ISBN/EAN: 978-90-77479-15-5 Издательство: фонд "Марекса"
E-mail: marexa@xs4all.nl
Иллюстратор: Алиса Володимерова
Дата издания: 01-12-2007
Место издания: Амстердам, Нидерланды
СОДЕРЖАНИЕ
МИНИ-УЧЕБНИК (из ранней критики)
Как не делать стихи
КНИЖКА-УЧЕБНИК
О РАЗВИТИИ ДЕТСКОГО ТВОРЧЕСТВА
(сокращенный вариант)
Выброшенные стихи на рубеже 2004-2005
Что ты жив. Дамский военный роман
Лики любви. Стихи
Поэтический дневник (продолжение). Стихи
МИНИ-УЧЕБНИК (из ранней критики)
Как не делать стихи
Черновики лучше всего - субъективно - набрасывать в толстой тетради в клеточку, хотя к клеточке все сильней не лежит душа: раскрепоститься, быть снова свободной - как когда-то, почти до сознания. Раскрепоститься трудней, чем сдерживаться.
Написать бы большую статью - "в легком жанре". Как письмо - полет без оглядки, волна. Или записывать на магнитофон, как Сименон, томами. Никогда не хватает времени (и не хватит).
Вести дневник - упрощает. А работать нужно постоянно: переделывать старое, оставлять заметки, и почувствовать это вовремя; возможно раньше понять, чем заниматься.
Мы не завершены. Все чаще об этом думаю, и о том, что кто-то пишет за меня (это чувствую). Проявляется остро, когда стихи начинает "нести" - стремительно, без помарок, что называется "пишется", а не "пишу". Очередная грань, ступень, мне доступная в ощущении, а другим, вероятно, в осознании трезвом (следовательно, не думаю, что эти другие - поэты). Стихи - не мысль - все же чувство. Спорить об этом будут всегда, потому что "ремесленникам" не согласиться признать, что они в чем-то ниже. Пугаются про себя. (Или я ниже?) Всегда лучше чувствую "про себя", так как это реальней, проще.
Черновики будут выбрасываться (они отлично горят! сейчас это кстати, когда осень и нечем растапливать печи), переделываться, конечно же - сглаживаться, потому что так принято, или пиши так, чтобы уже ничего не понять на слух. Это всего лишь мысли, но невозможно говорить чувствами. В основном записывалось на клочках два года назад. Пробую упорядочить.
Ничего нельзя договорить до конца, потому стихи повторяются - и мы в них все начинаем "сначала" - с того места, на котором остановились. Кто-то сказал, что человек всю жизнь пишет одну книгу. И хорошо, потому что важней работать не в ширину, а вглубь. В ширину пишутся только поэмы, а без глубины не бывает стихотворения.
Жить безразлично. Нелепо уйти, когда мало сделано (мало - всегда). И разочарование в себе неизбежно (если успеть подумать). Обидно: всегда будут планы. И опять это возвращает меня к оглядке с опаской, кто за нас пишет, кого чувствую рядом, почти за спиной - и без суеверий - в самый уход в работу (если слева живет смерть, а здесь - всеохватно).
А жить хочется - редко. Жизнь так и останется мечтой в мечте: откладываем ее на потом, предпочитая работу. Живем во сне, а явь - кому что ближе - стихи. Не то, о чем в них, а процесс.
Писание, но не отделка, в которой случаются, впрочем, высокие моменты, и без доработки пропадает работа.
Нужна одна жизнь для жизни, другая (одна?) - для работы. Они несовместимы и не пересекутся.
Хочу рассказать - вперемежку обо всем, но "всё" касается поэзии. Вариант "Как делать стихи": опытом принято делиться.
Я люблю такие работы, меня они учат. Нет смысла всё начинать "с яйца", когда кое-что можно усвоить, отложить в памяти, иметь в виду.
Когда нет вдохновения (а оно, бесспорно, есть вообще, его можно в себе развивать самыми разными способами), стоит отталкиваться и размышлять. Например, нет времени взять в руки
поэтический сборник и перечитать оглавление, а это непременно натолкнет на тему, строку, что угодно - здесь хороши все приемы, их нужно знать, ими пользоваться - и вовремя, не доводя себя до того, когда от "не пишется" тянет к петле. Это не плагиат. Нужно всегда иметь при себе (у меня отсутствует, к счастью, память) два-три любимых тома. В разные времена разные, пропорционально росту. Цветаева - колоссальный толчок (для женщины?); жизни на нее не хватит. Обязательно - современный сборник или рукопись своего поколения. Сегодня - Минадзе, Кудимова. Это время уносит с собой. Женщине помогает женщина, когда она есть. Поэт - отчасти всегда женщина, женщина - поэт). Сильных леди на виду мало. На сегодня три (и еще - в рукописях, которые мне не известны): Цветаева - в прошлом; сейчас - Елена Образцова (судя по книге), Ахмадулина (тоже почти в прошлом), Пугачева - певица. Четвертая - Марина Кудимова. Все время можно открывать "литературных предков", их тоже хватает на жизнь. А насчет оглавлений - содержателен, как пример, Северянин.
Мало что дают "тихие" поэты, они помогают, когда ждешь, чтобы погладили по голове, пожалели. Когда нужен врач. Сегодня это Владимир Соколов - светило.
Чухонцев - "интеллигент в первом поколении", сам с собой примиряет. Умнющий, тонкий Чухонцев. Что сейчас делает Юрий Кузнецов? Была сильная вспышка, не ослепил ли он сам себя? Исчез.
Я пыталась говорить не об этом, но так и буду соскакивать на параллели, стараясь вовремя вернуться.
Тему нужно увидеть рано. Не бояться глобальной. Не страшиться верить в себя. Главный критик - ты сам. Себя и слушайся, если ты честен и требователен - важно только остановиться, чтобы не вырезать из стиха все до последней строки. Иногда мы сразу не видим, а немного "отлежимся" на полке - может случиться, все хорошо! Едва не выбросили.
Всегда есть тема - героиня (герой) нашего времени. Первая - не такая избитая, хотя бы внешне. Всегда - человек одинок.
Человек всегда одинок. Не только в смерти. Возможно, мы потому не видим "того света" (или за "черной дырой"), что это - будущее. Не хочу развивать эту тему.
Думаю, нужно стараться, учиться "не петь, а говорить". В стихах (в процессе стихов) должно быть движение (от насыщенности), быстрая, легкая смена ассоциаций, людей, образов, времен. В четверостишии (каждом отдельном из составляющих стихотворение) должна быть огромная концентрация, предел. Это главная школа. Нужно такое движение, такая скорость, что кажется - остановилось. И уже ничего ты, читатель, не замечаешь. (Автор - читатель).
Подобные куски есть у каждого Поэта. Поэт определяется силой: сильный человек, сильные стихи - вот показатель.
Все время отталкиваться и размышлять. Не нарочито, но выводя себя на эту волну.
Стоит записывать не только строки, "накачивать" мысли. Строки себя оправдают: когда "не пишется", из них на мели можно создать сильную цельную вещь (если не скучно) - например, под французов, под Аполлинера. Французов вредно читать много, на них нельзя останавливаться, но через них необходимо, и рано, пройти. Сандрар даст столько (если вовремя), что мне пора замолчать. Иногда интересна их проза.
