Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
1.
Для начала вам следует усвоить две вещи: Песочный Человек существует, и этот человек - я.
Горы лжи, которые громоздятся вокруг моего имени, в счет не идут. Я существую, и лучшее доказательство тому - моя тень, скользящая в светлых сумерках по кирпичным фасадам горделивых зданий; в ядовито-лимонных отсветах заката эта тень почти не видна; зато, чем гуще сумрак, - тем отчетливее мой благородный облик.
Да, я, действительно, красив - отсюда, надо думать, та нетерпимость, которую выказывают в мой адрес мастера фантазии и короли воображения; выказывают, поскольку сами красотой не блещут... Уж кто-то - а я видел эту публику и в фас, и в профиль: нервные господа с горячечным взглядом (они именуют это идиотское состояние
т р е п е т о м!). Можно подумать, что мне неведом трепет... Просто я и они расходимся в кон-цеп-ту-аль-ных предметах... Их сферы - неясные дали с отсутствующей географией; ну а мне нужен порядок, только и всего.
- Что скажешь? - спросил Дима Двинских и поглядел на меня сверху вниз, поскольку находился на сцене, а я сидела в кресле первого ряда нашего институтского актового зала.
Я немного подумала, потом сказала:
- Истлевший романтизм. Даже, собственно, пост-модернизм. Тоже истлевший, кстати.
- Умничаешь? - спросил Дима с раздражением.
- Вроде того, - признала я. - Хотя - как посмотреть? Скорее, стараюсь попасть в тон режиссеру.
Двинских всё не спускался в зал. Стоял, покачивался на кончиках узких ботинок, заносчиво оглядывая темное пустое пространство. Мне пришла в голову мысль, что эта маленькая сцена - метафора его собственной жизни. Стоит человек на пустой сцене и свысока смотрит в пустой зал; и важно именно не то, что с в ы с о к а, а то, что зал -
п у с т. Короче, я один, все тонет в фарисействе. Мне стало грустно.
Я сказала:
- Ну, какой ты Песочный Человек? Песочный Человек не волшебный злодей, а обыкновенное ничтожество. Так что оставь свою манию величия.
Дима (а у него, надо признать, имеются некоторые проблемы с чувством юмора - в особенности, в тех случаях, когда в чужих шутках фигурирует он сам) надменно приподнял брови и вскользь заметил, что волшебный злодей (чтобы я была в курсе) - пошлость. Не имеющая к Гофману никакого отношения. Не говоря уже о нем, Двинских...
Я сказала поспешно:
- Ладно, пошлость. Я и не претендую. Сейчас вообще речь не об этом.
- Об этом, об этом...
- Монолог, - выговорила я осторожно, - показался мне напыщенным. Самую малость, но все же...
- Песочный Человек, - свирепо откликнулся Дима Двинских, - вообще персонаж, лишенный чувства меры. Как ты могла бы заметить.
- Ага, - вставила я кротко. - Чувства меры. Но не чувства стиля.
- Одно и то же, - безапелляционно заявил Двинских, а я вдруг прикрыла глаза; мои мысли и последние события оказались освещены - как это говорится? - безжалостным светом рампы... Ничего не кончилось, и никогда не закончится: ни Димины монологи на пустой сцене, ни наши с ним нескончаемые перепалки; ни пьеса, которую - вот уже полгода - пытается сочинить Дмитрий Двинских - отличный преподаватель, умница и, пожалуй, интеллектуал - но не состоявшийся актер; а главное - не прекратятся странные игры, опутавшие, как паутина, нашу маленькую компанию... Об этом последнем, безусловно, я должна рассказать подробнее.
Компания... К тому моменту, о котором идет речь, компании, если быть честным, уже никакой не было. Остались от компании рожки да ножки... Почему? Ну, почему... Вероятно, причин несколько. Слишком тесное пространство взаимоотношений - одна работа, одни интересы, одни обиды - это раз. Затянувшееся вынужденное взаимодействие - два. Изрядные (сохранившиеся, вопреки времени) самолюбия - три. И так далее, и так далее - четыре. Нет, мы не поссорились (не перессорились). И даже продолжали устраивать милые междусобойчики на кафедре математики, которой заведовал Дима Двинских и к которой я, наоборот, не имела никакого отношения. Поскольку вообще была преподаватель-совместитель; вела в нашем единственном городском ВУЗе - филиале крупного столичного института - культуру речи; учила студентов тому, чего не существует уже лет восемьдесят... Но ладно.
