Lib.ru/Современная литература: Воронель Нинель Абрамовна. Dibuk of our days

ПРОСТИ МЕНЯ, ХАНААН (Диббук наших дней)

Пьеса в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Леа - вдова Ханаана, 26 лет

Давид - ученик Ханаана, около 30 лет

Шош - врач- психиатр, около 40 лет

Руди - диббук Шош, неопределенного возраста

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ - Израиль после войны Судного Дня.

Над сценой, на возвышении, а возможно, и просто подвешенный в пространстве, нависает рояль, у которого сидит Руди. Он как бы ведеть спектакль, сопровождая его музыкой и вступая в действие, когда сам считает нужным.

Картина 1

Больничная палата - белые стены, на койке в неестественной позе, угловато поджав ноги, лежит Давид. Входит Леа с корзинкой клубники.

Леа. Привет, Давид. Я принесла тебе клубнику. Ты ведь любил клубнику? (Давид не шевелится. Леа поднимает его руку, рука падает, деревянно ударяясь о тумбочку) Ну, вскрикни - разве тебе не больно?

(целует Давида в лоб и идет к двери) До свиданья. Я приду завтра. (Уходит)

Давид лежит на койке в той же неловкой позе, входит Шош со шприцом, делает Давиду укол, затем задергивает штору и вкатывавает кинопроектор: на стене появляется

изображение идущих в атаку танков. Комнатау заполняет грохот танкового боя. Давид вскакивает и в ужасе

смотрит на экран - танки идут прямо на него.

Давид. (Кричит по-русски.) Мама!(затыкает уши и пытается бежать, ноги его подкашиваются, он падает на пол. Бормочет по-русски.) Буря мглою воет, в небе воет.(Стонет, царапая себя ногтями).

Шош. (Гладя его плечо.) Тише, тише, успокойся.

Давид. (Отталкивая ее руку) В небе воет, вихри та-та-та-та крутя... вихри воет... вихри строит...

Шош. Что это? Кажется по-русски... Первичная память... Что же делать? (Поднимает телефонную трубку.) Илана, там у вас нет кого-нибудь, кто знает русский? Никого, никого? Что же делать?

Давид корчится в жестоких судорогах, выкрикивая бессвязные русские слова. Все это время Руди подбирает на рояле мелодию, сперва одним пальцем, потом уже умело, двумя руками. Когда мелодия начинает звучать явственно, Давид расслабляется, судороги его стихают .

Давид. (Спокойным голосом, под музыку.) Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя. (Затихает.)

Шош. (массирует виски Давида.) Ну вот и хорошо, теперь все будет в порядке.

Руди. (Раскланивается) Аплодисментов не надо.

Картина 2

Больничная палата. Давид лежит на койке в той же

Леа нервно ходит по палате.

Леа. Почему ты мне не отвечаешь? Я ведь знаю, что ты уже встаешь и разговариваешь. Ты все еще сводишь со мной счеты? А зачем - ведь нам теперь нечего делить. Я знаю, ты не хочешь, чтобы я приходила. Но я все равно буду приходить и разговаривать с тобой. И завтра, и послезавтра и через месяц, пока тебе не надоест молчать. Так и знай! (Выбегает.)

Давид поднимает голову и смотрит вслед Лее.

Руди. (У рояля ) Ты мог бы сказать ей хоть слово, она ведь каждый день приходит.

Давид. Мы с ней можем говорить только о Ханаане. А я о Ханаане с ней говорить не хочу.

Картина 3

Улица, идет дождь. Шош идет с Руди, который держит над ней зонт. Навстречу им идет Леа. Обе останавливаются, Руди с зонтом порхает над головой Шош.

Шош. Ты опять была у Давида?

Леа. (С вызовом.) Конечно, как обычно!

Шош. И он, конечно, опять не захотел с тобой говорить?

Леа. Конечно, как обычно!

Шош. Может, тебе не следует приходить так часто, если это его раздражает?

Леа. Что он вам обо мне рассказывал?

Шош. С чего ты взяла, что он о тебе рассказывал?

Леа. Я вижу, как вы на меня смотрите! Могу себе представить, что он вам наговорил!

Шош. Мы не о тебе говорим, а о нем и о Ханаане.

Леа. О нем и о Ханаане - без меня? Невозможно! Не сомневаюсь, что вы знаете, как он всегда норовил увести Ханаана от меня!

Шош. Вы разве не были друзьями?

Леа. Как кошка с собакой.

Шош. Зачем же ты к нему ходишь, если так?

Леа. А что, я вам мешаю?

Шош. Не мне, а ему.

Леа. Этого не может быть! Кто бы заботился о нем, если б не я?

Шош. (Задета.) Ну, это ты напрасно. О нем, слава Богу, заботятся и без тебя. (Настойчиво.) Поверь мне, нам всем будет гораздо лучше если ты сделаешь перерыв на несколько дней.

Шош уходит, Руди следует за ней с зонтом, но, пройдя несколько шагов, возвращается к Лее.

Леа. Хорошо, я больше не приду, если ты так хочешь.

Руди. (Касаясь ладонью ее щеки.) Плачь, плачь, я сохраню твои слезы в ладони.

Леа. Это не слезы, а дождевые капли.

Руди. И напрасно, надо плакать - только слезы очищают, только слезы!

Леа. Я давно разучилась плакать. С тех пор, как Ханаана нет.

Руди. Когда моя дочь погибла в 42 году в Дахау, я сперва тоже не мог плакать, - я думал, что не смогу это пережить. Но потом слезы пришли и скорбь моя утонула в слезах. У тебя нет зонта? Уходи скорей, ты простудишься.

Леа. Куда мне идти? Теперь даже к Давиду я не должна спешить!

Руди. (Отдает Лее зонт.) Тогда возьми зонт Шош, она обойдется.

Леа. Спасибо.

Берет зонт, и словно загипнотизированная медленно уходит под зонтом. Руди идет к роялю и начинает наигрывать печальную мелодию. Возвращается Шош.

Шош. Куда ты девал мой зонт, Руди? Я насквозь промокла.

Руди. Это очень полезно - пройтись под дождем. Когда ты была маленькая, мы гуляли с тобой под дождем, - зимой, когда шли дожди. Это напоминало нам Берлин.

Шош. Я спрашиваю, где мой зонт?

Руди. (Играет.) Помнишь, мы придумали такую игру, будто твоя мама жива и ждет нас дома, чтобы отругать, что мы опять шлялись под дождем...

Шош. Так, все ясно, - ты отдал мой зонт ей. Чем я опять провинилась?

Руди. Ты сама знаешь, правда?

Шош. Ну знаю, знаю, так что? Я должна думать о своих больных, а не обо всех на свете! Ты не понимаешь - я должна!

Руди. (Нежно.) Я понимаю, девочка, понимаю - конечно, ты должна. Так Бог с ним, с этим зонтом, да? Ты обойдешься без него.

Картина 4

Палата. Шош сидит у стола, Давид сидит на койке.

Давид. ...дорога спускается круто вниз, танк идет быстро, сзади стреляют, я за рулем, а впереди, поперек колеи лежит человек. Дорога проложена через минное поле, так что свернуть нельзя. И вдруг я вижу, что это Ханаан, он смотрит прямо на меня, я нажимаю на тормоз, но тормоз проваливается, и я мчусь все быстрей и быстрей прямо на него. Уклон крутой, и я не могу затормозить, и вот он уже под гусеницами, - я чувствую, как танк вздрагивает, и кости хрустят, и вдруг стало тихо-тихо, и ничего больше, ни грохота, ни стрельбы... Только запах горелого мяса... (У него рвотный спазм.)

Руди. (Беспокойный аккорд.) Оставь его, ему дурно!

Шош. Значит, твой танк идет прямо на Ханаана...

Руди. (Беспокойный аккорд.) Ты слышишь, - прекрати!

Шош. Это его сон, Руди! Его, а не мой! Он должен сам найти выход из этого сна.

Руди. (Давиду.) Ты видишь во сне, как твой танк идет прямо на Ханаана...

Давид. ... я не могу затормозить, и вот он уже под гусеницами, - я чувствую, как хрустят его кости, а потом тишина ... Только запах горелого мяса!

Шош. А теперь ты - Ханаан. Расскажи этот сон снова от его имени...

Руди. Ты - Ханаан, ты лежишь в колее...

Давид. Я вижу, что Ханаан лежит в колее...

Шош. Нет, ты не видишь, ты - Ханаан, ты лежишь в колее. Так и начни: я - Ханаан...

Давид. Я - Ханаан. Я лежу в колее, я не могу встать, я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой, на меня идет танк, а за рулем Давид, он меня узнал, но не останавливается. Он ведет танк прямо на меня. Почему ты наехал на меня, Давид? (Вскакивает и кричит.) Я не всегда наезжаю, я иногда успеваю проснуться!

Шош. Кому ты говоришь это? Мне?

Давид. Ханаану!

Шош. Вот и скажи это Ханаану!

Давид. Я не хотел этого, Ханаан. Я хотел затормозить, но не смог.