Записывайте мысли. Часто "поэзии" избыток, но наступает смысловой тупик - есть умение, а сказать не о чем. Пустые стихи - грустная музыка. Культурный уровень не должен отставать, это всегда заметно. Трудно "деревенским" поэтам. Их часто жалко...
Иногда слышишь: мне нужен роман (в жизни, не на бумаге), чтобы писать стихи. Скверный каламбур - роман, чтобы написать роман. Родить бумажного ребенка. Честно ли это? Перед жизнью - нет, зато как честно перед работой! Вечное противоречие, мягче - необходимое несоответствие.
Накачивать себя можно почти всеми способами - на литературу.
Вероятней, когда способы становятся нечестными, кончаются стихи. Контроль здесь - не только самоконтроль, - опять кто-то "за мной" стоит...
Поэт не может читать только стихи. Любая узость недопустима - нами. А необходимая глубина едва достижима! Ее добиваешься быстрей всего ценой жестоких мучений и горя. Постоянное несчастье писать не дает. И серьезный поэт должен иногда улыбаться! Не проверяла, возможно ли писать в счастье. Если и можно, придется иметь и применять колоссальную волю к работе.
Работу нужно полюбить больше жизни, как ни весело это звучит... Этому не учат - делюсь соображениями о стихах.
Поднимаем себя до музыки, живописи. Не тратим время на них - в работе. Вот я бы хотела рисовать (больное место). Но учиться, в данном случае, поздно: было бы - пришло бы само. Раз не приходит, нельзя отрывать - тратить самое дорогое - время. Лучше - нищета, горе.
Поэт - психолог. В ощущении - уверена, поэт психолог больше, чем ПСИХОЛОГ. Часто поэт - психиатр. Дается ему легко, так как постфактум. Вся его помощь людям - производное, течет из его мучений.
Доразмышлять нет времени, составляю конспект. Остальное приходит в процессе работы. Роль поэта - как психолога - наблюдать себя, соседа и человечество. Это вполне реально. Не нужно об этом ни говорить, ни делать что-либо нарочито: нарочно можно наблюдать только себя - как ежедневное упражнение. Выучиться следить за собой и закладывать наблюдения в память в самую трудную для нас минуту (эпоху).
Сложней научиться подглядывать в минуту счастливую...
О себе писать легче, если честны. О других узнаешь позже, хотя кажется наоборот. Видимость обманчива.
Никогда не бойтесь обнажиться в стихах. Любопытному читателю постоянно кажется мало - он и не заметит степени оголенности провода! Если что-то скрыть, это сразу вырисовывается в увеличении. Вам перестанут верить. Непременно найдется умник, который упрекнет вас в любви к себе. А если он прав, вы сами вовремя это заметите.
Я все-таки обращаюсь к талантливому человеку. Мои записи ему не нужны (разве что понадобятся в начале, так я и думала), но зато мы говорим на одном языке - хочу сказать, не "я" талантлива, но мы честно относимся к своей работе. И конкуренции в поэзии не бывает: конкурируют в спорте.
Хорошо, если нет зависти (у меня не было). Определим для себя, что такое зависть. Может быть, ее-то у нас и нет?.. Зато (у меня) есть злость, когда она просится. Настоящая рабочая злость необходима. А зависть отбросит назад; бегите.
Итак, пишите не "я", но о себе. Кровью, и вам поверят, только когда взрежете себя у читателя на глазах. Да и сами себе поверите больше, это необходимо. Сильные стихи - всегда писаны кровью, они - сгусток энергии, можно проверить.
Сомневаться в себе полезно. Очень важная, тонкая грань.
Сначала нужно в себя поверить, и это трудней, чем сомневаться сначала. Если талантливы, всегда будете сомневаться - при ощущении внутренней правоты.
Для учебы, и постоянной, так как мы учимся стихам всю жизнь, есть упражнение. Оно развивает взгляд внутрь - возвращаемся к психологии. Я счастлива, и одновременно мне больно: я птица, и мне ломают мальчишки крыло, оно хрустит; я дерево, меня пилят;
для чего существуют букеты? (я - цветы). Я - ребенок - одно из последних упражнений, - у вас появится седина. Это "упражнение" бесконечно. Впоследствии может выясниться, что "окружающей средой" быть сложней, чем даже ребенком. Многообразней. Берите крайние точки - любовь, боль. Вначале физическую, она легче, и ее проще почувствовать, а после - нравственную. Боли переплетутся и уже не исчезнут. Они разделимы только в начале.
Говорю я обычные вещи, но в них наша школа. Она предельно проста, органична и нестерпимо болезненна. Ее нельзя воспринять отчужденно, с листа. И она не дает расслабиться.
Дальше следует философия: "я лужа". Потом я лужа, и во мне отражаются. Смешная, богатая тема. Очень четкие упражнения разработал Вячеслав Абрамович Лейкин; если сохранятся, у него есть общие тетради экзерсисов для самых маленьких. Эти "маленькие" - мы до глубокой старости.
У поэта нет возраста. Детская мудрость становится предметом (орудием?) труда и мечтаний.
Требовательность также не возрастает и не убывает. То есть она увеличивается, что несправедливо: должна быть всегда.
Вот и все на сегодня - при плаче и смехе (дети). Когда до предела забиваете день, появляется больше времени. Это парадокс, который нужно учиться использовать и им управлять: мы не знаем своих возможностей.
Поэт должен быть один, но гармония (общая) со встрясками необходима. Где-то он должен черпать равновесие, чтобы плодотворно работать. Но нельзя только брать без конца от жизни - не мои слова, это правило, - нужно начать отдавать; чем раньше научимся, тем больше успеем, - вот и опять дилемма: или полно живите в жизни, или работайте полно - к несчастью, в этой же жизни. Сторонитесь праздников: тогда не работают, празднуют. С другой стороны (см. выше), вдохновенье черпаем мы в жизни.
Вернемся конкретно к стихам. Бывает страшно себя читать. Вытягиваешь на свет все плохое, как будто хорошего не было. Плохое часто в себе, и об этом читать тяжелее. Но не всегда это плохо: пишем, пока не согласны. Реже - сомнения в себе самих. В себе самих - вероятно, важнее, ведь это больней, а именно боль помогает другим, нам самим, когда высказана на бумаге. Боль дает результаты.
Жизнь трудна; почему же писать о ней просто? Упрек в сложности (преследование за усложненность) - самый распространенный в сегодняшней критике. Усложняется музыка (первой), живопись, большие искусства. Наконец усложнилась поэзия. Значит, стала серьезней. Хотя сейчас застойное время, и крупные величины едва просвечивают. Если бы им давали дорогу, появились бы величины настоящие, `стоящие. Выросли бы живые. Но при предельной глубине, сложности и серьезности содержания форма становится проще, как бы не выдерживая нагрузки. И это правило. "Обратный ход" крепит стихотворение: одну (только) мысль держит форма, витиеватая, принимающая на себя недостающую нагрузку. Форма создает равновесие.
Когда пишу о сложном вещи трудные (поэму), я намеренно упрощаю стиль. "Намеренно" в процессе ничего не делается, все устанавливается само и помимо меня, как уже говорилось.
Что же такое лирика? То, что не гражданственно, - поэзия без пафоса? Легче идти от отрицания, а четкого определения нет (словари к нашим услугам). Или это поэзия о любви в широком смысле? Остереглась бы думать, что у меня, например, всё - лирика. Даже в одном настоящем стихотворении должно присутствовать все или почти все: так, какое честное стихотворение (во все времена) не сатирично? Хотя бы без намека на сатиру, на иронию, на критику? Вероятно, лишь исключения.