Собирались обычно вчетвером. Сам Двинских - черный пиджак, темный джемпер, узкие джинсы, этакая Таганка прошедших времен; вопреки возрасту, в нем всё проглядывал изысканный столичный мальчик; из столицы он, собственно, и прибыл; приехал, можно сказать, на перекладных в наш городок, бросив там (в столице) свое будущее, за которое следовало бороться, а лучше сказать - драться; лезть по головам... Плюнул, хлопнул дверью, ушел, не прощаясь (так он обычно и поступал); и явился в маленький городок, получив разом квартиру, должность и ослепительную скуку - на вечные времена.
Близкий Димин друг - Андрей Светун - обычно заходил на огонек невзначай, но - чаще всего - задерживался, засиживался и сдержанно шутил, ласково блестя глазами. Андрей Андреевич Светун был нашим общим шефом (заместителем директора по науке, имелась тут у нас такая должность); шефом и, как я сказала, Диминым старинным другом. С двадцати лет, кажется, или раньше; с первого курса. Дружба эта прошла, по-видимому, несколько фаз - от взаимной мальчишеской увлеченности и взаимного же восхищения - до соперничества во всех решительно сферах. Восхищение со временем поубавилось, ну а соперничество - сохранилось... Оба - отличные профессионалы, блестящие собеседники; у обоих - красивые жены и умные поклонницы; оба сохранили юношескую легкость в движениях... Впрочем, всего названного у Димы Двинских было как бы чуточку больше, чем у его товарища; самую малость - но больше... Больше талантов, больше поклонниц... И хотя, строго говоря, и у того и у другого звездный час был в прошлом - азарт сохранился и поныне.
Третьим в компании был Витя Мякин, рыхлый юноша с кафедры общественных дисциплин. Заглядывающий к нам скорее всего по тому, что других - близких по возрасту - людей в институте не было. А были уважаемые преподаватели совсем уж преклонных лет.
Вежливый, апатичный, никогда не высказывающийся п р о т и в, но и не идущий на активное сотрудничество, он явно годился для будущей хорошей карьеры, что, наверняка, и подтвердил бы - если бы не одно обстоятельство. В двух словах об этом можно сказать так: Мякин исчез.
Тут мне придется кое-что пояснить и вернуться к событиям февральского вечера, а именно - вечера 22 февраля.
2.
Студенты бросили нам вызов. Конечно, это только так говорится - вызов... В общем, предложили помериться силами, что ли... И - к 8 марта обменяться т в о р ч е с к и м и п р о е к т а м и. Понимаю, выглядит это не слишком убедительно, но не надо забывать, что мы живем в маленьком, немного старомодном городке (не помню, упоминала ли я о том, что город - "закрытый"; и даже ныне, когда о иных подобных городах уже вовсю пишут газеты, наш "закрыт" по-прежнему - что одновременно является и предметом законной гордости, и объектом не менее законной иронии). Короче говоря, мы имеем некоторые особенности, включая и определенные - отчасти устаревшие - модели отношений. К примеру, отношений, между студентами и преподавателями. Творческое соревнование - такой вот милый, обнадеживающий пример.
Конечно, двигали студентами не столько творческие амбиции. Им хотелось заполучить накануне 8 марта большой зал в свое распоряжение. А город у нас маленький, деваться особо некуда - так что зал не пустяк, и, таким образом, игра стоила свеч.
Идея "творческого проекта" была проста. Коллектив студентов и коллектив педагогов обмениваются, так сказать, продуктами своего театрального творчества - жанр свободный, время произвольное, зрителей - как получится. Ну а 7 марта все завершается ночной дискотекой. Они выставят свою команду КВН - мы - неизвестно что; после чего
т а н ц у ю т в с е.
Вызов пришлось принять; причем Дима Двинских заметил, что у нас появляется счастливая возможность продемонстрировать им "кто есть кто". И, игнорируя наши возражения, добавил, что пусть они играют в КВН - ну а мы покажем им спектакль. Маленький, но любопытный спектакль. У него, мол, давно имеется одна мысль...
Я сказала:
- Они твою "мысль" не оценят. И никто не оценит. Разве что...
Я знала, что говорю.
Дима немедленно рассвирепел.
- Может, вначале выслушаешь? Ради разнообразия.
Я кивнула, поскольку слушать Двинских - одно удовольствие. Даже если он говорит полную чепуху...
Через полчаса я, а вслед за мной и явившийся на огонек Светун, а также Витя Мякин, у которого было "окно", выслушали Димину идею.
- "Песочный человек", - выговорил Дима с присущей ему великолепной небрежностью. - Эрнст Теодор Амадей Гофман.