Шош. Что он отвечает?

Давид. Он не отвечает, он умер. Я не хотел, чтобы он умер! Он сам послал меня узнать, почему те, впереди, остановились!

Шош. Скажи это Ханаану, а не мне.

Давид. Ты ведь сам послал меня, Ханаан, ты приказал и я пошел, как ты велел, по минному полю. Потом рвануло совсем близко, и меня бросило взрывной волной прямо поперек колеи перед твоим танком, а впереди как раз тронулись и твой танк за ними, а я никак не мог встать, руки-ноги стали как ватные, я лежал в колее и смотрел, как твой танк ползет прямо на меня. Я знал, что ты не можешь остановиться - задние напирают и уклон крутой. Я не видел тебя, но знал, что ты смотришь в прорезь и видишь, как я лежу и не могу встать. И тут ты начал сворачивать, а там мины сидят густо, но ты не хотел наезжать на меня! Он свернул из-за меня! Если б он не свернул, он бы остался жив.

Шош. Ханаан упрекает тебя за то, что ты остался жив?

Давид. Я сам упрекаю себя. Когда просыпаюсь.

Шош. Но он говорит тебе что-то, правда?

Руди. В последнюю минуту, - перед тем, как твой танк на него наезжает?

Давид. Не знаю, все происходит так быстро - я нажимаю на тормоз, но не могу затормозить, потом хруст костей - и я просыпаюсь.

Руди. Он говорит с тобой, как друг, как было, когда он был жив? (Нежная мелодия,) Вспомни, что он говорит.

Давид. Зачем мне это вспоминать? Я не хочу!

Руди. Ложись на пол. (Давид ложится на пол).

Расслабься, дыши ровно. Ты - Ханаан, ты - Ханаан, ты чувствуешь, что ты - Ханаан? Ты - Ханаан, на тебя едет танк.

Музыка звучит как грохот танка.

Вот он все ближе, ближе, ты видишь, что за рулем Давид, он смотрит на тебя, но не сворачивает и не останавливается.

Давид. (В трансе.) "Я подобрал тебя глупым щенком, я сделал из тебя человека, почему же ты не затормозил?!" "Я не смог затормозить, тормоза не сработали." "Но ты мог свернуть, как я свернул, когда увидел тебя в колее. Я свернул, а ты струсил, да?" "Да, я струсил, струсил, ведь свернешь - и взлетишь на воздух!" (Стонет.) Я не хочу жить, раз он умер из-за меня!

Руди. Глупости! Никто тебя не обвиняет!

Давид. Я сам себя обвиняю. И Леа тоже. Она думает, что я виноват! Она ненавидит меня за то, что я жив, а он умер. Потому она больше не приходит.

Шош. Но ты ведь не хотел ее видеть!

Давид. С чего ты это взяла?

Руди. А ты хотел бы?

Шош. (Поспешно.) Если он захочет, он сам скажет .

Руди. Я и говорю: пусть сам скажет.

Шош. Не понимаю, Руди, что тебе надо - или ты по ней соскучился?

Руди. (Настойчиво.) Давай лучше спросим Давида - он по ней соскучился?

Давид. Да, соскучился! Я по ней соскучился! А ведь раньше я ужасно ее не любил.

Руди. (Настойчиво.) Ты хотел бы, чтобы она пришла?

Шош. Что ты пристал к нему, Руди? Он ведь не хотел с ней говорить, помнишь? А после ее ухода он долго лежал лицом к стенке...

Давид. А теперь я хочу ее видеть!

Шош. Когда она уходила, он и нам не отвечал. И мы с тобой решили...

Давид. Я знать не хочу, что вы решили! Я хочу ее видеть!

Шош. (Руди.) Ну, кто тебя просил?

Давид. Я хочу ее видеть! Я хочу ее видеть! Я хочу ее видеть!

Руди. (С напускной скромностью.) Аплодисментов не надо!

Картина 5

Палата. Леа сидит на койке, перед ней, размахивая руками, мечется Давид и говорит без умолку.

Давид. ...нам сперва показалось, что их не так уж много, - пять, ну десять от силы, но потом мы увидели, что их без числа. Они ползли и стреляли, ползли и стреляли. Снаряды рвались все ближе и ближе...

Леа. (Поспешно.) Жалко, что ты не пошел на открытие выставки Ханаана. Было полно народу, - художники, ребята из бригады, старые друзья. И вдруг мне стало так тошно, под горло подкатило...

Давид. Их было в двадцать раз больше, чем нас, и снаряды у нас подходили к концу. Я спросил Ханаана, что будет, когда снаряды кончатся, а он засмеялся и сказал, что мы до этого не доживем. И тут снаряд накрыл танк Моше, - мы как раз утром поспорили, с ним и с Одедом, не помню о чем... Их танк рвануло, и ничего от них не осталось, только запах горелого мяса. (Трет лоб.) Из-за чего же мы тогда поспорили?

Леа. Все было, как при нем, только его самого не было... И вдруг я разревелась, и никак не могла остановиться, - я ведь ни разу не плакала с тех пор, как он погиб...

Давид. (Повышая голос.) ...их танки все ползли и ползли, а передние вдруг остановились. Радио у нас испортилось от взрыва и Ханаан послал меня пойти к ним узнать, что случилось. Я пошел и меня бросило взрывной волной поперек колеи, а те, впереди, как раз тронулись...

Леа. Хватит, Давид, я уже слышала это тысячу раз. Может, ты хоть раз послушаешь меня?

Давид. ...и наш танк за ними, а я никак не мог встать, руки-ноги стали как ватные, и знал, что он не может остановиться - задние напирают и уклон крутой. Он начал сворачивать, он не хотел наезжать на меня, и вдруг из танка полыхнуло огнем...

Леа. (Пытаясь выйти.) Ну не надо, не надо больше об этом.

Давид. (Не выпускает ее.) ...если б он не свернул, он бы остался жив. Там остановиться невозможно, -задние напирают. И нечем дышать из-за запаха жженых костей...

Леа. (Затыкает уши.) Хватит! Замолчи! Я больше не могу!

Давид. (Отдирает ее руки от ушей.) Нет, слушай! Ханаан был твой муж, он с тобой спал, от него ничего не осталось, кроме этого тошнотворного запаха...

Леа. (Пытается вырваться.) Пусти меня! Пусти!

Давид. (почти шепотом.) ...все расплавилось, все - и кости, и мясо, и волосы, ничего не осталось, кроме запаха.. (тяжело опускается на пол, его рвет.)

Господи, отпусти меня, я больше не могу... Я хочу умереть. Отпусти меня, я больше не могу..

Картина 6

Мастерская скульптора. Леа отпирает дверь и входит, за ее спиной Давид с сумкой в руке,- он стоит, но не переступает порог.

Леа. (Замечает, что Давид не входит.) В чем дело, Давид? Почему ты стоишь за дверью? ( хочет взять его за руку.) Хватит дурить, заходи.

Давид. (Отшатывается, роняя сумку.) Не могу...

Леа. (поднимает сумку начинает ее распаковыват) Ты что, хочешь обратно в госпиталь? Тебе там так понравилось?

Давид. (Медленно входит и снимает засохшую тряпку с недоделанной скульптуры.) Я помню, у Ханаана никак не получались эти крылья, он сто раз их переделывал. А в тот день он отбил их начисто и сказал: завтра я закончу их как надо. Теперь никто их не закончит.

Леа. Вот твоя бритва. Вот мыло и паста - положи в ванной.

Давид. У их ног должны быть тени - злые духи, разноцветные кошмары... Я так и не успел сделать для них мозаику. И уже не сделаю никогда.

Леа. Почему никогда?

Давид. Кому это теперь нужно? Кто теперь это закончит?

Леа. Ты и закончишь.

Давид. Я?

Леа. Ты, ты! Разве ты не был его любимым учеником, жемчужиной его души?

Давид. Ты думаешь, я смог бы?

Леа. Почему я всегда должна тебя уговаривать - есть, дышать, работать, - и вообще жить?

Картина 7

Мастерская сульптора - несколько незавершенных работ,

Леа. Давид! Ты спишь?

Давид не шевелится и не отвечает. Леа садится на пол

и осторожно касается лица Давида кончиками пальцев.

Давид целует ее руку, она отдергивает руку.

Леа. Как ты меня испугал! Мне показалось, что ты опять... (Обрывает себя.) Ты что-нибудь ел?

Давид. Мне не хотелось.

Леа. Опять работал день и ночь?

Давид. Ты же знаешь, к пятнице надо все закончить. А у меня, как назло, застопорило... боюсь, не успею.

Леа. Ты обязан успеть, - ведь во всех газетах объявлено!

Давид. Знаешь, мне так тошно иногда. Ведь это был замысел Ханаана, при чем тут я?

Леа. А что, было бы лучше если бы его замысел пропал?

Давид. Может, и лучше! Он был гений, а я кто? Удачливый подмастерье, который ловко воспользовался смертью мастера...

Леа. Какой негодяй здесь был? Что он тебе сказал?