Чем совершенней, зрелей поэт, тем сложней и богаче его язык. Наверное, можно учиться писать от словаря (используя широкий диапазон языка, обогнать себя, продвинуть вперед). Язык означает многое. Нищим языком ни о чем не расскажешь. С аппетитом, и с детства, читаю толковые словари; полезно читать - подряд, как словари, от корки до корки - энциклопедии.
Попробую записать мысли, чтобы потом к ним вернуться подробней. Языку должна быть посвящена отдельная книга.
Серьезное значение имеет название: книги, стихотворения. Когда оно есть. У Мориц стихотворение и название все реже пересекаются, но создают настрой и образ ("Астры", "Киржач"). Цветаева. С другой стороны - Юрий Кузнецов. Они идут от насыщенности. Название может дополнить - вместо строки. Развить, углубить мысль. Иногда отсутствие названия говорит больше. Не так уж и иногда... Считаю, хотя редко сама этому следую, что стихотворение и название не обязаны отвечать внешней теме, то есть внешне могут быть совершенно различны, если это углубит тему внутреннюю. Такой подход сегодня беспощадно критикуют - пока он мало доказателен и чаще обсуждался в теории.
Название книги - интуиция. Просто чувствую, что первая книга у меня должна иметь название из одного слова, существительного. Вторая - из двух (или трех коротких). (Между первыми двумя вклинилась военная - "Осколок", писалась в год 40-летия Победы, вышла не вовремя). Третья - например, "Светает", если это соответствует теме. Первое название должно быть ярким, метким, коротким - пока мне это не удалось. Третье должно лететь.
Постепенно появляется план работы. Приблизительный, на случай бездействия. Его бессмысленно составлять в начале. Например, первый план составила месяц назад:
1. Развить тему тбилисских бань. 2. Писать русскую сказку в стихах (о двух сестрах). К этому еще не готова, как к прозе, но в плане остается. 3. До- и расписывать "Фрески", не акцентируя "библейство". Тема богатейшая, психологии в ней - за всех. Можно писать всю жизнь. 4. Расписывать первую поэму ("Легкую") - поэма в поэме, вторая часть. Жизнь самой Гретхен, работать над темой героини "нашего времени". 5. Исправлять и переписывать старые стихи. 6. Писать пьески для чтения (пыталась лет 10 назад, отталкиваясь от Цветаевой). Это развивает диалог. Без диалога нет поздних поэм, он расширяет возможности. 7. Разрабатывать русские темы - историю: Димитрий, смерть Иоанна, город. Вероятно, война. 8. Женщина. (Помечено: еще не браться). - Старуха, Гретхен. 9. Идти от строк (на листочках, о чем говорила раньше) - как было с "Колыбельной", где у меня Вера, Надежда, Любовь. Тогда совсем не писалось, был предпринят последний шаг, попытка мертвая, ставшая толчком.
Из этого закончены (возможно, потом вернусь к этой теме, для чего нужно увидеть Тбилиси и там побыть) бани; написала и готовлюсь расширить и опять сократить вторую часть "Легкой поэмы" - столько же, поэму в поэме; исправила все, за исключением трех-четырех стихотворений. Большая работа при отсутствии мало-мальских условий. План помог и еще поможет, потому я его привела - и потому, что он не личный, а возможен и как пособие, наглядный пример: если не пишется, писать все равно можно. Нужно хотеть. А хочется, естественно, не всегда. - Так и жить.
(Тбилиси у меня больше не было; от него остались в Израиле осколки грузинской еврейской интеллигенции, те люди, которые принимали и меня, и оттенены в поэме, в том числе тот мальчик, чья мама умерла в три дня от гриппа, и это в Тбилиси было главным моим потрясением. Давно нет в живых Тенгиза, а его вдова Наташа Соколовская, блестящая переводчица грузинской поэзии, влачит существование в нынешнем коричневом воюющем и воющем Петербурге, в последний момент вывезя из Тбилиси сына, - из Тбилиси, по которому кралась, толкая коляску и пригибаясь под пулями. Прежде Наташа жила в доме Ниты Табидзе, в комнате Пастернака, где за окном стоял невообразимый шум, и приходилось вставлять в уши беруши; где-то должен храниться знаменитый овальный стол Тициана и Ниты, за которым читали стихи великие - живущие и ушедшие - писатели... 31.1.95, Иерусалим.)
Когда "несет" (не отказаться от точного термина), задача - выкладываться полностью, отметать все, что вокруг. Если удается, вспоминаешь это время месяцами: следующий поток приходит уже не скоро. Без полета, движения стихов нет, мы учимся набирать скорость, которую нельзя удержать, но когда она вдруг "набирается сама", обычно после долгих наших сомнений и сумрачного молчания, нужно бежать с ней рядом, пока не свалишься. Все это требует такой затраты и отдачи, что когда-нибудь свалишься вовсе...
В запоздалый план я включила бы еще вот что. Создавать описательные картины (кусками). Если грубо, мешать "я-вы-природа-мысль". Оптимизм-пессимизм (поскольку противоположности - один из отличнейших приемов, это следует заучить и себе напоминать в процессе работы, пока не начнет являться само). Деревня-город, тоже долгая тема. Нужно дать себе разбежаться - себя толкнуть.
Записывать то, что "под ногами": простое недостижимей всего. Например, ловить в воздухе "тяжелые общие веяния": в поколении выделяется группа, все имевшая (изначально) и "ничего не хотящая", - без моды, пристрастий, даже отталкивающая моду и модность. Суть этой группы глубже, значение вслух не осмыслено.
В плане сделать главку "из критических отрывков", то, чем сейчас занимаюсь. Дневники были бы пространней, нет времени.
Всегда мечтала написать поэму и мучилась, что не могу. Лепила искусственные "циклы", надеясь собрать поэму. И вдруг, безо всяких натуг и неожиданно, весной за два часа полилось стихотворение без начала и конца, разговорное по форме, неопределенное и широкое по теме. Оно не имело конца, следовательно, вскоре потребовало продолжения. По'шло уже "само". Появилась легкая поэма. Или длинное неоконченное стихотворение. Тогда же почувствовала, что оно должно продолжаться, даже наметилась тема - главной героини. Меня, Гретхен - неважно; тема женщины. Ее давно не было по-настоящему, хотя мы все ходим вокруг да около. Пишем по мелочам. Ведь это летает в воздухе, и единственная задача, а потом - заслуга - поймать. Выделить. Ловить нужно активно, а не ждать, что придет. Сразу писать было нельзя. Подряд переживала неприятности, металась. Было одновременно крайне хорошо и подчеркнуто крайне - плохо. Стихов быть не могло. Между хорошо и плохо оказалось пусто, для поэзии - самое страшное. Но мне "заказали" поэму - не восприняла серьезно. И вдруг, после потрясения и бездействия - пошло! Без начала и конца, разговорно, поэмно. Ни о чем и обо всем. Написалось. Скрутилось в конце в основном от страха перед появившейся легкостью, пушкинской внешней легкостью. Это сигнал затормозить. Заставила себя уехать, сменить рабочее место на нерабочее, пожить. Всегда стараюсь (или уже само происходит) по очереди работать и жить. И когда "живу", не подпускаю себя к столу серьезно.
