -- Странный вопрос.
       -- Но вы же испытываете при этом какие-то чувства.
       -- Поверьте мне, я крайне редко пользуюсь моими кулаками, несмотря на то что я прошёл богатую школу рукопашного боя, много лет занимался кунг-фу, так что движения обычно происходят машинально, это рефлекс. Впрочем, сейчас у меня всё получается гораздо менее ловко.
       -- А я должна признаться, -- негромко проговорила Тамара, -- что испытала удовлетворение, глядя на то, как вы били Матвея.
       -- Неужели?
       -- Я понимаю, что это ужасно, но ничего не могла поделать с собой. Вот тут стало как-то томно, -- девушка показала рукой между своих грудей, -- мне было приятно, как-то по-особому приятно, по-злому приятно. А вам? Неужели вы, Сергей, не чувствуете, как просыпается зверь, который сидит внутри вас?
       -- Зверь? -- не понял Лисицын.
       -- Ну, ведь в каждом из нас таится животное, не правда ли? Все мы от случая к случаю даём ему волю... -- Тамара смутилась ещё больше и уже стала сожалеть о начатом разговоре. -- Нужно ведь иногда стряхнуть с себя всё искусственное, дать выход, скажем, накопившейся ярости.
       -- Пожалуй, вы правы. Есть такое.
       -- Значит, вам становится хорошо после такой вот драки? Вы испытываете облегчение?
       -- Не знаю, -- опять пожал плечами Сергей, его стала забавлять эта девушка.
       -- И у вас нет чувства гордости за одержанную победу? Или, быть может, вам стыдно?
       -- Никаких угрызений совести. Не я же затеял ссору, не я вынудил пробудиться того, как вы выразились, зверя. Я просто защищал вас. Что же до гордости, то было, конечно, время, когда я гордился моими победами. Давно, но всё-таки было. Случалось, я ходил с друзьями после тренировки бить хулиганов на улице. Честно говоря, дело-то весьма бесстыдное, ведь мы умели здорово работать ногами и руками и специально провоцировали драки, в которых без особого труда одерживали победы. Я тогда не просто гордился собой, я в буквальном смысле слова задирал нос. Затем что-то случилось, перевернулось во мне, пришло понимание, что вовсе это не я побеждаю, а жизнь, клокочущая в моём сердце, жизнь, которой одарил меня Бог. Неоднократно я был в таких переплётах, из которых человеку ни при каких обстоятельствах не позволено выйти невредимым. Но вот я стою перед вами, живой, здоровый, полный сил. Тогда я понял, что меня охраняют свыше. Это просто Божий промысел. Значит, я зачем-то нужен, и это также означает, что вовсе не я совершаю поступки, а меня заставляют совершать их. Если же это так, то чем же мне гордиться? У меня нет никаких личных достоинств.
       -- Любопытно, -- улыбнулась Тамара и подняла на Сергея глаза.
       -- Так же не может гордиться женщина длинными от рождения ногами, не имеет такого права. Это дано ей природой, это не её заслуга. Или взять вас, например, ваши удивительные голубые глаза, на которые, я уверен, западают все мужчины. Вы не вправе гордиться своими глазами, они вовсе не являются вашей заслугой.
       -- Любопытно, -- снова сказала Тамара и нерешительно спросила: -- Значит, вам нравятся мои глаза?
       -- Глупый вопрос. Ваши глаза... ваш взгляд поражает в самую глубину сердца.
       -- Я поразила вас в самую глубину? Неужели? -- она улыбнулась смелее. -- Я вам нравлюсь?
       -- Мне нравятся все женщины... То есть я не так выразился. Я люблю всех женщин. Я люблю женскую природу. Я преклоняюсь перед женщинами. Но именно перед женщинами, а не перед инженерами, актрисами, поварихами. Меня совершенно не привлекает женщина в социальном смысле. Женщина -- это природа, живородящая природа. Её-то я и люблю, её и боготворю. А пиджаки, блузки, парфюмерия, причёски, автомобили -- этим пользуются те, кому не хватает природы, кто забывает о природе. Вы понимаете, что я имею в виду?
       -- Вы спасли меня сегодня, -- проговорила после некоторой паузы Тамара. -- Можно я поцелую вас за это?
       -- Почему бы нет? -- Сергей улыбнулся просьбе девушки. -- Только пусть это не будет благодарностью. Пусть это будет просто поцелуй. Соприкосновение женщины и мужчины. Я никогда не принимаю ничего в качестве благодарности.
       -- Ладно.
       Она потянулась к нему и осторожно прижалась губами к его рту. Губы у неё оказались пухлые, мягкие и влажные. Сергей почувствовал, как внизу живота у него пробежала искра.
       -- Хороший поцелуй, -- сказал Сергей, когда их рты разделились. -- А теперь пошли в дом, не то там будут беспокоиться из-за того, что мы долго отсутствуем. Подумают, что Пётр подкараулил нас где-нибудь и перерезал нам глотки.
       -- А это может случиться?
       -- Запросто, в любую минуту.
       -- И вам не страшно? Вы вообще-то боитесь чего-нибудь?
       -- Боюсь? Конечно, боюсь. Каждый человек боится, не может не бояться. Если не боится, то он просто не чувствует пульс жизни. Но я боюсь немного по-своему. Я, например, совершенно не страшусь смерти, но мне страшно, когда складывается ситуация, угрожающая мне хоть самую малость. Мне страшно, когда такая ситуация подкрадывается ко мне. У меня всегда замирает сердце, когда я вижу группу людей, способных наброситься на меня. Я боюсь, что может что-то начаться, я боюсь начала.
       -- Неужто?
       -- Ещё как "ужто"! Очень боюсь. Зато стоит мне ввязаться, то есть стоит мне переступить черту этого самого начала, как страх улетучивается. Видно, человек входит в иную систему координат, в иную систему ценностей, начинает действовать по иным законам. Вы можете не поверить, но мне бывало до головокружения дурно, когда я шёл сдавать экзамены в институте. Иногда мне казалось, что я вот-вот грохнусь без сознания. А чего там бояться-то было? Ну, "трояк" схлопочу, пусть даже "неуд"... Жизнь на этом не кончается, ан нет! Боялся. И сейчас боюсь всего, чего можно бояться, и по возможности обхожу стороной островки, которые кажутся мне опасными...
       -- Я вам не верю, -- покачала головой Тамара. -- Вы не похожи на человека, который сторонится опасности.
       -- Ваше право, можете не верить, -- он задумался, вспоминая что-то. -- У меня есть один приятель, служивший в десанте, так вот он рассказывал мне, что во время подготовки к парашютным прыжкам, он с трудом держал себя в руках, чтобы не потерять сознание от страха. Он дрожал до тех пор, пока его не столкнули с парашютной вышки, и сразу после этого страх улетучился. Ему захотелось прыгать снова и снова, к нему пришла потребность в ощущении прыжка, в ощущении высоты. Он с трудом дождался прыжков с самолёта. Получается, что от ужаса до удовольствия не так уж далеко. Как и от ненависти до любви...
       Они подошли к двери, и Тамара шагнула внутрь. Сергей задержался на мгновение и прислушался. Ему почудился звук, резкий звук, насильственный звук. Ломающаяся от старости прогнившая ветка трещит мягче. Тут же был тихий, но всё же настораживающий хруст: кто-то наступил в темноте на ветку, надавил на неё своим весом, заставил её лопнуть.
       Лисицын быстро закрыл дверь, оставшись снаружи, сделал несколько быстрых шагов и притаился за углом избушки. Ветер дунул и густо шевельнул тёмные заросли, откуда донёсся привлёкший внимание Сергея звук. Лисицыну показалось, что он разглядел светлую тень, скользнувшую в чёрной листве. В следующее мгновение тень исчезла, и Лисицын почувствовал, как руки и ноги его похолодели и отяжелели. Из леса надвигалась опасность.
       Медленно выкатила луна из-за клочковатых облаков, похожих на рыхлую поверхность скисшего молока, и видеть стало легче. Глаза пообвыклись в темноте. Прошло несколько минут, и Сергей вновь различил очертания человека. Теперь он мог с уверенностью сказать, что не ошибся в первый раз. Человек был, судя по всему, вымазан глиной, которая давно высохла и сделалась светлой. И человеком этим мог быть только Пётр Чернодеревцев.
       Он был абсолютно наг, с патронташем вокруг талии, с ружьём в руке. Он двигался крайне осторожно, пригибался низко к земле, иногда почти ложился, оттопыривая голый зад, замирал, делался похожим на корягу смешной формы, затем вновь продолжал красться вперёд. Когда он добрался до противоположного от Сергея угла дома, на его лицо упал свет из окна. Лисицын увидел потрескавшийся слой глины на лбу и щеках Петра, хищный блеск глаз.
       Дикарь, иначе Чернодеревцева нельзя было назвать, выпрямился, подойдя к окну. Его лицо напряглось, он кого-то высматривал. Затем вдруг он весь напрягся, сжался в комок, будто приготовившись к прыжку, и поднял ружьё.
       Медлить дальше Лисицын не мог. Он прекрасно понимал, что в следующее мгновение Пётр разобьёт стволом стекло, сунет оружие в окно и выстрелит, раз он увидел того, кого искал. Сергей почувствовал, как в доли секунды его ладони сделались мокрыми. Протерев их о рубашку, он шагнул из-за угла и крикнул:
       -- Пётр!
       Дикарь вздрогнул. Он явно не ожидал, что за ним следили. Увидев вооружённого человека, он не стал раздумывать и направил стволы на Лисицына. Прежде чем раздался щелчок курка, Сергей успел отскочить за угол. Сквозь грохот выстрела донеслось угрожающее вжиканье картечи, которая тупо вгрызлась в брёвна и полоснула по листве.
       -- Пётр! Не стреляй! Это я, Сергей! -- заорал Лисицын, быстро пятясь дальше.
       Он слышал мягкое движение ног Чернодеревцева, топот внутри дома. Вот громко отворилась дверь.
       -- Стой, сволочь!
       Выстрел. Громкое шуршание. Второй выстрел, ответный. Теперь у Петра ружьё разряжено...
       Сергей бросился вперёд что было мочи. Голое тело Петра оказалось неожиданно близко. Сергей буквально наткнулся на него, ударился головой Петру в бок, свалил с ног, но в ту ж секунду получил могучий удар прикладом по голове. Одновременно с этим громыхнуло ружьё того, кто стоял в двери. Пуля распорола воздух в двух сантиметрах от виска Лисицына.
       -- Стой! Не стреляй! Там Серёга! -- послышался голос Олегыча.
       -- Бегом туда! Скрутим!
       Пока Лисицын приходил в себя от полученного удара, он успел почувствовать, как через него перекатилось тяжёлое тело Петра, шаркнуло его по щеке мягким животом, покрытым коркой сухой глины, ткнулось ему в бедро босой пяткой. Прядь застывших от крови волос, прицепленная к патронташу Чернодеревцева, скользнула по губам Сергея.
       Затем грузное тело исчезло, громко ломая кусты. Ему вслед бухнуло ружьё, кто-то протяжно матернулся.
       -- Ну? Как ты? -- нагнулся над Сергеем Иван.
       -- Жив? -- присел рядом Олегыч.
       -- Жив, -- пробормотал Лисицын, осторожно покачивая головой, -- но башке больно.
       -- Сильно он тебя?
       -- Это я сам налетел на приклад. Разбежался, наклонившись вперёд, и вот тебе на...
       -- Пойдём-ка посмотрим на свету, не разбил ли он тебя...
       -- Вроде бы крови нет...
       Из двери выглянуло несколько голов.
       -- Ну что? Куда он делся? Убежал? Значит, его снова ждать?
       Лисицына усадили за стол.
       -- Кого-нибудь надо оставить дежурить снаружи, -- пробормотал Сергей. -- Я его случайно увидел. Он кого-то здесь выискивал, хотел стрельнуть...
       -- Я подежурю, -- решил Иван.
       -- Устройся где-нибудь в укромном местечке, чтобы тебе хорошо было видно нашу дверь. И давайте затушим лампы. Здесь должно быть темно.
       В наступившей внезапно темноте, показавшейся туристам гнетущей, Сергей заговорил снова:
       -- Знаете, что я разглядел на нём?
       -- На нём? Да он же голый был!
       -- Голый-то он голый, но к поясу, то есть к патронташу у него привязаны волосы, -- голос Лисицына был мрачен.
       -- Волосы?
       -- Я думаю, что это скальп...
      