- О! - вежливо заметил на это Светун, Витя же Мякин заморгал с испуганным видом и раскрыл свой ежедневник, погрузился в расписание будущих зачетов. Я - тоже молча - ждала продолжения. Сам по себе Гофман (в Диминых устах) не удивил меня; нечто подобное и должно было быть - нечто зловеще-красивое, красиво-зловещее... Знала я Диму Двинских не первый год, чему же было удивляться?
- Гофмана, - разглагольствовал, стоя у окна, Дима, - до конца не оценили современники и недопоняли потомки. Даже Хичкок, между нами говоря, пренебрег тем, что лежало под ногами!
Андрей Андреевич Светун вдруг вздохнул и выговорил:
- Гофман под ногами Хичкока.
Я не удержалась и добавила:
- Под лакированными штиблетами.
- "Песочный человек", - молвил Дима Двинских, сверкнув очами, но сдерживаясь, - полноценный триллер. Маньяк, ослепляющий детей.
- И взрослых, - вставила я, не удержавшись вторично. - Взрослые тоже слепы, поскольку не в состоянии разглядеть опасность и позволяют этому чудовищу приближаться к их детям.
Мое вмешательство неожиданно понравилось Диме. Что не помешало ему тут же перебить меня, поскольку - в принципе - он мог слушать только себя самого. Всегда.
- За спиной каждого из нас, - изрек мой товарищ, - стоит этакий Песочный Человек. И сыплет песок нам в глаза.
- Тогда, - заметил Светун, - он стоит не за спиной. На затылке глаз нет.
... потом, помнится, Дима что-то возразил - довольно резко. А Светун, сохраняя спокойствие, вновь пошутил. Сверкнул глазами из-под очков апатичный Мякин - вот что, интересно знать, его могло заинтриговать в споре о творении великого немецкого романтика? Я-то понимала: речь идет не о Гофмане. И даже не о будущем спектакле. С некоторых пор, хочу заметить, так между нами и повелось: говорим одно, имеем в виду - совсем другое. Вечное соперничество Димы Двинских и Андрея Андреевича последнее время кое-чем усугубилось; уже, наверное, месяца два Диму Двинских ежедневно дожидалась у входа в институт (выкуривала сигарету за сигаретой, сидя на перилах каменной лестницы) юная девица; нахальная, хорошенькая, нечесаная, как певица Земфира... Сам Дима Двинских делал вид, что, во-первых, ничего не происходит; во-вторых, он человек свободный (что было не совсем правдой; он был уже лет пятнадцать женат на красивой женщине по имени Динара, которая к Димкиным успехам относилась довольно меланхолически; и, кажется, прослышав о юной красотке, ограничилась замечанием, что это напоминает ей сюжет сериала "Первый ландыш" - имеется, по-видимому, такой сериал). Ну а Светуна барышня раздражала. И даже, наверное, не столько барышня, сколько друг - Дима Двинских; и тут, мол, опередил... "Бес в ребро?" - холодно ронял он, заметив, к примеру, что Двинских проводит по волосам расческой, на мгновение задержавшись перед маленьким зеркалом, прибитом к торцу шкафа. И вот теперь, в разговорах о будущем спектакле, мне так и слышалось: бес в ребро? Если же к названному прибавить недавнюю награду, которая была вручена Диме (серьезная правительственная награда) - то становится окончательно ясно: давняя дружба не то чтобы распалась, но определенно дала трещину. А вот с Витей Мякиным отношения Светуна, как это ни странно, наоборот, словно укрепились. С Витей Мякинным, похожим на вечного перезрелого юнца, Андрей Андреевич с некоторых пор разговаривал с подчеркнутой доброжелательностью, внимательно заглядывая в глаза Мякина, скрытые толстыми стеклами очков. Что Светун рассчитывал прочитать в этих глазах? Теряюсь в догадках...
Однако придется вернуться к Гофману, к страшной сказке о Песочном Человеке. Дело в том, что, в итоге, ничего лучшего мы не придумали. То есть - ничего лучшего, чем постановка версии "Песочного Человека" к 8 марта... Ни У Светуна, ни у Мякина других предложений не нашлось; ну а я люблю Гофмана - в любое, так сказать, время года.
Так что вечером 22 февраля мы собрались на первую репетицию. И, честно говоря, мне и в голову не могло прийти, что фантазии великого писателя, который, кажется, сам имел сходство с маленьким ироничным магом, сделаются реальностью... Самые зловещие из этих фантазий...