Давид. Он сказал то, что весь город говорит.

Леа. Какая разница, что говорят другие?

Давид. Никакой, конечно, если я сам вижу, что все это - Ханаан! (Срывает тряпки со скульптур.) Все, все - Ханаан! А я фотографируюсь для газет, лезу на его место! Скажи, ты бы хотела, чтобы я погиб, а он остался жив?

Леа. Ты уже сто раз спрашивал...

Давид. (С настойчивостью безумца.) Но ты бы хотела? Хотела бы, да?

Леа. Хватит, Давид. Сколько можно?

Давид. Ты только один раз скажи мне правду: хотела бы, да?

Леа. (Страстно.) Да, хотела бы, хотела, тысячу раз хотела! (Давид отшатывается от нее, но она настойчиво притягивает его к себе). Ну, теперь ты доволен? Ведь ты давно мечтал это услышать, правда?

Давид. (Тихо.) Прости.

Леа. (Буднично.) Ладно, пошутили и хватит. Хочешь кофе?

Давид. Так ты простила меня? (Леа молча насыпает кофе в кофемолку и включает ее).Нет, ты скажи, ты меня простила? (Леа молчит, Давид вырывает у нее кофемолку, которая падает на пол и разбивается. Давид опускается на колени и начинает подбирать осколки).

Только не огорчайся, я соберу и склею.

Леа. Я и не огорчаюсь. Говорят, это к деньгам. А пока денег нет, можно пить растворимый, - даже лучше, чашки мыть проще.

Давид. (Все еще на коленях.) Знаешь, я ведь сначала тебя ужасно не любил. Просто терпеть не мог.

Леа. Знаю.

Давид. Он из-за тебя тогда совсем голову потерял. Никого вокруг не видел.

Леа. (Садится на пол рядом с ним.) Это у него был творческий порыв, он сам говорил, что "ваял мою душу".

Давид. Да, да, он со мной это тоже когда-то проделал.

Леа. И, конечно, восхищался делом рук своих. Он всегда восхищался всем, что делал, пока ему на надоедало.

Давид. Я давно хотел спросить... Про тот случай, когда мы ездили в Савийон к этому банкиру. Жуткий нахал и хвастун, помнишь?

Леа. Я все помню.

Давид. Мы хотели получить тот заказ на мозаики для фасадов его банка по всей стране. А потом он пригласил нас в ночной клуб в Яффо...

Леа. (Поднимается и отходит к окну.) Зачем ворошить старье?

Давид. ... его жена поехала с нами, а ты с ним, и мы не договорились, в какой именно клуб. А Ханаан свернул не там, где надо, и мы вас потеряли. Жена банкира страшно нервничала, и все повторяла: "Не понимаю, куда они могли деться!"

Леа. (Не оборачиваясь.) Ты тоже не понимаешь?

Давид. Что я должен понимать?

Леа. Что Ханаан очень хотел получить этот заказ.

Давид. (Вскакивает.) Что ты хочешь сказать?

Леа. Что он его получил.

Давид. Ну и что?

Леа. И то. Ханаан родился здесь. Ты думаешь, он не знал дороги в Яффо?

Давид. Нет, нет, это неправда!

Леа. А что ты, собственно, подумал? (Молчание)

Знаешь, я бы, неверно, умер, если б не ты. Я ведь совсем не хотел жить, это ты меня заставила. Мне кажется, что я всегда тебя любил, даже когда думал, что ненавижу. Ты меня тогда совсем не замечала, я был у вас третий лишний, но я наверно уже тогда тебя любил...

Леа. Никого ты не любил кроме него. Таскался с ним по кабакам и злорадствовал, что я ему надоела.

Давид. (Притягивая ее к себе.) Но мне ты не надоела.

Леа. (Пытаясь отстраниться.) Отпусти, не надо...

Давид. ( касается губами ее волос.) Твои волосы благоухают, как апельсиновый сад. (Они стоят, обнявшись). Я раньше не замечал, что у тебя волосы рыжие...

Леа. (Нежно.) Раньше ты вообще меня не замечал.

Давид. Ты теперь всегда будешь со мной, Леа? (Хочет ее поцеловать.)

Леа. (Вдруг вырывается и отталкивает его.) Нет, нет, не трогай меня!

Давид. Что с тобой?

Леа. (Дрожа, прижимается лбом к оконному стеклу.) Отойди, отойди!

Давид. (Пытаясь повернуть ее лицом к себе.) Что там? Куда ты смотришь?

Леа. Не трогай... Нам нельзя... нельзя!

Давид. Из-за Ханаана, да?

Леа. (Отшатываясь от окна.) Ты тоже его видел?

Давид. Просто меня вдруг кольнуло, - как упрек, будто я виноват...

Леа. Значит ты тоже его видел!

Давид. Кольнуло и отошло... Все отошло, кроме тебя! (Хочет ее обнять.)

Леа. (Сопротивляясь.) Нет, я не могу... не могу при нем...

Давид. Его больше нет, он погиб, сгорел, его нет...

Леа. Он был там, за окном, я его видела. Он смотрел на нас из темноты - лицо белое, светится, как луна, а вместо глаз черные дыры...

Давид. Тебе показалось - это ветки качаются за стеклом...

Леа. Нет, это был он. Мне показалось, он нас сейчас убьет, так он на нас смотрел.

Давид. А когда ты поехала в Яффо с тем толстомордым из Савийона, он тоже так на тебя смотрел?

Леа. При чем тут это? Тогда я его любила и делала все, как он хотел. А сейчас мне показалось на миг, что я люблю тебя, а не его.

Давид. Тебе не показалось, - я знаю, ты любишь меня. (Хочет обнять ее.) Дай, я обниму тебя, и все будет хорошо.

Леа. (Отступая.) Не здесь, Давид, только не здесь! ...мне страшно!

Картина 8

Кабинет Шош.Руди наигрывает танго 30-х годов, затем поднимается и приглашает Шош к танцу, - они танцуют танго, смешно и старомодно. Мелодия танго продолжает звучать .

Шош. Смешно, дед - профессор философии Берлинского Университета - танцует со мной танго.

Руди. Какой я профессор, я - старый тапер, - ты помнишь, я в ночных клубах играл танго для английских солдат, а ты спала в углу на куче шинелей?

Шош. А если мне не спалось и хотелось плакать, ты играл лично для меня!

Руди. (возвращается к роялю и играет "Собачий вальс", под музыку которого Шош кружится одна).Узнаешь?

Шош. "Собачий вальс"!

Давид входит, идет к Шош и они танцуют под музыку "Собачьего вальса".

Давид. "Собачий вальс"! Когда-то я играл этот вальс - еще до того, как познакомился с Ханааном!

Шош. А как ты с ним познакомился ?

Давид. Мы познакомились, когда он спас собаку.

Шош. Какую собаку?

Давид. Не надо, я не хочу про собаку!

Шош. Но ты все равно уже вспомнил собаку.

Давид. Ну и что? Я постараюсь опять забыть.

Шош. Ты не сможешь забыть. Ты уже сказал, что он спас собаку...

Давид и Шош перестают танцевать и стоят, глядя друг другу в глаза, словно не знают, что сейчас будет - мир или ссора.

Руди. От кого он ее спас?

Давид. От мальчишек. Но это были не те мальчишки, которые напали на меня на пустыре...

Руди. Те были еще там, в России?

Давид. Да, да, те были еще там, они поджидали меня на пустыре...

Шош. А эти, здесь - они мучали собаку?

Давид. (лихорадочно) Я служил в армии... первый год... это было очень трудно...

Руди. Ты только недавно приехал?

Руди. ...там мальчишки играли с собакой...

Давид. Я не хочу про мальчишек...

Руди. Но это не те мальчишки и не тот пустырь!

Давид. Они привязали ей к хвосту банку с гвоздями и гоняли ее взад-вперед...

Шош. ...и банка грохотала по камням...

Давид. ...банка грохотала по камням... Собака совсем помешалась от ужаса, она стала выть...

Руди. ...кружиться и ловить себя за хвост ...

Давид. ...ловить себя за хвост, и тогда они начали бросать в нее камни... все вокруг было в крови, собака сперва выла, а потом затихла, но они продолжали швырять камни, а взрослые шмыгали мимо, будто ничего не замечали, и никто не вмешался... все боялись - они совсем обалдели от крови, они были, как пьяные...

Руди. А ты?

Давид. И я тоже... я струсил... я будто прирос к месту и не мог ни уйти, ни вмешаться...

Шош. Ты можешь представить, что ты - мальчишка, который бросает камни в собаку?

Давид. Ни за что! Я - собака, в которую бросают камни!

Шош. Хорошо, пускай ты - собака. Поговори с мальчишками.

Давид. (бегает по комнате.) Что вам от меня надо? Что я вам сделал? (Закрывается руками.) И никто не вступится, все идут мимо, будто не видят. И тогда тоже никто не вступился, когда они окружили меня на пустыре. Они меня подстерегли, и я сразу понял, что будет, (Захлебываясь словами.) и побежал, но они меня догнали, набросили на голову грязный мешок, повалили и начали пинать ногами, как футбольный мяч. (Падает и катается по полу.) Бам! - по спине. Бам! - по голове. Бам! - по ногам. И орали и выли от восторга: "Жид! Жидюга! Рекордсмен поганый!".