      

    ТУВИНЕЦ ДАГВА ХАЙТЮВЕК

      
       Отделение милиции в крохотном посёлке Куюс состояло из трёх человек: лейтенанта Дагвы Хайтювека, сержанта Морозова и архивистки Матвеевой. Когда из Второго Лагеря поступило сообщение о сошедшем с ума Петре Чернодеревцеве, Дагва Хайтювек оставил за старшего сержанта Морозова и немедленно отправился за помощью в воинскую часть, располагавшуюся в пяти километрах от посёлка, где с явной неохотой выделили двух солдат.
       Сейчас, продвигаясь вверх по тропе ко Второму Лагерю, Дагва с некоторой долей раздражения размышлял о том, как пришлось унижаться перед майором с выпученными глазами. Майор был с тяжёлого похмелья и никак не хотел понять, зачем к нему пришёл милиционер. Дагве пришлось приложить немало усилий, чтобы донести до тяжело дышавшего и покрытого испариной пучеглазого офицера, что ему, Дагве Хайтювеку, требовалась помощь.
       -- Не могу никого выделить тебе, лейтенант, -- заплетающимся языком отнекивалась тучная фигура в расстёгнутом кителе. -- У меня нет лишних людей. Я три взвода по команде выслал сегодня утром...
       -- Однако двух-то уж можно как-нибудь найти, -- упрашивал Дагва.
       -- Двух? Да у меня каждый солдат на счету... Двух! Ишь ты, какой прыткий... А ежели они мне вдруг потребуются? Ну ты только представь, лейтенант, что мне потребуются для внезапной боевой операции именно те двое, которых я тебе дам...
       Военная служба, как утверждал незабвенный граф Толстой, развращает людей, ставя поступающих в неё людей в условия совершенной праздности, то есть в условия отсутствия разумного и полезного труда. Военная служба освобождает офицеров от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с одной стороны, безграничную власть над другими людьми, а с другой -- рабскую покорность высшим себя начальникам.
       Дагва Хайтювек никогда не читал Льва Толстого, но сердцем чувствовал именно так, особенно в те редкие дни, когда ему случалось обращаться в войсковую часть по тем или иным вопросам.
       Сам Дагва, несмотря на милицейские погоны, себя к военным людям не относил. Какой там к чёрту военный! Одно лишь звание... Сержант Морозов, бывало, говорил ему, зажав в зубах папироску:
       -- Вот уйдёшь ты отсюда, Дагва, и кончится моя лафа. Пришлют вместо тебя какого-нибудь въедливого пидора, и начнёт он тут начальника строить из себя. Делать-то у нас особо нечего, верно говорю? Со скуки у любого офицера крыша поедет...
       -- Никуда я не уйду, Лёша, -- отвечал обязательно Дагва, прикуривая свою папиросу. -- Куда мне уходить и зачем? Разве что в тайгу егерем...
       Дагва любил горы, любил простор, любил волю. Возможно, это и служило основным отличием его от других людей в погонах. Он шибко любил волю, но не меньше любил и порядок, потому и пошёл в милицию. Впрочем, в Куюсе, в этом далёком местечке, работа блюстителя закона легко могла, как верно заметил сержант Морозов, превратить любого человека в полное ничтожество. По-настоящему полезных дел практически не было. И этим размеренная жизнь отделения милиции очень походила на прозябание в войсковой части, куда Дагва приехал.
       -- Однако мне подмога всё-таки нужна, товарищ майор, -- мягко настаивал он. -- Я редко у вас появляюсь.
       -- Мог бы и почаще залетать, пузырик бы раздавили. Не уважаешь ты нас, господин полицейский... Хе-хе! Сторонишься...
       -- Мешать не хочу, товарищ майор. У вас свои дела, у меня -- свои.
       -- Какие у нас, к дьяволу, дела! Вот на охоту намечаем смотаться, на изюбра...
       -- У меня сейчас другая охота, -- отрицательно покачал головой Дагва. -- С турбазы вооружённый псих в тайгу ушёл.
       -- У меня тоже ловля -- вооружённых людей, -- ухмыльнулся майор, обтирая широкой ладонью мокрую шею. -- Велели перекрыть дорогу на Куюс. Два браконьера устроили перестрелку наверху... Может, и впрямь дать тебе пару человек? А то одно на другое накладывается...
       -- Конечно, дать! -- с жаром воскликнул Дагва.
       -- А ты меня на слове-то не лови, -- погрозил пальцем майор. -- Знаем мы вашу хитрожопость ментовскую. Сразу уцепился за слово! И откуда в тебе это?
       -- Однако ваши пареньки ведь будут отмечены за поимку этого психа, -- продолжал гнуть своё Дагва, -- а там, глядишь, кто-нибудь наверху и поинтересуется: "А чьи это такие бравые ребята скрутили вооружённого убийцу?" А вы тут как тут, козыряете и скромненько так говорите: "Это под моим началом они такие надёжные выросли"...
       Через пятнадцать минут перед ним стояли навытяжку два наголо обритых солдатика с автоматами, переброшенными за спину. У ноги одного из них сидела овчарка с умными глазами.
       -- На лошадях-то умеете? -- спросил Хайтювек.
       -- Могём, -- улыбнулись они, -- мы ж деревенские.
       -- Однако пора двигать, по дороге поговорим и познакомимся. Да вы грудь-то колесом не выпячивайте, при мне это не обязательно...
       На второй день пути он уже всё знал о своих спутниках. Они оказались словоохотливыми, прямолинейными, не стесняясь говорили о себе всё, и дурное, и хорошее, не отделяя одно от другого.
       -- Помню, как я в последний день на гражданке трахал Люську несколько часов подряд, -- рассказывал один из них, широко и аппетитно улыбаясь. -- Я её титьки до сих пор во сне вижу. Проснусь, бывает, а у меня стояк... Зажмурюсь, и кажется, вижу Люську перед собой.
       -- Это ты, бляха-муха, просто бабу видишь, а не Люську, -- рассуждал другой. -- У тебя на любую встанет после года воздержания. Я как подумаю о какой-нибудь девахе, о её голой заднице, так у меня мозги прыгать начинают, в глазах темнеет...
       -- Не-е, -- задумчиво возражал первый, -- я не любую представляю. Я вон в Куюс дважды сматывался, натянул там одну...
       -- Это когда ж? Это кого ж?
       -- Было дело... Она и так вертелась и эдак, всю её спользовал, но только я после неё во сне опять Люську видел, -- гнул своё первый солдатик.
       -- Может, у тебя любовь? Ну и феня! У меня так сеструха старшая по одному дурику вздыхала. Он ей по пьяни сколько раз рожу в кровь долбал, а она всё одно под него стелилась... Любовь! Он ей в глаз, а она ноги раздвигает! Смех и только. Я мелкий тогда был, они меня за человека не держали, в открытую всё делали, не таились. А я уж всё понимал. Вот нагляделся тогда...
       -- Эй, служивые, -- негромко сказал Дагва, поглядывая через плечо, -- однако давайте-ка голосите потише.
       -- Что так, командир?
       -- Мы уже ко Второму Лагерю подъезжаем, -- пояснил милиционер.
       -- Интересно, долго мы его ловить будем, шизоида этого?
       -- А тебе как охота? -- серьёзно спросил Дагва.
       -- Мне -- чтобы не сразу закончилось. В казарме-то скукотища ведь. Тут мы на воле, хорошо здесь, офицерьё мозги не дрючит, по плацу не гоняют до одури.
       -- Ты, похоже, развлекаться поехал, а? -- улыбнулся Дагва.
       -- А то нет? Развлекаться тоже. Всё подальше от казармы...
       Внезапно они остановились, собака зарычала, оскалив клыки, натянула повод. Впереди лежало нечто.
       -- Что это? -- вырвалось у одного из солдатиков.
       -- Труп, -- ответил Дагва и спрыгнул с лошади, внимательно осматривая ближайшие кустарники.
       -- Кровищи-то сколько, -- выдохнул второй солдат, разглядывая лежавшего посреди тропы мёртвого Павла Коршунова.
       -- Вчерашний труп, -- заключил Дагва, наклоняясь над покойником, -- холодный совсем, кровь вся почернела, засохла. Вот вам и развлечение. А ну, кто-нибудь помоги мне забросить его на лошадь.
       -- А куда мы его?
       -- На базу. Туда, где ещё труп лежит. Этот сумасшедший там уже уложил кого-то. Потому я и просил вашей помощи. Он же может хоть сейчас шарахнуть по нам. Может, пока мы ехали, ещё что-нибудь произошло... Давай, давай, забрасывай его поперёк. Привезём им подарочек. Вот удивятся-то. Да оттащи ты свою псину...
       -- Чё это ему с головой-то учудили? Гляньте-ка, кожа сорвана с затылка...
       -- Я же говорю вам, -- ответил Дагва, -- что дело не шуточное.
       Солдаты поспешили взять автоматы на изготовку, лязгнули затворы.