Пишу "на бумаге". Никогда (кроме этих заметок) сразу на машинке. Коля Голь, известный больше, как переводчик, но я читала его превосходные стихи, - и некоторые авторы переводят, во всяком случае, на машинку сразу. (Через годы поэмы и пьесы начнут сочиняться на ней - из-за объема, объемности - вынужденной - `видения. Но не на компьютере. 31.1.95, Иерусалим.) За очень редкими исключениями - никогда в голове (не пишу). "В голове" стихи получаются принципиально другими. К этому способу стоит прибегнуть, когда готовы все круто менять. Например, облегчить сложность, если позволительно так сказать. Или писать туманней. Спокойней. Традиционней.
Не знаю, должна ли поэзия быть глуповатой (разве что песенная, но с классиками не спорят), а поэмы (если не построены на созвучиях, как цветаевские) пишутся только глуповато. Иначе поэма вместится в стихотворение. Стихи пишутся в глубину, поэмы - в ширину, если огрубить, - примерно об этом я говорила.
Вторая в целом закончена; и сразу прорезалась третья, хотя теперь я даже примерно не представляю, о чем (кроме "жизни") она возможна. Но, пусть короткая и брошенная в конце, она не может не быть.
Когда она начиналась (вторая поэма), я не видела вперед; перед собой видеть неинтересно. Никогда, кроме двух, трех от силы стихотворений, вообще не знаю, о чем они будут. Или чем кончатся.
Раньше шла от строки чаще, чем от темы. Теперь, похоже, иду от мысли - и потому, что долго мучила "глуповатость" стихов. Не могла дозреть. 19 век взрослел раньше нашего, но и времени ему отводилось меньше. Так было справедливей. Меньше (количественно) жилось. Мы теряем время и не знаем, куда его еще - от безделья - деть.
В чем-то нас отбросили назад искусственно. Если бы раньше печатали, все могло бы придвинуться к прошлому, то есть пойти вперед.
Мы почти не чувствуем почвы под ногами. У 19-го века слой этой почвы был тонкий, но близкий, непрерывный и прочный. Проще не скажешь, - не выявить это подспудное, что гудит в глубине.
Поэму легче писать подряд, не сбиваясь, ничего не вставляя. Добавлять куски можно, только когда временный тупик. В обычное время, пока рутинно и вяло работается, хорошо бы попробовать писать долгие части (не по величине, а по протяженности, по разговорности), а потом использовать их в большой вещи. Еще предчувствую - у этого слова случайно высокий смысл - что для появления третьей части поэмы нужен сильный толчок, скорей всего большое переживание, трагедия. 1 сентября 85, Карелия, Ихала.
Отдохнем от поэм. Сокращенные старые записи. Не пишется. Раздражительна и несчастна. Бросаюсь вполоборота к тетради: пишу - пишу и пишу - смотрю глазами читателя. Писать приходится учиться. Заполню молчащее время переводами и памятью. Неизвестно, кто останется великим, - позабочусь о тех, кто велик в моем представлении сейчас. Но чтобы рассказать о других, приходится говорить о себе.
Прошу бабушку писать мемуары: ее долгий телефонный роман с Маяковским, встреча с Мейерхольдом и т.д. Удивительная эпоха. Что за роман? Маяковский ошибся номером, а 14-летняя тогда не-бабушка постеснялась признаться, что она не студийка, ребенок. Поэт звонил постоянно, просил свидания. 31-о декабря дозвонился последний раз, объяснил: передо мной под стеклом зеленый лист ватмана, каждый раз под Новый год я его меняю, и если мы не встретим этот год вместе, не буду переписывать номер Вашего телефона на новый лист. Бабушка отказалась... Но разговоры были долгими, частыми.
На каком-то этапе дневник перейдет в мемуары (см. выше). Начни их в 20 или в 70. А неслучайные герои этой рукописи были со мною всегда, и я - при них.
Сергей Махотин, добряк, красавец (не дедушка ли был цыганом?), ленинградский детский поэт, журналист. К 21 году написал практически все основное, по полной программе (такой талант!). Великолепные песни, которых стал вскоре побаиваться, замалчивать, забывать (было время). Любопытные, свежие стихи. Семья, успокоенность, потеря друзей, когда пропадает воля к жизни и творчеству; бывает, предают любимое дело и мучаются этим всю жизнь. Всего опасней для нас смежные искусства (искусства?!): журналистика - безусловно, там самое лиричное - очерк. Так губят настоящих художников плакаты к случаю (плакаты вынужденно отстаивал - еще не израильтянин, а ленинградец - Валера Слуцкий; я же в крайнем случае подрабатывала машинописью - даже у 90-летней приторной графоманки, за грецкие орехи для детей). Переводы занимают пустое время, но с истинным вдохновением несовместимы, для них существует вдохновение свое, препятствующее стихам. И репортерство требует прозрачно стеклянного глаза.
Смотрю с позиции женщины, показываю все через влюбленность, любовь (к человеку и делу). Но женская логика основана на интуиции; меня интуиция до сих пор не обманула.
Считала, что смогу переводить и писать прозу годам к 30.
Теперь сдвигаю к 35... Женская - плюс советская инфантильность. Но поскольку писать нужно учиться (как не писать), начинаю сейчас. Трудно искусственно подводить себя к столу для стихов; для критики, прозы, переводов (с прозой сложней) это норма. - Бунин, Брюсов, Маркес. С 6 утра - работа.
Не могу не писать: это остается, даже когда не пишется.
Теряю критерии. Друзей терять - врагов не находить... Как-то вдруг выяснилось, что и такой близкий человек, как Сережа Махотин, не понимает, что делаю; Лейкин спорит: ему далеко, вежливо - чуждо. Но - вот оно, чувство внутренней правоты. Теряю критерии, или свои становятся однобокими? Постоянно тормозит отсутствие лит. общения. Институты здесь не помогут. Можно еще продержаться на "Днях поэзии" (московских, выпускаемых раз в год)... А нужно постоянно следить за тем, что происходит, - не по радио, а в рукописях, которых нет под рукой и которые опаздывают, иногда окончательно. Это тоже время, его нужно забирать себе (подчинять) и ценить. Здесь нет плагиата.
Расшифровываю старые записи. Женщина-поэт одновременно должна быть мужчиной - в силе и "потолке". Развиваемся раньше, но и потолок опускается прежде, за ним не видно, он прижимает к земле. Чувствовала, что так и будет, со школы. Придется противостоять. Так стремительно нельзя развиваться долго, это понятно. Не хватает мужского ума, без него нет стихов.
Мужчины приподнимаются еще на голову, это дает фору и возможность жить в литературе в основном Мужчинам. Это они смогли сохранить рабство, столь необходимое всем пишущим. Быт отнимает большую часть нас, быт для мужчин. Поэтому временно женщина должна оставаться одна (это правда, к несчастью).
Женщины тоньше, глубже. Выше. Интеллект беднее духовности; у мужчин преобладает интеллект. Принято этим гордиться. Никакой ум не сравнится с духовностью, с чувством. Все это разное, но без духовности, без чувства нельзя писать. Чувство - не ощущение, не знакомое примитиву. Хотя у животных многому надо учиться.