Шош. Постой, постой, это уже другие мальчишки!

Давид. Какая разница? Они всюду одинаковые - пьяные от крови.

Шош. Хочешь, я расскажу тебе про тех мальчишек? (Кричит.) Ты - чужой, ты - еврей, тебя можно бить и пинать, и играть тобой в футбол!

Руди. ...все равно за тебя никто не заступится. Там, в Дахау, никто не заступился за мою дочь... Она была умная и красивая, ей было всего тридцать лет...

Давид. А Ханаан заступился.

Шош. За тебя?

Давид. Нет, за собаку. Он подошел к мальчишкам... и сказал совсем тихо: "Прекратить сейчас же!". И они вдруг замолчали и уставились на него, а он на них. И они начали отступать, медленно, будто он их загипнотизировал. Он подобрал картонный ящик, положил в него собаку, бережно-бережно - у него были очень нежные руки, - и поманил меня за собой. И я пошел за ним, и шел, и шел, пока он не выслал меня из танка. (Плачет.) Если бы он не выслал меня, он и сейчас был бы жив...

Шош. (стискивая виски) Зачем я мучаю его? Зачем душу ему надрываю?

Руди. Потому что ты хочешь ему помочь!

Картина 9

Вечер. Кафе на берегу моря, ветер доносит обрывки музыки. За столиком Леа и Давид.

Леа. (Слегка пьяна.) Хорошо, когда есть деньги! Сами себе хозяева - захотели и поехали в Эйлат!

Давид. Я говорил тебе, что заказал новую печь для обжига?

Леа. Очень дорого?

Давид. Очень. Но без печи я не смогу выполнить заказ вовремя.

Леа. Видишь - такой был конкурс, а заказ получил ты!

Давид. Раз ты мной гордишься, ты должна, наконец, принять мое предложение.

Леа. Зачем тебе жена? Раньше ведь ты обходился?

Давид. Раньше я был подмастерье, и мне оставалось только облизываться на жену мастера. А теперь я сам мастер, и мне полагается жена.

Леа. Но почему я?

Давид. Для представительства. Ведь ты - профессиональная жена мастера. Так что же?

Леа. Почти уговорил.

Давид. (Тянят ее за руку.) Потанцуем?

Леа. Одни?

Давид. (Они уже танцуют.) А тебе нужны зрители? Леа. (Прижимаясь к нему.) Мне нужен только ты. Давид. Скажи это еще раз.

Леа. Мне нужен только ты, только ты. (Давид хочет поцеловать ее, она, тянется к нем,у но вдруг отшатывается с криком ужаса). Прости, Давид. Я так и знала, что ничего не выйдет.

Давид. Ты весь вечер ждала, что он появится?

Леа. Он все время был где-то рядом: стоял за спиной, подглядывал из-за кустов.

Давид. (В ярости.) Ты что, играешь со мной, чтобы снова увидеть его?

Леа. (Плачет.) Не кричи, мне и так плохо.

Давид. (Грубо хватает ее.) Тогда забудь о нем, обними меня, сбрось эту тряпку, (Хочет сорвать с нее платье.) дай мне взять тебя в руки...

Леа. Прямо здесь, на песке?

Давид. Почему бы нет, тут нет никого. Если бы ты хоть один раз переступила через свой страх, все было бы хорошо!

Леа. (вырываясь.) Не надо, не надо, я не могу!

Давид. (Не помня себя.) Ничего, сможешь. Я заставлю тебя.(страстно целует Лею, она перестает сопротивляться и стоит я. Давид на миг отпускает ее, и она, теряя сознание, падает на песок).

Давид. (Опускаясь на колени.) Прости меня, я не хотел... прости!

Картина 10

Мастерская. Давид в рабочем комбинезоне что-то делает с большой скульптурой, стоя спиной к двери. Входит Леа.

Леа. (Увидев Давида.) Ах! (Закрывает глаза руками.)

Давид. (Оборачиваясь.) Что случилось?

Леа. (Отнимая руки от лица.) Это ты? (С истерическим смехом.) А мне показалось...

Давид. Что тебе показалось?

Леа. Глупо, конечно, но мне показалось, что это Ханаан!

Давид. Это из-за комбинезона - ты ведь не возражаешь, что я надел его комбинезон?

Леа. Ради Бога, надевай, что хочешь, - какая разница? (Всматривается в него.) Но дело не только в комбинезоне, -ты вообще стал на него похож: поправился, что ли, немного и подстригся, как он.

Давид. И работаю почти так же замечательно, как он. Во всяком случае, так считают заказчики. Один только что ушел, -заказал эту крылатую пару в человеческий рост.

Леа. И хорошо заплатит?

Давид. (Показывает чек.) Вот аванс.

Леа. Ого! Можешь гордиться.

Давид. (С вызовом.) Чем тут гордиться? Деньгами?

Леа. А что плохого в деньгах?

Давид. Ведь и деньги не мои, а Ханаана. Все здесь - его, и ничего моего. Ты могла бы стать моей, но и ты не можешь от него вырваться.

Леа. Мы ведь договорились, правда? Что мы больше не возвращаемся к этому. Мне это больно, больно, ты понимаешь? Больно!

Давид. Но ведь и мне больно.

Леа. Для чего ты просил меня прийти? Чтобы мучить меня? Ты сказал, что есть какое-то важное дело, а никакого дела, я вижу, нет.

Давид. (Берет ее за руки.) Давай сделаем последнюю попытку!

Леа. (Вырывается.) Только не трогай! Не прикасайся ко мне!

Давид. Хорошо, хорошо, я не буду. Пообещай только, что ты выполнишь мою просьбу. В последний раз. Обещаешь?

Леа. Не знаю. Смотря, что ты попросишь.

Давид. Я говорил с Шош. Она согласна... она просит, чтобы ты... ты и я... (Мнется.) ...чтобы мы вместе... ты понимаешь?

Леа. Хоть убей, не понимаю. Что ты бормочешь?

Давид. (Выпаливает.) Чтобы мы с тобой ходили к ней на лечение.

Леа. Чтобы я ходила к ней на лечение? Ни за что!

Давид. Почему?

Леа. Потому что я не нуждаюсь ни в каком лечении!

Давид. А я? До меня тебе совсем дела нет?

Леа. Не знаю...

Давид. Но ведь ты совсем недавно... мне казалось, ты меня любишь...

Леа. Наверно, в жизни бывает только одна настоящая любовь. У меня она уже была, и больше мне не полагается.

Давид. А мне что полагается? Зачем ты вытащила меня из моей могилы? Мне было там хорошо и спокойно, я все забыл мне было все равно. Это ты виновата, что мне опять не все равно, кто я!

Леа. Ты хочешь заставить меня ходить к твоей противной Шош?

Давид. Я прошу тебя ходить к ней. И она вовсе не противная.

Леа. Она меня терпеть не может. Я подозреваю, что она влюблена в тебя.

Давид. Глупости - она же врач!

Леа. Ну и что, пускай врач! Баба она баба и есть.

Давид. Значит, ты меня ревнуешь? Спасибо хоть за это!

Леа. Ревновать к ней? Ну, знаешь!

Давид. Если не ревнуешь, начни к ней ходить. Завтра в три, ладно?

Леа. Я ее боюсь.

Давид. Ты только попробуй, пожалуйста! Я прошу тебя. Ты увидишь, что это совсем не страшно. Это даже приятно, если позволить себе распуститься и поплыть по течению. Это сладко и головокружительно! Как трогать языком больной зуб!

Леа. Ладно, ладно, я попробую. Но если что случится, пеняй на себя, запомни - это ты меня уговорил.

Картина 11

Кабинет. Шош и Леа на авансцене, Руди у рояля.

Леа. (С вызовом.) Что я могу сделать, если Ханаан мне никогда не снится?

Шош. А что тебе снится?

Леа. Не помню.

Шош. Постарайся вспомнить.

Леа. Зачем?

Шош. Послушай, ты хочешь, чтобы я тебе помогла? Я могу это сделать только с твоей помощью.

Леа. Но ты спрашиваешь про такое... про то, о чем я не хочу говорить.

Руди. А ты ее не бойся, перестань от нее защищаться.

Леа. Но она такая... уверенная, она знает ответы на все вопросы.

Руди. Ни в чем она не уверена, - это только кажется. Когда ее прислали ко мне в Палестину, - если б ты видела, какая она была вшивая! - она ни за что не хотела верить, что нацисты убили ее маму, она плакала по ночам и звала маму во сне.

Шош. Наши сны рассказывают о на с ту правду, которую мы от себя прячем.

Руди. (к Шош.) Что ты встреваешь нe к месту? Я ее уже почти уговорил, а ты опять все испортила. Или ты хочешь, чтобы она ушла? (Шош молчит). Неужели хочешь? Так тебе этот Давид дорог?