       -- Поехали дальше, -- распорядился Дагва, усаживаясь верхом и упираясь коленями в окоченевший труп Павла. -- Нам не очень далеко теперь...
       Минут через тридцать они выехали к избушкам.
       -- Эй! -- вышел им навстречу быстрым шагом Олегыч, держа в руке дробовик. -- Наконец-то!
       Следом за ним из дома вышли туристы.
       -- Однако принимай гостей, Олегыч, -- выкрикнул Дагва, выезжая на открытое пространство. -- Мы с грузом. Был у вас один труп, теперь будет два.
       Увидев переброшенное поперёк милицейской лошади мёртвое тело, Олегыч нахмурился:
       -- У нас и так два покойника, с вашим будет три. Это кого же вы привезли? Где подобрали?
       -- Недалече, -- Дагва спрыгнул с коня, придерживая болтающийся под локтем автомат. -- Ему всё брюхо картечью разворошило. Вдобавок зачем-то с затылка кожа срезана с волосами. Наверняка дело рук вашего психа.
       -- Да, Пётр разбушевался. Вчера вечером подкрался к нам и задал нам шороху. Хорошо, что Сергей приметил его, иначе он нашмалял бы тут не на шутку.
       -- Да и так уж не до шуток, -- Дагва стащил покойника с седла и тяжело бросил его на землю. -- Где у вас тут трупы лежат? Куда этого девать? Подсобите-ка мне.
       К нему подошли Олегыч и Сергей Лисицын.
       -- Знакомьтесь, -- сказал Олегыч.
       -- Дагва Хайтювек, -- протянул руку лейтенант, и Сергей ответил крепким пожатием, назвав своё имя. Лейтенант указал на всё ещё сидящих верхом солдат: -- Кабы знать, что у вас настоящая война развернулась, я бы настоял, чтобы мне больше людей выделили. Однако теперь придётся обходиться тем, что есть. Хорошо, что хоть двоих дали... У них там в части свои трудности. Поступило сообщение, что два браконьера застрелили старшего инспектора. Так что солдат пустили по нижней долине им наперерез.
       -- Два браконьера? -- переспросил Сергей и наклонился над мёртвым Павлом.
       -- Да, -- кивнул Дагва, -- братья Коршуновы. Сообщили, что они опасны, так что пришлось поднять три взвода, чтобы перекрыть путь на Куюс.
       -- Вот вам один из Коршуновых, -- указал на покойника Сергей.
       -- Это Коршунов? -- удивился лейтенант.
       -- Павел Коршунов. Они у нас тут откушать изволили, -- пояснил Олегыч. -- Назвались охотниками, якобы заплутались в грозу. Затем драка случилась, и они смылись, прихватив двух лошадок. А по дороге, видать, наткнулись на Петра. Получается, что военные не там дорогу им перекрыли.
       -- Однако тут у вас всё закрутилось, -- покачал головой Дагва Хайтювек и повернулся к солдатикам. -- Слазьте, отдыхать будем, думать будем, решать будем.
       Пареньки с радостью исполнили приказание и стали разминать затёкшие ноги.
       -- Устали? -- обратился к ним Сергей.
       -- Притомились, есть малость, -- охотно кивнул один из рядовых.
       -- Сейчас чаю напьётесь, -- подбодрил Лисицын, -- а барышни наши что-нибудь поесть сварганят.
       -- Пошамать не мешало бы, -- улыбнулся второй солдатик, перебрасывая за спину автомат. -- И собаку покормить надобно.
       -- Перепугались небось, когда Павла нашли? -- спросил Сергей.
       -- Было такое, -- смущённо улыбнулись они. -- У него затылок откромсан, рожа в крови, брюхо навыверт, всё почернело, мухами облеплено.
       -- Сергей! -- позвал Олегыч. -- Айда в хату!
       -- Мертвецов хоронить надо, откладывать нельзя, -- решительно сказал Дагва, неторопливым взглядом обводя собравшихся в избе. -- Они смердеть начали, разлагаются. Вы там хвою жжёте, чтобы запах перебить, но это ещё сегодня поможет, а затем вонища станет такая, что тут не усидеть будет. Грязь начнётся, болезнь будет. А вам отсюда уходить нельзя, покуда мы вашего психа не скрутим. Тут хоть за стенами укрыться можно, а по дороге он обязательно кого-то ещё положит.
       -- Да мы и не двигаемся никуда, -- согласился Олегыч, сидя в двери таким образом, чтобы обозревать открытое пространство турбазы; на коленях у него лежало ружьё. -- Куда нам с женщинами под пули? Жаль, что вас мало приехало.
       -- Я объяснил, -- проговорил Дагва, -- поступила информация о Коршуновых.
       -- Наш Пётр не просто псих, -- простонал из дальнего угла профессор Митькин. -- Он не может считаться сумасшедшим. Он в действительности вовсе не сошёл с ума. Он переродился!
       -- Я не понимаю, -- Дагва посмотрел на Митькина и снял фуражку, протирая вспотевшую голову, -- о чём речь?
       -- Пётр проглотил лекарство, -- сказал Лисицын и тут же поправил себя, -- то есть не лекарство, а препарат, очень сильный препарат, под воздействием которого в нём произошли колоссальные изменения.
       -- В мозге? -- уточнил Дагва.
       -- Гораздо глубже.
       -- То есть?
       -- Он стал другим человеком, совсем другим. Раньше он боялся лошадей, сторонился их, а теперь скачет без седла. Раньше он не стрелял и тем более не убивал людей, а нынче валит всех подряд без зазрения совести. Он передвигается бесшумно, как кошка.
       -- Разве такое возможно? -- встрял в разговор один из солдатиков и тут же бросил настороженный взгляд на лейтенанта: не ругнётся ли? Но Дагва не возражал против равноправного участия всех присутствовавших в разговоре. Он хоть и носил погоны, всё же был далёк от армейских строгостей.
       -- Однако я не понимаю, как человек может вдруг начать делать то, что не умел делать раньше, -- подивился Дагва.
       -- Наука идёт семимильными шагами, -- блеснул очками профессор Митькин, продолжая ютиться в дальнем углу. -- Вы уж простите меня... Ведь из-за меня произошло такое...
       -- Кто знает, что бы произошло, случись это в большом городе, -- задумчиво ответил Сергей.
       -- Не знаю, -- произнёс милиционер, -- не знаю, может ли лекарство превратить одного человека в другого. Но я слышал, что мой прадед умел заставлять людей говорить чужими голосами и рассказывать то, чего они никогда не видели. Он даже умел делать так, что они говорили на чужих языках. Мой прадед был шаманом, настоящим шаманом.
       -- Считай, что Алексей Степанович тоже своего рода шаман, -- засмеялся Лисицын.
       -- Что вы! Что вы! -- расстроенно замахал руками профессор. -- Перестаньте!
       И было не совсем понятно, от чего отнекивался седовласый человек: то ли считал, что ему далеко до шамана, то ли хотел сказать, что в шаманов вообще не верит...
       -- Ладно, -- поднялся Сергей, -- давайте приступим к делу. Начнём с похорон. Где лопаты? Есть тут лопаты?
       -- В том доме, -- Олегыч оглянулся. -- Иван, займись-ка ты этим.
       -- Гюрзу бы покормить, -- подал голос солдат.
       -- Кого?
       -- Овчарку мою. Её Гюрзой звать, -- пояснил он.
       -- Сейчас организуем, -- заверил его Лисицын. -- А возьмёт твой пёс след-то? Пётр ведь вчера вечером был, давно уже.
       -- Хорошо натренированная собака должна брать след десятичасовой давности, -- заученно отрапортовал солдат, -- а очень хорошая собака способна взять след даже двухсуточной давности.
       -- И каков же твой зверь?
       -- Очень хороший, -- с гордостью сказал солдат. -- Конечно, многое зависит от местности и погодных условий. Ночью дождя не было, значит, след должен быть сильным. На самом деле небольшой дождик даже помогает собаке, запах лучше держится в прохладный и облачный день. А вот если на открытой местности, да когда ветер сильный, то это хуже...
       -- Правда ли, что собаку можно сбить со следа? -- поинтересовался Лисицын, приглашая парня к разговору. -- Говорят, что перцем можно след присыпать.
       -- Чушь! Собака, конечно, поначалу прочихается, но затем ещё лучше нюх становится. Так со следа не сбить. Слышал, есть какие-то специальные кремы, они вроде бы уменьшают выделение пота у человека. Но я не встречал таких штучек. А уж ваш псих-то тем более ничем не мажется.
       -- Глиной.
       -- Что?
       -- Глиной он обмазался, а сам голый ходит, босиком, -- сказал Сергей.
       -- Глина не помешает. Найдём мы его. Он же городской, стало быть, не шибко спортивный, потеет много, запах богатый, -- безостановочно рассуждал солдат, гладя собаку по голове. -- Тебе, Гюрза, тут и напрягаться не придётся.
      