В сентябре 1983-го говорили с Лейкиным о том, что себя следует сдерживать до последнего с крупной вещью. "Именно настоящие писатели "могут не писать", так что это рекомендация для графоманов. А талантливые знают, какой это труд и мука." - Две разные грани.
Давно следовало записывать слова В.Лейкина о стихах. Сам он этого, вероятно, не сделает. Сколько упущено...
Весной нынешнего года он рассказывал, что рано пришел в ЛИТО Мочалова и Цюриковой, где его долго ругали: пишет "от живота". Его привела туда добрая Наталья Грудинина, которую через много лет и в другом здании я заперла на ключ после очередного вечера ее ЛИТО с несколькими пенсионерами-графоманами, да простят они мою месть, - два часа без перерыва выслушивать их стихи. К ночи их выпустила вахтерша... Была зима.
Потом, не скоро, Лейкин понял, что его ругали "за дело". В то время он был без гроша, работал грузчиком на мясокомбинате (или в мясном), таскал на себе туши, о которых у него есть стихотворение, и не одно. После его "не поняла" любимая женщина, видимо, вегетарианка, ради которой он подставлял спину. Лейкин боролся за себя (в меньшей степени), за жизнь, корку хлеба. И стихи были "от живота". И мысли!
На том заседании ему уже стало "пресненько". Через время попал к Глебу Семенову, который выпестовал многих ленинградских поэтов, не одно поколение. Дружба осталась до конца. И мы все ходили на ЛИТО к Глебу Сергеевичу, и он любил нас, потому что - "от Лейкина".
Сам Вячеслав Абрамович после Семенова не был нигде. Он говорил: "Всегда грусть, что "не научился учиться"! Я малообразован".
Он настоящий поэт. И живет, как поэт настоящий. И у него самый теплый открытый дом, какой я знаю. Из их семьи не хочется уходить. Мысленно в этот дом возвращаешься, вспоминаешь в трудное время.
Стараюсь пока меньше писать о людях, это ответственно. Их самих не понять до конца, а стихи знаю. Должен человек чем-то одним владеть в совершенстве (если в принципе такое возможно), у меня это что-то "почему-то", надеюсь, стихи.
Пыталась уследить за собой в высшей точке. Когда ничего не чувствуешь, здесь отсутствуешь, вылетаешь в иное измерение. Это напоминает рассказы экстрасенсов. Или одно измерение? Мы ведь тоже "вылетаем", но от нас это не зависит. Когда научимся искусственно удерживать или отправлять себя в тот мир, мы узнаем тайну творчества, вдохновения, искусства. Многократно пыталась определить для себя и запомнить. Можем же рассказать, как засыпаем? - Попробовала.
Концентрируюсь, уменьшаюсь, подаюсь назад (в себе, где-то гортанью). Тяжелею - говорят, очень тяжелы мертвые. Суеверно не складываю накрест руки, хотя - самое удобное положение, как фига для пальцев... (Потом перестану бороться). Возникает перекос: закладывает одно ухо. Все давление как бы распределяется на одну сторону. Уши закладывают и стихи, это точно. Именно это определение.
Посмотрите на лицо музыканта. Это почти неприлично.
Послушайте 24-й каприс Паганини - он самый откровенный для восприятия. Вы сами почувствуете, какие муки у вас на лице. Что-то крайне обнаженное.
Вы все-таки это почувствуете. Так я могу контролировать себя, когда пишу. Не управлять собою, но все подмечать. Это не отрывает. Нужная работа, но не для меня, - здесь крохи, лежащие на поверхности. Не знаю, должны ли мы пользоваться своими знаниями, если они появятся, но "знать знания" мы обязаны.
Чем скорей, тем лучше. Время упущено. Мне уже не узнать.
Выше: кто-то прекрасно сказал, что всю жизнь пишем одну книгу.
Я пишу один стих, как ни грустно.
Но это ограничение - внешнее. Нужно его использовать, пробиваясь в глубину. Потому мы и ограничены вариациями стихотворения.
Не поэтому ли так часто повторяется у каждого из нас и у нас вместе одно название для разных стихов?
Года два назад записала: сейчас поэзия может пойти по руслу "круглый запах черешни", гнутся гвозди на голос, голос прилипнет к стенке или выпорхнет из окна. Цитирую, что проще.
Или "я женщину в небо подкинул, и женщина стала моя". Шагал. Запах и звук можно увидеть, потрогать. И это в себе развивается. Это ближе к поэзии душевнобольных, то есть ближе к поэзии.
Ломаются рамки. Сумеет ли поэзия (искусства) ТУДА выйти?..
Дальше всех продвинулись молодые московские поэты. Главный - Еременко. Саша, конечно, один (уже от него - Иртеньев и вся плеяда).
На первом же курсе университета пыталась продолжить работы, связывающие звук с цветом. Даже начала, понимая, что растянется лет на 20. Что было сделано в начале века нашими поэтами? Чего достигли французы - еще раньше? Трудно узнать. Нет времени повторять их ошибки. Но это тоже НЕОБХОДИМАЯ работа. "Прометей" - истоки, а нам нужны хоть первоначальные - результаты. Следует знать и чувствовать смежные искусства, пользоваться их приемами, возможностями. Они во многом пересекутся и дополнят друг друга - в поэзии и, например, в музыке; в стихах и живописи.
Где грань гениальности и сумасшествия? Меня занимал этот вопрос. Хорошо бы владеть дально- и глубоковидностью сумасшедших. В хорошем ЛИТО сейчас 99% - душевнобольные, почти все на учете. Это данные, говорящие за себя. Федотов, Врубель, Чюрленис. Звездный список!
Однажды в наше ЛИТО пришел мальчик, числящийся в Бехтеревке, и читал стихи, высказывания своих несчастных (счастливых?) соседей. Кое-что записано у меня - из толстенной тетради. Я бы много дала, чтобы писать и видеть так, и так искренне, как эти талантливые, раскрепощенные ребята. У них тоже обязательно есть, чему поучиться. Жаль, это прочно (пока что) закрыто для нас.
Зашла речь о переводах. До них нужно дозреть, нельзя браться всерьез в начале. Уже потому, что можно остаться навсегда только переводчиком. Это бы и хорошо, если бы не было стихов.
Для меня высшее мастерство перевода - переводить, как будто ты пишешь и до тебя ничего не было. Как свое.
Проза по-настоящему - такая проза недоступна. Все-таки поэзия и проза на разных полюсах, как бы подчас ни сближались.
Например, свободно пишу письма, не перечитывая их, так уверена в себе, но написать две специально прозаические строчки не в состоянии. Пыталась...
Мне пьесы ближе. А еще ближе - пьесы в стихах. К ним (не скажу - драматургии) больше тянет.
Дело и не во мне. Потому пишу эти заметки, не претендуя на роль: пришло время писать.
В Москве поэты намного раскрепощенней ленинградских. Наши "школы" различны. В Москве и воздух не тот, свободней, но не "западней", - тягучий воздух Средней полосы, какая-то русская древность. В Москве не пишется кратко. Поэмный, эпический климат.
Меня потрясает в этом отношении Тбилиси. Там кажется, что вообще не пишешь, а говоришь. Целебная для поэзии зона. Все это летает вокруг, а в Ленинграде мы закрепощены, строги ко всем и всему (когда, бывает, нужно расслабиться). На нас давят рамки, ансамбли, циклы.