3.
Витя Мякин исчез 22 февраля, сразу после репетиции будущего спектакля.
Что можно сказать о самой репетиции? Очень немногое, пожалуй; и в первую очередь, то, что названная репетиция была первой и последней. Иначе говоря - единственной. Не потому ли какие-то детали я помню довольно отчетливо? Помню Диму Двинских - режиссера - рассуждавшего о причудливой смеси обывательского и романтического мировоззрения в сочинениях Гофмана; помню вежливо внимавшего ему Светуна, бросающего осторожные взгляды на часы - не пора ли, мол, переходить у делу? К репетиции?
Я слушала Диму с удовольствием и безотчетной грустью; самое трогательное, подумалось мне тогда, - бесполезность и обреченность нашей затеи. Что, что может получиться из всего этого? Литературный монтаж? Но это катастрофа, это хуже, чем ничего...
Двинских, впрочем, говорил, игнорируя реальность. Толковал нам о смысле импровизации; потом, не совсем к месту, заметил, что спектакль - это всегда зрелище... (и какое, спрашивается, зрелище ждет наших зрителей? Четверо преподавателей средних лет на старенькой сцене? Зрелище, ничего не скажешь...).
Внезапно, бросив рассуждения на полпути, Дима Двинских сказал:
- Задавайте вопросы.
И прибавил, что вопросы должны быть обязательно.
Мякин, который что-то помечал в толстом коричневом ежедневнике, вдруг заерзал, мы все посмотрели на него. В выпуклых стеклах Витиных очков отражался слабый верхний свет.
- Мне, - молвил Мякин, - нужно подготовить график консультаций.
- Да? - спросил Светун смущенно.
Мякин оробел еще более.
- А после праздников сдать, - с неожиданной твердостью докончил он.
Я взглянула на Диму Двинских. Мне показалось, он немного побледнел. Мне стало ужасно жалко Диминых усилий, и я сказала:
- В чем проблема? Надо идти - иди. У меня лично, - прибавила я поспешно, - времени сколько угодно. А как вы, Андрей Андреевич?
Выяснилось, что Светун временем располагает, Дима Двинских - тоже. Короче, мы остались втроем, ну а Витя Мякин ушел, неся на лице невыразительную отстраненную улыбку.
Я мимолетно взглянула на часы, было без пятнадцати восемь.
За Мякиным затворилась тяжелая дверь в актовый зал, и больше мы его не видели. Ни мы, ни кто-либо еще, исключая (что стало известно позднее) дежурную на входе. Мякин, как уверяла она, покинул здание института; причем случилось это довольно поздно - примерно в десять часов вечера (следует отметить, что наша репетиция закончилась в десятом часу; так что Мякин покинул здание после нас).
- А может, и чуть позднее, - добавила дежурная неуверенно. - Студенты-вечерники уже разошлись...
- Шарф был завязан кое-как, - задумчиво высказалась она. - А на улице - холод... Так что я ему даже заметила, чтобы лучше завязался...
- А он? - задали вопрос наблюдательной дежурной.
- Промолчал, - был ответ. - Сбежал по ступенькам ко входу, и всё. Спешил, видать, очень, чуть не упал - мимо ступеньки ногу поставил!
Видимо, следует добавить, что Витя Мякин не вернулся в свою однокомнатную квартиру (ключ от которой в указанный день, 22 февраля, оставил соседке: в квартире должны были проверять газоснабжение или что-то в этом роде).
- Не брал ключ, - твердо доложила соседка. - Ждала, спать не ложилась до 12 часов. Удивилась очень: Витя не из тех, кто может загулять...
Не появился Мякин и ни у кого из своих немногочисленных знакомых. А главное - после выходных не прибыл на работу.
Получалось, сбежал человек по каменным ступеням своего родного института - и растворился в серой февральской мгле.
4.
Больше мы с Димой не говорили о Гофмане. Не потому, что внезапно охладели к Диминой затее; а просто у нас обнаружилась другая тема для разговора. Кое-что произошло и разом отодвинуло наши творческие планы на потом. Песочный Человек вернулся туда, где и жил: на страницы Гофмановских сочинений. Впрочем - вернулся ли? Я смотрела на побледневшее, озабоченное лицо своего товарища Димы Двинских и ломала голову, чем, в конце концов, он так с и л ь н о встревожен? Что за причина? Я никак не могла поверить, что все дело во временно отсутствующем (так я полагала) нашем приятеле и коллеге Вите Мякине. Какая-нибудь причина найдется; что-то такое, что никому из нас просто не пришло в голову! Так я рассуждала и - в некотором смысле - оказалась права. Причина отсутствия Мякина лежала в той области, о которой ни один из нас, действительно, не думал. Кроме, разве что, одного человека...