      

    ***

      
       Вид могильных холмиков вызвал у всех обитателей второй базы новую волну уныния.
       -- Не будем медлить, -- громко сказал Дагва, повернувшись к Олегычу. -- Надо отправляться за этим вашим Петром сию же минуту.
       -- Мы поедем с вами, -- решительно подался вперёд Олегыч.
       -- Не все, ни в коем случае все, -- покачал Дагва. -- Кто-то из мужчин должен остаться здесь. Я имею в виду тех, кто хорошо владеет оружием. Думаю, что тебе и Ивану лучше и полезнее будет остаться здесь.
       -- Почему? Я знаю округу, от меня больше проку в пути, -- возразил инструктор.
       -- И я тут не чужой. Нет, вы оставайтесь на базе, всякое может случиться. Стреляете вы хорошо, уши у вас на месте. Одним словом, кончим бесполезный трёп...
       -- Как знаешь, командир, -- Олегыч пожал плечами, он был явно недоволен.
       -- Я поеду с вами, -- подошёл к лейтенанту Сергей Лисицын, надевая замшевую куртку. -- Здесь от меня не так уж много пользы будет, а вам сгожусь. Там ведь, в лесу, теперь не только Пётр. Там и Матвей Коршунов где-то рыщет. Кроме того, Пётр ведь увёз с собой Марину. Где она? Что с ней? Найдём, я её и провожу сюда. Не возить же вам женщину с собой, пока поимка Петра не завершится.
       -- Ладно, -- не очень уверенно согласился Дагва.
       Когда турбаза осталась позади, Сергей невольно вздохнул, ощутив внезапно всю тяжесть предстоявшего похода, всю его психологическую тяжесть.
       Пётр Чернодеревцев, называвший себя Чёрным Деревом, превратился в первобытного дикаря, и никто не мог предсказать его поступков.
       -- Он убежал в эту сторону, -- указал рукой Лисицын, -- после того, как обстрелял меня.
       -- Хорошо, -- Дагва кивнул и повернулся к солдатам. -- Дайте своему псу понюхать что-нибудь из вещей этого Петра. Взяли вы его шмотки?
       -- Да, я трусы и рубашку прихватил, мятые, думаю, хорошо пропотевшие...
       -- Отлично.
       -- Гюрза, бери, бери след!
       Собака шла уверенно, но отряд не мог следовать за ней столь же быстро, так как лошадям приходилось выбирать дорогу сквозь заросли.
       -- Однако я так и знал, что мы будем едва плестись, -- спокойно сказал Дагва. -- По тайге на лошадях быстро не поскачешь. Пёс-то вон как легко по следу шпарит, нам бы отпустить его...
       -- Немного опосля, сейчас рановато, -- оглянулся солдатик, довольно оскалившись. Лисицын почему-то обратил внимание на ямочки, как-то по-девичьи появившиеся при улыбке на щеках паренька, и Сергей нарёк его про себя Ямочкой.
       -- Опосля так опосля, -- согласился милиционер и посмотрел на Сергея. -- А что вы про этого Петра знаете?
       -- Он входит... входил в руководство одной крупной фирмы, которая занимается строительными подрядами. Престижное и денежное место. Пётр никогда в жизни не выполнял грубой физической работы, сторонился её, почти боялся. Он привык вести монотонный, сидячий образ жизни, впрочем, это вовсе не означает, что он был затворником. Наоборот. Он жил так, словно варился в котле общественных связей. Масса знакомых, множество встреч. Привык если не к роскоши, то к большому удобству. Насколько я знаю, он лишь раз в жизни принял участие в туристском походе, да и то драпанул в самом начале. Физически-то он вовсе не слаб, рослый такой, но запустил себя сидячей жизнью. Сам бы он никогда не отправился по этому конному маршруту, но его надоумила жена.
       -- Каким образом?
       -- Кто-то из очень интересовавших Петра бизнесменов купил две путёвки сюда. Он решил воспользоваться случаем для проведения переговоров в неофициальной обстановке.
       -- Однако неужели среди богатеев найдётся хоть один, кто захочет отправиться в глушь, лишённую мало-мальских удобств? -- удивился Дагва.
       -- Разные встречаются. Вот, к примеру, Пётр поехал, -- развёл руками Сергей. -- Может быть, Марина обманула его, решила просто подшутить над ним, пустив слушок про того человека... У них давно отношения расклеились, а она ведь совсем не такая уж миленькая добрячка, как это может показаться на первый взгляд. Впрочем, вы же не видели её.
       -- Если на то будет воля Ульгеня, то мы найдём эту Марину.
       -- Ульгень? -- удивился Сергей. -- Вы тувинец? Верите в Ульгеня?
       -- Нет, просто иногда говорю так. Я считаю, что дело не в том, как мы называем Бога, а в нашем к нему отношении. Мои предки принадлежали к известному роду северных тувинцев, однако я растерял всё, что свойственно моему народу. Я, конечно, говорю о духовной стороне. Я работаю в милиции, владею оружием, но я не воин и не охотник. Я подчиняюсь не закону Ульгеня, а закону государства. Какой же я тувинец? У меня ничего нет. Я ничем не отличаюсь от моего сержанта Морозова. В нём бежит русская кровь, но он не знает, что это означает. В моих жилах течёт кровь тувинцев, и я знаю, что это означает, но я не следую её голосу. Поэтому я и говорю, что я -- Дагва Хайтювек -- ничем не отличаюсь от Лёни Морозова.
       -- Я вижу, вас это огорчает, -- заметил Сергей.
       -- Есть немного...
       В эту минуту собака насторожилась и громко зарычала.
       -- Почуяла что-то, -- сообщил солдат, понизив голос до шёпота, -- впереди кто-то есть.
       -- А ну-ка, братцы, спешимся, -- негромко скомандовал Дагва. -- Присмотримся чуток... Однако я не слышу ровным счётом ничего. Попридержи своего пса пока что...
       Сергей стоял, нервно поглаживая шею лошади. Он не был вооружён и чувствовал себя в те минуты совершенно беспомощным. Возможно, ружьё не помогло бы ему, начни Пётр палить из густых зарослей, но казалось, что с оружием в руках было бы спокойнее.
       -- Товарищ лейтенант, -- прошептал солдат-Ямочка, напряжённо вытянув загорелую шею, -- мы так ничего не увидим. Гюрза учуяла кого-то, но далеко ещё. Я могу спустить её с повода, если прикажете.
       -- Пожалуй, так и сделаем, -- кивнул Дагва. -- Действуй, боец, командуй своим зверем. Пусть мчится вперёд и хватает нашего психа.
       -- А если это не Пётр? -- спросил Лисицын.
       -- Мы же по следу двигались, -- обиделся солдатик, -- Гюрза другого человека не тронет, на хрена ей другого хватать? Она у меня умная.
       Он отцепил собаку и проговорил ей что-то на ухо. Животное громко заскулило, демонстрируя хозяину своё нетерпение, и бросилось в чащу. Послышался шумный бег сквозь густую листву и яростный лай.
       -- Теперь мы двинем следом, -- распорядился Дагва. -- Только лошадей привяжем тут, а то там сплошной бурелом. Однако кому-нибудь надо остаться с ними.
       Он посмотрел на второго солдата и указал на него пальцем.
       -- Ты покараулишь. Только автомат сними с предохранителя. Собака, знаешь, собакой, а как там всё повернётся, бес его знает... Сергей, вам бы я тоже посоветовал переждать здесь.
       -- Зачем же я тогда поехал с вами?
       -- Я вас не звал. Поймите меня правильно. Сейчас может случиться всякое.
       -- Я понимаю. Но и вы поймите меня. Для вас Пётр -- всего лишь преступник. А я его знаю немного с другой стороны. Кроме того, я хотел бы напомнить, что он -- своего рода результат научного эксперимента. Я полагаю, что его надо брать живым.
       -- Попробовать можно, однако ручаться за поведение психа никто не может, -- милиционер повесил автомат на плечо.
       -- Он не псих, сколько можно повторять! -- с досадой махнул рукой Лисицын. -- Что до меня, то я ведь как-никак журналист. Разве могу я позволить себе роскошь не присутствовать на уникальной операции?
       -- Я не знал, что вы журналист, -- как бы извиняясь сказал Дагва.
       -- Я начинал с военных репортажей.
       -- Ну... Ладно...
      