В жизни все, по-моему, должно подчиняться поэзии (расшифровка следует). Не ценой чужого счастья, но по возможности нужно освободить себе дорогу и время. О праздниках я сказала. Теперь о буднях... Дело частное, не могу писать в красивых блокнотах золотой ручкой. И не случайно. Галчинский, сочинявший зелеными чернилами, работал только (!) зелеными. Это подход, привычка, индивидуальность. Все лишнее, пышное мешает. В этом плане - бедность, пока она не становится постоянной нуждой, тяжелые условия, переживания (не вечные) - вот условия для нормальной работы. Они создаются.
Воспоминания о Цветаевой. Рассказы об Ахмадулиной. У Пушкина была няня, у остальных - слуги и жены (слуги). Потому Цветаева не вытирала пыль, Ахмадулина за детьми следить не может. Без компромиссов никакой работы не будет. За волю не убрать, не вымыть лишнюю тарелку мы теперь благодарны Поэту. Освобождать себя - искусство, оно распространяется, к сожалению окружающих, и на быт.
Не договорила о микроклимате. Под Ленинградом есть такой свободный воздух - это город-поэт Пушкин. Если пересечь вокзал и отвлечься от смерти на нем, между Пушкином и Ленинградом, Анненского, если войти в зону рынка - мы в маленькой Москве, смешанной и с Тбилиси, и с Одессой. Недаром в Пушкине всегда живут поэты. Они не рассказывают, почему там живут.
Осень - удивительное поэтическое время, и еще удивительней в Пушкине. Цветы перед смертью сильней пахнут, в этом закономерность. На нас действует солнце, но оно действует и на природу, на время года. Осень - смерть года, потому она плодотворна. Нужно ее изучать.
Если открыть старые блокноты, видно, что пишется обычно из года в год в одни и те же дни (или рядом). Проследите по числам. Провалы тоже в одно время. Можно ли извлечь из этого знания пользу? Во всяком случае, вовремя себя успокоим и даже остановим, поскольку процесс неписания - самый долгий процесс.
В жизни у меня воображение отсутствует, фразу составить трудно. Не сочинить песенку, сказку (сочинить, но требуется особое усилие воли). Рассказать историю. Все уходит в стихи, отдача полная. С трудноговорением одно время появился комплекс. Было проще объясняться стихами, не потому, что проще, а потому, что сложно прозой. Не забывала об этом и запиналась несколько лет, хотя другие вряд ли догадывались. Такое случается в отрочестве с походкой. (Отрочество поэзии?)
Очень трезвые люди часто свободны в изложении любого материала. Им ничего не стоит придумывать на ходу.
Человек должен уметь как можно больше. И все же главное то, что остается после нас, а не есть при нас. Мы пишем вперед.
Потому говорю о людях, заражающих духовностью, дающих импульс. Себя нужно, пусть искусственно поначалу, окружать такими людьми. Вы сможете отдать им сполна.
Вновь о "не пишется". Когда на подходе поэма или серьезная работа (на стихотворении можно выкладываться не меньше), перестаю говорить. Произнести - мука. Все концентрируется внутрь, в себя. Только не расплескать. Чувствую свою нелюдимость, и как тяжело окружающим. Но после работы это проходит бесследно.
Я не хотела бы, вероятно, знать кумиров. Был ли плохим Грин? Достоевский? (И что значит "плохой"?..) Воспоминания противоречивы. Но, конечно, творцы были не во всем такими, какими хотим их видеть. Все-таки гений и злодейство несовместимы, но есть злой гений... Предоставим версии теоретикам, а сами вернемся к версике. Где-то настоящий поэт обязан - перед стихами - остаться - перед собой - человеком. Как глубоко в нем сидело то "хорошо"?
Соснора, Геннадий Алексеев. Люди угрюмые. От Сосноры ("Белый вечер"!) плачут. Добрейшие у него стихи! 2 сентября 85, Ихала.
(Об Алексееве пишу в "мемуарах". Помните его "Снег"?
("Если запрокинуть голову/ и смотреть снизу вверх/ на медленно,/ медленно падающий/ крупный снег,/ то может показаться/ бог знает что.// Но снег падает на глаза/ и тут же тает.// И начинает казаться,/ что ты плачешь,/ тихо плачешь холодными слезами,/ безутешно,/ безутешно плачешь,/ стоя под снегом,/ трагически запрокинув голову./ И начинает казаться,/ что ты глубоко,/ глубоко несчастен.// Для счастливых/ это одно удовольствие.")
Поразительно было узнать в Израиле, что теперь здесь вдова Геннадия Ивановича, Майя. И прочитать роман о любви к мертвой певице, редактированный Фридой Кацас, приезжавшей недавно, - Фридой Германовной, которую ждут. О которой Соснора говорил, что это вообще единственный в Ленинграде редактор, и что все книги он делает у нее; главное достоинство редактора - не вмешиваться. (О Сосноре пишу в "мемуарах"). 3.2.95, Иерусалим.)
Почему говорю "нет плагиата"? Все равно сочинится не так, как в точке отсчета. Пишем "ассоциациями". Немало людей, обладающих отличной памятью. Им даже не надо заглядывать в любимые книги. Наверное, им во многом трудней. Плохо другое: примерно раз в году (хотя бы) наступает волна сомнений, когда в любом своем слове видишь плагиат, у всех спрашиваешь, не вспомнят ли параллелей. Обычно эти сомнения неоправданны, чаще они - весной. (Физиология творчества).
"День поэзии" живет всего один год. Зато в нем остановлено время, что придает движение самому сборнику, стихи живут год, но как насыщенно (на первых страницах - напыщенно, это стихи-мертвецы). В "Дне поэзии" (каждом последнем) слово, с которого мы должны начинать. При "не пишется", так как при "пишется" вы обгоняете "всех".
Отсутствие памяти часто причиняет неприятности. Тратишь время. Но не могу сравнить это с присутствием памяти - как было бы лучше? Для редких (а раньше - частых, - и в будущем) выступлений зубрю стихи наизусть. Это хлопотно, каждый раз учишь другие стихи. Для каждой аудитории - свои. Здесь стоит идти навстречу: солдаты хотят о любви (или чтобы вы, если вы - женщина, просто вышли на сцену), о любви - пионерский лагерь; пожилая публика - серьезна; тюрьма - о доме, матери, ребенке, о возвращении (верности) и резко плохих или прекрасных людях. Оно понятно. Завод ничего не ждет, хотя всегда говорю себе прочитанное утешение: в каждом зале сидит один человек, для которого стоит читать. Это точно. Часто сиживала в таком "пустом" зале, а я же хочу, чтобы в подобной ситуации ориентировались на меня.
Спрашивают, даже свои: для какой аудитории работаешь? Не для рабочих и крестьян. Не беру многочисленные исключения, говорю о массе. (Поэт и толпа). Пишу о переживших, для мыслящих, интеллигентных, особенно - творческих людей. Для молодежи? Едва ли. Молодежь - уже следующее поколение, оно не показало себя, мы его абсолютно не знаем. Пишу для себя, для будущего.
Не знаю, чего ждет молодежь. В зале примерно чувствую, что на внешнем поводу не иду.
Публика, для которой стоит работать, - это не "избранные", не искусство для искусства - это люди, которые догадываются, зачем и для чего живут.
Мы в большинстве - реалисты. Есть рационалисты и лирики; ужасно быть поэтом - рационалистом. При этом мне свойственен, надеюсь, критический реализм.