Шош. Я полгода возвращала его к жизни, а она хочет все присвоить себе.

Руди. Мне стыдно это слушать! Ты кто - врач или вздорная баба?

Шош. И то, и то. Но делай, как знаешь, Руди, - я готова ею заняться, если ты с ней поладишь.

Руди. Ты же знаешь, я всегда умел ладить с хорошенькими женщинами! Ты ведь сейчас расскажешь мне свои сны, Леа, - мне, а не ей?

Леа. Я уже сказала, Ханаан мне не снился ни разу... с тех пор...

Руди. Ну и хорошо, не надо о Ханаане, вспомни какой-нибудь другой сон, нейтральный, неличный...

Леа. Ладно, только тебе. Мне снилось вчера, будто я вхожу в какой-то дом, я совсем одна, дом не достроен, всюду кучи мусора. Я иду вверх по длинной-длинной лестнице без перил... ей нет конца, она идет прямо в небо, мне очень страшно, и голова кружится от высоты, но вернуться нельзя и не за что ухватиться, но я не падаю, а поднимаюсь все выше, хоть знаю, что эта лестница никуда не ведет...

Шош. А теперь ты - дом. Вот этот стул.

Леа. Не хочу.

Руди. (Шош.) Давай, лучше я, я с ней полажу. (Лее.) Расскажи этот сон от имени дома.

Леа. Опять играть в эту дурацкую игру?

Шош. (Руди.) Хвастун! Я вижу, как отлично ты с ней поладил!

Руди. (Лее, обиженно.) Ведь я тебя попросил, но тебе трудно выполнить мою просьбу, да? Ты, наверно, считаешь меня глубоким стариком?

Леа. Ты мне вовсе не кажешься старым, ты, может, чуть-чуть старше Ханаана...

Руди. (Красуется перед зеркалом.) Мне тоже кажется, что я выгляжу очень неплохо для своих семидесяти двух...

Леа. Что, тебе семьдесят два года? Глупости!

Руди. Мне было семьдесят два года, когда я умер, - это факт.

Шош. Но я не хочу помнить тебя старым и больным. В моей памяти ты остаешься таким, каким ты был, когда мы с тобой слонялись по ночным клубам, где ты играл на пианино для английских солдат.

Руди возвращается к роялю - он наигрывает и напевает "Типерреpи".

Леа. Ладно, я согласна, пусть я -дом. Этот дом пустой...

Шош. Нет, ты - дом. Скажи: я - дом.

Леа. Я - дом, меня начали строить и бросили, я стою на пустыре, там темно, тихо, никого нет. У меня нет окон, нет полов и потолков, есть только лестница без перил, и кто-то карабкается по этой лестнице вверх....

Шош. Кто это - кто-то?

Леа. Это я, Леа.

Шош. Ты - дом, предупреди Лею, что лестница никуда не ведет.

Леа молчит.

Руди. Давай, давай, предупреди. Я помогу тебе.

Леа. Куда ты, Леа? Эта лестница никуда не ведет. (Пересаживается.) Но мне никуда и не надо. (Пересаживается.) Ты упадешь и разобьешься.

Руди. (За стулом Леи.) Зачем ты пугаешь меня?

Леа. Потому что я не могу защитить тебя - у меня нет ни окон, ни дверей, ни потолков, а лестница качается от ветра. (Пересаживается.) Я не хочу тебя слушать, оставь меня в покое.

Шош. (За стулом дома.) Остановись, еще немного - и ты полетишь вниз, вниз, вниз, пока не расколешься на мелкие осколки.

Леа. Оставь меня! Я сама хочу решать, куда мне идти!

Шош. Теперь скажи это Ханаану.

Леа. (В ужасе.) Почему Ханаану?

Шош. Не спрашивай, а делай, то, что я сказала!

Леа. (Руди.) Я должна делать все, что она требует?

Руди. Сейчас ты должна.

Леа. Почему?

Руди. Я потом тебе объясню, а сейчас главное - продолжать без перерыва. Что ты сказала дому?

Леа. Я сказала, что я сама хочу решать, куда мне идти!

Руди. Скажи это Ханаану.

Леа. (Неуверенно шепчет.) Оставь меня, Ханаан! Я сама хочу решать, куда мне идти!

Шош. Что с тобой? Что ты шепчешь?

Леа. Я... я не могу сказать это Ханаану. Я боюсь...

Руди. (У рояля, играет что-то трогательное.) Кого ты боишься?

Леа. Я боюсь себя. Я боюсь ее. Она хочет подойти слишком близко...

Руди. Но меня ты не боишься?

Леа. И тебя боюсь! (Вскакивает.) Перестань играть! (Бежит к двери.)

Руди. (У рояля, но не играет.) Почему?

Леа. Я не хочу тебя больше слушать, ты меня опять уговоришь. (Убегает.)

Руди. (Печально.) Аплодисментов не надо.

Картина 12

Вечер. Леа идет по улице. В темноте от стены отделяется фигура - это Давид.

Давид. Леа!

Леа. (Вздрагивая.) Ты?

Давид. Ты сегодня не пошла к Шош? Где ты была?

Леа. Бродила по улицам.

Давид. Одна?

Леа. С Ханааном...Мы стояли на набережной и смотрели на прибой... (Отпирает дверь.) Иди домой, Давид, я устала.

Давид. Я не уйду, пока ты не расскажешь мне, что случилось у Шош.

Леа. Что ты от меня хочешь?

Давид. Чтобы ты продолжала ходить к Шош.

Леа. А она будет опять выспрашивать, как я в первый раз подсматривала за мамой и папой, когда они занимались любовью, и как мы делали это с Ханааном, и как я первый раз узнала, что он мне изменяет...

Давид. Ну и что? Она будет спрашивать, и ты ей расскажешь.

Леа. Я боюсь ее - она такая злая и меня не любит.

Давид. Но ведь это неправда! Она очень добрая.

Леа. Впрочем, ты прав: иногда она бывает добрая. Знаешь, однажды, когда ты еще не хотел со мной разговаривать, я встретила ее у ворот больницы. Шел страшный ливень, а у меня не было зонта. Так она отдала мне свой зонт. Я не хотела брать, но она прямо силой мне его навязала.

Давид. Вот видишь! (Умоляюще.) Ну попробуй еще немного - я тебя прошу!

Леа. У меня нет на это денег.

Давид. Я уже сказал, что плачу я.

Леа. Я не могу принять такой дорогой подарок.

Давид. Что, моя жизнь дешевле? Ее ты приняла в подарок!

Леа. Если я пообещаю, что пойду туда, ты отпустишь меня сейчас?

Давид. Ты так хочешь, чтобы я ушел?

Леа. Я хочу спать, спать, спать...

Картина 13

Кабинет. Шош за столом. Руди начинает играть бурный марш,

Шош. (Вздрагивает.) Что за праздник?

Руди. Они идут! Они идут! Давид с Леей!

Шош. (Смотрит в окно.) Значит, она все же согласилась продолжать?

Руди. А ты не рада?

Шош. Рада, не рада - какая разница? Работа есть работа.

Руди. (Переходит на танго.) Послушай, детка, выбрось его из головы -ты не заменишь ему ни маму, ни женщину.

Шош. Я вижу, ты меня до сих пор не простил?

Руди. Я давно тебя простил. Почему вдруг об этом? Шош. (Колотит по крышке рояля.) Неправда, не простил, не простил! Потому и придираешься, потому и навязываешь мне эту строптивую Лею! Чтобы наказать!

Руди. Какая связь?

Шош. (Отчаянно.) Да, я ушла тогда и оставила тебя одного! Я же не знала, что тебе станет плохо и ты умрешь! Откуда я могла знать?

Руди. Конечно, конечно, откуда ты могла знать?

Шош. Я же не могла каждый вечер сидеть дома с тобой.

Руди. Ну конечно, не могла - я прекрасно это понимаю.

Шош. Зачем же ты умер, когда меня не было дома? Нарочно, чтобы я вечно терзалась и винила себя в твоей смерти?

Стук в дверь.

Руди. Тише, они уже здесь!

Шош. Как некстати! (Поспешно возвращается на место.) Входите!

Давид. ( входит, Леа за ним) Ну вот, я ее привел - она согласна.

Шош. А потом она опять будет сопротивляться?

Леа. Почему ты говоришь так, будто меня здесь нет? Ты можешь обращаться прямо ко мне.

Шош. Ты тогда так от меня шарахнулась.

Леа. Сейчас я буду делать все, что ты скажешь.

Давид. Она мне обещала.

Шош. Что ж, раз так, - приступим. Начнем с Ханаана.

Леа. Почему с Ханаана?

Руди. Ты ведь обещала, чего же ты опять споришь?

Леа. Ладно, давай про Ханаана.

Шош. Ты как-то сказала, что Ханаан вырос в кибуце. Что случилось потом?

Леа. Он ушел из кибуца, чтобы у его детей детство было не такое, как у него. Он ненавидел свое детство: их у матери было пятеро и они выросли в интернате. (Смеется.) Мог бы оставаться в кибуце - все равно, детей у нас не было.