    ЧЁРНОЕ ДЕРЕВО

      
       Пётр дремал, прислонившись спиной к толстому стволу лиственницы. Этому дереву было не менее пятисот лет, оно повидало немало всякого за свою жизнь. Но никто не мог выведать у лиственницы того, что она знала.
       Пётр пошевелил головой и будто бы нащупал что-то затылком на шершавой древесной коре.
       -- Чёрное Дерево, -- прошептал он, -- Чёрное Дерево! Дерево! Я знаю, что такое огонь, я однажды сгорел и превратился в уголь из-за удара молнии...
       Пётр открыл глаза и огляделся. Он увидел свои голые ноги и перетянутый патронташем живот. Подняв правую руку, он внимательно осмотрел её, словно хотел обнаружить что-то новое в этой руке. Покрывавшая кожу глина сильно потрескалась, кое-где отвалилась, а в некоторых местах висела на волосах мелкими бурыми крошками.
       Пётр смотрел на себя и никак не мог понять, что он чувствовал. Он ясно ощущал, что раздвоился. Один Пётр называл себя Чёрным Деревом и вёл себя как первобытный человек, повинуясь законам кровожадных предков. У этого Петра была своя логика, своё мировоззрение. Другой же Пётр наблюдал за дикарём со стороны, но никак не мог повлиять на Чёрное Дерево. Второй Пётр, пришедший в тайгу из цивилизованного мира, лишь созерцал, но ничего не делал; ему казалось, что он смотрел удивительный сон, осознавая себя его полноценным участником. Иногда цивилизованному Петру казалось, что он ужасался поступкам Чёрного Дерева, но в действительности он оставался спокоен. Но в действительности он понимал, что стояло за каждым шагом дикаря, и он по-настоящему удивлялся только одному -- как он мог понимать и не понимать одновременно, как он мог хотеть и в то же время искренне протестовать против того, чего хотел.
       Он раздвоился.
       Когда начинал действовать Чёрное Дерево, Пётр почти исчезал, растворялся, уходил в небытие. Затем, когда Чёрное Дерево возвращался с военной тропы, Пётр тоже возвращался, вступал во владение своим телом и сознанием, оценивая произошедшее. Но с каждым разом вернувшееся сознание цивилизованного Петра делалось слабее и слабее, зато Чёрное Дерево становился сильнее. Чёрное Дерево вдруг начинал вспоминать что-то из своего прошлого, о котором цивилизованный Пётр не имел ни малейшего представления, и его это крайне удивляло. Удивляло даже больше, чем поступки Чёрного Дерева.
       Несколько минут назад он увидел себя со стороны: увидел человека верхом на лошади, его длинные, почти до самых ягодиц, чёрные волосы размеренно колыхались на ветру. Человек ехал по красивой горной долине, а линия горизонта за его спиной была изрезана снежной горной грядой. За спиной человека висел в кожаном чехле лук со стрелами. На крупе лошади виднелась нарисованная белая молния, а на шее различались красные отпечатки ладоней. Пётр знал, что он ехал в поход, чтобы отомстить за своего погибшего родственника. Однако ни имени родственника, ни кем был родственник -- брат, отец или племянник, -- Пётр не помнил. Он лишь ясно слышал мысли, теснившиеся в голове, мысли неуёмного гнева.
       Но самое странное было то, что лицо увиденного им человека не было лицом Петра. Оно отличалось сильной скуластостью, узкими глазами и почти коричневым цветом кожи.
       "Нет, это не я. Это просто какой-то дикарь... Но почему-то я знаю, что вижу себя... Почему этот человек -- я? Почему я так думаю? Откуда я знаю, что я выехал на тропу мести? Почему я так уверен, что должен отыскать кого-то?"
       Пётр было опять прислонился спиной к дереву, закрыл глаза и застонал. На внезапно него накатил страх, замешанный на головокружительном непонимании всего происходящего. Он закрыл лицо руками и в отчаянии принялся кататься по земле. Его тучное тело то и дело наваливалось на затвор ружья, и тогда на коже оставались глубокие вмятины.
       -- Что?! Что?! Что?! -- выкрикнул Пётр несколько раз подряд и после этого замолчал.
       Его лицо сделалось неподвижным.
       Через минуту он сел, скрестив ноги, и тупо уставился перед собой. Его лицо оставалось неподвижным минут десять. Рука лежала на рукоятке ножа.
       Где-то вдалеке раздавались посторонние звуки. Слух Чёрного Дерева уловил частое шевеление ветвей, шорох листвы и травы под ногами. Кто-то приближался, двигаясь перескоками, плавно, гибко, мощно. Шёл зверь, а не человек.
       Пётр переменил позу, приподнялся на корточки, подобрался, как готовый к прыжку хищник, напрягся. Стиснутый в руке нож опасно вспыхнул в лучах солнца.
       Внезапно послышался лай. Собака! К нему мчалась собака! По скрытой в её голосе злобе он безошибочно распознал зверя, готового к нападению, готового рвать жертву на куски. И своей жертвой собака наметила Чёрное Дерево.
       Он не проронил ни звука, лишь оскалился, сделавшись ещё более неподвижным.
       Собака приближалась. Она уже бежала, а не шла. Она неславь вперёд, громко дыша.
       И вот прыжок, громкое устрашающее рычание. Могучее тело овчарки лохмато взвилось над голым человеком, но человек ловко присел, и собака промахнулась, задев его только задними ногами. Человек не упустил момента и взмахнул рукой. Лезвие разрезало мохнатую ляжку, и зверь заскулил.
       Пётр вскочил на ноги и бросился на овчарку, едва она приземлилась. Собака перекувыркнулась, клацкнув клыками, и сразу кинулась в сторону, уклоняясь от нападения Петра. В следующее мгновение овчарка сделала выпад и ударила человека могучим плечом. Пётр оступился и упал на спину. Пахнущая псиной пасть в одну секунду распахнулась над ним, издавая рык и лай. По груди Петра ударили когтистые лапы, горячо прижалось лохматое брюхо.
       Пётр не рассуждал. Всё произошло стремительно, одномоментно. Его левая ладонь с удивительной быстротой метнулась глубоко в раскрытую пасть и схватила собаку за нижнюю челюсть у самого её основания, прижав язык, придавив мокрые щёки животного и рванув челюсть с такой силой вниз, что овчарка завизжала. Пытаясь освободиться от руки, собака дёрнулась назад и соскочила с груди Петра, но рука не отпустила её. Другая рука, в которой лежал нож, замахнулась и нанесла два коротких удара в брюхо животного. Собака бешено завизжала. Человек подмял её под себя, свернул морду зверя набок и полоснул лезвием по горлу.
       Теперь схватка завершилась.
       Пётр Чёрное Дерево встряхнул левой рукой и увидел множество оставленных зубами собаки следов, они тянулись от запястья до локтя. Поначалу ему показалось, что зверь не успел тронуть его, ан нет -- оставил борозды глубиной в сантиметр. Кровь густо стекала из ран.
       Пётр нагнулся над овчаркой, развёл её лапы в стороны и сделал надрез от горла до паха...
       -- Гюрза! -- послышалось сзади.
       Пётр обернулся на человеческий голос.
       Солдат, которого Сергей прозвал Ямочкой из-за девичьих ямочек на щеках, заметно отстал от бросившейся вперёд собаки. Он быстро потерял её из виду и пытался сориентироваться в направлении, когда услышал её далёкий лай, а затем и визг. Визжать Гюрза могла только от сильной боли. Это означало, что схватка была не в её пользу.
       Солдат остановился, прислушиваясь.
       Птицы. Повсюду пели птицы. Их не интересовали погоня, автоматы, следы сумасшедшего преступника. Птицы продолжали щебетать, исполнять брачные танцы, потрясая оперениями.
       Солдат Ямочка сделал несколько шагов и остановился. Что-то послышалось слева, что-то тяжёлое и мокрое встряхнулось. Слева... Он поднял автомат и осторожно поднёс приклад к плечу. Сквозь прорезь прицела таёжная чаща приняла вид особенно угрожающий... Ах, как мешало пение птиц, это беззаботное перескакивание пичужек с ветки на ветку! Вот если бы им всем замолчать на минутку, чтобы остался слышен только звук преступника... Почему молчит Гюрза? Убита? Неужели этот псих смог одолеть её?
       Что-то громко хрустнуло справа. Автомат вильнул стволом по направлению к звуку.
       -- Кто здесь? -- не выдержал солдат. -- А ну выходь! Считаю до трёх и стреляю! Слышишь?
       Он медленно шагнул вперёд, остановился, сделал ещё шаг, услышал шорох немного ещё правее и повернул голову туда. Что-то зашуршало с противоположной стороны. Куда идти? Где опасность? Где сейчас лейтенант Дагва? Почему никого не видно и не слышно?
       И опять шорох, тревожный, настораживающий... Весь лес пронизан шорохами.
       -- Стой, бляха-муха! Буду стрелять! -- Ему почудилась тень.
       И нервы сдали.
       Он дёрнул указательным пальцем и нажал на спусковой крючок. Пули полоснули по стволам деревьев, шумно взбили толстую кору, рассыпали её щепками, оборвали дрогнувшую листву...
       И вновь наступила тишина. Тишина на несколько секунд. Затем раздался быстрый звук шелестящих шагов неизвестно где, короткий выдох, едва уловимое движение сбоку...
       Голубые глаза солдата по кличке Ямочка широко распахнулись. Он увидел перед собой голого мужчину, испачканного грязью и кровью с ног до головы. Столько крови! Откуда? Где Гюрза?..
       Голый человек стремительно ударил рукой, и солдат охнул. В животе сразу стало горячо.
       -- Ты что же? -- непонимающе пробормотал паренёк и от внезапной слабости опустился на колени. -- Мы же тебя... Я же... Мама...
       Второй удар Пётр нанёс солдату в горло. Острое лезвие вонзилось в тонкую шею без труда, пробив плоть насквозь, и вылезло наружу со стороны спины. Кровь хлынула из раны с обеих сторон.
       Пётр отступил от жертвы, и мёртвый солдат ткнулся лицом в землю.
       Быстрыми шагами Пётр пошёл прочь. Через несколько секунд он остановился перед трёпом овчарки и принялся за дело, которое не успел закончить из-за появления солдата. Он снимал шкуру с собаки. Его руки работали ловко, умело, и через десять минут кровавая туша уже лежала в траве, а Пётр держал в руках шкуру, с которой капала горячая кровь, и внимательно рассматривал её. Оглядев собачий мех, человек сделал ножом разрез на шкуре вдоль спины, начав его возле основания собачьей головы. После этого он быстро продел свою голову в этот разрез, расправил шкуру на своих плечах -- получилось некое подобие накидки, большая часть которой закрывала спину Петра, а на его груди болтались собачья морда и передние лапы убитого зверя.
       Пётр улыбнулся.
      