Как и неделю назад, мы - я и Двинских - вновь сидели в пустом актовом зале. Изрядное, ничем не занятое пространство вокруг нас словно подчеркивало изолированность от возможных свидетелей. Поводом для встречи служил, вроде бы, спектакль - вернее, наши вяло идущие работы в указанном направлении. Но это был повод, я нисколько не сомневалась. Я знала Диму немало лет и ясно видела, что сейчас - меньше, чем когда-либо! - его занимали творческие проблемы. Что-то, как я уже сказала, беспокоило моего товарища, угнетало.
Я вздохнула, надоели мне мрачные прелюдии.
Пожав плечами, я высказалась прямо:
- Не могу поверить, - сказала я, - что ты терзаешься по поводу Мякина. Найдется он, вот увидишь. И причина наверняка окажется тривиальной...
Тут Дима Двинских бросил на меня странный взгляд.
- Найдется, - сказал он, помолчав, и сунул в рот сигарету. - И искать недалеко.
- Извини? - сказала я.
- Я имею в виду, Витек совсем рядом. Если тебе интересно мое мнение.
- Интересно, - сказала я хмуро. - Но мнение, а не темные и таинственные намеки.
Двинских вытащил изо рта сигарету и для чего-то осмотрел ее, а потом снова сунул в рот. Убедился, что так и не поднес к ней зажигалку.
- Никаких намеков, - сказал он, бледно улыбаясь. - Мякин - здесь. В здании, я имею в виду.
Тут мы, естественно, обменялись взглядами.
- В здании, - повторила я.
Мне сделалось не по себе. От тона, каким были сказаны эти слова; от Диминого угрюмого и растерянного вида; а главное - от самой сути! Что, в конце концов, он хочет сказать? На что намекает? На то, что Мякина связали, засунули в рот кляп и спрятали от глаз людских обиженные студенты? И держат в заложниках - до тех, надо полагать, пор, пока не проставит зачет?!
Усмехнувшись, я высказала всё это вслух.
Дима Двинских выслушал меня довольно внимательно. Казалось, он всерьез обдумывает подобную дикую возможность...
Наконец он сказал:
- Мякин в институте, чуть позже я объясню, почему так думаю. Но дело не в том. Он в институте, но - по моему мнению - к большому сожалению, не заложник, а покойник.
Я вздрогнула.
- Покойник, мертвец, - повторил Двинских довольно равнодушно. Так, будто чудовищное заявление не было для него новостью, а знал он обо всех этих делах давным-давно... Знал - и притерпелся, что ли...
- Я понял это почти сразу после того, как Витек исчез. Практически на следующий день после первой репетиции.
Я удивилась.
- Ты хочешь сказать, как только Мякин не явился в срок домой? И, соответственно, на работу?
- Вот именно.
Я потерла рукой лоб. Соображаю я не очень быстро - если речь не идет о литературном тексте. Игра "крестики-нолики" со школьных лет у меня, кроме раздражения, ничего не вызывала. Не говоря о шахматах и прочих премудростях. Но даже моей сообразительности хватило на то, чтобы кое-что сопоставить.
Стараясь унять легкую дрожь в руках, я задала Двинских два вопроса. Во-первых, спросила, на чем основывается его уверенность, что Мякин... ммм... умер? К тому же, умер тут, в стенах института? Ну а второе, само собой: почему, черт возьми, он помалкивает о своем открытии? То есть почему молчал до сих пор?
Дима Двинских наконец зажег свою сигарету, а потом оглядел меня, как какое-нибудь чудо-юдо. Казалось, он никак не может поверить, что взрослый человек способен задавать такие глупые вопросы, как задала ему я.
- Не умер, - наконец сказал Дима, и мне послышались в его голосе неуместные ворчливые нотки. - С чего ему было умирать, тем более - умирать так т а и н с т в е н н о? Витя Мякин был убит, это факт. Хотя я пока ничего не могу доказать.
- Во всяком случае, - поколебавшись, добавил Двинских, - он не покидал здания института 22 февраля. Я имею в виду тот день, когда мы репетировали Гофмана.
Я вздохнула. Мне хотелось сказать, что никакой репетиции не было, а были одни разговоры... Но вовремя сообразила, что сейчас нечего толковать об этом. Всё, проехали. Сейчас куда важнее другое.