Шош. А почему? Он не хотел?

Леа. Он не хотел, а я не могла.

Шош. Что значит - не могла?

Леа. Были причины. Может, не надо об этом?

Руди. (Соскальзывает с табурета и шепчет Лее на ухо.) Это тайна, да? Мне ты ее расскажешь - всю жизнь девушки поверяли меня в свои тайны.

Леа. Не то, чтобы тайна... У меня было осложнение после аборта.

Шош. Ханаан заставил тебя сделать аборт?

Леа. Да нет, это было еще до него, от Ави.

Руди. Давид, ты знаешь этого Ави?

Давид. Это не тот, который подстерегал Ханаана с ножом?

Леа. Тот самый.

Руди. С ножом? Как романтично! Он что, любил тебя?

Леа. Не то, чтобы любил, - просто я была его девушка. Его собственность, так сказать.

Шош. Когда ты успела? Ты же вышла за Ханаана очень рано.

Леа. Ави был еще раньше. В другой жизни.

Шош. Ты его любила?

Леа. Трудно сказать. В той другой жизни все совсем другое - долго объяснять.

Шош. Откуда взялся Ави?

Леа. Ави был всегда. С тех пор, как я себя помню.

Руди. Ты с ним спала?

Леа. А как же иначе? Там, где я выросла, это само собой.

Шош. А зачем ты сделала аборт?

Леа. Не могла же я родить ребенка от Ави!

Шош. А он был согласен?

Леа. Что я дура, его спрашивать! Он понятия ни о чем не имел, никто не знал, кроме мамы, а она его терпеть не могла. Потом я убежала из Димоны и поступила моделью в художественную школу в Рамат-Гане.

Давид. Там она и познакомилась с Ханааном, он преподавал рисование и все девчонки были в него влюблены.

Руди. И ты тоже?

Давид. Конечно, она тоже - как и все.

Леа. Какая разница - он все равно меня не замечал...

Давид. И никогда бы не заметил, если б не эта история с Ави.

Руди. Что за история? Ави нашел тебя, да?

Леа. Не сразу. Я сняла комнату в Тель-Авиве и не ездила домой даже на праздники. Но он все-таки меня нашел. Как-то я вышла из школы, а он стоит на улице и смотрит на меня. Молча. У меня ноги подкосились. Он схватил меня за руку, выкрутил и спросил: "Значит, ты вздумала убежать от меня?".

Руди. Ты очень испугалась?

Леа. Я чуть не умерла от страха! Ты бы понял, если бы знал Ави!

Давид. Он был вожаком банды и сразу вытаскивал нож.

Леа. Я пролепетала: "Нет, что ты... просто меня приняли сюда..." И он засмеялся. У меня и сейчас руки дрожат, когда я вспоминаю этот смех.

Шош. Ты ведь знаешь эту историю, Давид? Помоги ей, будь Ави. Вот его стул.

Давид. (Стул Ави.) И ты уехала, даже не попрощалась?

Леа. Я не успела...

Давид. Конечно, ты спешила сделать аборт! Думаешь, я не знаю? Твои подружки мне все рассказали - ты решила навсегда порвать со мной!

Леа. Я просто хотела показать тебе, что ты мне не хозяин. Я ведь сказала тебе про этих негодяев, твоих дружов, - или они, или я, - и ты выбрал их. Даже когда твоего брата убили на улице, ты не хотел верить, что это они. Да и сейчас, небось, ты день и ночь торчишь с ними в этом грязном кафе на улице Нарциссов!

Давид. Как я могу весь день там торчать, я ведь работаю!

Леа. Все ты врешь, нигде ты не работаешь, ты по-прежнему торгуешь наркотиками! И сам колешься! Думаешь я не вижу, какой ты бледный, какие у тебя отеки под глазами?

Шош. (За стулом Леи.) И ты хотел, чтобы я родила тебе ребенка? А потом еще и еще?

Руди. (За стулом Леи.) И чтобы наши дети росли в трущобах, как мы с тобой росли?

Леа. А потом твои дружки убьют тебя, как они убили твоего брата, если только ты не угодишь в тюрьму раньше! И он стал тащить меня за собой...

Давид. (Тащит Лею за руку.) Пошли отсюда! Ты заберешь свои вещи и поедешь со мной. И не надейся удрать!

Руди. А-а-а! Вот тут и появился Ханаан!

Леа. Когда Ави меня потащил, Ханаан как раз вышел из школы. Он прыгнул на Ави сверху, с порога...

Давид. ...Ави тут же выхватил нож.

Руди. А Ханаан, конечно, выбил у него нож...

Леа. ...выбил у него нож и спросил меня: ты хочешь с ним идти? И я ответила: лучше умереть! Тогда он сказал Ави, чтоб тот убирался. Ави зарычал, как пес, и они постояли минуту, глядя друг другу в глаза.

Давид. А потом Ави опустил глаза, повернулся и пошел прочь.

Леа. ...спина у него была кривая, рубашка на ней вздернулась и одно плечо было выше другого.

Шош. Но ты не побежала за ним с криком: "Подожди, я иду с тобой!"?

Леа. Я же сказала: лучше умереть!

Руди. (За стулом Леи.) Когда я приезжала в гости к маме, я все время повторяла себе: лучше умереть, чем жить, как она! (В ужасе.) Что с моим голосом - он стал точно, как у мамы!

Шош. Скажи это своей маме. Вот ее стул.

Леа. (Плачет.) Мама умерла, что я могу ей сказать?

Руди. Ты скажи ей про голос, тебе станет легче.

Леа. Мама, ты слышишь, я так давно не говорила с тобой, - с тех пор как ты умерла. Я совсем забыла твой голос, и вдруг я заговорила совсем как ты...

Шош. А теперь ответь за нее.

Руди. Я отвечу. (За стулом матери.) Ты перестала говорить со мной гораздо раньше, чем я умерла - с тех пор, как ты связалась со своим Ханааном.

Леа. Это ты перестала говорить со мной с тех пор.

Руди. (За стулом матери.) О чем мне было говорить с тобой -ты ушла от меня далеко-далеко, и я перестала тебя понимать,

Шош. (За стулом Леи.) Мне это очень больно, мама, - ведь ты любила меня, а я ушла, потому что вообразила, будто я выросла и могу обойтись без тебя.

Леа. Зачем ты сказала тогда, что я ему не пара?

Руди. (За стулом матери.) Но ведь ты и вправду была ему не пара!

Давид. (За стулом Леи.) Что ж, за это он меня и полюбил, подобрал и стал всему учить.

Леа. Я оказалась очень способная, я училась так быстро, что он едва успевал выбирать темы на завтра.

Руди. Он обожал подбирать глупыхи несчастных,... он подобрал собаку, побитую камнями, и Давида вместе с собакой.

Давид. Собаку он долго выхаживал, - смазывал ей раны, кормил витаминами, а меня перевел в свою часть - он был командир танкового взвода - и научил ивриту и профессии.

Леа. Но собака ему быстро надоела, она слишком громко выла, когда он уходил.

Давид. ...и он отдал ее кому-то...

Леа. Бедная собака, - она так и не поняла, почему ее отдали чужим людям.

Леа. Мне жалко тебя, собака, - он тебя сначала любил и баловал, а потом отдал чужим людям, непонятно, за что.

Руди. Ты мог бы ответить за собаку, Давид?

Давид. (Стул собаки.) Он был для меня всем на свете - он унес меня в картонной коробке к себе домой, он смазывал мои раны мазью и поил меня молоком из бутылочки.А потом он исчез, и я никогда больше его не видела.

Леа. Мне и тебя жалко, Давид, - тебе, наверно, было очень больно, что он совсем тебя забыл, когда занялся мной. И ты ненавидел меня за это, хоть я понятия не имела, что заняла твое место...

Шош. Ничего, потом я с тобой за все рассчитался, когда и ты ему надоела, но без конца звонила в мастерскую. А он просил меня отвечать, что он занят и не может подойти к телефону.

Леа. Неправда, он никогда не просил тебя об этом!

Картина 14

Леа быстро идет по улице, словно убегая от Давида, который едва поспевает за ней.

Давид. Что ты так бежишь? Ты на меня сердишься?

Леа. Как ты мог сказать, что я ему надоела? Как тебе такая мысль могла в голову прийти?

Давид. Но ведь ты тоже сказала, что он бросил меня ради тебя!

Леа. Но он бросил тебя ради меня!

Давид. Сначала бросил, - ненадолго, зато потом вернулся ко мне, и мы стали работать вместе, как до тебя. (Притягивает ее за плечи) А к тебе он разве вернулся?

Леа. (отталкивает его.) Конечно, нет - меня ведь он никогда не бросал!

Руди. (освещается за роялем).Ты ведь был обижен на Ханаана, правда, Давид?

Давид. Из-за чего мне было на него обижаться?

Руди. Из-за Леи, - за то, что он на ней женился?