    ***

      
       Это был очень старый чум -- коническое сооружение, сложенное из жердей и покрытое шкурами животных и корой лиственницы у самого основания. Глядя на него, Матвей Коршунов с уверенностью мог сказать, что чум давно никуда не перевозился, а так и стоял на месте -- кора у основания чума сильно обросла травой. Но чум был обитаем: над дымоходом, где скрещивались жерди, вился лёгкий синеватый дымок. Возле чума громоздилась огромная куча хвороста -- кто-то позаботился о том, чтобы хозяину было чем разводить огонь в очаге. Чуть в стороне, шагах в двадцати от чума, виднелся среди деревьев бревенчатый сруб.
       Матвей шмыгнул носом и осторожно отступил в чащу, где стояла лошадь. Марина сидела на корточках возле конских ног и дремала, свесив голову. Короткие каштановые волосы блестели в рассеянном свете. Оголившаяся из-под волос тонкая шея с прилипшим к нежной коже зелёным листиком заставила Матвея сглотнуть слюну -- женщина показалась ему невероятно желанной. И как только мог муж оставить такую жену в лесу? Впрочем, он же ополоумевший...
       -- Эй, послушай, -- заговорил Матвей негромко, -- там впереди чум...
       -- Что? -- Марина разлепила уставшие глаза и тяжело качнула головой, отгоняя комаров.
       -- Чум, говорю, там. Кажись, тувинская семья, но не видать никого.
       -- Люди? -- с надеждой спросила Марина.
       -- Может. Дым есть. Так чё делать будем? Рискнём?
       -- А что тут рискованного? Кто бы там ни был... Нам хуже Петра никого не повстречать.
       -- Это уж натурально. Ну чё ты расселась-то? Подымайся, двигайся.
       -- Я устала.
       -- Щас отдыхать будем. Под крышей. Там и обговорим наши дела... Ты про меня лишнего не ляпни...
       -- Так я про вас ничего и не знаю...
       -- Ну да, оно, конечно, так, только... Ты вообще дюже не мели языком. Для начала и про мужа своего тоже не болтай. Тайга, знаешь, не любит слов... Мало ли что про кого наговорят... Тут всё больше по делам судят...
       Марина кивнула и бросила на браконьера равнодушный взгляд.
       -- А у вас какие дела? -- спросила она, отгоняя комаров. -- Вы вообще-то кто?
       -- Я-то? Охотник... Лосей валю, оленей, медведей...
       -- Как вас звать? Имя-то хоть есть?
       -- Меня? Матвеем величают, -- ответил он и вдруг смущённо улыбнулся, увидев подобие интереса в глазах женщины. Горожанка вдруг пробудила в нём забытое юношеское смущение.
       -- Матвей. Хорошее имя. Никогда не встречалась с мужчиной по имени Матвей. Библейское имя.
       -- Библейское? -- удивился браконьер.
       -- А меня зовут Марина.
       -- Была у меня одна такая... Только давно, пацаном я ещё был мелким... А у ней что-то с мужем не сладилось, вот она меня и... того... -- Матвей замолчал и потупил взор.
       Они медленно, продираясь сквозь ветви, приблизились к поляне. Матвей уже не таился, вёл лошадь напрямую к жилищу.
       -- Эй, люди, есть тут кто? Отзовись!
       На всякий случай Матвей взял ружьё наперевес, хотя знал почти наверняка, что тувинцы отличались миролюбием и ни о ком из них за последнее время не приходилось слышать, чтобы они занимались разбоем.
       Минуты две никто не отвечал, затем полог чума откинулся. Из жилища показался согнувшийся старик, голый по пояс. Выйдя наружу, он остановился. Узкие глаза, едва различимые между многочисленными глубокими складками лица, ощупали незнакомцев. Он стоял неподвижно, маленький, морщинистый, одетый только в широкие штаны из оленьей кожи. На брови ниспадала длинная прядь седых волос.
       -- Здравствуй, отец, -- проговорил наконец Матвей. -- Не позволишь ли нам задержаться у тебя и набраться сил? Ты по-русски понимаешь?
       Старик молчал некоторое время, затем кивнул.
       -- От-дыхай, от-дыхай, -- закивал он головой.
       Марина без сил опустилась на землю. Матвей отпустил лошадь, но рассёдлывать её не стал.
       -- Вода, -- указал куда-то старик. -- Хароший вода. Умный вода. Сильный вода.
       -- Родник, что ли? -- уточнил Матвей, и старик утвердительно кивнул.
       Матвей осторожно углубился в чащу, двигаясь по узенькой тропинке меж замшелыми валунами. Пройдя шагов двадцать, он оглянулся и прислушался. Со стороны чума донеслось фырканье лошади, но человеческих голосов не слышалось. Матвей настороженно повертел головой, но ничего подозрительного не почувствовал. Нет, не было в Марине ничего опасного. Она была просто женщина, молодая женщина, попавшая в передрягу, как и он сам...
       Он пошёл дальше по тропе. Слева и справа стали появляться деревья, обильно украшенные выгоревшими на солнце лентами. Лоскуты тряпок и кожаных лент, привязанные к ветвям, создавали ощущение, что вокруг поднимались многослойные тряпичные стены, слегка колыхавшиеся на лёгком ветру. Было видно, что приходившие сюда люди оставляли ленты всюду, забираясь иногда к самым верхушкам деревьев.
       Минут через пять он увидел впереди небольшое бревенчатое сооружение, похожее на низенькую хижину. Открыв дверь, он обнаружил внутри аккуратно обложенный камнями водоём метра полтора на полтора. Матвей рывком скинул с себя рубаху и опустился на колени. Голый по пояс, он с наслаждением омывал себя ледяной водой, по-животному отфыркиваясь и встряхивая головой.
       Вскоре он вернулся, очень довольный собой.
       -- Эй, девка, -- остановился он возле Марины, -- сходи туда, там родник. Глянь-ка. Ко мне и комары не пристают после той воды... Ополоснёшь лицо и всё остальное. Чертовски хорошая вода. Дед, а ты это точно сказал, что вода умная! Ха-ха! Я прям-таки как заново родился... Там я углядел ленточки на деревах, всё просто сплошь увешано. Чё так, отец? Это же дары, не так ли? Наведывается сюда, что ли, кто? А, дед? Колдовать, что ли, таскаются? Шаманит тут кто, али как?
       -- Шаман, шаман, -- закивал тувинец, не меняя выражения лица.
       -- Ты шаман? -- удивился Матвей. -- Настоящий шаман? Не врёшь?