Стихи можно удачно сделать, отшлифовать, и это заметно.
Получаются даже прекрасно отточенные стихи. Бывает, замечаешь - со стороны - не сразу. Однажды на ЛИТО Кушнера в Герценовском институте два с половиной часа хвалили румяную (не от стыда) Сашу, разбирая по косточкам каждое ее слово, написанное не от сердца, из головы. Таков был кушнеровский хлеб - понять можно. Первый час ничего не чувствовала, но это стало уроком на всю жизнь. Кушнеру - укором: всегда вспоминаю его и его Сашу.
Это заметней в живописи. Вот пейзаж талантливого человека. В нем настроение, но нет чувства. Никакого чувства - ни приятия, ни отрицания. Пейзаж пустой - и завис.
Есть отличное упражнение, почти актерское, которое мы не находим времени или воображения делать. Я - лужа, - это ясно. А я - зверь? Все звери по очереди, не в вакууме, а сейчас, в жизни, "в быту". В людских (а не человеческих) условиях. Об этом стоит думать творческим людям. Перевоплощение - великая школа, мы без нее ничто.
Людей нужно изучать, учить постоянно. Кто сидит напротив в метро, в автобусе? Кем работает, чем живет? Где родился, живет, куда едет? Первое упражнение лучше делать, пока нет семьи. Зато второе - эксперимент на ходу.
Так же часто спрашивают, о чем ты пишешь. Раньше терялась, потому что пишем мы обо всем. Но интересней всего, по-моему, психология человека, людей.
Я не научилась вовремя, теперь не хватает умения - в частности, писать пейзажи. Большое стихотворное сочинение не живет без природы. Причем мало чувствовать цвет, здесь нужно что-то большее, глубокое.
В любой редакции, писательской официальной организации считают, что автор должен много и далеко ездить. Бедный Пушкин... А ездить очень интересно, да стоит ли терять время на переезды? Можно ездить - и ездить, чтобы писать. Чтобы писать - нужно отъехать и остановиться, пожить. Можно все объездить и ничего не увидеть (поговорите с моряками дальнего плавания, они перечислят страны, но города - с трудом, а подробней не помнят, не замечали).
Учиться быстрей у крайностей. Со мной можно не согласиться, но если б я имела возможность, делала бы именно так. (Вспомните Шукшина.) Мужчинам проще. Задняя подножка, последняя площадка автобуса, общий вагон, хождение пешком "за три моря", очереди у пивного ларька, винный магазин перед обедом, даже общественная уборная (с которой открывается, как известно, страна). Драки, санитары в больницах. Чисто мужские специальности, дела. Выступления в тюрьмах, т.д.
"Повыступав" в колониях, я поняла, что там нужна. Там стихи - праздник. Я не оставила мысли организовать там ЛИТО (по крайней мере, в колонии женской), вести радиогазету. Но и это не совсем "то". Как стать в сложной среде своей? Фильм "Калина красная".
Если бы могла работать, как Бальзак (о!), Франсуаза Саган или Ахмадулина, - если бы винно-кофейные пары не туманили голову, а помогали замыслу, - видимо, стало бы свободней. Этого нет. Так может писаться европейская литература, праздничная. И пустая по сравнению с бездонной глубиной и духовностью русской, современной и вечной, классики.
В юности - не возрастной, так как мы договорились, что у поэта юности нет (или сплошная юность?) - бросает к модернизму. Не то чтоб это шло от отрицания (хотя отрицать легче), - пусть разбираются критики. Потом наступает "золотая середина", но это еще не середина творческого пути и возможностей. Уже подгоняет время. И все-таки через всевозможные отклонения необходимо пройти, успев узнать и суметь самому как можно больше. Без знания верлибра (на собственной шкуре) продвижение невозможно. Без знания классики, естественно, тоже. Может быть, это покажется прописной истиной, но мы иногда узнаем истину слишком поздно. Привыкать учиться лучше бы смолоду.
Друзья долго выдавали меня за новатора, я же только осваивала - максимально. Когда "меняла течения", друзья обижались. Не понимали, как мало времени и как мы не привыкли спешить.
О другой спешке: потрясающе, как в Грузии, где время измеряется "по-грузински", где опаздывают на три часа, а приходят раньше на три года, - как, какую мудрость постиг восток? Не пора ли остановиться и "проситься в ученики"?.. Получается, нужно всю жизнь учиться. Мне это так же досадно, тем более, что освоила далеко не все из того, что пишу. Сама пишу и учусь.
`Стоит приглядеться и к современности. Сейчас впереди самая живая струя, - открытая у пивных ларьков, если огрубить.
Странное сочетание: Высоцкий, Макаревич, ансамбль "Примус". И все - с музыкой! Это симптом. А получается - живые, мертвые и вечно живые. Они пишут о жизни - и не о быте, а о той реальности, что увидена под ногами, подобрана и отмыта с помойки. Очень бы хотела писать так, как они. Так работал Л.Губанов, да рано умер. Вампилов?.. Талантливейший автор "Я иду, шагаю по Москве".
Они не стали заметны вовремя, это отбросило назад нас.
Поэзия пошла от драматургии (так теперь мне кажется), до этого по "живому" пути начала развиваться проза. Сначала, конечно, Джойс. Джойс учит и всех нас - сегодняшних (от него идет, в частности, полуленинградец-полумосквич Саша Лисняк). Анатолий Ким - ? Разрушать, если не преодолеть иначе, временные пространственные рамки. Поэтому нас должна учить психология, а мы ее - обогащать.
Мы ни с чего начались и в никуда придем, - в бесконечность. Это бы и почувствовать, а не понять. Лучше всего это открыть самому. Так началось и наше творчество, у нас один - и общий - путь.
Я почти определенно вижу, как же мне нужно работать. Но к этому пределу (который еще не предел) ведут ступеньки, и все придется отстучать лбом, ни через одну я не смогла до сих пор и не смогу, мне кажется, перепрыгнуть. Эта постепенность неизбежна, очевидно, для всех (кроме тех, кому отмерен минимум самой жизни). Учеба последовательна, и время ревниво следит, чтобы его не слишком обгоняли...
Время тормозит и вкусы. Г. С. Семенов когда-то все чувствовал, видел вперед. Прошли десятилетия. Его вкус остановился на уровне 50-х годов. И не прошел дальше. Хотя, уверена, Глеб Сергеевич постоянно пытался его поддерживать и развивать (при его-то колоссальной эрудиции, стремлении в будущее!). Это было грустное зрелище. Чувствовала, что ему теперь многое недоступно.
То же самое произошло (во всяком случае, на время) еще с одним учителем - на 20 лет младше. Видеть, что останавливается учитель, страшно.
Какая еще существует работа, когда не пишется? Читали ли вы либретто? Например, какие слова в опере "Майская ночь"? Будете хохотать, а потом задумаетесь... Это серьезная и неначатая работа. Если бы было время, вот и отдать бы его для дела, хотя бы такого.
А тексты песен? Поэт и поэт-песенник - земля и небо. Песенник обычно не поэт, потому хотя бы, что песенные тексты должны быть глуповаты (повтор цитаты). - Спросите у композиторов.
Песни Пугачевой отбрасывают ее же саму на годы (кому что нужно). Это публичный позор, и лучшая певица ничем не может (не хочет) помочь. Одной текстовкой возможно перечеркнуть все.