Давид. Ну может быть, немного, - сначала, когда он совсем перестал меня замечать, бросил работу и уехал с ней в Италию. С ней, а не со мной, как мы планировали раньше.

Леа. Он уехал со мной всего на три недели, а потом вы опять стали работать вместе.

Давид. Какая к черту работа, когда ты весь день торчала в мастерской, и он обращался только к тебе, будто меня там не было. А ты ни черта не понимала, только хихикала от восторга, что он говорит с тобой, как со взрослой.

Руди. И долго так было?

Давид. Не очень, только первое время, а потом мы опять стали работать, как раньше, и ходить по вечерам в кафе. Я всегда старался устроить так, чтобы мы пошли без нее, - нам вдвоем было куда веселей.

Леа. Ах, это ты устраивал? Вот уж не знала!

Давид. Все опять стало так хорошо, что мне даже иногда было тебя жалко.

Леа. А вот я нисколько тебя не жалела, когда мы уезжали в Тверию на конец недели, а ты стоял на пороге мастерской и смотрел вслед нашей машине, все еще надеясь, что он передумает и позовет тебя ехать с нами. Как ты ненавидел меня в эти минуты!

Давид. Тебя, но не Ханаана.

Леа. Ты бы и его возненавидел, если бы слышал, как он вздыхал с облегчением, когда в пятницу вечером ты, наконец, уходил и оставлял нас наедине.

Давид. Неправда, он всегда уговаривал меня посидеть еще!

Леа. А ты, наивный, верил? Да он дождаться не мог, когда, наконец, за тобой закроется дверь!

Давид. Ты лжешь!

Леа. Зачем мне лгать? Вспомни, ты приходил поужинать, а потом сидел и сидел и не догадывался, что ты давно уже ему надоел.

Давид. Я тебе не верю! Теперь ты можешь выдумывать о нем любые гадости - ведь он никогда не сможет их опровергнуть. (Заходится.) Ты можешь сочинять о нем что угодно, потому что его уже нет, он умер, сгорел дотла - от него не осталось ничего, даже запаха горелого мяса!

Руди играет оглушительный военный марш. За его спиной

освещается экран из первой картины. По экрану прямо на Давида идут танки.

Давид. Он умер, и я никогда не смогу узнать, правду ты говоришь или врешь! Я не хотел выходить из танка, он сам послал меня вперед, - спросить, почему они остановились!.. (Со сдавленным криком падает ничком.)

Картина 15

Больничная палата. Давид неподвижно сидит на койке,

на лбу у него повязка.. В дверь палаты, въезжает больничный столик на колесиках : на столике в несколько этажей стоят подносы с жареными куриными пулками.

Руди. (за роялем, с напускной веселостью.) Кушать подано! (играет мелодию "Цыпленок жареный...". Давид, не шевелясь, смотрит в пространство перед собой). Напрасно пренебрегаешь. Сегодня жареная курочка удалась на славу. (Давид вздрагивает и всматривается в ряды куриных ножек).

Руди. (поет.) Цыпленок жареный, цыпленок вареный, Цыпленок тоже хочет жить!

Давид. ((подбегает к столику с подносами и швыряет куриные пулки в Руди) Цыпленок жареный, цыпленок вареный, Цыпленок тоже хочет жить!

Картина 16

Палата. Руди продолжает наигрывать "Цыпленка". Давид рисует на простыне, которую он натянул на оконную раму. Рисунок изображает вереницу кур, ощипанных, но очевидно живых, - они толпятся на конвейере, который движется в сторону зрителя. Входит Леа.

Леа. (Отшатываясь при виде рисунка.) О Боже!

Давид. Смешно, да?

Леа. Смешно? Это так страшно, так страшно! Что это?

Давид. Куриный Освенцим! Ты знаешь, что каждый человек съедает в год девяносто три курицы? И каждую надо сперва зарезать и ощипать! Для тебя девяносто три курицы, для меня девяносто три курицы, для Руди...

Руди. Нет уж, увольте, Руди ни при чем - у нас тут кур не едят!

Давид. Рассказать тебе, как резали кур у нас на комбинате?

Леа. На каком комбинате?

Давид. Где я работал забойщиком кур.

Давид. Еще там, в России. Когда мама умерла, мне пришлось бросить школу и пойти на птицекомбинат забойщиком кур. Для этого надо иметь очень точную руку, чтоьы перерезать артерию у курицы в горле одним движением...

Леа. Ужас какой! Как ты мог это делать?

Давид. Ну, это просто. Куры подъезжают на конвейере, ноги у них связаны. Левой рукой надо схватить курицу за крылья, она, конечно, орет и бьется, а правой сунуть ей в глотку специальные ножницы с кривыми лезвиями.

Руди. Ты был хорошим забойщиком?

Давид. Я был рекордсмен, я забивал до десяти кур в минуту. Если натренироваться, можно делать это очень быстро. Для этого лучше всего представлять себе кого-нибудь, кого ненавидишь.

Леа. А кого ты так сильно ненавидел?

Руди. Кстати, Леа, кто позволил тебе прийти?

Леа. Никто не позволил. Но ты ведь не выдашь меня?

Давид. Почему ей нельзя приходить?

Руди. Шош говорит, что у тебя был приступ из-за Леи.

Леа. Не верь, Давид! Это все ее выдумки - я ведь говорила, что она меня терпеть не может! Ты рассказывал ей про кур?

Давид. Нет, но она, наверно, догадывается. Из-за запаха.

Леа. Из-за какого запаха?

Давид. Ведь я весь провонял куриной кровью: и руки, и волосы. Сколько раз я брил голову наголо, и ничего не помогало, волосы отрастали и снова пахли куриным дерьмом, ведь каждая курица уделывается, когда ее режут.

Шош. (появляется рядом с Руди) Что она здесь делает? Я ведь запретила ее впускать.

Руди. Т-с-с-с! Лучше молчи и слушай!

Шош. Опять ты со своими фокусами!

Руди. Аплодисментов не надо!

Леа. А у тебя была точная рука?

Давид. Мама была учительница музыки! Она учила меня играть, это очень развивает руку.

Леа. Ты никогда не рассказывал мне про свою маму. Вы жили в Москве?

Давид. Я не помню, где мы жили. (Ложится на койку.) Я устал. Иди домой, Леа, а то Шош тебя увидит и рассердится.

Леа. Я не уйду, пусть сердится.

Шош входит в палату и замирает, потрясенная рисунком Давида.

Шош. Что это такое, Давид?

Руди. (Шош.) Мягче, детка, мягче, а то ты все испортишь.

Леа. (Испуганно.) Я уже ухожу, я только на минутку...

Шош. (Обнимая Лею за плечи.) Куда ты спешишь? Можешь остаться.

Леа. (Давиду.) Я пугаюсь до смерти, когда она такая ласковая.

Шош. Давид хотел рассказать тебе про свою маму.

Давид. (В подушку.) Ничего я не хотел рассказывать. Пусть уходит.

Руди играет "Баркаролу" Чайковского. Давид поднимается с койки, как зачарованный, идет к роялю, склоняется над клавишами и пальцами одной руки вторит Руди.

Руди. Мама учила тебя играть Чайковского?

Давид. И Чайковского, и Шумана, - пока мы жили в Москве. А в пятьдесят втором году, когда нас с мамой сослали в Казахстан, у нас не было рояля. Тогда мама расчертила стол, как клавиатуру, она напевала мелодию, а я играл на столе.

Леа. Где это - Казахстан?

Давид. Казахстан - это огромная бесконечная степь, туда поездом ехать пять дней, там кроме перекати-поля ничего не растет. Нас туда сослали, когда отца расстреляли.

Леа. Как расстреляли? Во время войны?

Давид. Без всякой войны. При Сталине - арестовали и расстреляли.

Леа. Какой ужас! За что?

Давид. Он писал стихи на идиш.

Шош. Ты хочешь сказать, что у вас там расстреливали тех, кто писал стихи на идиш?

Давид. Некоторых расстреляли за то, что они писали прозу.

Леа. Ты никогда мне об этом не рассказывал.

Давид. А зачем? Ты бы все равно не поняла. Я рассказал Ханаану и вычеркнул из памяти, перестал говорить по-русски и начал жизнь сначала. А вот сейчас опять почему-то вспомнил -: отца в военной форме с орденами, когда он приезжал с фронта, маму в нарядном платье перед концертом в консерватории...

Шош. И кур на конвейере?

Давид. Каких кур?

Шош. Кур на птицекомбинате, где ты был забойщиком.

Давид. Никаких кур я не помню.

Шош. Я узнаю забойщика кур по запаху. Ты провонялся куриной кровью и куриным дерьмом, ведь каждая курица уделывается, когда ее режут.

Леа. Не могу поверить, что ты - ты, Давид! - мог резать кур!

Давид. Это несложно. Куры подъезжают на конвейере, ноги у них связаны. Левой рукой надо схватить курицу за крылья, а правой сунуть ей в глотку ножницы с кривыми лезвиями. Для этого лучше всего представлять себе кого-нибудь, кого ненавидишь.