       -- Шаман, шаман.
       -- Родник, что ли, священный у тебя?
       -- Шаман, шаман, -- бубнил старик, продолжая неподвижно стоять на месте.
       -- О каких лентах вы говорите, Матвей? -- спросила Марина, поднимая голову.
       -- Там всё в лентах, в лоскутах, каждая ветвь как в сказке бородатой, -- отозвался Матвей, усевшись на землю и стаскивая с себя сапоги. -- Всюду тряпки висят... Так тувинцы благодарят духов за то, что их допустили к святому месту. Выходит, што мы набрели не на простой чум... Эй, старик, что ты тут делаешь? Живёшь? Почему ни оленей, ни лошадей у тебя нет? Как ты по тайге-то рыщешь?
       Шаман не ответил Матвею, но мелкими шажками приблизился к Марине.
       -- Твоя болей? -- Старик положил сухонькую ладонь на лоб Марине и с минуту смотрел ей в лицо. Марина равнодушно закрыла глаза. -- О, твоя боязнь имей. Много боязнь имей. Душа совсем болит. Зачем много бояться? Земля красивый, небо красивый, жизнь красивый, твоя красивый. Бояться нет харашо... Моя видит, что твоя потерял муж. Твоя болей из-за муж, потому что твоя муж умирал...
       -- Нет, -- с неожиданной резкостью отстранилась Марина от старика, -- мой муж не умер, он жив. Просто он болен.
       Тувинец с недоумением посмотрел на молодую женщину, его ладонь оторвалась от её лба и зависла в нескольких сантиметрах. Затем он хитро улыбнулся, сморщился сильнее прежнего и проурчал:
       -- Твоя не обмануть мой голова. Моя понимай, что происходить... Твоя муж умирай, уходи в другой мир... Твоя больше не имей муж...
       Матвей поднялся с земли и быстро подошёл к ним.
       -- Ты разве не понимаешь, о чём он толкует? Дура ты, девка! Дура! Он талдычит тебе, что твой мужик кончился! Сумасшествие -- та же смерть! Пойми...
       -- Та же смерть? -- Марина всхлипнула.
       -- Нет у тебя больше мужа. Не выздоровеет он. Этот дед соображает, о чём говорит... Кончился твой мужик. Нет его более. Телом жив, а в башке он другой. Неужто не схватываешь?
       Марина молча посмотрела на тувинца, затем медленно, будто во сне, перевела взгляд на браконьера.
       -- А мы не кончились? -- спросила она тускло.
      

    ***

      
       Чёрное Дерево устало лёг на землю. Плотно приложив ухо к земле, он прислушался, о чём она говорила. Но ничего не понял. Какие-то голоса гудели далеко внизу... Или далеко наверху... Или просто далеко... Он не понимал ничего... Он хотел спать. На него навалилась невыносимая усталость...
       Он перевернулся на бок и увидел перед собой очертания незнакомого человека, тело которого было словно подсвечено изнутри. Человек казался очень высоким, лениво и невесомо продвигался между ветвистыми деревьями, но не задевал ни одну ветвь.
       -- Зачем ты пришёл сюда? -- спросил незнакомец.
       Странно, но за последнее время это был первый человек, с которым Чёрное Дерево не хотел драться. Это было первое живое существо, с которым ему хотелось спокойно поговорить. Но вот сказать Чёрное Дерево ничего не мог. Он словно был парализован.
       -- Зачем ты пришёл сюда? Разве это твой мир? -- снова послышался вопрос.
       -- Я должен найти посланника, -- прошептал с трудом Чёрное Дерево.
       -- Какого ещё посланника? Что за глупости? -- Незнакомец недовольно качнул головой, и с его затылка рассыпалась копна длинных чёрных волос, разлившись по его телу, словно смола.
       -- Так было всегда. Воин, готовящийся к смерти, должен найти посланника, который отнесёт весть о грядущей смерти...
       -- Это было давно... Теперь ты совсем другой человек... Тебе не нужны никакие посланники...
       -- Но традиции...
       -- Традиции иногда обманывают. Времена меняются и складывают новые традиции. Но тебе не нужны сейчас традиции...
       -- Как же так? Без традиций нельзя. Я наверняка знаю...
       -- Ты ошибаешься. Тебе не нужны традиции. Тебе нужна помощь.
       -- Помощь? -- прошептал Чёрное Дерево. -- Разве я нуждаюсь в помощи?
       -- Ты болен.
       -- Я болен? -- На его глазах навернулись слёзы. -- Нет, я вполне здоров... Я готов идти дальше.
       -- Дальше некуда, мой несчастный друг. Дальше только смерть.
       -- Я не боюсь смерти, -- покачал головой Чёрное Дерево.
       -- Я знаю. У тебя нет причин бояться смерти. Ведь ты уже умер, -- незнакомец улыбнулся, глаза его засверкали.
       -- Разве я умер?
       -- Человек по имени Пётр умер.
       -- Но я не Пётр. Меня зовут Чёрное Дерево.
       -- Пару дней назад тебя звали Пётр...
       -- Этого не может быть!
      

    ***

      
       Ближе к вечеру Дагва Хайтювек наткнулся на труп зарезанного солдата, чуть дальше он обнаружил тушу освежёванной овчарки.
       -- Братцы, сюда! -- позвал он Лисицына и второго солдата.
       -- Что такое?
       -- Наш сумасшедший оказался сильнее, чем мы думали... Если ко всему этому вообще можно отнести слово "сильнее". Тут что-то другое, -- сказал Дагва.
       Облепленное мошкарой и червями тело собаки выглядело ужасно. Солдатик отвернулся.
       -- А вы всё про баб по дороге сюда... -- начал было Дагва, но остановился.
       -- А ведь он и впрямь воин, -- проговорил Лисицын. -- Он, пожалуй, потягается в ловкости с кем угодно. Мы ему не пара, как говорится. Только на расстоянии мы "снимем" его.
       -- Что сделаем?
       -- У нас есть шанс убить его только на расстоянии. Из винтовки. Из автомата. Но не в рукопашном бою. С Петром творится нечто необъяснимое. Это не укладывается ни в какие рамки, -- отозвался Лисицын, направился к трупу солдата-Ямочки и уже через плечо бросил: -- Вы можете поверить, что городской человек, никогда не занимавшийся спортом, не только начал стрелять наверняка, но и смог вдруг расправиться с хорошо натренированной собакой? Я не могу... И не хочу показаться вам пессимистом, но мы вряд ли нашими силами справимся с этим... монстром...
      