- А что, - спросила я осторожно, - ты видел Мякина после 22 февраля?
Двинских нетерпеливо взмахнул рукой. Потом вскочил, пересек зал, забежал за сцену и вернулся с ржавой банкой из-под гуаши. Как она оказалась там, за сценой? У меня даже мелькнула короткая мысль, что эта банка - в е щ е с т в е н н о е д о к а з а т е л ь с т в о... Но это была просто пепельница; вернее, то, что Дима использовал в качестве пепельницы.
Он ткнул в банку докуренную сигарету и тут же полез за второй.
Затянувшись, Дима Двинских сказал:
- Никого я не видел. Но обнаружил у себя на кафедре одну вещь, которой там никак
н е д о л ж н о б ы л о б ы т ь. У меня на столе лежал ежедневник Мякина с графиком его зачетов и всем прочим. Короче, ТОТ САМЫЙ БЛОКНОТ.
- Да ну, - выговорила я растерянно.
Я знала, о чем речь. Педант Мякин вечно таскал с собой свой рабочий блокнот. В некотором роде, это сделалось даже объектом шуток его коллег. Он таскал его не только на совещания или оперативки, но и в столовую, а может, и в туалет... Чтобы не упустить чего-то важного в своем рабочем графике!
- Возможно, - заметила я неуверенно, - произошло чудо? Я хочу сказать, все мы не без слабостей, и Витя просто-напросто забыл блокнот?
- Отлично, - проговорил Двинских быстро. - Забыл. Причем - у меня на столе. В то время как - если т ы не забыла - у него имеется собственный стол и собственный кабинет.
- Наплевать, - сказала я сердито. - Пусть. Но причем тут то, о чем ты толкуешь? Я имею в виду смерть Вити?
Дима сощурился сквозь сигаретный дым и бросил на меня один из тех взглядов, какие он имел обыкновение бросать на своих студентов. На дураков-студентов.
- Объясняю, - произнес он и ткнул вторую сигарету в банку из-под гуаши. После чего, не сводя с меня иронического взгляда, начал загибать пальцы.
- Первое - этот идиотский блокнот. Мякин вертел его в руках всю репетицию, потом - ушел. Как раз для того, чтобы разобраться с графиком зачетов - иначе говоря, зная Мякина, можно быть уверенным: блокнот он из рук не выпускал. Кстати, 22 февраля перед уходом домой я блокнота на столе не видел.
- Возможно, не заметил? - вставила я.
Двинских реагировал так, будто я нанесла ему настоящее оскорбление.
- Не заметил? Благодарю покорно. Это как же "не заметил", когда я никогда в жизни не пользовался ежедневниками?! И вдруг "не замечу" у себя на столе это канцелярское диво? Так что на следующий день (сразу после своего открытия) я начал размышлять.
Тут Двинских не удержался и сделал театральную паузу.
- Я начал размышлять, и сопоставлять. Ежедневник Мякина (с одной стороны) - и остальные известные факты - с другой.
- Что же тебе известно?
- То же, что и тебе! - немедленно реагировал Дима Двинских. - Только, в отличие от тебя, я делаю из совокупности данных определенные выводы.
- Ладно, - сказала я кротко. - Валяй. Рассказывай, что за выводы.
Мнительный Двинских оглядел меня с подозрением (ему справедливо послышались в моем вопросе иронические нотки), а потом заявил.
- Я уверен... почти уверен, что 22 февраля Витя Мякин не покидал института. Основание? Дежурная НЕ видела Мякина, вот и основание.
- Как же не видела? - спросила я. - Она ведь, как я помню, подробно описала уход Вити из здания.
- Она, - перебил меня Дима, - описала, как здание покидал человек, закутанный в шарф Мякина и одетый в его куртку. Человек, который почему-то не сказал ни слова, даже не попрощался (что странно для нашего воспитанного юноши); шарф на этом человеке был завязан, по выражению дежурной, "кое-как" - это у аккуратиста Вити! Причем, как я слышал, он почти закрывал Витину физиономию... "Одни глаза в толстых очках" - так отметила наша свидетельница тетя-дежурная Галина Прохоровна. А она, между прочим, из тех свидетельниц, что замечают номер проехавшей мимо машины - так, на всякий случай... Кстати! Помнишь ли ты такое ее заявление: Мякин так торопился, что чуть не сломал ногу, ступив м и м о ступеньки?
- Ну и что? - спросила я нетерпеливо.
- Ты когда-нибудь примеряла чужие очки?
- Давно. В детстве. Теперь мне своих хватает.