Шош. Например одного из тех мальчишек, которые били тебя тогда на пустыре.

Давид. Да, одного из них! Я вижу, как он орет, и сую ножницы прямо в его открытый рот, щелкаю - раз! - и конец. Курица умирает мгновенно, это не то, что навалиться вдесятером на одного, накрыть мешком и топтать ногами. Они сломали мне руку в трех местах и она отнялась, перестала двигаться и повисла, как плеть. Чего только мне ни делали - солевые ванны, электрошок, но ничего не помогло, пока мама не занялась этим...

Леа. Разве ты не сказал, что мама уже умерла?

Давид. Ну и что, пусть умерла! Все равно, она меня не бросила, она пришла ночью в больницу и сказала: "Ты так страшно кричишь по ночам, сын. Что тебе снится?" (Пересаживается.) Мне снится, будто у меня рука онемела и повисла, как плеть. Мама заплакала, подошла к роялю и стала играть "Баркаролу"...

Руди наигрывает "Баркаролу".

Леа. В больнице был рояль?

Давид. Вообще-то нет. Но когда мама пришла, он был. Потом она сказала: "А теперь ты сыграй". Я стал играть (Идет к роялю и играет "Баркаролу".) сперва одной рукой, а потом уже двумя. Мама стояла рядом, но когда я протянул к ней руки, мои пальцы сжались в воздухе. И больше я никогда ее не видел.

Шош. Она даже не снилась тебе никогда?

Давид. Нет. Я ведь бросил все и уехал в Израиль. А здесь я встретил Ханаана. И она перестала мне сниться.

Шош. Спроси сейчас свою маму, почему?

Давид. Мама, почему ты перестала мне сниться? (Шош направляется к стулу мамы) Нет, только не ты! Пусть лучше Руди!

Шош. Чем он лучше?

Давид. Он играет на рояле, как мама.

Руди. (Играет "Баркаролу".) Ты не звал меня, ты хотел забыть меня, вот я и не приходила...

Давид. Я не звал, это правда, но я не забыл ни тебя, ни папу. Я столько раз представлял себе, как его расстреливали. Их втащили в подвал без окон, их было четверо, лица у них были распухшие, пальцы сломаны, папе раздробили коленную чашечку, и его волокли под мышки.. Им прочли приговор, и отец запел "Шма Исроэль". Охранник крикнул: "Молчать!", но остальные подхватили, - (Поет.) "Шма Исроэль, адонай элохэйну...". (В трансе.) Тут затрещали выстрелы. Та-та-та-та-та! Та-та-та-та! (барабанит по крышке рояля)."Шма Исроэль, адонай элохэйну..."

Шош. Мои родители тоже погибли. Неизвестно, в каком лагере - в Освенциме или в Дахау. Но Руди обманывал меня, - говорил, что они живы и воюют против нацистов.

Руди. Неправда! Я рассказывал тебе, но ты не хотела верить.

Давид. А моя мама рассказала мне все, все подробности...

Шош. И все-таки кур ты вспоминал чаще, чем ее.

Давид. Это все из-за запаха! Никто из вас не чувствует куриного запаха? Раньше я брил голову наголо, надеялся, что новые волосы не будут пахнуть. А вот теперь перестал. И напрасно. (Беспокойно.) Надо снова обрить голову, а то этот запах душит меня, из-за него я не могу ночью спать.

Шош. Может, все дело в ощипанных курах, которых ты нарисовал? Порви "Куриный Освенцим" и запах исчезнет.

Давид. Я не хочу его рвать - это моя лучшая работа.

Шош. Скажи это Ханаану.

Давид. Ханаан, я не хочу рвать мой "Куриный Освенцим"!

Шош. (Стул Ханаана.) Вот именно! Он твой, а не мой! Порви его! Нам не нужно ничего, что не мое.

Руди. (Стул Ханаана.) Уничтожь картину! У тебя нет ничего своего! Все, что у тебя есть, - мое.

Давид. Тебе так важно, чтобы я уничтожил "Куриный Освенцим"?

Шош. (Стул Ханаана.) Это тебе важно, а не мне.

Давид медленно идет к картине, Руди наигрывает "Баркаролу". Леа подходит к роялю и перебирает клавиши пальцами одной руки, словно подыскивая нужную мелодию. Ее удары по клавишам становятся все решительней и резче, вот она уже колотит по ним кулаками.

Леа. (Кричит.) Отпусти меня, Ханаан! Перестань душить меня!

Давид. (шарахается от нее) Ты ведь не это хотела сказать!

Леа. (Как в бреду колотит по клавишам.) Вот тебе! Вот тебе! За все, за все, за все! (Рыдает.)

Давид. (Вскакивает и хватает Лею за руки.) Неправда! Ты не хотела это сказать!

Леа. (Сквозь слезы.) Я давно хотела это сказать!

Давид. Значит, ты его не любила? Давно не любила! Потому он и погиб, что ты его разлюбила! Он погиб из-за тебя! И из-за меня! Из-за нас!

Давид заносит ножницы над картиной, но его рука

безвольно повисает, и ножницы со звоном падают на пол.

Шош. (Бросается к Давиду.) Та же самая рука!

Давид. (отталкивает ее) Оставь меня (Выбегает.)

Шош. (Делает шаг вслед за ним.) Давид! Куда ты?

Руди. Оставь его, он должен сам разобраться в своих делах.

Леа. Я пойду за ним, ладно?

Шош. Ни в коем случае!

Руди. Пусть идет, - она нужна ему.

Шош. А я?

Леа срывает с окна простыню с картиной и идет к двери. На пороге оборачивается к Шош.

Леа. Спасибо, Шош. Ты мне очень помогла. Наверно, потому, что ты так прекрасно играешь на рояле. Ведь это твой покойный дедушка научил тебя?

Шош. Да, помнишь, я тебе рассказывала - в Берлине, до Гитлера он был профессором философии, а тут он стал тапером в ночных клубах.

Леи выходит. Шош поднимается к роялю, обнимает Руди и они сверху наблюдают за Давидом и Леей.

Картина 17

Мастерская. Быстро входит Давид, подходит к зеркалу и всматривается в свое отражение.

Давид. Говорят, ты стал настоящий мастер, совсем как Ханаан. Даже внешне стал на него похож. Вот только рука парализована - это все, что осталось от Давида. (ласково касается полуготовых скульптур) Поговорим, Ханаан? Как учила доктор Шош: этот стул - ты, этот - я! (Стул Ханаана.) Ты стал настоящий мастер, Давид: какая линия, какое чувство формы -ты стал совсем как я! (Пересаживается.) Не совсем как ты - ты чувствуешь запах куриной крови? Он мой!

В открытую дверь входит Леи с простыней. Давид ее не видит.

Давид. (Пересаживается.) А ведь я велел тебе забыть про кур! (Пересаживается.) А я не могу забыть, прости меня, Ханаан! (Пересаживается.) А что у тебя с рукой? (Пересаживается.) Рука отнялась, когда я хотел уничтожить свою картину. Ту, что я нарисовал в пику тебе. Из ревности. Чтоб доказать, что я - это я, а не твоя тень. А теперь с парализованной рукой я уже не смогу быть как ты. (Пересаживается.) Не все потеряно. Порви "Куриный Освенцим", и все пройдет. (Пересаживается.) Я не могу, прости меня, Ханаан! (Встает, берет в левую руку металлическую палку и обходит скульптуры.) Я не хочу быть ничьей тенью, даже твоей! Прости меня, Ханаан! Я - это я! (Разбивает одну скульптуру за другой, декламируя по-русски.) Цыпленок жареный! Цыпленок вареный! Цыпленок тоже хочет жить! (Разбивает скульптуры уже двумя руками.) Его поймали, арестовали, Велели паспорт предъявить!

Замечает Лею - она вешает на зеркало простыню

с "Куриным Освенцимом" и медленно,

как завороженная, идет к Давиду.

Давид. Иди сюда, Леа, поцелуй меня - он больше не придет.

Они стоят, обнявшись..

Шош. (шепчет Руди) Все кончено, да? Он ко мне не вернется?

Руди. А зачем ему к тебе возвращаться? Ты сделала свое дело и больше ему не нужна.

Шош. А я как же?

Руди. А ты как всегда - завтра найдешь другого, которому нужна твоя помощь.

Шош. То будет завтра. А сегодня что делать? Я так к нему привыкла.

Руди. Начинай отвыкать. Ложись, я спою тебе колыбельную. Я пел ее тебе, когда ты была совсем маленькая.

Руди бросает на пол старую шинель английского солдата в Палестине. Шош ложится на нее, Руди садится за рояль и нежно напевает ей колыбельную песню по-немецки.

Конец

Оставить комментарий © Copyright Воронель Нинель Абрамовна (nvoronel@mail.ru) Обновлено: 17/07/2010. 542k. Статистика. Пьеса; сценарий: Драматургия	Ваша оценка:
Аннотация: Вариация на тему "Дибука"

Воронель Нинель Абрамовна Dibuk of our days

Воронель Нинель Абрамовна
Dibuk of our days