Другое дело - как нам необходимы Боков или Асадов. Такие "поэты" всегда есть, они нас учат. Однажды мы с друзьями-стихотворцами просидели 4 часа, читая вслух новый толстый том знаменитого Асадова. Нам было о чем поговорить, но Асадов не дал от себя оторваться! Чужие штампы - не только чужие ошибки, на них учатся.
Теперь попробую сказать несколько слов по существу. Рифма.
Опасна обычная ситуация: достиг уровня - перестал думать, следить, планка снизилась. Поиск рифм - монотонное и, думается, скучное дело, но как полезен! Если рифмы интересны и их записывают. Впрочем, все мы придем к излюбленному "кровь - любовь", даже если начинали "колокол - молоко лакал"... Но пока вам стыдно рифмовать любовь, собирайте промежуточные варианты. Они могут пролежать без дела 10 лет, вы к ним вернетесь.
Меня интересует внутренняя рифма. Пускай бедная, она таит большие возможности. Рифма в начале строки реже рифмы в конце, от которой попросту устаешь. Рифма может набить оскомину.
Стоит ли отказываться от открытых возможностей поэзии?
Очень любопытны диссонансы; разные ассонансные рифмы. На этом чаще строится современный верлибр.
Русский верлибр (сегодняшний) только заглядывает в западный, а так - богат сам по себе, ему не нужно заимствовать. Я проходила через него, воспринимая как школу, когда 10 лет назад нужно было резко что-то менять, и В.А.Лейкин предложил Левитанского, даже Солоухина. Поначалу лучше учиться у русского верлибра, так как западный может затянуть и обманывать звукописью; он же - бездушен, выхолощен уже переводом.
Рифма не должна мешать и останавливать. Рифма - рамки, чтобы вовремя задержаться и не сорваться самому. Она же - своеобразный и мощный толчок, в ходе работы открывает неожиданные повороты. Она ведет, но никогда не давит. Ее как бы нет, и все-таки в нужный момент к ней обратишься.
Не хочу и не пытаюсь оставлять философское или, похоже, критико-литературоведческое сочинение, цель другая. Делюсь малым опытом, проверенным и неподводившим. Только с этой стороны записи могут привлечь внимание. В них нет места дидактике, даже если она сквозит: это не поэма, где грибоедовщины в хорошем смысле не избежать. Назидательность отчасти нужна поэме.
Ритм, размеры? Их нужно разнообразить даже искусственно, то есть за этим следить. Так, чтобы в любой момент можно было взяться за размер, свойственный мужской поэзии (это касается и мужских рифм). Конечно, постепенно появятся, выкристаллизуются любимые, наиболее часто работающие размеры. Хорошо, если не один, - два - три. В одном писать скучно - обедняет автора - читателя.
Размеры нужно осторожно менять в одном стихотворении.
Начинайте это делать лишь тогда, когда свободно владеете сплошной волной, линией стиха. Иначе лента составится из рваных кусочков, которые трудно склеить. Исправлять вообще трудней, чем писать. Часто легче создать заново. Но куда девать варианты? Жаль их бросать; их становится по времени работы все больше...
"Ленте" все-таки учит поэма. И время. Время работы. 3 сентября 85, Ихала.
Два слова о языке. Для меня это - почти цель, - чуть ли не главная, - поэтому всегда два слова. - Вместо трактата.
Первая, нарочито корявая строка второй части "Легкой поэмы":
"Поэмы пишутся / смеясь...". Отрывок стихотворения: "У наших бабушек в карманах / на хлеб и очередь, и мелочь; / через разбитые очки / стоят, сжимая кулачки...". Дальше: "Через разбитые суставы / темно, и очередь, и лужи..." (По памяти так). Не могу объяснить, но убеждена, что таким разбивом, внедрением, используя техническое слово, достигается (в какой-то мере и здесь) усиленный эффект. Мысли, образа. Проще цитировать себя (учитывая ограниченную память, нерастяжимость которой спасает пишущих). Как оправдание, цитирую и слабое.
Еще. Обо всем можно сказать "черное" и тут же доказать, что оно белое. Это один из принципов (или приемов) литературы.
Очень действенный принцип противопоставления: "Горячее - лед", усиливает обе части.
Нельзя писать в сытости. Аппетит - это потом, зато какой!
Хочу писать так, как если бы переводила начало "Фауста": стремительно. Сжато. В непринужденной разговорности и саркастической иронии (все термины провисают).
И последнее. Что берет природа у искусства? Мне кажется, пейзажи с картин уходят в жизнь. Как если фотографию забыть без дождя в поле, в лесу. Люди должны в идеале уходить с портретов. А поэмы - в ситуации, судьбы.
ФИЗИОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА
(глава в ГЛАВЕ)
Предваряя этот неизбежный разговор, приведу в сокращении главу "Физиология" из книжки о детском творчестве. Писатель обязан себя знать, изучать.
[Здесь в первом издании был конспект, но в расширенном виде он повторен в Книжке-учебнике о развитии детского творчества, поэтому мы его опускаем.]
...Поведение определяет игра. Задумавшись об этом, перейдем непосредственно к физиологии творчества взрослых, -
(глава в ГЛАВЕ).
Предлагаю себя себе в роли подопытного кролика. Только тогда в этом есть смысл.
У всех бывало: вы чувствуете, что сейчас раздастся телефонный звонок; снимаете трубку, зная, кто вам звонит. Пишете и одновременно получаете письмо. Вы можете вперед называть все, что вот-вот произнесет собеседник.
Примеров может быть много. Разной степени точности и глубины - в разное время. Творческие люди обычно эмоциональней; у них это должно проявляться еще глубже, и в этом нет ничего странного. Кто из пишущих оставлял о себе специальные записи (после Сократа)? Мой случай - частный, независимо от меры способностей. Никогда до сих пор не могла причислить себя к людям, одаренным в этом отношении.
Не подобранное специально перечисление:
Отличаю по внешнему виду - наличие (отсутствие) соли - сахара в жидкости. По телефону - пил ли спиртное в ближайшие сутки близкий мне человек. То же вижу с порога, до произнесенной фразы. Пару лет назад начала различать по телефону, что именно пил: водку (спирт), коньяк, красное вино. Прежде снимала боль окружающим, но заболевала сама, а потому (из-за неумения) отказалась экспериментировать, исключая крайние случаи.
Никогда не умела снять боль себе. Шутя повышаю себе температуру, не двигаясь; могу согреть себя на улице, не шевелясь (сегодня все этим хвастаются). Трудней температуру снизить, себя "остудить". Прикасаюсь (не глядя) к металлу рукой - во рту появляется одновременно кисленький привкус, отчетливый, как вкус дождя. В картах отличаю наверняка черную масть от красной, заочно. При частых играх начинаю чувствовать, что у партнера в руке. Наедине с собой я свободней, пробовала угадывать карты. Ни один из подобных экспериментов не дается мне без напряжения и труда. О снах - всегда тяжело повторять. Как все неприятное, это частично забылось. Будущие сны бывали неоднократно, всегда - цветные.
Или это постфактум, так кажется. Подробно - не буду; сны опережали жизнь. После одного такого видения в форме приказа - рождается эта глава.
Не потому ли, что дочь Ася еще не далеко ушла от меня и недавно была - мной, нас связывают любопытные переживания? До сих пор это происходит у моей мамы, когда дело касается меня.