- То есть понимаешь, что в чужих очках ты слепнешь. Видишь хуже некуда. Лучше идти с завязанными глазами, чем в чужих очках!
- Допустим.
- Это факт. Ну а очки Мякина - вообще особый разговор. Это очки с двойными стеклами, которые практически никому не подходят...
- Ладно, ладно...
- Человек в Витькиной куртке, шарфе и очках был не Витька.
- А, - сказала я. - Человек, похожий на Генерального Прокурора...
- Да неужели ты не видишь, что кто-то устроил маскарад? - произнес Дима Двинских.
- Ради бога, зачем?
- Затем, чтобы уверить нас: в десять часов вечера Витя Мякин был еще жив. Живым покинул институт.
Я подумала немного. В шахматы, как я уже говорила, я играть не умею. Даже с "крестиками-ноликами" бывают проблемы... Но иногда я с большим удовольствием читаю хорошие детективы, и вот в красивой Диминой схеме (точно взятой напрокат из детективного романа) я нашла пару уязвимых мест.
- Если кто-то намеренно переоделся в Мякинские вещи, то сделал он это плохо, - сказала я. - Даже ты вот сразу разгадал подмену...
- Даже? - надменно повторил Дима.
Не обращая внимание на это замечание, я продолжала.
- Понимаешь, с одной стороны, нас, якобы, уверяют, что Мякин покинул институт. А с другой - его ежедневник находится на твоем столе. И ясно показывает тебе, что Витя никуда не уходил.
- Поняла? - нетерпеливо произнес Дима. - То-то и оно. Он никуда не уходил (однако отсутствует!); а его ежедневник на моем столе. То есть если кто и знает о его отсутствии, то это я. Интересно?
5.
- Интересно, - помедлив, выговорила я.
Я напряженно думала, пыталась понять: кому и для чего хочется соединить исчезновение Вити Мякина с Димой? Собственно, навести самого Двинских на мысль, что связь - имеется? Но, с другой стороны, дурацкий мякинский ежедневник на Димином столе мог быть замечен кем угодно... Хотя это вряд ли! Нет, скорее КТО-ТО настойчиво убеждал Диму Двинских... В чем, в чем? Наспех я сформулировала это так: "я знаю, что вы сделали прошлым летом". Нечто в этом роде. Смысл? Смысл может быть только один: заставить Диму действовать. А действуя - торопливо додумала я - действуя - угодить в ловушку. В расставленную ловушку, о которой позаботился тот, единственный человек, кто об исчезновении Мякина знал всё. По уверению Двинских, убийца...
Я спросила:
- Что ты намерен предпринять? На мой взгляд, - поспешно добавила я, - тебе следует отнести ежедневник в милицию.
Дима Двинских молча вертел в руках ключи. Минуты две назад он достал их из кармана джинсов - два ключа на железном кольце. Явно не от дома и не от кафедры. Потому что ключ от кафедры математики я знала - это был маленький ключ, не нацепленный ни на какое кольцо. А тут были два увесистых ключа, мне неизвестных. От квартиры таких тоже не бывает, поскольку неудобно таскать с собой...
- От каморки Синей Бороды? - позабыв про милицию, куда рекомендовала обратиться Двинских, спросила я, усмехаясь.
Но Дима услышал мои первые слова.
- Я отдам ежедневник, - спокойно сказал он. - Но только после того, как кое в чем разберусь. Не раньше.
- Почему? - спросила я сердито.
- Не люблю, когда меня принимают за дурака.
Я разозлилась. Нашел время играть в сыщика и убийцу!
- А как насчет обвинения в убийстве?!
- Ерунда, - сказал Дима. Но я заметила, что он слегка побледнел. Как видно, сам сообразил, куда клонит неизвестный, подкидывающий на стол чужие ежедневники.
- У меня, - помолчав, продолжал Двинских, - нет мотива.
Я вздохнула. Я уже говорила, что читаю детективы, и вот кое-какой (пусть и литературный) опыт у меня имеется.
- Мотивов на сегодняшний день нет ни у кого. То есть отсутствуют в и д и м ы е мотивы. Ну, кому, скажи на милость, мог помешать наш Мякин? Тем не менее, кто-то (если принять твою версию) избавляется от него, потом переодевается в его одежду, стряпает ложное алиби и вводит в заблуждение свидетелей, а потом пытается побудить тебя к ответным шагам. Потому что ежедневник Мякина на твоем столе не что иное, как попытка втянуть тебя в историю с исчезнувшим Витей! Так что повторяю: лучше не поддаваться на провокацию, а действовать, как разумный человек. То есть пойти и отнести ежедневник в милицию. А заодно и рассказать там о своих предположениях.