      

    МАРИНА

      
       Она посмотрела на Матвея.
       -- Сходила бы ты к воде, -- шепнул он, наморщив лоб, и Марина увидела в лице этого дикого человека неожиданное глубокое сострадание.
       -- Зачем? -- спросила она и перевела взгляд на старого тувинца. -- Зачем?
       -- Умная вода, добрая вода, -- послышался голос старика.
       -- Я как заново родился, хоть обмылся слегка. Я слыхал про такие места, -- сказал Матвей, -- тут надобно...
       -- Что надобно? -- спросила громко Марина, повернувшись к нему.
       Матвей пожал плечами.
       Она ухмыльнулась.
       -- Ладно, хуже не будет.
       Она сделала несколько шагов, как бы проверяя свои силы. Осмотрелась, прислушалась к звукам леса. Всё успокаивало. Синее небо плыло высоко над верхушками покачивавшихся лиственниц.
       Марина медленно пошла по тропинке. Шаг за шагом на неё опускался покой, которого она не знала прежде.
       -- Что это? Чудо? Нервы? Природа?
       Она даже остановилась, чтобы прислушаться к собственному телу. Откуда-то снизу доносился едва уловимый плеск воды. Марина пошла дальше, снова и снова останавливаясь и прислушиваясь. Из глубин леса на неё начали надвигаться деревья, густо увешанные тряпичными лоскутьями. Лоскуты шевелились на неслышимом ветру, покачивались, гипнотизировали своими почти невидимыми движениями.
       И вот перед ней возникла крохотная хижина, почти сказочная. Вокруг громоздились деревья, сверху донизу покрытые лентами и шнурками; полоски ткани полностью выгорели под солнечными лучами, и лес казался белым, почти снежным. Все эти ленты что-то нашёптывали ей, признавались в чём-то, но она не понимала их голосов...
       Марина остановилась перед невысоким срубом, отворила дверь и увидела тёмную воду. От воды разило холодом. Но ни холод, ни черневшая перед ней бездна колодца не испугали её, ибо это был холод и бездна природы, с которой ей всегда хотелось соприкоснуться. Она была человеком городским, но принадлежала к категории людей, не смевших признаться себе, что в их душе присутствовало гораздо больше дикости, чем цивилизованности. Быть может, эта самая дикость и бросила её в объятия несчастного инструктора Жени.
       Марина выпрямилась и осторожно, словно погрузившись в сон, расстегнула пряжку ремня, затем так же медленно начала раздеваться. Через несколько мгновений джинсы и рубаха упали на землю, свежий воздух обнял её голое тело с новой силой и проник в каждую пору её существа. Она глубоко вздохнула и шагнула в ледяную воду, и в тело словно миллионы иголочек вонзились, Марина даже вскрикнула. В первое мгновение она хотела сразу выпрыгнуть обратно, но сдержалась и заставила себя остаться в воде. Марина взялась за камни, обрамлявшие водоём, и замерла, прислушиваясь к собственным ощущениям и умиротворяющему плеску воды. На несколько секунд она закрыла глаза и ей почудилось, что она услышала голос воды. Этот голос пел, но не так, как принято среди людей петь, нет, он пел иначе -- будто ласкал тело Марины и обволакивал тёмное пространство бревенчатого сооружения невидимой и неосязаемой плёнкой, которая трепетала от движений воды и воздуха, вздувалась и образовывала некий кокон над родником. Марина подняла лицо вверх и увидела под сводами строения огромную переливавшуюся паутину; посередине неподвижно сидел блестящий паучок.
       "За мной наблюдает, -- решила она, -- подглядывает. Или он, быть может, тут хозяин? Страж?"
       Марина глубоко вздохнула и вылезла из водоёма. Открыв дверь, она вышла из избушки и нагнулась, чтобы поднять джинсы. Но в следующую секунду её будто что-то ударило в спину. Она обернулась и увидела Матвея. Он неотрывно смотрел на неё, ощупывая взглядом каждый сантиметр обнажённого женского тела. Марина почти физически ощущала его взгляд, как если бы он трогал её руками. В животе у неё что-то свернулось в испуганный узелок.
       -- Матвей, вы что?
       -- До чего ж ты ладная! -- выдохнул мужчина. -- Неужто бывают такие?
       Он приблизился к ней и, придерживая ремень двустволки левой рукой, протянул правую руку вперёд. Марина увидела большие коричневые ссадины на пальцах и густые чёрные волосы, начинавшиеся у основания широкой кисти с рельефно выделявшимися венами.
       -- Что вы, Матвей? -- Она отпрянула.
       -- Не бойсь, не бойсь, насильничать не стану, -- проговорил он сипло, словно внезапно потеряв голос. -- Поверить не могу. Тронуть хочу кожу... Как светится она у тебя!
       -- Что светится? Матвей, ничего у меня не светится! Что с вами? Пожалуйста, не надо...
       Браконьер положил ладонь на её плечо и осторожно погладил.
       -- Чудеса! Не встречал такой кожи! Чистый шёлк! -- Он громко сглотнул и опустил глаза. Пальцы дрогнули и было отодвинулись от Марины, но снова прикоснулись к её плечу. -- Неужто все городские на тебя похожи? Или ты одна такая?
       Марина поёжилась.
       -- Дайте мне одеться!
       -- Нет, погодь, постой так...
       Он скользнул рукой вниз и провёл указательным пальцем по небольшим, но красиво округлённым грудям Марины. Ей подумалось, что Матвей хотел запомнить форму её тела.
       "Никто никогда не рассматривал меня с таким восхищением, -- подумала она. -- Никто никогда не был заворожён моим телом. Сексом занимались многие, комплименты говорили, но никто не восторгался так, как этот человек. Он будто под действием чар..."
       Марина вдруг перестала бояться Матвея. А он придвинулся вплотную и потянул носом.
       -- От тебя цветами веет...
       -- Откуда в вас это, Матвей?
       -- Что откуда?
       -- Поэтичность. Вы же простой охотник, лесной человек.
       -- Красивая ты, -- прошептал он. -- Я за тебя драться буду...
       Он опустил руку ниже и тыльной стороной ладони дотронулся до мокрых волос на лобке. Марина вздрогнула, но не отступила.
       "Похоже, мне на роду написано пройти через руки всех таёжников. Забавно. Что ж, пусть так".
       Матвей чуть опустил плечо, закрыл глаза, повернул руку и двумя пальцами проник между ног Марины. Кончики её губ дрогнули, по лицу пробежала тень улыбки.
       -- Мягкая... Нежная... -- глухим голосом пробормотал мужчина.
       Его пальцы лишь погладили внутреннюю сторону её бёдер, но не даже не попытались войти в лоно.
       -- Ох... -- Матвей вдруг отступил и закачал головой. -- Не сложилась моя жисть. Не получилась... Вот почему такая краля не повстречалась мне раньше? Да я б с браконьерством враз завязал, если бы... Ох... Хочу я тебя, страсть как хочу... Но не могу... Держит что-то... Место тут не то...
       Он повернулся и решительно пошёл в сторону чума. Когда он скрылся, Марина принялась одеваться.
       Минут десять спустя она вернулась на поляну.
       Солнце скрылось за лесом, небо сделалось бледным, вечер сгущался. Над чумом лениво вился голубоватый дымок, изнутри доносился запах похлёбки. Матвей возился с лошадью, освобождая её от седла.
       -- Не поедем сегодня дальше? -- спросила она.
       -- Нет, -- с какой-то досадой отозвался браконьер, -- и вообще никуда не поедем. Тут останемся.
       -- Как тут?
       -- А вот так!
       Матвей бросил седло на землю и прошёл мимо Марины к чуму. Помедлив перед входом, он обернулся и сказал:
       -- Куда ехать-то? Меня всюду сцапать могут. Я ж никого не убивал, это мой брательник инспектора хлопнул. Но как я докажу? Нет, я никуда не поеду... А ты...
       -- Так я не знаю ни одной тропы, -- ответила она и плавно повела рукой, указывая на густые деревья, -- я вообще пропаду, если одна пойду через тайгу.
       -- Вот и оставайся со мной. Женой тебя сделаю.
       -- Чего? -- Марина от удивления открыла рот и вытаращила глаза.
       -- А я не мужик, что ли? Плох для тебя?
       Она вдруг громко рассмеялась.
      

    ***

       Пётр проснулся внезапно, как от удара. Рядом никого не было. Привидевшийся ему собеседник давно исчез. Ночной лес таинственно шумел над головой лохматыми ветвями.
       -- Моя женщина, -- нахмурился Пётр. -- Чёрному Дереву нужна женщина. Кто-то украл мою женщину...
       Он поднялся и неторопливо обвёл глазами лес. Поразмыслив немного, он осторожно сделал несколько шагов, держа ружьё наготове.
       -- Туда, -- решил он, выбрав направление по какой-то одному ему понятной причине, и пошёл вперёд. -- Она там, я чувствую...
      
      
       ...............................
       ............................................
      
      
      
      
  • Комментарии: 2, последний от 05/09/2006.
  • © Copyright Ветер Андрей (wind-veter@yandex.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 165k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 6.65*7  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.