Мой товарищ внимательно выслушал меня и кивнул, соглашаясь с моими доводами. Но сказал не совсем то, на что я рассчитывала.
- Так и сделаю, - выговорил Дима, продолжая вертеть ключи. - Только кое-что проверю.
Выходило, мои доводы были приняты к сведению - но и только. Ничего существенно они не поменяли.
Я бросила взгляд на ключи и неизвестно почему вдруг ощутила тревогу.
- От каморки папы Карло? - опять через силу пошутила я.
Двинских шутку игнорировал.
- От 101 аудитории, - сказал он озабоченно. - Собираюсь туда заглянуть.
Я удивилась.
- 101-ая - это в подвале? - уточнила я.
- Вот именно.
- Да ведь там склад. Вернее, свалка, именуемая складом.
- Сам знаю.
Подумав, я высказалась:
- Может, объяснишься? С какой стати ты намерен шариться по подвалам?
- Понимаешь, - выговорил Дима, - у нас на кафедре сейчас бываю я один. - Не считая тебя, когда есть лекции. Обе наши математические дамы отсутствуют: одна в отпуске, другая в больнице.
- Ну и что? - сказала я нетерпеливо.
- А то. Ты мне оставляла информацию?
- На доске? - спросила я. Я сразу поняла, о чем речь: о доске, на которой всякий зашедший на кафедру может чиркнуть фломастером записку для хозяев.
Двинских, глядя на меня, кивнул.
- Да нет, - сказала я. - Зачем? Мы с тобой и так беспрерывно видимся, переписка не требуется.
Мой товарищ кивнул вторично.
- Однако, - сказал он, - кто-то воспользовался доской. И, поскольку на кафедре бываю сейчас я один (а у тебя сегодня лекций нет, так что в институте ты могла и не оказаться), то записка может быть адресована только мне.
Я спросила:
- И что же там было написано? Не ходите на болота ночью?
Двинских бросил на меня неодобрительный взгляд.
- Там было написано: "Аудитория N101". Больше ничего.
Я вздохнула.
- Почерк, естественно, незнакомый?
Дима пожал плечами, потом сказал:
- Черт его знает. Я уж забыл, как выглядит какой бы то ни было почерк. Вечно смотрю в компьютерные распечатки...
- Надпись-то стер?
- Нет. Хочешь взглянуть?
- Неплохо бы.
Через пару минут на кафедре математики мы, два взрослых человека, два преподавателя, стояли перед металлической доской и разглядывали короткую записку.
- Что, - уныло повторил Двинских мой вопрос, - почерк знакомый?
- Не почерк. А стиль.
- Какой же тут стиль?
- Странно сокращено слово "аудитория". Не типично. Обычно пишут "ауд.". А тут - "аудитор.".
- И что? - спросил Двинских нетерпеливо.
- А то. Писал не преподаватель, точно. Ни ты, ни я так бы не сократили. Так пишет народ малограмотный, скорее всего - вчерашние школьники. Или школьницы...
- А что, - ядовито уточнил Дима, - половые признаки ты тоже разглядела?
- Просто пришло в голову, не барышня ли твоя назначает тебе свидание?
Тут настало время проявить сообразительность моему товарищу:
- Свидание! - заметил он. - А время не указано.
- Пожалуй.
Я вынуждена была согласиться.
- Но в таком случае...
- В таком случае, - перебил меня Двинских, - она (если это она, конечно), - просто привлекает мое внимание к этому подвальному помещению. Интересно?
Я немного подумала.
- На твоем месте, я бы остереглась.
- Это еще почему?
Я сказала с раздражением:
- Непонятно? По-моему, так очень просто. Не знаю, что уж за беда приключилась с нашим Витей... И точно ли он помер... Но кто-то настойчиво - настойчиво! - привязывает к этой истории тебя. Предпринимает попытки... Да и вообще!
Тут я на минуту умолкла и сердито посмотрела на Диму Двинских.
- Подвал, подумать только! Ты собираешься идти в подвал. Надеешься кого-то найти?
Дима сказал неохотно:
- Допустим.
- Что же, - спросила я запальчиво, - пойдешь один?
- Я не боюсь мертвецов.
- А как насчет живых? Если все соответствует твоим предположениям, то кто-то ведь угробил Витю? И этот КТО-ТО жив...
Двинских пожал плечами, на лице его появилась напряженная улыбка.